Попытка Веры

Лена Тай

Попытка Веры

Посвящается Владимиру и Ирине.

Свечой сгоревшей для меня была любовь, и ненависть.

К отчаянью вели дороги бесконечной суеты.

Я шла по ним, но вырваться душе не раз хотелось

Нетленным мотыльком, взлетающим на свет из темноты.

* * *

– Добрый вечер!

Дверь за спиной бесшумно закрылась – мягко щёлкнул капкан. В полутьме, в кресле, сидел мужчина. Комната – что-то около пятидесяти квадратных метров, шкаф с книгами, письменный стол, кушетка. Два кресла. Запах свежесваренного эспрессо. Ощущение будто бы спрятался в тёмной, тёплой кладовой.

– Присаживайтесь. Жду вас. Мы много общались в скайпе. Встречу в моём кабинете, как правило, назначают когда действительно есть что сказать.

Валерия села на край кресла, щёлкнув металлической застёжкой сумочки. Она молчала, отводя взгляд, пряча от себя диагноз собственной слабости. Собственного поражения.

Мужчина участливо продолжил:

– Вы курите? Пожалуйста, курите…

Она, естественно, уловила нотки фальши в жалостливом приглашении к беседе, но это не вызвало никаких эмоций. Всё перекрыла смесь усталости и безразличия. Дым потёк по комнате.

– Итак, – собеседник предпринял попытку выудить её из вакуума отчуждённости, – расскажите мне всё ещё раз, всё что тревожит вас. Это легко! Говорите, просто говорите…

Он понимал: вместить в часовой сеанс целую жизнь невозможно. Но нужно было с чего-то начать. Перед ним сидела женщина пятидесяти лет – элегантная, подтянутая, роскошная. Он видел перед собой тлен увядающей бесцветной красоты засохшей, рассыпающейся в труху бабочки. Неуверенно и несмело, будто ступая по ломкому льду, Валерия сделала шаг:

– Знаете, мой муж деятель искусства…

Мужчина в кресле с почтением кивнул:

– Ваш муж – гений.

– Мне всегда казалось, что в нашей жизни я всё контролирую. Но что-то пошло не так. Между нами не было ни конфликтов, ни ссор, у нас ничего не случилось. Он просто перестал меня слышать.

– Ранее вы говорили, что он стал жить отдельно?

– Да, он ушёл.

– Стало быть, он перестал делать то, что вы от него хотите?

Валерия замолчала и опустила взгляд на руки собеседника.

В своём деле он был одним из лучших и сейчас его вкрадчивый и приглушённый голос звучал в унисон её мыслям. В который раз он бегло интересовался графиком её работы, качеством сна и режимом питания. Он убаюкивал десятками односложных ответов и, наконец, тасуя колоду предсказуемых фраз, выбросил перед нею тот самый, ключевой, козырный вопрос:

– Попробуйте вспомнить, в какой момент, впервые, вы ощутили внутренний протест?

Валерия вздрогнула. Едва выстроив ход следующих ответов, она будто запнулась о маленький острый камень. Ведь, знала, что в этот раз речь пойдёт не о французских бланманже, и непременно собеседник, бегло прощупав поверхность, ухватит и станет тащить застрявший, наболевший сгусток. Но это и было нужно.

Валерия прикрыла глаза:

– Кажется, я отлично помню тот день. Это было первое лето в нашем доме. Раннее лето, июнь. После дождя… Я сидела за роялем в гостинной и что-то наигрывала. Что-то из Дебюсси, прелюдии… Пыталась погрузиться в них, поймать ритмический рисунок, и вдруг поняла, что абсолютно не слышу музыку! Её заглушали десятки навязчивых посторонних звуков: детский смех, какой-то спор, лай собак на улице, быстрые шаги по лестнице, вот кто-то мешает ложечкой чай, вот фантик от конфеты шуршит, вот вдруг разбивается чашка, вот дверь захлопнулась и сигналит машина… Меня словно не было! Я прикасалась к клавишам, я играла форте, фортиссимо! Но музыки не было. Я словно утратила способность слышать её.

Он слушал, кивал, и предвкушал ежевечернюю дозу виски на сон.

От сигаретного дыма не осталось следа. Выполняющий процедуру, бесстрастный специалист продолжал прощупывать подушечками пальцев подкожную гематому:

– И тогда вы что-то сказали? Вы тогда что-то сделали?

Впервые за время сеанса, Валерия посмотрела собеседнику прямо в глаза и обречённо, устало ответила:

– Ничего.

* * *

Звуки "Польской танцовщицы" эхом летели по дому. Срывая руки с клавиш, Валерия вставала и, пошатываясь, ходила по комнате. Она осталась наедине с собой в гулкой пронзительной тишине. Некогда наполненный жизнью, дом теперь напоминал ей подвал с тёмными, пустыми коридорами. Отчего-то здесь всё время пахло сыростью. Отодвинув вчерашние убеждения и никчёмные разговоры с подругами, она видела перед собой ту самую правду, мимо которой хотелось пройти обходными путями. В одиночестве, пропитанном прелюдиями Шопена, она то и дело начинала играть, но каждый раз ощущала отчаянное, слепое желание услышать сквозь звуки музыки те навязчивые, сбивающие с такта, посторонние отголоски. Они казались ей безвозвратно ушедшими, ценными, и было странно вдруг осознать, что в них была вся её жизнь.

В тот поздний вечер, как и в прежние, мешая коньяк со снотворным, она ложилась, вставала, открывала и закрывала окно, заваривала липовый чай, успокаивалась и снова не могла найти себе места.

Вечерняя тишина была столь вязкой и осязаемой, что, казалось, её можно было ощутить физически: погрузиться в неё, как в тёплую ванну, потрогать её кончиками пальцев.

Телефон задребезжал, мгновенно вызвав прилив головной боли.

– Валерия Юрьевна? Простите за беспокойство. Мы не договорили сегодня. Я настоятельно рекомендую вам прийти ещё раз. Мы проработаем ваше состояние и обязательно найдём выход. Вы не спите, ну а я для своих клиентов готов работать двадцать четыре на семь.

Она ненавидела тривиальные фразы, порой они доводили её до бешенства, ей всегда хотелось очистить от них чью-то речь. Ощутив желание оправдаться, Валерия выдохнула:

– Insomnia…

Голос в трубке бросил:

– Эндогенная депрессия. Я назначу вам курс антидепрессантов, дневные транквилизаторы, мягкие ноотропные препараты новейшего поколения. Поверьте, своевременное медикаментозное лечение даёт прекрасные результаты.

– Благодарю за беспокойство. – Валерия завернулась в одеяло и обняла себя.

Тон психотерапевта казался развязным. Она представила его в небрежно накинутом на голое тело халате, с бокалом виски.

– Видите ли, свойственные вашему состоянию, вспышки агрессии со временем могут стать неконтролируемыми. Тут очень тонкая грань. Важна своевременность лечения и…

Она всегда оставляла за собой право ставить точку в любом диалоге и резко оборвала его:

– Спасибо! Я справлюсь сама.

Снотворное начало действовать. Валерия наконец-то согрелась. Ей стало тепло.

* * *

Сидя в остывающей ванне, лениво и полусонно, Вера смотрела в большое окно. Сквозь прищуренные веки акватория Невы казалась размытой, смазанной. Вера любила расфокусированные чёрно-белые снимки, замыленные фоны. Она любила белые ночи и сьюты в отелях, пушистые белоснежных халаты и ощущение будто ты путешествуешь.

Этот город всегда был мечтой – с детства, с провинции, с затёртых страниц репродукций… Ей хотелось ворваться в его жизнь, вдохнуть его воздух… Никто не заметил её появления, никто не ждал её здесь, но атмосфера старых Петербургских улиц с первых секунд и по сей день заполняла её ощущением ни с чем не сравнимого счастья.

Она работала в маленькой кофейне на площади пяти углов. Иногда Вера ловила себя на мысли, что готова жизнь просидеть в пропитанной кофейными зёрнами тишине. Варить и варить кофе, здороваться с посетителями, с улыбкой протягивать коробочку с круассаном, желать хорошего дня. За огромными окнами шли люди, бросая мимолётные взгляды на своё отражение. А Вера всматривалась в их лица и думала – осознают ли они своё счастье, что родились в этом городе и Петербург – их дом?!

Вечерами она часами смотрела из окна съёмной квартиры в Лиговском переулке на город – окутанный сумраком, сверкающий разноцветными огоньками. Наполненный музыкой тысяч голосов и несущихся машин, Санкт – Петербург был прекрасен.

С фотографической точностью Вера помнила краски того дня, когда встретила Марка. Небо над Греческой площадью было пронзительно голубым, прозрачным, каким бывает лишь ранней весной. Ей было холодно, а парень в длинном чёрном пальто, неспешно идущий навстречу, вдруг предложил ей остановиться и согреться кофе. Случайная встреча оказалась началом бесконечных прогулок и разговоров в кафе. Марк шутил, что выпил с нею три тысячи чашек латте. Целое лето они были вместе. А осенью он улетел в Париж…

– Вера… Вера! – голос за спиной вырвал её из фазы быстрого сна. – Вода совсем остыла.

Марк протянул ей халат:

– Ты проснулась так рано?

– Я не ложилась, мне не спится.

Она подошла к зеркалу и надела белое платье. Вера знала: сегодня особенный день.

Они молча пили кофе, глядя в окно на спящий город. Марк коснулся её руки.

– Послушай, я должен сказать кое-что.

Вера улыбнулась:

– Нет. Послушай лучше меня. За этот год я научилась чувствовать тебя на расстоянии, а уж когда ты рядом – я запросто читаю все твои мысли. Я знаю, сейчас ты скажешь, что не вернёшься больше в Россию, что мы не увидимся больше в Петербурге и это последняя наша встреча в отеле.

Марк молчал, а Вера продолжала:

– И знаешь, что хочу сказать тебе я? Я готова сказать тебе да! И завтра мы улетаем!

Мгновенно, в мельчайших оттенках, она представила каждую вещь в его крохотной студии на улице Вожирар. Прилетев к Марку на Рождество, ежеминутно Вера пыталась влюбить себя в этот город. Каждый день она шла на Монмартр и всякий раз находила его неуютным. Улица Роз напоминала съёмную квартиру – неухоженную и необжитую. Французская речь казалась ей грубой, стоимость чашечки cafe creme неслыханной. Всё было чужим. Но сейчас, глядя на утренний Петербург, Вера была готова свыкнуться с мыслью, что крикливый, серый Париж вот-вот станет её домом.

Зачем-то Марк взял в руки пустую чашку и, повертев её, произнёс:

– Послушай, всё не так, то есть… я действительно улетаю, но Вера… Вера! Я мечтал о Париже всю жизнь, я предпринял столько попыток… А ты всё прячешься в своей кофейне. Париж… Что ты будешь там делать? Работать официанткой? Сводить концы с концами? Образование в университете Париж – Дофин обходится мне в целое состояние! Я учил французский с пяти лет. Я интересовался этой страной, её культурой, политикой. А ты… Ты даже не знаешь английский… Пойми! Бывает так, что случайная встреча может всю жизнь изменить, открыть шикарные перспективы! Именно это случилось со мной…

Марк был взволнован и убедителен. Вера молча слушала каждое его слово.

– Представь! Месяц назад я встретил женщину. Она француженка, пишет в Le Monde, да, собственно, это не важно. Она умна. Я готов слушать её часами. Рядом с такими людьми начинаешь всерьёз верить в себя, в своё будущее. Есть люди, зажигающие наши внутренние, неуверенные мечты. И сейчас я, как никогда, готов быть лучшим на курсе, готов шаг за шагом идти к блестящей карьере!

Вера тихо сказала:

– Значит у нас с тобой нет шансов?

Марк подошёл к окну и глянул вниз, на Литейный, без сожаления прощаясь с ним.

– Вера, так вышло. Я просто не твой герой. И эти наши отельные встречи – они как сто раз протоптанные тропы. Скажи, ты о чём-то мечтаешь?

Он обернулся на резкий стук закрывшейся двери.

* * *

Уткнувшись лбом в холодное стекло, Вера бездумно смотрела на серые прямоугольники брусчатки. Такси несло её по пустынным городским переулкам, безлюдным в ранний утренний час. Секунды остановок на светофорах казались вечностью. Вера ощущала пустоту, словно не было Марка, этой ночи, Парижа. Она злилась на саму себя, понимая, что он ничего никогда ей не обещал. Она тысячу раз соглашалась с его словами о неких шансах. Вот только вчера ей казалось, что её шанс это он… Надежда – великий неоправданный риск…

Марк принял душ, смыв с себя невидимый налёт неприятного разговора, неторопливо оделся, проверил не оставил ли чего в номере. Он спустился в холл, вернул ключи, рассчитался за бар, вышел на улицу и сел в такси. Впереди его ждала новая жизнь…

– Остановите здесь. Я выйду!

Чувствуя слабость и начинающуюся простуду, Вера замедлила шаг и прислонилась к стене. Слева, в двух шагах, светилась неоном вывеска подвального паба, каких полно на Пушкинской. В ту же секунду дверь распахнулась и навстречу ей шумным потоком устремилась толпа великолепных, сильных, красивых людей.

Прошло несколько дней и она перестала ждать звонков от Марка.

Прошло несколько часов и Марк уже не смог бы и вспомнить на какой щеке у неё маленькая, чуть заметная родинка.

Закутавшись в кокон своего одиночества, Вера согревала себя кофе, выпивая чашку за чашкой. Холод подступившей к городу осени делал всё вокруг безучастным. Всё чаще ей казалось, что собственная её жизнь, словно воздушный шар, оторвавшийся от чужого свадебного кортежа, бесцельно летит в никуда.

* * *

Валерия сидела в своём кабинете и курила. Никто не заходил сюда в её отсутствие. В открытое настежь окно за пару дней насыпало кучу осенних листьев и теперь они ворохом лежали на полу. Казалось странным, что она не заметила их вчера. За окном было серо. Крупные капли бесшумно падали вниз на сухую траву. Валерия куталась в шаль. Кончиками пальцев, одной рукой, едва касаясь поверхности стола, она проигрывала пассажи, мысленно слыша капли дождя.

Сухой берёзовый лист с чуть рассыпавшимся краем лежал на стопке бумаг. Она провела пальцем по его прожилкам, заострённому кончику, он казался ей совершенным произведением искусства.

Она закрыла глаза и представила себя на Марсовом поле, где маленький мальчик лет пяти – её сын, собирал с земли осенние листья, протягивал ей, и сквозь солнечный свет она подолгу рассматривала каждый.

Белый лист тишины разрезал быстрый стук каблуков в коридоре.

– Валерия Юрьевна! Пора! Вас все ждут!

Пуховая шаль кубарем скатилась на пол.

Высокая, в длинном до пола платье с открытой спиной, уверенная, ослепительная, она стремительно вышла в центр огромного зала и громко, хорошо поставленным голосом произнесла:

– Дамы и господа! Я бесконечно рада приветствовать вас в Ренессанс – холле. Я счастлива сообщить, что собрание частных коллекций современного искусства, представленное в моей галерее вот-вот пополнится работами молодых, талантливых мастеров. Сегодня у нас особенное событие: открытие творческого проекта – Новые имена! Ни для кого не секрет, что зачастую наши достижения начинаются с мечты. Но лишь иногда мы встречаем на своём пути тех особых людей, которые разжигают в нас огонёк вдохновения. Наш проект, торжественное открытие которого мы празднуем сегодня, посвящён новым именам в русской живописи. Молодые начинающие художники уже завтра, в режиме реального времени начнут создавать уникальные шедевры под руководством опытных мастеров старой школы. И сегодня мы с вами собрались здесь насладиться искусством и выразить своё почтение одарённым молодым людям! Давайте поприветствуем их!

Раздались аплодисменты. Валерия улыбалась. Здесь и сейчас она была по-настоящему счастлива.

* * *

В чёрном шёлковом платье и белом фартуке Вера подавала каппучино. Выездное обслуживание светских мероприятий всегда несло ощущение сопричастности к торжеству. Вечер был прекрасен. Стройные ряды бокалов Asti, фуршет – воплощение изысканности, цветы, женщины в вечерних платьях, балерина в чёрной пачке и картины, картины, множество картин… Отовсюду летели приветствия, комплименты, реплики уютных бесед о стиле, технике, мастерстве. Сквозь гомон голосов Вера слышала виолончель, фортепиано и скрипку. Оставшись одна, она отставила поднос с пустыми бокалами и медленно пошла на звуки музыки.

– Простите, – она тронула за локоть элегантную пожилую даму: – что это звучит?

Та улыбнулась так, будто вопрос доставил ей удовольствие:

– Это трио памяти великого художника, дорогая, Чайковский!

* * *

Приветливо кивая гостям и останавливаясь тут и там поболтать с приятелями, Валерия неторопливо шла, продолжая известный лишь ей маршрут. В углу зала, сгорбившись в кресле, сидел мужчина. Происходящее не волновало его, казалось, его занимает только полоска фонарного света за окном да содержимое большой коньячной рюмки.

Над самым ухом прошелестел голос бывшей жены:

– Владик, как всегда пьёшь. Не вышел к гостям, ни приветствия, ни торжественной речи. Что же это такое?

Валерия села напротив и смотрела на мужа в упор.

– Ты просила и я пришёл.

– Да! Но что скажут люди? Ты не работаешь, не выставляешься, не пишешь!

Владислав смотрел на неё. Линия каре и алая помада никак не вязались с воспоминанием прошлого, где Валерия юная, с тёмными распущенными волосами, улыбаясь, шла ему навстречу в тёплый апрельский день. Спустя столько лет он помнил цвет раннего весеннего неба, светло-голубой, полупрозрачный, чуть ребристый, как озёрная гладь. Эта картинка, до сих пор живя в памяти, давно превратилась в нечто замёрзшее, отмершее, как сухой опавший лист с хрупкими осыпающимися краями.

Он тихо сказал:

– Я пишу. Всё время в голове один образ. И я пишу его.

Но не для толпы, не для выставки. Что должен я тут демонстрировать? Масштаб твоего мероприятия? Масштаб таланта этих молодых людей, не имеющих никакого отношения к живописи?

Валерия резко отвернулась и, улыбаясь, помахала кому-то рукой. Затем вновь глянула на бывшего мужа. Глоток за глотком он выпивал дозу своей вечной усталости от всех, от всего. Её взгляд выражал почти ненависть. Она думала, сколько же раз этот чужой человек скрипом двери бесцеремонно врывался в её sonate pathetique? Сколько раз рядом с ним беззвучно и незаметно умирала её душа?

Она сцепила руки в замок и мягко сказала:

– Что это значит, Владик? Не хочешь ли ты сказать, что всё это тебе не нужно?

Владислав отставил рюмку, будто собравшись встать и уйти.

– Я сделаю всё как ты скажешь. Твой вечер великолепен. Проект перспективен. Твои друзья – чиновники закажут портреты своих любовниц всем этим рисовальщикам. Одни продадут, а другие купят. И все будут в диком восторге. И все заплатят тебе за возможность участия. В очередной раз ты устроила рынок, ты безошибочно попала в тренд. Вот только никакого искусства тут нет.

Ощутив непреодолимое желание ударить его по лицу, Валерия прошипела:

– Так чего же ты хочешь?

Владислав обвёл взглядом зал. Сборище блистательных мужчин и женщин представилось ему застывшей фреской, которая вот-вот, растрескавшись тончайшей паутинкой, разлетится хрустальными брызгами.

Он тихо произнёс:

– Пожалуй, мне хочется лишь одного: чтобы меня оставили в покое.

* * *

Пробираясь сквозь толпу, Владислав уверенно шёл к выходу. В этот вечер он много пил, переходя с коньяка на виски. Кто-то здоровался и что-то говорил. Он отвернулся от вспышки в лицо. Он не хотел ни о чём думать, но уставший, отравленный алкоголем мозг всё подмечал и подбрасывал бессвязные детали. Вот подруга Валерии, стоя рядом с мужем призывно улыбается какому-то парню, а тот, проходя мимо, невзначай задевает её голое плечо. И отовсюду летит смех, двусмысленные фразы и откровенный флирт. И всё выглядит так, что это сборище со стороны похоже на свинг-вечеринку в полуподвальном помещении, переоборудованном под будуар в стилистике ар деко. Но он много раз видел этих людей. Он хорошо знал, что именно здесь происходит. Нет, он не осуждал их – элегантных молодящихся женщин с неживой мимикой и успешных мужчин. Не осуждал и не судил, но слишком много заискивающей лживой лести было в их жестах, чрезмерно много прагматичности слышал он в их словах. Не осуждал, но, находясь здесь и сейчас, желал лишь одного: быть выдавленным из душного их мирка.

На секунду он остановился у портрета жены. Некогда он вложил в него всю силу убеждения, на какую способен дешёвый актёришка, сорвав овации, замазав взгляд искренностью, получив мгновенное признание. Теперь ему хотелось лишь одного: взять кисть и методично штриховать полотно белой краской, пока перед зрителем не останется девственно белый лист.

Он обернулся. Балерина в кружевном чёрном платье, изящная как фарфоровая статуэтка, опустилась с пуантов, поклонилась и тут же исчезла.

Владислав был почти у дверей. Но что-то отчаянно не давало сделать следующий шаг. На краешке опустошённого сознания что-то нависло перед ним, как ширма, заслонив выход, что-то будто кричало монотонным белым шумом, останавливая. Прямо перед собой он мгновенно увидел её – рыжеволосую, бледную, отрешённую от всего. И лица в толпе ушли на второй, десятый план, а затем и вовсе исчезли, оставив только её – сосредоточенную, одинокую, депрессивную. Было сложно представить улыбку на этом совершенно особенном лице.

– Владик! Не уходи! С тобой хотят выпить наши друзья!

Потеряв её на секунду, он искал, растерянно озираясь по сторонам, и не нашёл, не увидел больше.

– Вечер прекрасен! – Валерия сжала его руку.

Его занимала одна только мысль: могут ли сны проникать в реальность? Ответ на этот странный вопрос был теперь, как никогда, очевиден.

* * *

Торжественный шумный вечер остался позади. Вера стояла на крыльце галереи и смотрела на сумрачное питерское небо. Дождь сменил мокрый снег. Он падал ей на ладонь и тут же таял. Вера поймала себя на мысли, что ей не просто нет места там, среди тех картин и людей – она не могла отыскать себе места в своей собственной жизни! Она ощущала себя бездомной кошкой, готовой идти за тем, кто наклонится погладить. Одиночество стало спутником её вечеров, и всё чаще ей не хотелось идти домой. Её прекрасный, восхитительный Петербург был сейчас равнодушный, немой…

– Не мой город. – Чуть хрипловатый мужской голос прервал поток её мыслей.

Не оборачиваясь, Вера поспешила к стоянке такси.

* * *

– Заплатят ли зрителю?

Мятая записка, надёжно скрытая бумажными щитами партитур, принялась гулять по рукам, на полпути затерявшись в валторнах. Скрипки многозначительно переглянулись. Контрабас в долгих паузах со смесью презрения и любопытства, прикрыв глаза, слушал соло. Кисти дирижёра порхали над зыбкой звуковой бездной. Напряжение висело в воздухе. Полукивок-полунамёк:

– Работаем!

Старый дирижёр симфонического оркестра недолюбливал Гайдна, Моцарта, втайне от всех считая классицизм полной чушью, но Скрябин!.. Скрябин был в его мире существом высшего порядка. И сейчас абсолютный его слух улавливал фальшь в струящейся партии фортепиано. Нет-нет, ни в коем случае он не прервёт звучание. Порцию праведного возмущения он выплеснет позже, вечером, своей ничего не смыслящей в музыке жене. Как можно забыть о diminuendo в конце фразы? Возможно ли чеканить пассажи, игнорируя авторское "импровизационно"?!

Зажатое, словно сдавленное в тиски, запястье предательски ныло, вызывая единственное желание – сорвать руки с клавиш и безвольными плетьми бросить их на колени. Но нет, она всегда была вне обстоятельств. Валерия знала: сегодня они играют только Allegro, но когда-то, однозначно, ей станут нужны Andante и Allegro moderato.

В полной внезапной тишине, в великолепной акустике капеллы раздались аплодисменты единственного человека в зале.

* * *

Час спустя они сидели напротив друг друга в ресторанчике на набережной. Хрипловатый голос парня расслаблял, незаметно и мягко, действуя как нейролептик.

– Ты великолепно играла.

Валерия усмехнулась:

– Да брось, Гера! Рука опять предательски подводила меня. Артроз – настоящая проблема для исполнителя.

Парень возразил:

– Сегодня мне будто открылось то, о чём ты мечтаешь.

Валерия покачала головой:

– Что ты… Теперь, в моём возрасте, речь уж не о мечтах. Всё что ты видел – сожаление о шансах, которые утрачены, тоска по собственной жизни, которая не состоялась. Это странное ощущение – будто в куче ненужных вещей ты обнаружил простую, необратимую истину: ты знаешь что предал себя. Продал своё бесценное, невосполнимое время, и сделал это, изрядно продешевив с ценой…

Её взгляд плыл мимо него. Задумчиво она продолжала:

– Однажды, мне пришла в голову идея продавать искусство. И я прервала свои ежедневные пятичасовые репетиции. Тогда неизбежно случилось то, что должно было: я утратила оттачиваемую годами исполнительскую технику. Я попросту умерла в профессии, и стала абсолютно бесполезна. Но остались амбиции! Впрочем, ты сам видел сегодня всю эту бутафорию, театр одного зрителя… – горько усмехнулась Валерия.

Они смотрели друг на друга и молчали. Её слова, завязываясь в невидимые узелки, заполнили те пару минут, когда официант подал ужин.

Подняв бокал, Валерия бодро сказала:

– Мне хочется верить, что всё ещё может случится.

Понимаю, что это утопия. Но сегодня не время грустить! Тебя ждёт успех! Ты молод. А молодость это то, что прекрасно само по себе, словно произведение искусства. У тебя огромный талант! И, я прошу, не отказывайся от моей помощи в начале твоего пути. Запомни одно: невозможно создавать шедевры, когда ты вынужден выживать. Я решу все проблемы. Ты станешь ярким открытием моего проекта. За начало! Ты просто поверь…