Попытка Веры

– Это чудесно! – кивнул Дёмин. – В галерее есть великолепное помещение, мы устроим там твою студию. Ты будешь заниматься фотографией.

Он прикоснулся мягкой тёплой ладонью к её виску и прошептал:

– Твои глаза… в них столько… твой взгляд… в нём… абсолютная свобода.

* * *

Презентация новых работ превзошла самые смелые ожидания. Портреты произвели настоящий фурор. Искусствоведы и критики в один голос отмечали, что никогда ещё Дёмин не был столь поэтичен в выражении образа, выделяя красочность палитры в портрете у моря.

Вера ощущала повышенный интерес и внимание к себе. Стоя рядом с Дёминым в длинном белом платье, она привлекала десятки любопытных глаз. Вместе с Владиславом, в ореоле всеобщего восхищения была и Валерия. Её высокая и стройная фигура в тёмном мелькала среди гостей. Она улыбалась, кивала, принимая цветы и многочисленные комплименты. Она была здесь хозяйкой, об этом знал каждый. Она позировала на фоне портретов для прессы, держалась с Владиславом доброжелательно и тепло.

Чувствуя себя уставшей и одинокой в шумной толпе, Вера незаметно отошла в сторону, и, взяв бокал с шампанским, встала у приоткрытого окна. Вдыхая холодный воздух, она наслаждалась превосходным вкусом Вдовы Клико. Поискав Валерию, Вера обнаружила её у противоположной стены. Та обсуждала что-то с приятельницей, и обе смотрели на Веру, но, заметив её взгляд, тут же демонстративно отвернулись.

Вере хотелось отсюда уйти. Отчего-то общество этих людей было ей в тягость.

Вечер в узком кругу друзей Валерии и Владислава продолжился в ресторане. Вернувшись домой во втором часу ночи, Вера ощущала опустошающую усталость от этого сумасшедшего дня. Оставив обсуждение впечатлений до завтра, они легли в постель и мгновенно уснули.

* * *

– Почему твой сын не пришёл на презентацию? – поинтересовалась Вера за завтраком.

Владислав пожал плечами:

– Дэн не любит подобные сборища. Взглянуть на портреты он приедет как-нибудь в другой раз. Мне нужно в галерею. А ты отдыхай.

– Владислав! – остановила его Вера. – Твои друзья… Они меня приняли?

Он улыбнулся:

– Мои друзья не глупые люди, с первой секунды они моментально сообразили, что ты прекрасная девочка. Не переживай ни о чём. Ведь, ты со мной…

Вера спросила:

– Где ты жил до этой квартиры?

Её вопрос не удивил его:

– Знаешь, я выходил из мастерской на улицу и направлялся к ближайшему отелю. За пару лет я привык, что моим домом были случайные гостиничные номера. Пожалуй, я боялся признаться самому себе в своём страхе перед пустотой. Нет, к Валерии я не возвращался. Я любил одиночество, но, также, всегда знал, что моя душа жаждет любви и тепла. Как, впрочем, душа каждого из нас…

Он продолжил:

– Год назад я купил эту квартиру. Ни одной вещи из прошлой жизни, ни одной фотографии. Всё осталось там, у Валерии, в прежнем нашем доме.

– Ты о чём-то жалеешь? – спросила Вера.

Дёмин посмотрел ей в глаза:

– Это странное ощущение: жить с человеком, зная о том, что уйдёшь, зная заранее, загодя, изначально, ещё до действия.

Он молча думал о том, что в жизни с Валерией он всегда знал, что уходит, что уходя, стоит на пороге, и этот миг затянулся на несколько лет. Перед мысленным взором были их старый дом, огромная гостиная с развевающимися занавесками на окнах, портреты Валерии и сын, провожающий его тревожным взглядом преданной собаки – его маленький сын, бесправный прервать это бегство. Он много раз уходил: на ночь, на час, на пару дней. И каждый раз возвращался.

Дёмин провёл тыльной стороной ладони по лбу, на котором вдруг выступила испарина. Он взял Веру за руку и тихо сказал:

– Я попробую объяснить. Жалею ли я о чём-то? Пожалуй, о том, что сделал неправильный шаг. Однажды мне довелось провести время в полном уединении и одиночестве. Это случилось на старой даче, доставшейся мне от родителей. Это был ветхий деревянный дом с башенкой и палисадником. Я писал на улице или в доме, у окон со всегда открытыми ставнями. Я рисовал в беседке под соснами, на крыльце, на берегу залива. Меня отовсюду уволили и я пропал там на всё лето, а Валерия сводила концы с концами с маленьким сыном в Петербурге. Через некоторое время она приехала, увидела несколько полотен и вцепилась в них, как утопающий в свой шанс спастись. Она часами убеждала меня, что всё может измениться, она внушала мне, что талант – это высший ресурс, что ради семьи, ради сына мы вместе должны работать и работать. Отныне моя работа заключалась в написании картин. А Валерия стала богом маркетинга. Моё умение она поставила на коммерческие рельсы. Она приводила людей, заказчиков. Мы заработали огромную сумму и более ни в чём не нуждались. Я стал состоятелен. Вот только пресловутая призрачная дверца в тонкие миры для меня отныне захлопнулась.

После его ухода Вера наткнулась на новостную ленту, где упоминалось о выставке. Мелькали отснятые накануне кадры, звучали имена Валерии Ротсберт и некоторых деятелей культуры. В видео-обзоре трёх портретов говорилось:

– Наш выдающийся современник Владислав Дёмин при всей присущей ему открытости, во многом остаётся загадкой, порой удивляя яркими образами, наполняющими мир художника. То что мы видели вчера – не менее удивительно! Необычайно тонкое отражение реальности – одно и то же лицо, на портретах и в жизни. Кто она, эта молодая, красивая женщина? Три чарующие работы: «Меланхолия», "Нежность", "У моря" – представлены на суд зрителя в галерее госпожи Ротсберт.

* * *

Последние дни уходящего года Вера и Владислав проводили много времени вместе, дома, почти не расставаясь.

Дёмин просматривал первые фото-проекты Веры, домашние задания, и повторял, что у неё большое будущее в профессии.

– Что ты собираешься рисовать дальше? – спросила Вера.

Он улыбнулся:

– Ты становишься похожей на Леру, с этой пытки начинается каждый мой день в галерее.

Сравнение её задело.

– Мне просто хочется знать.

Дёмин кивнул:

– Понимаю. И только тебе скажу. Моя новая работа будет посвящена небу.

– Небо? – задумчиво переспросила Вера.

– Да! – сказал Дёмин, – я уже вижу его сейчас: чуть в дымке, аквамариновое и бездонное… Как будто некая защитная пелена спадает с глаз и вдруг, сразу, в одну секунду, небо открывается всем, оно перед каждым, безо всяких защит. Взгляд тонет в нём, окунаясь в бесконечное. Смысл бытия видится мне трагическим, но небо… Небо прекрасно даже на пороге ухода, когда ощущаешь, что жизнь пронеслась сквозь тебя мгновением и целой вечностью.

– Что это значит? – Вера посмотрела ему в глаза, но заглянуть в мысли не получилось.

Владислав приступил к работе над «Небом» и пропадал в мастерской целыми днями, никого туда не впуская. Вера же устраивала съёмки в стилизованных студиях, шаг за шагом создавала чёрно-белые снимки ретро, где были лица и тени прохожих, случайно попавшие в кадр на улицах, капли дождя и свет неоновых вывесок сквозь стекло бокалов и кальянный дым.

Незаметно через всю её жизнь пролегла невидимая сквозная трещина, в одно мгновение, как карточный домик, разрушив зыбкий придуманный мир. Две грани: до и после – отныне стали точкой отсчёта всего.

* * *

Дотронувшись кончиками пальцев до ёлочного шара, Валерия перевела недоумённый взгляд на собеседника:

– В моём доме под новый год всегда ставилась превосходная искусственная ель. Не понимаю, зачем ты притащил сюда живую ёлку. Где ты вообще её взял?

Гера обезоруживающе улыбнулся и разлил по бокалам вино.

– За всё новое стоит выпить.

– Впрочем, ты прав. В этом доме, как и в моей жизни, уже давно всё искусственно.

В тишине гостинной ей хотелось говорить ему то, что невозможно было сказать днём, в галерее, на людях.

Она взволнованно произнесла:

– Я смотрела вчера твои альбомы… В них изображения сотен людей. Тонко, проникновенно. Ты пишешь как молодой Моне, точь-в-точь, в манере раннего импрессионизма. Это завораживает! Теперь так не пишут. Теперь и не знают что так можно писать! Но знаешь, что во всём этом странно?

– Что же?

– Я давно утратила способность наслаждаться красотой. Твои работы я воспринимаю как товар, как некую ценность. Да и все остальные, Дёмина, всех…

Она подошла к нему и прошептала:

– Жизнь прошла… Прошла моя жизнь, которая не состоялась, а я умею лишь продавать, и назначать всему свою цену, как оценщица в комиссионке.

Валерия залпом допила свой бокал и села за рояль. Тишину всколыхнули звуки. Подобно красочным пятнам, они растеклись по дому. В сумраке квартиры звучало адажио Баха. Гера подошёл ближе. Валерия играла, опустив голову и прикрыв глаза. Склонившись над перевёрнутым нотным листком, Гера рисовал. Он давно не видел её настоящую – истосковавшуюся по самой себе, звукам, несбывшимся мечтам. Наконец-то он видел её – скрывающуюся ото всех за безупречными костюмами Donna Karan. Он видел её – ежедневно проживавшую жизнь внутри своей тюрьмы. Задёрнутые наглухо шторы её золотой клетки скрывали от мира картины, книги, венецианские маски, антикварные зеркала и старые напольные часы с боем. Сотни предметов, изжившие сами себя, загромоздившие пространство, были не в силах закрыть собой зияющую пустоту. Из хаоса коротких карандашных штрихов и перекрёстных линий рождались прекрасные, тонкие, напряжённо-застывшие пальцы.

Сняв руки с клавиш, Валерия потёрла кисть и громко выдохнула. Позади были четыре минуты и пять секунд прожитого единения. Валерия и Гера смотрели друг на друга. Симбиоз его молчаливого сопереживания и её внутреннего отчаяния был исчерпан. В тишине, отныне, каждый снова был одинок.

– Ты играла великолепно, – наконец сказал Гера. – Это самое прекрасное что я когда-либо слышал…

– Ты благодарный слушатель – кивнула Валерия.

Гера взял её руку и заглянул ей в глаза:

– Послушай, я знаю о терапии, о том, что ты почти утратила веру в себя.

Валерия молчала, не реагируя на его слова. Депрессия была частью её, она уютно поселилась в ней как в панцире своего дома. Болезнь души была возведена в абсолют.

– Не надо меня жалеть, – чеканя слова произнесла она, и тут же мягко продолжила: – ты посвятил мне некоторое время своей жизни, и это бесценно. Когда я играю это даёт мне иллюзию того, что я еще могу играть, каждый раз возникает волшебное ощущение что всё впереди. Вот только, доиграв, я в тысячный раз понимаю: всё кончено. Я не имею таланта, но в моих силах сделать тебя ярким открытием этого года. Твоё имя будет звучать! Я организую тебе персональную выставку. Я завтра же займусь этим. В знак благодарности. А теперь уходи! Мне нужно немного побыть одной – отстранённо пробормотала она.

– Что с тобой происходит? – спросил Гера, глядя ей в глаза.

– Ничего! Абсолютно ничего… Я просто медленно умираю среди этих картин… Я еле жива. Неужели не видно?

– Никакое искусство не должно нести боль.

– Что знаешь ты о настоящем искусстве, мой милый? – с грустной усмешкой спросила Валерия, и, не дожидаясь ответа, протянула парню конверт с деньгами.

Нет-нет, сегодня ей был не нужен молодой любовник. Приняв тройную дозу снотворного, она засыпала. Словно кадры старого немого фильма, в памяти мелькали обрывки воспоминаний, событий и лиц, не связанные между собою, бессмысленные в своей пустоте. В сознании оставался лишь чистый лист, будто кто-то мгновенно очистил её от всего. Исчезли одиночество, воспоминания, отчаяние. В тёплой, липнувшей к телу, одурманивающей темноте почти осязаемы были звуки sonate pathetique, а после аплодисменты, аплодисменты, и нескончаемые всплески выкриков браво, брависсимо! Валерия засыпала с лёгкой улыбкой, зная, что эти знаки высшей благодарности зрителя, наконец, посвящены только ей.

* * *

Что-то случилось сегодня. Едва начавшись, этот день не заладился. Упала и разбилась любимая Верина чашка. Всё шло не так. В привычном, размеренном и спокойном течении дня что-то будто нарушилось. Сидя в кресле Владислава, перед ноутбуком, в тишине кабинета, Вера то и дело отвлекалась от ретуши, переводя взгляд в окно. Она смотрела на медленно-льющийся поток машин и людей, на серый купол петербургского неба, на падающий снег. На улицах было сыро, пасмурно и неуютно. Всё казалось размытым. На экране мелькали кадры отснятых предновогодних фото-сессий, бесконечный хаос счастливых улыбок и объятий незнакомых людей, намертво застывший в кадре. Открыв окно, Вера вдыхала холодный воздух. Сквозь уличный шум она не услышала, как открылась входная дверь.

– Ты ещё не готова? – недоумённо спросил Владислав.

Она растерянно обернулась:

– Нет, прости. Я, наверное, не пойду с тобой. Мне хочется поработать над снимками. И эта встреча с близкими тебе людьми… моё присутствие будет там неуместно. Прости.

Владислав возразил:

– Но теперь моя семья это ты. Я не оставлю тебя здесь одну. Пожалуй, тогда не пойду и я.

– О, нет! Это будет крайне невежливо. Мы поедем. Я сейчас соберусь!

Владислав одобрительно кивнул и вышел в гостинную.

* * *

В доме Валерии царила суета. Встреча на рождество за долгие годы стала многолетней традицией дома. Собирались члены семьи, друзья. На праздничном столе торжественно горели свечи.

– Сын и отец одинаково не пунктуальны! – шутливо проворчала Валерия, когда Вера и Дёмин переступили порог. Вера поздоровалась и прошла в глубь гостинной. С грацией ленивой кошки в кресле расслабленно сидела блондинка и весело болтала с Герой.

– Добрый день, Вера, – сказал тот, – с рождеством!

– И вас, – кивнула Вера.

Незнакомка с откровенным любопытством разглядывала её.

– Я Бэлла – протянула она, – наверное, я должна вам представиться? Вы, вероятно, модель и начинающий фотограф? А я инста-коуч, эксперт совета федерации, актриса, ментор, бизнес-ангел, ну и прочее, прочее…

Продолжая шутливо мурлыкать, она перевела взгляд на Геру:

– Мы тут беседовали о минимализме, и зашли в тупик в вопросах о предназначении. Не поделитесь с нами своей точкой зрения? Что есть предопределение? Что есть счастье? Вера, счастливы ли вы? – В её словах звучал вызов.

Вера не нашла что ответить.

– Наверное, у всех нас есть своё, нарисованное, идеальное счастье – тихо произнёс Гера.

– Прошу всех к столу! – пригласила Валерия. Вера села рядом с Дёминым, мечтая поскорее уйти.

– Давайте откроем шампанское и наполним бокалы!

Прошу, угощайтесь! Друзья, с рождеством!

В этом шуме чужого праздника, звона бокалов и весёлой болтовни Вера не слышала слов. Комната была окутана шлейфом парфюма и сигаретного дыма. Она смотрела на гостя, только что подошедшего к столу. Мужчина занял свободное место между Валерий и Бэллой. Ему тут же подали приборы, он кивал и сдержанно улыбался. Вера смотрела на него и не могла отвести взгляд. Ей хотелось закрыть глаза и, открыв их, не увидеть вокруг ничего. Кроме одного этого незнакомого и странного человека.

Владислав мягко прикоснулся к её плечу и обратился к мужчине:

– Дэн! Всё не было времени представить вас друг другу.

Это моя Вера. Дэн Дёмин, мой сын, познакомьтесь…

– Будем знакомы! – доброжелательно произнёс Дэн.

Вера не заметила, как выпила свой бокал залпом, до дна. Неожиданно, она ощутила на себе язвительный и удивлённый взгляд Валерии, это вернуло способность воспринимать реальность. Едва притронувшись к угощению, Вера слушала непринуждённую болтовню за столом, то и дело теряя нить разговора.

– Картины на самом деле прекрасны, – донёсся до неё голос Дёмина-младшего, – не стоит оставлять их в России. Эти шедевры должны увидеть за рубежом.

Спустя минуту Вера закрылась в гостевой ванной комнате и прислонилась к стене. Ей вспомнились слова Владислава о встречах, дающихся свыше, в награду и в наказание. Она знала одно: эта случайная и неслучайная встреча сегодня совершенно точно была такой.

* * *

Это было наваждением. С той секунды, как Вера увидела Дэна, чем бы занята она не была, он непременно присутствовал в мыслях. Её молчаливое напряжение не оставалось незамеченным Владиславом. Он не задавал ей вопросов, и она была благодарна ему за это. Чувство вины змеёй вползало в каждый прожитый день.

Как-то, зайдя к нему в галерею, она услышала телефонный разговор Валерии. Та говорила:

– Да! Мы повезём их в Париж. И она безусловно поедет.

Как обойтись без живого приложения к полотнам? Да ничего подобного, на её месте могла оказаться любая девица, вовремя попавшаяся ему на глаза.

Вера ощутила непреодолимое желание ворваться в кабинет и высказать всё этой самодовольной стерве. Она не заметила, как очутилась на пороге.

– Вы… Вы… – прошептала Вера. Она смотрела на Ротсберт и не могла произнести ни слова.

С ироничной улыбкой та закурила и спокойно сказала:

– Я прошу больше никогда не входить ко мне в кабинет без стука. Знай своё место. Не имей привычки подслушивать чужие разговоры в чужом доме под дверью. Что вообще ты здесь делаешь? Искусство – не твоя тема. Ты можешь врать Владиславу сколько угодно, но я тебя вижу насквозь. Мы с ним семья, понимаешь? Семья это навсегда.

Небрежным жестом стряхнув пепел, она закончила этот короткий монолог словами:

– В конце концов перестань отвлекать его от работы. С тобой он закончил. Теперь у нас новый проект!

* * *

Поспешно покидая галерею, Вера столкнулась с Герой. Тот занимался подготовкой собственной выставки в одном из залов.

– Что ты имел ввиду, говоря о нарисованном счастье? – выпалила Вера.

– Прости, – он опустил глаза, – меньше всего тогда мне хотелось обидеть тебя.

– И всё же?

– В последнее время ты стала объектом всеобщего внимания, как и я, в некотором смысле.

Вера растерянно возразила:

– Я думаю, речь совершенно не обо мне. Скорее о портретах, которыми все восхищаются.

– Я никогда не говорил, что они хороши, – неожиданно признался Гера. – на них будто бы и не ты… Придёшь ли ты на мою выставку? Я приглашаю.

Вера пристально всматривалась в него, пытаясь понять, что отталкивает её от этого человека.

– Что ты хочешь? – спросила она.

– Поговорить о тебе. – Его слова сделали её безоружной, побеждённой заранее в каком-то бессмысленном споре.

Вера отвернулась.

– Почему ты злишься сейчас? – спросил он.

Вера молчала. Ей хотелось скрыться от его взгляда, уйти.

Он тихо сказал:

– Ты закрыта. Парализована безразличием. К Дёмину, к его полотнам. К собственной жизни, Вера. Ты не веришь в себя и эти портреты для тебя словно шанс думать, что это не так. А я… Я потерялся, как ребёнок на улице. Никакое искусство не должно становиться товаром. Я не сразу это понял, но теперь не хочу быть здесь, во всём этом. Я не буду даже пытаться… Ещё один день прошёл, я провёл его здесь, в галерее, я что-то делал, с кем-то всё время говорил. Даже на секунду я не прожил этот чёртов день для себя! Вера, неужели ты не видишь? Для них мы просто игрушки!

Она выбежала из галереи, оглушительно хлопнув дверью.

* * *

Что это, если не любовь?

Пытаясь понять природу необъяснимого притяжения, Вера не могла отыскать доступных, логичных, всё объясняющих слов. Пройдясь по квартире, она вдруг подумала – как пусто здесь без Владислава. Он увлечённо работал над «Небом». Всё её время, проведённое в одиночестве, занимала чужая счастливая жизнь Дёмина-младшего. Дэн был ресторатором, блондинка на вечере Ротсберт – его женой. Их жизнь в пятилетнем браке наполняли друзья, путешествия, вечеринки, огни ночной жизни, бесконечные аэропорты. Ощущая непреодолимое желание украдкой заглянуть в его жизнь, Вера задавала себе вопрос: что было в нём такого, отчего, увидев однажды, было невозможно его забыть? Она знала – всё в нём особенное.

Спустя несколько дней Вера подъехала к ресторану в Гавани. Она сидела за рулём на парковке и не знала, войдёт ли внутрь.