Журнал «Юность» №07/2025

Диана выбежала с катка, щеки на бледном лице – горящая клюква в сахарной пудре, яркая крапинка, это у нас что-то семейное, от моего папы. Запыхавшаяся после ОФП, она плюхнулась в детское кресло.

– Ма, мам, ты нашла? – Вопрос вырвался у нее против воли, знала же, что я не люблю, когда клянчат. Но с первым платьем для выступлений можно все простить.

– Смотри, едем? – И я передала назад телефон.

Диана даже не взглянула на размытое фото.

– Едем, едем! – заверещала она, заерзала.

Я отпустила сцепление и нажала на газ, навигатор забился в истерике перестроенных маршрутов – пытался обмануть московские пробки. Диана вскоре уснула. Я смотрела на нее через зеркало заднего вида и думала, сколько еще меня ждет на этом пути поисков – платьев, коньков, хореографов… Мамы фигуристок из старшей группы часто жаловались на все, что составляло привычный быт их детей: вот программу поставили, а там дорожка только второго уровня, тренер орет, что надо переделать, а хореограф уперся – четвертый уровень-то стоит, но она на него не выкатывает; вот очередной выскочке «нагрибовали», потому что она у тренера Д., а мы у тренера Н., вот нам в Федерации сказали, что по этому протоколу разряд не присудят…

Проблемы мам фигуристов стояли особняком от обычной жизни: где-то там далеко рос доллар, решались судьбы целых стран, вручались «Оскары» и Нобелевские премии, но мамы фигуристов были непреклонны. Повышение цен волновало их, только когда в магазин «Твиззл» завозили новую поставку коньков на треть дороже предыдущей, начало года считали не с первого сентября, а с первых сборов, конец же знаменовался каким-нибудь итоговым первенством водокачки. Пока весь мир обсуждал Трампа, в раздевалках почти каждого ледового дворца ахали-охали от падения Юдзуру Ханю с четверного акселя и восторгались «нашим американцем» Малининым. Это был параллельный мирок внутри мира реального, большого. И мы с Дианой все больше становились его частью. С каждой тренировкой я чувствовала, как начинаю говорить на чужом языке: слова «перекидной», «аксель», «сальхов» и «тулуп» стали частью обихода, не удивляли и другие изощренные названия – «ревью», «дедакшн», «недокрут».

Я все больше понимала, как это – быть мамой фигуристки. И, надо признать, мне даже нравилось.

Александра-с-Авито встретила нас в общем коридоре. Она передала мне наполовину расстегнутый чехол для одежды, в котором покоилось платье. Покоилось, потому как шифоновая юбка смялась и загнулась под весом тяжелого чехла, а сетка, рассчитанная на узкие детские плечи, трещала по швам, натянутая на старую пластиковую вешалку для мужских пиджаков. Жалость на лице было скрыть невозможно. Платье, королевское, все в перламутровых стразах, сшитое на заказ, погибало под гнетом обыкновенных вещей – вешалки и чехла.

– Мерить будете? – протянула Александра. Видимо почуяла, что я собираюсь уйти.

Я уже хотела ее разочаровать, но Диана запрыгала на месте, засуетилась, глаза у нее сверкнули таким же перламутром, каким светилось платье, и я тяжело вздохнула. Если по милости Дианы мы купим это чудовище, мне придется искать еще один костюм. Тренеру ничего не будет стоить отлупить меня за состояние сетки вот этой самой вешалкой. На катке влетало всем, и мне приходилось переживать это вместе со своей мантрой «тут так принято»: Диане нравился каток, а я любила Диану.

Видимо, медлительную Александру тренер никогда не выставлял из тренерской вон, потому что она была полностью уверена – с платьем все прекрасно. Она пригласила нас в квартиру, показала комнату, где можно переодеться, а потом попыталась проводить Диану к зеркалу. Зеркало не понадобилось: плечи у платья были растянуты так, что под мышками висел шмоток сетки, в который при очень сильном желании поместилась бы еще одна Диана.

Я попросила дочь поднять руки в стороны и показала Александре, почему мы не возьмем платье.

– Давно у вас оно? – не удержалась я, когда мы стали уходить. – Почему продаете?

– Бросили, – необычно коротко ответила Александра и закрыла за нами дверь.

Она добавила меня на «Авито» в черный список прежде, чем я успела оставить отзыв о продавце. Похоже, я была не первой, кто отказался купить перламутровый кошмар.

План тренера «найти подешевле» терпел крах. Объявления до пяти тысяч рублей были отсеяны на этапе Александры, и на следующее утро мы рванули на другой конец города: в Видном, у черта за пазухой, предлагали почти новое платье за десять несчастных тысяч. Россыпь страз «Сваровски» и вышивка, выкрашенная с модным переходом юбка – главные специалисты по сплетням в раздевалке точно бы не упустили такой шанс. Недолго думая, я собрала Диану, отпросила ее с хореографии, и мы поехали в Видное.

Радио зашепелявило, как только мы съехали на шоссе, и я выключила его.

– Ма-ам, а мы тоже когда-нибудь бросим фигурку? – спросила Диана, когда шепот радиопомех стих.

Слово «фигурка» она подцепила недавно, до этого мы всегда называли ее занятие просто льдом или катком. Я мысленно прокляла медлительную Александру за честность при ребенке, а еще пожалела, что сама спросила, почему продается платье.

– Если тебе еще что-то понравится, – осторожно начала я. – Всегда можно уйти.

– А если мне больше ничего не нравится?

В зеркало заднего вида я заметила, что Диана смотрит в окно. Она задумчиво ковыряла заусенец на большом пальце, и я решила быть честной с ней, но все же – не до конца. Каждая мама фигуристки обязана стать реалистом и помнить, что лед – это не навсегда, а отрывать примерзшие конечности от него очень и очень больно. Об этом тоже говорили в раздевалках – что-то эти женщины точно знали лучше меня.

– Дочь, а зачем тогда бросать?

Диана перестала ковырять заусенец, а я всмотрелась в указатели: до поворота на Видное оставалось два километра.

Адрес, по которому проживало платье номер три, оказался старым таунхаусом, каких в Подмосковье я никогда не встречала. Красный советский кирпич и мещанский садик с кустами роз и тонкими яблонями. Под калиткой непутевая ершистая елка уткнулась ветками в забор. Все было картонное, ненастоящее: толкни пальцем – и развалится, как декорации на съемочной площадке, в которые веришь, если на них смотреть через камеру. Мы поднялись на веранду, заставленную рассадой, и я позвонила в дверь. Диана все еще оглядывалась на садик с яблонями и розами (так ей все это было непривычно после нашей квартиры в безликой роте новостроек!), когда на пороге появилась дама, смутно похожая на свой дом: платье в горошек, платочек повязан на шее на манер пионерского галстука, а поверх всей этой ностальгии по шестидесятым накинут расшитый китайский халат тончайшего шелка.

– Пардон, – присвистнула дама, и свисту этому позавидовал бы даже красный советский кирпич, летящий с крыши. – Я только зашла, с этими головорезами разве переодеться?

И не успела она запахнуть халат, как на веранду из-под ее руки высыпала тройка мальчишек – все на одно лицо. Они стали о чем-то спорить, а потом уперлись тремя парами глаз в Диану и замолчали, притихли.

– Я – Вениамин, старший тут, – важно выступил вперед один из парней и протянул Диане ладонь.

Диана замерла, я тоже. Погоня за платьем давно превратилась в сюр, которому для полного счастья не хватало драматического финала: сейчас эта тетушка скажет, что продает платье и коньки в надежде покрыть долги, и, вообще, дом тоже заложен давно, а они – банкроты, потому что в новые времена манеры и родовитость никто не ценит.

Я подтолкнула Диану. Она пожала руку Вениамину и сорвала невидимый предохранитель: мальчишки снова загалдели.

– Диана. Фигуристка, – сказала Диана, подумав, и я заметила, как дама в дверях улыбнулась.

– Что же вы на пороге… Пойдемте, пойдемте, милости просим! – засуетилась дама, полы халата заметались по паркету, и мы проследовали за ней. – А ну марш в дом! – прикрикнула она на своих мальчишек менее милостиво. – Вот шпана, а!

Дама усадила нас пить чай, а сама завалила Диану вопросами. Диана еле успевала уминать предложенный ей зефир и горький шоколад («Я-то знаю, что фигуристам можно!» – изрекла дама), обжигалась горячим индийским чаем, но на вопросы отвечала резво, и сколько катается, помнила безошибочно, и какие прыжки уже знает, и сколько оборотов «сидит в волчке». Дама подливала кипяток и все спрашивала и спрашивала, а я смотрела на дочь и не замечала, что мышцы щек у меня начало ломить от улыбки и гордости.

– Ну так, платье, – сказала хозяйка наконец и вышла из кухни.

Вернулась назад она с легким куском ткани, сверкающим, невесомым, как тройной аксель в исполнении Валиевой.

– Вот оно, последнее осталось, все распродала, доче уже и не надо. – Она снова засуетилась, широкие рукава халата вздрогнули, или мне так показалось.

Диана привстала со стула и протянула руки к платью. Завороженная, дочь смотрела на него и не могла оторваться.

– Сначала руки – мыть! – отрезала дама и выпроводила Диану в ванную комнату.

«Сразу видно, мать четверых», – подумала я.

– Стразы тут «Прециоза», чешские, лучше всяких «Сваровски», никогда разницы не заметите, – продолжила рассказывать дама, расправляя нежную белую юбку с переходом в лиловый. – Ткань, видите, выкрашена, на заказ шили, где весь «Хрустальный» шьет, знаете?

Я мучительно пыталась вспомнить из своего «раздевалочного словаря мам» хоть что-нибудь про чешские стразы «Прециоза».

– Почему продаете? – буднично спросила я, чтобы хоть как-то поддержать беседу.

Дама резко замолчала.

– Я сейчас все продаю, – заявила она.

Я не стала больше задавать вопросов. Диана вышла из ванной и направилась в гардеробную на примерку. Платье село идеально: на ключицу легла нить искусственного ожерелья из страз, и Диана закружилась по просторной гардеробной комнате.

– Ну, принцесса, принцесса Диана! – смеялась дама, но теперь в этом смехе я ощутила нотку зависти, а еще – хруст перемороженного льда, который я успела выучить за время, проведенное на катке, и такую тоску, в которую нельзя заглядывать – утонешь, и не спасут.

Я спросила, где уборная, побоявшись, что в этом доме слово туалет – ругательное, и когда проходила мимо камина, зацепила взглядом рамку с фотографией: на фото мужчина, присев на одно колено, обнимал за плечи маленькую девочку в коньках, в бело-лиловом платье. Я остановилась, не дойдя до туалета. Угол рамки обвивала широкая атласная лента. Черная.

На автомате я преодолела череду коридоров и вернулась в гардеробную. Диана отказывалась снимать платье, дама умоляла подумать. Я почти силой стянула с дочери тугой, крепко сшитый купальник и заставила одеться в свое. Дама бежала за нами до двери. Я не хотела оборачиваться, клубок черствых ниток – жалости, злобы, страха – подступил к горлу.

– Возьмите так, я его видеть не могу! – взмолилась дама. – Оно ничего плохого ей не сделает, зла не причинит!

Хозяйка дома заикалась, бросала косые взгляды на портреты на стенах: ее муж и дочь смотрели с фотографий осуждающе.

И тут я сдалась. Вытащила из кошелька деньги, заготовленные на платье, положила на туалетный стол в прихожей. Потянула из рук дамы белую ткань и прямо так, без чехла, вынесла платье к машине. Диана просияла. Я закинула платье на заднее сиденье в какой-то пакет. Обратно ехали в тишине.

– Мам, а что такое пре-ци… пре-ци… прециоза?! – наконец выговорила Диана.

Я помолчала, а потом решила сказать правду, но не такую, как на пути сюда, а настоящую правду.

– Это когда тебе кажется, что стразы – «Сваровски», и блестят они, как «Сваровски», и все у них… – Я выдержала паузу. – Намного красивее, чем у других. А потом присмотришься, а стразы на платье – «Прециоза».

– И у меня «Прециоза» теперь? – разочарованно протянула дочь.

– Нет. – Тут я спохватилась, что снова лгу во благо. – У тебя – «Сваровски».

Мы выехали из Видного, солнце в зените слепило, и я, разморенная его жадными лучами, устало всматривалась в залитую светом дорогу – белую, как новое платье Дианы, которое мне еще предстоит запретить ей надевать.

Сусанна Альперина

Писатель и журналист. Родилась и выросла в Одессе. Живет в Москве. Окончила журфак МГУ. Кандидат филологических наук. В свое время принимала участие в работе 20-й комнаты журнала «Юность», где получила награду «Золотое перо». С 2001 года работает в «Российской газете». Программный директор Фестиваля экранизаций «Читка».

Старая дева

«Сегодня мы пойдем в гости к моей подруге. Она – Старая дева», – сказала мама.

Мне сразу стало не по себе. Я не раз слышала мамины разговоры по телефону, где она о ком-то говорила: «Осталась Старой девой». Я представляла себе некрасивую тетку с блеклыми волосами в серых или коричневых чулках. Они были как у бабушки – советские, плотные, рифленые. Тоже некрасивые. И заштопанные. Старая дева была сутулой, в очках и слегка прихрамывала. Еще у Старой девы в моем понимании обязательно должен был быть крючковатый нос, скрипучий голос – она недалеко ушла от Бабы-яги. Такие никому не понравятся, и никто на них не женится.

То ли дело моя мама-красавица и ее милые подружки. Все они – с высшим образованием. Умные. Могут часами говорить про математику и Муслима Магомаева. Еще про писателей Валентина Пикуля, Леона Фейхтвангера и Ирвина Шоу. Незнакомые мне тогда еще имена я на слух заучила наизусть. Но о чем бы ни говорили, все заканчивается разговорами о нас, о детях. Хорошо ли Лиля играет на пианино, Саночка – на скрипке, достаточно ли спортивен Валерик и так далее. Интересно подслушивать, а потом обсуждать. Мы-то себя видим совсем не так, как взрослые, а особенно – мамы.

Я пошла собираться. Надела любимое платье – синее в белый горошек. Попросила маму сделать высокие хвостики и повязать их белыми бантами: надо же этой Старой деве показать, как должна выглядеть нормальная женщина – та, которая за собой следит. Мне всегда нравилось дразниться – почему бы не подразнить эту обделенную судьбой несчастную. Надо же – никто замуж не берет. Моя мама и та, хотя и поздно, но вышла замуж и меня родила. А эта… Я начала считать, сколько Старой деве лет. Если она мамина ровесница – то ей уже вряд ли «светят» какие-то дети. Тогда не было принято рожать поздно.

«Мама, сколько лет Старой деве?» – спросила я.

«Не вздумай ее так называть, – велела мама. – Она чуть постарше меня. И у нее есть младшая сестра. Та замуж вышла. А этой – так не повезло».

Мама моя – еще раз скажу – с высшим образованием. Говорит, что для женщины самое главное – окончить вуз. Только вуз в мамином понимании означает не «высшее учебное заведение», а «выйти удачно замуж». Папа наш считает, что самое главное – это когда его дочки останутся независимыми. Я думаю над тем, как это. Ведь если выходишь замуж, все равно, в любом случае, зависима от мужа. И он от тебя. И ничего плохого в этом нет. Зависеть от любимого человека – это же здорово! Наверное, чего-то не понимаю.

Мы взяли с собой разные вкусности (мама с утра крутилась на кухне и что-то пекла) – не идти же в гости с пустыми руками – и поехали. Приехали в одесский двор, который казался очень аккуратным, оттого что везде висели светлые мокрые простыни. Утром тут явно была большая стирка, а теперь пахло свежестью и чувствовалась прохлада. И мы осторожно, чтобы не запачкать эту чистоту, прошли в дальний левый угол двора, где белая дверь вела на застекленную веранду. Встретить нас вышла миловидная опрятная женщина с темными волосами, а на террасе сидела хорошо воспитанная строгая одесская дама – уже седая. Было видно – мать и дочка. Мама и ее подруги явно близко знали пожилую даму – все обнимались, болтали, смеялись, накрывали на стол. Милая скромная хозяйка принесла свой пирог. Надо же – на ней тоже было синее платье. Оно ей шло больше, ведь она была брюнетка, не светленькая, как я. Я так залюбовалась ее плавными движениями, а потом так увлеклась вкусным, с вишнями, пирогом, что совсем забыла, к кому и зачем мы сюда пришли. И лишь повеселив маминых подружек своим фирменным смехом, после чего мне привычно сказали, что работать такой девочке нужно лишь в цирке, поняла, что какое-то лишнее знание мне мешает. Что-то меня мучает. Какой-то нерешенный вопрос…

«Мама!» – громким шепотом позвала я. Но мама отмахнулась от меня и сказала, чтобы я не мешала.

Нужно сказать, что, когда мама щебетала со своим подружками, оторвать ее от этого занятия было невозможно. Как любая одесситка, она целиком отдавалась разговору. Вывести из этого состояния ее могла лишь какая-то экстренная ситуация, но таковой не наблюдалось. Я не падала, ничего не царапала, меня никто не обижал, и вообще была на виду.

Я послонялась по двору, проверяя, как быстро сохнут простыни, поиграла в классики и захотела домой. Но никому это было неинтересно. Съела еще кусок пирога. Выпила ситро – так тогда называлась газировка. Погладила собаку, сорвала в палисаднике два цветка. Обо мне все забыли. Погрустила, порешала про себя задачки, вспомнила таблицу умножения и подумала о Сашке Ковалеве – мне очень нравился этот мальчик, живущий по соседству у нас на даче, но я для него была слишком мала. Женщина в синем платье подошла ко мне, взяла за руку и повела на веранду. Там она предложила мне поиграть в игру «мама распутай нитки». Нужно было в определенном узоре обмотать нитки вокруг пальцев, а другой игрок должен был их «переснимать». И тогда получался новый красивый узор, который никогда не повторялся, как картинки в калейдоскопе. Но если с калейдоскопом у меня всегда получалось без проблем – просто крути его и смотри, то играть идеально в «мама распутай нитки» – практически никогда. Мои руки были просто не созданы для этой игры. Однако вместе с этой напарницей каким-то волшебным образом мы проиграли дольше, чем обычно. Она мне рассказывала истории, я отвлекалась, смеялась. А игра словно шла сама собой. Я даже не успела удивиться – почему мамы, когда собираются вместе, играют с нами так мало или вообще не играют, а вот у этой женщины есть так много времени, чтобы провести его со мной одной. Ведь других детей в этот день с нами не было. Но спросить о том, есть ли у хозяйки свои дети, я постеснялась, да и не успела, потому что устала и захотела спать. И когда мои глаза уже слипались, мама наконец-то сказала, что все идут домой.

Дома, уже переодетая в пижаму, я вспомнила важную вещь, которая не давала мне покоя. Прикоснувшись головой к подушке, я сонно пробормотала: «Мама, а Старую деву мы так и не встретили. Почему вы меня не отвели к ней. Думали, что испугаюсь?»

Мама в ответ рассмеялась и сказала, что Старая дева – это и есть та самая милая женщина в синем платье, с которой я провела так много времени. Еще и поблагодарила меня, что я не задала этот вопрос при всех ее подругах и не поставила в неудобное положение. Знала, что я могу.

От удивления у меня даже сон прошел. Я села на кровати и попыталась понять: как это такая приятная, скромная, спокойная и добрая – и не вышла замуж? Она же красивее многих других и даже некоторых маминых подруг. И такая воспитанная. И одета более тщательно и аккуратно. И говорит таким приятным голосом. И играть с ней так хорошо. Как же она может быть не замужем? Куда смотрят эти мужчины? У многих такие неприятные страшные жены. Некоторые из них – как Баба-яга. А вот такая…

Задачка никак не решалась у меня в голове. И в конце концов я уснула, приняв решение назавтра спросить об этом папу. Что им, мужчинам, надо?

«Танго на осколках»: милые дамы

Телеграм-сериал

Первая серия. «Что пьете?»

«Что это вы там пьете?» Если бы козырек розовой кепки на голове режиссера смог физически влезть в наши бумажные стаканчики, так бы и случилось.

К сожалению, мы пили воду. И даже не горячую, хотя на улице было «околоноля», а на нас была легкая одежда. Шли съемки сериала «Танго на осколках» режиссера Сергея Сенцова, в котором нам, двум журналисткам с кинокритическим уклоном – мне и Ольге Белик, – было предложено сыграть небольшой эпизод. Как хотелось бы использовать тут прилагательное «фильмообразующий», но, увы, это было не так.

В данный момент снимали проходку. У киоска с напитками (отсюда и пьем) мы, милые дамы, которые пришли учиться танцевать танго, должны были перехватить инструктора Кирилла – артиста Риналя Мухаметова – и пройтись с ним до нужной точки, якобы задавая вопросы по сложному для нас предмету танца.

«Что-то мы занервничали…» – тоном пионервожатой сказала мне Оля Белик, пока мы стояли в ожидании, когда Риналь, а за ним операторы и режиссер приблизятся к нам. Имелось в виду, что занервничала я. В эту минуту дала себе отчет, что действительно страшно нервничаю, а Белик, как настоящий друг, меня успокаивает, как может.

Чтобы унять дрожь в коленках и разгулявшиеся в тряске поджилки, я не выбрала ничего другого, как тактику спровоцировать Риналя Мухаметова и заставить его рассмеяться – расколоться на камеру. Вот мы его поджидаем, вот он учтиво обращается к нам: «Здравствуйте, здравствуйте!», и я от дубля к дублю задаю ему все более провокационные вопросы.

«Скажите, пожалуйста, а что будет, если я начну танцевать танго не с правой, а с левой ноги?» – это самый легкий.

И далее – с каждым дублем по нарастающей:

«Скажите, пожалуйста, а если я запутаюсь в ногах на площадке и упаду, вы меня тогда подхватите?»

«Скажите, пожалуйста, а как называется человек, который танцует танго: тангист или тангоносец?»

«Скажите, пожалуйста, а правда ли, что женщин больше и найти партнера им не так уж и легко? Вы можете быть универсальным партнером?»

«Скажите, пожалуйста, а правда ли, что танго танцевать лучше ночью, чем днем?»

«Скажите, пожалуйста, а если я и дальше буду ходить к вам на занятия танго, у меня будет фигура, как у Джей Ло, и такой же темперамент?»

К чести Риналя, он прошел проверку – держался до последнего дубля. Оля, кстати, тоже. Риналь делал вид, что я его спрашиваю что-то действительно очень важное по теме уроков танго, чтобы не отстать от остальных учащихся, что-то терпеливо мне объяснял, начиная со слов: «Понимае те ли…»

И только когда сняли последний дубль и мы вышли за пределы кадра, Риналь раскололся и рассмеялся.

Мои нервы к тому времени слегка подлечились.

Но, как оказалось, это было только начало. Первая для нас сцена. Впереди яркими огнями маячила в парке танцплощадка, оборудованная специально для фильма.

Быстро темнело и все больше холодало…

Вторая серия. «Танго-туфли»

Флешбэк. Примерно за месяц до съемок получаю сообщение, мол, Сусанна, не хотите ли сняться в кино? «Слава крадется…» – подумала я. И начала смотреть, что там за кино.

Не скрою – в пользу фильма сработало то, что ценю работы режиссера Сергея Сенцова, и то, что им занималась Продюсерская компания Валерия Тодоровского. Хотя и закралось подозрение, небось, Валерий Петрович сам все это придумал с моим приглашением, розыгрыш такой. Но эти мысли отпали, как только я узнала, что вообще речь шла не обо мне любимой. А об известной журналистке, писателе и продюсере Елене Афанасьевой. Просто она не смогла, а я была запасным вариантом. При этом, как только я вступила в переписку с приглашающей на съемки стороной, мне сказали, что должна взять с собой еще кого-то из коллег.

Оля Белик была первой, о ком я подумала, – просто представила, как ее яркие волосы украсят любой, даже самый мрачный кадр (тогда я еще ничего не знала про жанр сериала).

К счастью, Белик была свободна! Нам прислали сценарий – точнее, фрагмент, где мы задействованы, в который я даже толком не успела вчитаться. Но на что сразу обратила внимание – что мы прописаны как «Милые дамы».

«Дама просто приятная и дама, приятная во всех отношениях», – мысленно зацитировала я, стараясь представить, какая из нас – вторая (забегая вперед – второй оказалась я).

Тем временем начались регулярные звонки и сообщения. Звонили и писали – ассистент по актерам, ассистент по костюму, ассистент по транспорту, юрист, который составляет договор и так далее. «Господи, как живут эти артисты?» – начала думать я. И стала… капризничать. Оказывается, это так помогает! «Нет, я в этот день не хотела бы!» «Нет, мне это время не совсем удобно!» «А какой вы подготовите мне костюм: с рюшиками и бантиками или без?»

Это какой-то условный рефлекс. Хотелось всем заморочить голову так, чтобы понимали – мне и только мне нужно повышенное внимание. В этом было некое спасение. Но я себя грубо одернула. «Не они для тебя, ты – для них!» При этом подумала про то, что есть и те, кто не одергивает… Выторговала я себе лишь возвращение домой не под утро, а в середине ночи. Со всеми остальными условиями согласилась.

Настал день съемок. Одежду мы должны были привезти с собой сами. Я набрала мини-чемодан, и Белик – пару сумок. Нам оплатили такси, и, поскольку я, как обычно, приехала не туда (а съемки были в парке Горького), за мной отправили отдельный кар с персональным водителем. Нам выделили отдельный грим-вагончик в поездном караване съемочной группы. На нем повесили табличку «Милые дамы».