Охотник за разумом. Особый отдел ФБР по расследованию серийных убийств

Я придумывал на ходу, а сам прикидывал: сколько еще я смогу продолжать? Уже появился медведь, подкрадывавшийся к туристам и готовый напасть, – и в этот момент я потерял нить событий. Я сбился и был вынужден признаться учителю, что все сочинил. Наверное, во мне заговорила совесть: все-таки я не закоренелый преступник. И вот я стою, признавшись в мошенничестве, понимая, что сейчас буду унижен на глазах у одноклассников, и представляю себе, что скажет мама, когда узнает.

Но, к моему изумлению, учитель и остальные дети были в полном восторге от моей истории. Я признаюсь, что выдумал ее, а они требуют: «Закончи! Доскажи, что было дальше». Что же, я досказал и получил пятерку. Долгое время я не рассказывал об этом своим детям, чтобы они не решили, будто преступление вознаграждается, но с тех пор я усвоил: если ты сможешь продать людям свои идеи и вызвать у них интерес, они тебя поддержат. Это помогало мне бессчетное количество раз, когда надо было убедить начальство или местный департамент полиции в ценности наших услуг. Но, должен признаться, речь о том же самом таланте, которым пользуются мошенники и опасные преступники.

Кстати, мои вымышленные туристы спаслись, что было довольно неожиданно с учетом моей любви к животным. Дальше, готовясь стать ветеринаром, я три лета провел на молочной ферме в сельской местности штата Нью-Йорк, участвуя в программе подготовки абитуриентов Корнелла, поддерживаемой университетским факультетом ветеринарии. Это была отличная возможность для городских подростков пожить на природе; в обмен на такую привилегию я работал по семьдесят-восемьдесят часов в неделю за пятнадцать долларов, пока мои школьные приятели дома поджаривались на Джонс-Бич. Если больше мне ни разу в жизни не случится подоить корову, я не буду об этом сильно жалеть.

Благодаря физическому труду я был в отличной форме для спорта – еще одной моей всепоглощающей страсти. В старшей школе Хэмпстеда я был питчером бейсбольной команды и защитником в американском футболе. Сейчас мне кажется, что тогда-то у меня и проявились задатки профайлера.

В бейсболе я быстро сообразил, что сильные броски и точные подачи – это лишь половина дела. У меня был мощный фастбол и вполне приличный слайдер[1], но ими владеют большинство школьных питчеров[2]. Очень важно сбить с толку бэттера[3], а для этого, как я вскоре разобрался, надо держаться самоуверенно, чтобы он чувствовал себя максимально некомфортно, стоя на площадке. Годы спустя я использовал тот же прием, когда начинал разрабатывать свои техники допроса.

В старшей школе я вырос до метра девяноста и использовал это к своей выгоде. С точки зрения талантов мы были средненькой командой в хорошей лиге, и я понял, что питчеру надо вести остальных за собой и задавать тон. Для старшеклассника я неплохо владел собой, но решил не давать противникам об этом узнать. Я хотел казаться беспокойным и непредсказуемым, чтобы бэттер не застывал на площадке как вкопанный. Я хотел, чтобы он думал, будто рискует быть сметенным с нее подачей психа, стоящего в восемнадцати метрах от него.

В Хэмпстеде была хорошая футбольная команда, в которой я, со своими 85 килограммами веса, играл линейным защитником. Здесь я тоже понял, что психологический аспект может дать нам преимущество. Я подумал, что смогу отражать атаки самых крупных парней, если буду скалить зубы, рычать и вообще вести себя как безумец. Очень быстро остальные наши защитники переняли мою тактику. Позднее, когда я участвовал в процессах по делам об убийстве и защита выдвигала аргумент о невменяемости подсудимого, тот опыт всегда напоминал мне: если кто-то ведет себя как маньяк, это еще не значит, что он себя не контролирует.

В 1962 году мы сражались со школой Ванта за Большой кубок турнира старших школ Лонг-Айленда. Они перевешивали нас почти на двадцать килограммов каждый, и мы понимали, что из нас запросто могут выбить все дерьмо и отправить домой. Поэтому перед игрой мы придумали разминку, целью которой было сбить с толку и напугать наших противников. Мы построились в две линии и, стоя напротив, принялись выталкивать с поля – а практически мутузить – друг друга. Все это сопровождалось грозным рычанием, стонами и криками боли. По лицам игроков Ванта было ясно, что мы добились нужного эффекта. Похоже, они думали: «Если эти придурки такое вытворяют друг с другом, одному богу известно, что они сделают с нами».

На самом деле весь эпизод был постановочным. Мы заранее потренировались в бросках, чтобы как можно громче ударяться о землю, нисколько при этом не пострадав. А когда дошло до самой игры, мы старались поддерживать такой же сумасшедший вид, чтобы казалось, будто нас ненадолго выпустили из психушки и затолкают назад, как только закончится матч. Мы шли ноздря в ноздрю, но, когда пыль над стадионом осела, наша команда победила со счетом 14:13 и получила Большой кубок 1962 года.

Мое первое соприкосновение с «силовыми структурами» – собственно, мой первый опыт профилирования – случилось, когда мне было восемнадцать и я устроился на работу вышибалой в бар и клуб в Хэмпстеде под названием «Газлайт-Ист». Я оказался так хорош, что позднее получил такую же должность в серф-клубе на Лонг-Бич. В обоих местах моими основными обязанностями было не впускать несовершеннолетних – иными словами, всех, кто был младше меня, – и предотвращать или пресекать драки, неизбежно возникающие в заведениях, где подают алкоголь.

Стоя у дверей, я требовал удостоверение у каждого, чей возраст вызывал сомнения, а потом спрашивал дату рождения, чтобы проверить, совпадет ли она. Это стандартная процедура, к которой все обычно готовы. Редко подросток, отправляющийся в клуб с поддельным удостоверением, не удосуживается запомнить указанную там дату. Глядя прямо им в глаза, я задавал вопрос – это срабатывало прежде всего с девушками, у которых в этом возрасте все-таки есть совесть. Но те, кому очень уж хочется попасть внутрь, могут тебя обмануть, если сконцентрируются и хорошо сыграют свою роль в эти несколько мгновений.

На самом деле я присматривался к каждой компании подростков еще на подходе к дверям, пока они стояли в очереди, – я отмечал, кто из них готовится к вопросу, следит за своим языком тела, выглядит нервозным или неуверенным.

Пресекать драки было сложнее, и тут я полагался на свой спортивный опыт. Если противник читает в твоих глазах, что ты непредсказуем, и если ты ведешь себя откровенно дерзко, он, даже будучи крупнее тебя, подумает дважды, прежде чем ударить. Если им кажется, что ты нисколько не беспокоишься за свою безопасность, тебя считают гораздо более грозным противником. Почти двадцать лет спустя, когда мы проводили в тюрьмах собеседования со знаменитыми серийными маньяками, мы поняли, что обычный убийца гораздо опаснее во многих смыслах. В отличие от серийного маньяка, который выбирает только ту жертву, с которой, по его мнению, может справиться, а потом принимает хитроумные меры, чтобы избежать преследования, обычный убийца полностью сконцентрирован на своей «миссии» и готов умереть, лишь бы она осуществилась.

Еще один способ сделать так, чтобы у человека сложилось о тебе особое мнение – например, что ты достаточно безумен для самых непредсказуемых поступков, – это не выходить из роли, даже когда на тебя вроде бы никто не смотрит. Когда я допрашивал Гэри Трэпнелла, знаменитого грабителя и угонщика самолета, в федеральной тюрьме в Мэрионе, Иллинойс, он заявил, что может обмануть любого тюремного психиатра, изобразив какое угодно психическое заболевание по моему выбору. Ключ к успеху, шепнул он мне, вести себя так постоянно, даже когда ты один в камере, чтобы на осмотрах тебе не приходилось делать усилие, притворяясь, – оно-то тебя и выдаст. Поэтому задолго до того, как я получил доступ к мнениям «экспертов», я вроде как уже пробовал «мыслить как преступник».

Когда мне не удавалось запугиванием предотвратить драку в баре, я использовал свои любительские техники профилирования, чтобы избегать опасных ситуаций. Я выяснил, что благодаря наблюдениям за поведением и языком тела могу предсказать, кто из посетителей склонен ввязаться в бой. С такими я всегда действовал первым, используя фактор неожиданности: выволакивал нарушителя порядка на улицу, прежде чем он понимал, что, собственно, произошло. Я всегда говорю, что сексуальных убийц и насильников привлекает доминирование, манипулирование и контроль – именно их я и пытался освоить, только в другом контексте. По крайней мере, я чему-то учился.

Выпустившись из старшей школы, я не утратил желания стать ветеринаром, но мои оценки никак не позволяли мне поступить в Корнелл. Лучшим, что я смог найти, была похожая программа в Университете Монтаны. Поэтому в сентябре 1963-го парнишка из Бруклина и Лонг-Айленда отправился в сердце штата просторных небес.

Где его ожидал культурный шок.

«Привет из Монтаны, – писал я в одном из первых писем домой, – где мужчины – это мужчины, а овцы ужасно нервные». Монтана воплощала для меня все стереотипы и клише жизни западного фронтира, и к ее жителям я подходил с позиций парня с востока. Я вступил в местное отделение братства «Сигма-фи-эпсилон», состоявшее почти исключительно из местных, среди которых я оказался белой вороной. Я стал носить черную шапку, черную одежду и черные ботинки, а еще отрастил длинные бакенбарды, подобно персонажам из «Вестсайдской истории», – примерно так, по всеобщему мнению, следовало выглядеть ньюйоркцу.

На танцы местные приходили в ковбойских нарядах и плясали тустеп[4], я же в последние несколько лет не пропускал ни одного выступления Чабби Чекера[5] по телику и был знаком со всеми мыслимыми вариантами твиста. Поскольку моя сестра Арлен была старше меня на четыре года, она сделала из меня своего постоянного партнера для танцевальных тренировок, и в колледже я быстро стал для всех учителем танцев. Я ощущал себя миссионером, оказавшимся в далеких краях, где никогда не слышали английского языка.

Я и раньше не блистал в учебе, теперь же мои оценки достигли исторического минимума, так как меня интересовало что угодно, кроме лекций. В Нью-Йорке я успел поработать вышибалой, но в Монтане употреблять спиртное разрешалось не с восемнадцати лет, а только с двадцати одного, и это как будто отбросило меня назад во времени. Но не остановило.

Первое столкновение с законом произошло, когда мы с одним парнем из братства позвали покататься двух девиц, живших в приюте для незамужних матерей. Для своего возраста они были весьма зрелыми; мы остановились у бара, и я пошел купить упаковку пива.

Бармен попросил показать удостоверение, и я вытащил из кармана поддельную карточку воинского учета. Из своего опыта вышибалы я извлек уроки, и подделка была идеальная.

Парень посмотрел на карточку и хмыкнул:

– Бруклин? Вы все там на востоке такие здоровенные ублюдки, да?

Я вроде как самодовольно хохотнул, но все в баре на меня обернулись – свидетелей было хоть отбавляй. Я вышел на парковку, и мы поехали дальше, потягивая пиво. Одна из девиц поставила банки под заднее стекло машины, а я и не заметил.

И тут я услышал полицейскую сирену. Нас остановил коп:

– Вылезайте.

Пришлось вылезти из салона. Он начал нас обыскивать, и, хотя я понимал, что обыск незаконный, сопротивляться было себе дороже. Когда он наклонился, его пистолет и дубинка оказались от меня на расстоянии вытянутой руки; на мгновение в моей голове промелькнула безумная мысль схватить дубинку, ударить его по голове, вырвать пистолет и бежать. К счастью, я этого не сделал. Понимая, что коп вот-вот доберется до удостоверения, я потихоньку перепрятал его себе в трусы.

Он отвез нас четверых в участок и рассадил по разным комнатам; я весь вспотел, понимая, к чему идет дело и что другой парень может меня сдать.

Один из офицеров сказал мне:

– Ну, приятель, рассказывай. Если бармен не спросил у тебя удостоверение, мы поедем туда. У нас с ним и раньше бывали проблемы.

Я ответил:

– Там, откуда я родом, мы ни на кого не доносим. Это не в нашем стиле.

Я изображал Джорджа Рафта[6], но на самом деле думал: Естественно, он спросил мое удостоверение, и я показал ему подделку! Тем временем карточка сползла так низко, что царапала мне причинные места. Я боялся, что нас разденут и обыщут еще раз – кто знает, как принято тут, на фронтире! Быстро взвесив ситуацию, я схватился за живот и сказал, что мне надо в туалет.

Меня отпустили одного, но я же смотрю кино, поэтому, добравшись до туалета, я глянул в зеркало, боясь, что за мной наблюдают с другой стороны. Я отвернулся, потихоньку вытащил карточку из трусов и наклонился над раковиной, притворяясь, что меня тошнит, после чего зашел в кабинку и смыл фальшивое удостоверение в унитаз. Гораздо более уверенный, я вернулся в кабинет; все закончилось штрафом в сорок долларов и испытательным сроком.

Во второй раз я столкнулся с полицией Бозмена на второй год учебы, и мне пришлось куда хуже.

Мы катались с двумя парнями с востока и одним из Монтаны. Мчались с нарушением скоростного режима на «Студебеккере» 1962 года, у нас в машине было пиво, на улице валил снег. За рулем сидел парень из Бостона, я – на пассажирском сиденье, местный – между нами. Парень за рулем проехал знак «Стоп», и, конечно, за ним стоял полицейский. Кажется, это особенность жизни в Монтане: сколько бы ни говорили, что копов вечно нет, когда они нужны, в Бозмене в 1965-м все было наоборот.

И вот этот член братства, идиот, сидевший за рулем, – поверить не могу! – не тормозит на сигнал полицейского. Тот бросается за нами в погоню.

Каждый раз, когда мы поворачиваем за угол и на секунду коп теряет нас из виду, я выбрасываю из машины банки с пивом. Мы продолжаем мчаться и оказываемся в жилом квартале. Скачем по лежачим полицейским: бум-бум-бум! Дорога перекрыта – наверное, коп по рации предупредил своих. Мы выскакиваем на газон, я кричу:

– Останови чертову машину! Дай мне выйти!

Но этот идиот продолжает ехать. Машину заносит, снег валит как сумасшедший, а прямо за нами воет сирена.

Мы вылетаем на перекресток, он бьет по тормозам, машину разворачивает на 360 градусов, и меня выкидывает из салона. Я цепляюсь за дверцу, моя задница волочится по снегу, и вдруг кто-то орет:

– Бежим!

Мы бежим. Все в разных направлениях. Я оказываюсь в переулке, вижу там пустой грузовик и забираюсь внутрь. На бегу я сдернул черную шапку, на мне двусторонняя куртка, черная и золотая, поэтому я снимаю ее и выворачиваю золотой стороной наружу, для маскировки. От бега мне жарко, стекла кабины запотевают. Я думаю: вот дерьмо, они же меня заметят! Я боюсь, что в любой момент могут появиться хозяева грузовика, не исключено, что у них есть пистолеты. Я протираю на стекле кружок, чтобы выглянуть наружу: вокруг брошенной нами машины снуют люди, подъезжают полицейские экипажи, носятся служебные собаки – полный комплект. Вот они направляются в переулок, свет их фар падает на грузовик, я готов наделать в штаны… Поверить не могу: они проезжают мимо, а я остаюсь там!

Я крадучись возвращаюсь в колледж, где всем уже известно о нашем приключении, и узнаю, что двоих парней с востока, как и меня, не поймали, но парень из Монтаны не сумел убежать и все разболтал. Он назвал имена, и за нами пришли. Когда меня забрали, я сказал полицейским, что пытался выскочить из машины, был сильно напуган и просил парня за рулем остановиться. Водителя, бостонца, сажают в тюрьму – пружинная сетка без матраца, хлеб и вода, все в этом роде, – а мне опять невероятно везет, и меня приговаривают еще к 40 долларам за хранение алкоголя и испытательному сроку.

Но они сообщают в колледж, сообщают родителям, которые выходят из себя, к тому же в учебе я по-прежнему не преуспеваю: скатился на двойки и не сдал зачет по риторике, потому что прогуливал занятия. Я на самом дне, ведь красноречие всегда было моей сильной стороной, и не представляю, как выкарабкаться из этого болота. К завершению второго года учебы становится ясно, что моим приключениям в западной глубинке пришел конец.

Если вам показалось, что все мои воспоминания из того периода – сплошные ошибки и провалы, вам не показалось. Я вернулся домой из колледжа, пред очи сильно разочарованных родителей. Мама особенно расстроилась, поняв, что ветеринаром я не стану. Как обычно, я не знал, что с собой делать, снова занялся спортом и на лето 1965-го устроился спасателем. Лето закончилось, в университете меня не ждали, и я нашел работу в оздоровительном центре при отеле «Холидей-Инн» в Пачоге.

Вскоре после того, как я начал там работать, я познакомился с Сэнди – официанткой из коктейль-холла. Она была настоящей красавицей, жила одна с маленьким сыном, и я с ума по ней сходил. Она великолепно выглядела в коротеньком форменном платье коктейль-холла. Физически я по-прежнему был в отличной форме благодаря упражнениям и тренировкам и, похоже, ей нравился. Я жил дома, и она постоянно мне звонила. Отец говорил:

– Кто тебе названивает в любое время дня и ночи? И постоянно в трубке плачет ребенок!

Живя дома, я не располагал особыми возможностями для свиданий, но Сэнди сказала, что для работников отеля действуют большие скидки на незабронированные номера. Поэтому однажды мы заселились в такой номер вместе.

На следующее утро, в ужасную рань, зазвонил телефон. Она взяла трубку, и я услышал:

– Нет! Нет! Я не хочу с ним говорить!

Сонный, я спросил:

– Кто это?

Она ответила:

– Ресепшен. Говорят, пришел мой муж, он уже поднимается.

Сон как рукой сняло. Я воскликнул:

– Твой муж? В каком смысле твой муж? Ты не говорила, что все еще замужем!

Она напомнила, что не говорила и обратного, а потом объяснила, что они разошлись, но еще не оформили развода.

«Какая разница», – подумал я, уже слыша шаги этого маньяка в коридоре.

Он заколотил в дверь:

– Сэнди! Я знаю, что ты там, Сэнди!

В комнате было окошко в коридор, заложенное стеклянными блоками, и он стучал по ним, грозя расколотить вдребезги. Я прикидывал, безопасно ли будет спрыгнуть – номер находился на втором этаже, – но окон на улицу не было.

Я спросил:

– Он носит с собой оружие? Пистолет?

– Иногда носит нож, – ответила она.

– Ну прекрасно! Просто прекрасно! Мне надо выбраться отсюда. Открывай дверь.

Я застываю в боксерской стойке. Она распахивает дверь. Муж врывается в комнату. Сразу кидается ко мне. Видит мой силуэт в полутьме – наверное, я показался ему огромным и мощным, – поэтому передумывает и останавливается.

Тем не менее он кричит:

– Ты, сукин сын! А ну проваливай отсюда!

Решив, что достаточно поиграл в мачо за последние сутки – еще ведь раннее утро, – я вежливо отвечаю:

– Да, сэр. Как раз это я и собирался сделать.

Мне снова повезло выбраться из переделки целым и невредимым. Но я не мог закрывать глаза на прискорбную правду – моя жизнь летела к чертям. Мало того, я случайно поцарапал переднее крыло отцовского «Сааба» на красном MGA моего приятеля Билла Тернера.

Рано утром в субботу мама вошла в мою комнату с повесткой: меня желали видеть в призывной комиссии. Я поехал в Уайтхолл на Манхэттене на медосмотр с еще тремястами парнями. Мне велели поприседать, и мое колено громко захрустело – из-за футбольной травмы мне удалили коленный хрящ, как Джо Намату, но у него, очевидно, адвокат был лучше. Решение по моему делу отсрочили, но затем я получил уведомление, что все-таки нужен Дяде Сэму. Вместо того чтобы испытывать удачу в армии, я по-быстрому записался в ВВС, хотя это и означало четыре года службы, решив, что возможности для образования там лучше. Возможно, это как раз то, что мне надо. Уж точно я не извлек максимума из образовательных возможностей Нью-Йорка или Монтаны.

Была и другая причина записаться в ВВС: шел 1966-й, и война во Вьетнаме набирала обороты. Я не увлекался политикой, разве что вслед за отцом, продолжавшим службу в профсоюзе, считал себя демократом и поддерживал Кеннеди. Но вероятность получить пулю за принципы, которых я толком не понимал, нисколько меня не привлекала, и я вспомнил, как механик из ВВС однажды рассказывал мне, что их войска единственные, где офицеры – пилоты – идут в бой, в то время как рядовые просто обеспечивают им поддержку. Не собираясь становиться пилотом, я решил, что это мне подходит.

Меня послали в Амарилло, Техас, в учебную часть. Наш рейс (так в ВВС называют класс в учебке) состоял из пятидесяти человек – либо ньюйоркцев, как я, либо южан из Луизианы. Инструктор гонял нас, северян, как чертей – по большей части оправданно. Я старался держаться южан, дружелюбных и не таких заносчивых, как мои соотечественники из Нью-Йорка.

Для большинства молодых людей учебная часть – серьезное испытание. После суровой дисциплины, насаждаемой тренерами в контактных видах спорта, и разгильдяйства последних лет приемчики нашего командира были для меня открытой книгой. Его попытки психологического влияния и промывания мозгов я видел насквозь, поэтому учебку прошел легко и просто. Я быстро зарекомендовал себя метким стрелком из М16 – вероятно, сказывался опыт школьного питчера. До ВВС я стрелял только подростком по уличным фонарям из воздушного ружья.

В учебной части я тоже приобрел репутацию сорвиголовы. Накачанный благодаря силовым тренировкам, наголо обритый, я получил кличку Русский Медведь. На другом рейсе был парень с такой же репутацией, и кому-то пришла в голову блестящая идея, что поединок между нами будет полезен для морального духа в части.

Поединок стал большим событием. По силам мы были примерно равны, каждый не хотел уступать ни на йоту. Закончилось все тем, что мы избили друг друга до полусмерти, а мне в третий раз сломали нос (первые два – в школьной футбольной команде).

Как бы то ни было, я закончил третьим из пятидесяти человек на рейсе. После базовой подготовки я прошел тесты, которые показали, что я хорошо подхожу для школы радиоперехвата. Но там не было свободных мест, а мне не хотелось ждать начала следующего курса, поэтому меня сделали секретарем-машинистом, хотя печатать я не умел. На военно-воздушной базе Кэннон открылась вакансия в отделе персонала, и я поехал за сотню миль в Кловис, штат Нью-Мексико.

Там я целыми днями печатал DD214s – приказы о демобилизации – двумя пальцами под командованием идиота-сержанта, постоянно говоря себе: пора отсюда выбираться.

И опять мне сильно повезло. Рядом с отделом персонала находилась спецслужба. Когда я это говорю, большинство думает о спецназе – каких-нибудь зеленых беретах. Но это была другая спецслужба – спортивная. С моим бэкграундом это была идеальная позиция, чтобы защищать страну в пору нужды.

Я начал вынюхивать, подслушивать под дверью и однажды услышал, как кто-то в кабинете возмущается:

– Вся программа летит к чертям! У нас нет подходящего человека.

«Вот оно!» – подумал я. Постучал в дверь, вошел и заявил:

– Привет, я Джон Дуглас, позвольте, я вам расскажу о моем бэкграунде.

Говоря, я посматривал на них, отслеживая реакции и мысленно составляя профиль человека, который был им нужен. И вдруг понял, что подхожу, потому что они переглянулись, словно восклицая: «О чудо! Он именно тот, кого мы ищем». Так что меня перевели из отдела персонала, и с этого дня я больше не должен был носить форму, а еще мне платили сверху как вольнонаемному за руководство спортивными программами, и я имел право подать заявление на 75-процентную компенсацию оплаты высшего образования, если буду учиться по вечерам и выходным, что я и сделал, поступив в Восточный университет Нью-Мексико в Порталесе, в двадцати пяти милях от базы. Поскольку мне надо было исправить среднюю оценку «два» из колледжа, я должен был получать одни пятерки, чтобы оставаться в программе. Но впервые в жизни я чувствовал, что мне есть к чему стремиться.

Я так хорошо представлял ВВС в столь требовательных видах спорта, как теннис, футбол и бадминтон, что меня сделали ответственным за поле для гольфа на базе и магазин спортинвентаря, хоть я не забил ни одного мяча в лунку. Зато я великолепно смотрелся, когда в свитерах «Арнольд Палмер» организовывал турниры.

Но однажды в магазин заглянул командующий базой, желавший знать, какое сжатие мяча лучше для турнира, который состоится у нас следующим. Я понятия не имел, о чем он говорит, и, как на пересказе книги в девятом классе, оказался разоблачен.

– Какого черта ты вообще управляешь полем для гольфа? – хотел знать командующий.

Меня немедленно сняли с гольфа и перевели в женский лапидарий, отчего я был в восторге, пока не узнал, что речь о гранильной мастерской. Также я должен был отвечать за мастерскую керамики и бассейн при офицерском клубе. Я частенько думал о том, что наши офицеры летают во Вьетнаме, рискуя быть сбитыми, а я, рядовой, расставляю стулья и подаю полотенца их кокетливым женушкам, учу их детишек плавать и получаю дополнительные деньги, пока мне оплачивают высшее образование!