Лунный Обет: Хлад и Полынь

– А ты держи свой кинжал-ветвь под пальцами, – ответила она.

– Остается основная проблема… – пробормотал Стужич глядя вниз, на улицу полную народа, среди которого периодически мелькали шинели стражей дома Явид, – Как неприметно выбраться из этого убежища?

Трубач раздвинул потайную панель чердака. Узкий лаз вёл на смотровую галерею кровельщиков. Оттуда по балке, через пологи брезента, где под гул дымовых труб открывался путь к Большому трактиру. Тому самому, где планируется распевать скандалы элит.

– Вот вам и проход! – сказал Грошик, касаясь их рук складенной «трубной» ладонью, как это делают все горнисты, желая удачи.

– К чёрту инкви́зов, – откликнулись в унисон.

Лаз осветился синью Багря́ницы: свет от ламп-рубинок рисовал дорогу наверх, к песням, маскам и новой опасности.

Глава 4. Пепел восхода

В четыре‐тридцать утра Мистраль-Янтарь дышал прерывисто, словно великан, которому снились тревожные сны. Верхние башни ещё спали, зато подбрюшье города: лабиринты крыш, переходов и чердаков бодрствовало, обдавая улицы ароматом смолы, рыбного сора и чёрного кофе.

Агата проснулась от ощущения странной пустоты. Она уже начала привыкать к присутствию венца внутри. Теплому ритму чужого дыхания, что жил где-то под кожей. Сейчас этот ритм исчез. На его месте царил холодок, будто кто-то приложил к сердцу лёд. Травница рывком села, закашлявшись. Рядом, на канатной кровати, лежал только плащ Се́верина. Он тускло бледнел от инея, словно хозяин испарился, оставив оболочку.

«Сбежал? Вот же болван!», – мелькнула первая мысль. Вторая была ещё злее: «Если тебя поймают, я тут же соучастницей стану. Дозор за мной явится обязательно».

Она натянула сапоги, подхватила сумку и проскользнула к окну-розетке. Балкон-козырёк глядел прямо на рассвет. Предутренний свет Серебряной Луны смешивался с алым отблеском Багря́ницы, и город отливал сталью с кровавыми прожилками.

Северин стоял у перил, спиной к ней. В руке запечатанный свиток. Тонкая печать сургуча на ленте сверкала обледеневшим рубином. Агата даже не удивилась: утро – самое коварное время для решений в духе «сбегу-ка, пока не поздно».

Она ступила на настил и доска под ногой предательски скрипнула. Мужчина вздрогнул, но не обернулся.

– Ещё темно, – негромко сказала она. – Но света достаточно, чтобы разглядеть спину потенциального беглеца.

Северин помедлил, затем медленно повернулся. Лицо бледное, рога скрыты под капюшоном-обливнем. В глазах тот самый ледяной, тихий шторм, который он изо всех сил пытался спрятать.

– Я бы оставил записку, – сказал он глухо, кивнув на свиток. – Хотел, чтобы ты проснулась без лишнего груза.

– В записке, полагаю: «береги себя, я недостоин, наш венец всего лишь случайность»?

– Почти, – хрипло усмехнулся он. – Я даже приложил инструкцию: «разлуку лечить остролистом».

Агата шагнула ближе. Венец кольнул еле слышно. Не больно, но ощутимо. Чужое сердце тихо постучало изнутри: я рядом.

– Инструкция? – она вскинула бровь. – Прекрасно. Теперь скажи: ты правда веришь, что растворить венец лун можно настойкой, или это был… порыв благородства?

Северин опустил взгляд, кожа на его пальцах трещала от напряжения, иней посыпался искрами.

– Я верю, что твоя жизнь важнее любой привязи, – тихо произнёс он. – На мне клеймо рода и след охоты. Ты лишь случайная путница, втянутая во всё это. Если уйду, охота сосредоточится на мне одном.

– Ты не забыл, что, отойдя от меня всего на сорок шагов, мы превратимся в две половины разорванного сердца? – Агата покачала головой. – Не знаю точно, что именно произойдёт, но уверенна: будет больно. Ты предлагаешь пленнику выжить ценой медленной пытки?

Он вздрогнул. Венец дрогнул вместе с ним.

– Не называй себя пленницей, – попросил он. – Каждым твоим вздохом я ощущаю… ну… – он запнулся, словно не нашёл слов, – что мне страшно причинять тебе боль.

«Мне тоже», – хотела ответить она, но это прозвучало бы слишком откровенно. Вместо того легонько ткнула его кулаком в плечо.

– Слушай, засты́нец. Я травница, а не проводник в лабиринтах чужой совести. Шрамы на теле зашивает время, а вот с сердцем сложнее. К нему не приложишь ягод и не перебинтуешь. Поэтому всё проще: я решаю, остаюсь ли рядом. Сейчас… остаюсь. А там видно будет.

Он будто хотел возразить, но язык запутался. Агата заметила на его запястье тёмно-багровый отпечаток: словно там слишком долго держали лёд.

– Болит? – спросила она, коснувшись узора.

– Только когда волнуюсь. Пройдёт.

– Пройдёт, если перестанешь носиться по крышам с утра пораньше, – отрезала девушка. – И не будешь принимать решения за двоих.

Между ними проскользнула неловкая, тёплая улыбка, как первые лучи солнца, ещё не греющие, но уже дающие надежду. Венец болезненно сжался и тут же отпустил. Боль отступила, оставив после себя лёгкое покалывание, словно само пространство между ними сказало: «Так уж и быть. Вместе так вместе».

– Договор? – осторожно спросила она.

– Договор, – кивнул он, и в углу губ мелькнула усталая, почти детская улыбка. Стужич разорвал свиток, а ветер унёс обрывки бумаги, как бесполезное прошлое.

Тишину рассёк хлопок крыльев. Белая сова рухнула на балкон, будто сгусток пушистого снега и тут же вскинулась вихрем перьев. Миг, белая перина сжалась в женскую фигуру. Руна Манежная, в плаще-перо, с косой до пояса и усмешкой, что знает, что наделали подопечные.

– Ну и утречко, – протянула она, оглядывая сцену, как театральный режиссёр на репетиции. – Истинный драматический колорит: покинуть друг друга до петухов не смогли? Иль не осмелились?

– Мы тебя тоже рады видеть, – буркнула Агата, без злости.

– Мне тут птичка шепнула, что вы хотите заткнуть паучью княжну её же песнями? – Руна сложила руки, перья на нарукавниках легонько подрагивали. – Если да, то вам понадобится не только хороший бард, но и портной-иллюзионист. Вы без масок, как воины без кольчуги.

Она кратко обрисовала обстановку. Инквизиция перекрывает ворота, Лига Торговцев снабжает дозоры браслет-нюхачами, а сама Эйлона объявила, что «любой, кто споёт про истинный грех древних Домов, получит мешок марочного янтарика». Это значило: дуэль баллад превратится в цирк, а в каждой ложе будут скакать лазутчики.

– Мы пойдём, – твёрдо произнёс Северин. – Но нам нужен свой голос.

Руна подсвистнула: – Есть один. Мерцающий Бек. Поёт так, что от слов на золоте ржавчина проступает. Но его сложно уговорить. Он берёт только правдой и жалит. Даже если согласится, вас обоих ждут маскарадные проверки.

– Где его искать? – спросила Агата.

– Лавка Трёх Перьев, в квартале Миниатюристов. Но времени мало. До полудня княжна уже объявит охоту.

– Тогда в путь, – сказала Агата и посмотрела на Северина. Без слов, но венец отозвался теплом: вместе.

Он кивнул. Его плечи расслабились, как у человека, решившего остаться хотя бы на этот рассвет. Руна вновь обратилась в сову, шорох, лёгкий удар воздуха.

– Я прикрою верхние ярусы, – отозвалась она, поднимаясь в небо. – Предупрежу, если увижу дозор. И да, оставьте ваши горячие сцены на вечер. Соседи уже места себе не находят от избытка чувств.

Хлоп, и птица исчезла в небе. Агата вздохнула и опёрлась на перила. Внизу дворники-беспечники выметали пыль с мостков, трубы дышали паром, а Мистраль-Янтарь казался заварочным чайником, в котором закипали новые интриги.

– Ещё не поздно отказаться, – тихо сказал Северин, становясь рядом.

– Поздно было уже тогда, когда я приложила полынь к твоей ране, – ответила, улыбаясь краешком губ.

Он склонил голову, и венец отозвался тёплым звоном, как колокольчик в ладонях. Но через миг звон стих, будто Янтарная река обняла его льдом.

– Тогда так, – сказала она, деловито, но не без дрожи в голосе. – Завтракаем у Грошика. Потом ты к портному, мерить маску-холодок. Я к Беку. Встречаемся у трактира. Но не дальше пятидесяти шагов, венец этого не простит.

– Согласен, – кивнул он. – И… спасибо, что дала мне шанс исправить глупость до того, как она стала трагедией.

– Ты ещё вполне способен её закончить, – фыркнула она, щурясь. – Но, если уж падать, то лучше вдвоём. Хоть эхо будет звучать в унисон.

Тишина повисла, но теперь в ней не было страха, только следы настороженности. Они разошлись по комнате: Агата паковать травы, Северин менять повязку.

***

Грошик исполнил роль живого будильника. К восьми утра его уже распирало «разогнать лёгкие», и весь чердак дрожал от бодрого: то-то-то-та-ра-таа! Пара соседей с другой стороны стены методично лупила кулаками по доскам, не отличая творческую прыть от стихийного бедствия.

– Если продолжишь в том же духе, – проворчала Агата, помешивая кашу из ячменя и сушёной сиверки, – инквизиция примет твои вопли за сигнал тревоги.

– Ох, девонька, – мигом смягчался трубач, – у меня губы как бинты после ночи без трубы. Надо ж форму держать, а то поди сыграй балладу на скомканной мимике!

Северин сидел на скрипучем стуле и с лёгким изумлением наблюдал, как трубач, стоя в шпагате между двумя табуретами, одновременно полировал мундштук и месил тесто в миске, установленной… на голове.

– Ешь, кня… – начала было Агата, но вовремя поправилась: – Ешь, Северин. Швы калорий просят.

Тот взял чашку. Венец внутри отозвался лёгким, почти неощутимым теплом благодарности.

– Солёная? – уточнил он после первой ложки.

– Нет. Полынная, – показала она язык. – Вкус истинной заботы.

Грошик хлопнул себя по лбу:

– Копыта Данулы! Совсем забыл. К вам тут курьер!

– Курьер? – синхронно отозвались оба.

Трубач засвистел, и из-под столешницы вылез… кот. Тощий, полосатый, с ошейником-письмоносцем. Капсуль-цилиндр на шее был покрыт сургучом Лиги Торговцев.

– Где ты добыл такого красавца? – ахнула Агата, пригибаясь.

– В трубе прятался, хитрюга. А что? Трубач любому гонцу рад, ведь слухи моя валюта.

Северин снял цилиндр, развернул. Внутри – узкий пергамент, всего три слова: «Спрячь янтарь. Р.»

Агата нахмурилась: – Руна?

– Если только кто не научился копировать её каракули. Но стиль узнаю: она всегда пишет по первому согласному, если ударения нет.

Венец дрогнул лёгкой тревогой, будто подтверждая: письмо настоящее.

– «Спрячь янтарь»… – Агата нахмурилась. – Янтарём тут называют…

– Деньги. Или людей, – подсказал трубач, уничтожая кашу. – В Мистрали так: «янтарь» – всё ценное, что пытаются вывезти контрабандой.

Северин свернул письмо и сунул в карман: – Значит, нам пора уходить.

***

Квартал Миниатюристов просыпался звонко. По балконным перилам катились стеклянные шары-пре́сса: внутри бегущая строка сообщала свежие новости. На каждом углу перекликались глашатаи:

– Княжна Эйлона дарует мешок янтаринок за информацию о «ледяных смутьянах»!

– Лига разыскивает тех, кто видел контрабанду полынного льда!

Агате захотелось прикрыть уши. Каждое слово «янтарь», «полынь», «ледяной» отдавалось в висках. Где-то там, в глубине, реагировал венец.

Лавка портного-иллюзиониста «Иголка и Туман» выглядела как банальная палатка, но внутри скрывалась мастерская древнейшей школы. Хозяин – Моммир Штык, высокий, будто вытянут ниткой, носил пенсне-монокль с иллюзорной линзой.

Моммир после приветствия и запроса глянул на гостей сквозь дымящийся монокль: – Маска-холодок? Срочно? Очень срочно? Нужно редкое сырьё: пряжа из криольна, капля ртутного стекла и… хохолок серебряного лиса.

– У нас есть пряжа, – сказала Агата, доставая моток, вытянутый из венца рун. – Ртутное стекло купим. Но вот лисьего хохолка нет.

Моммир клацнул зубами: – На ярмарочном ряду их продаёт только вдова Келевра. За один хохолок пять янтаринок или одолжение.

– Одолжение? Какое?

– Нужен пучок «золота полей» – амаранта, что распускается лишь на первом дыхании Багря́ницы.

– У нас нет времени по полям лазить, – вмешался Северин, – но, есть весьма редкий бальзам.

Он достал из-под полы небольшой флакон. Внутри переливалась сиреневая кровь морозцев. Редкий дар, за который и пастух бы стадо отдал. Глаза портного расширились.

– Договор. Есть у меня хохолок в запасах! Беру бальзам. Ваши маски будут готовы к обеду.

Сделка закрепилась рукопожатием.

– Предупреждаю, – добавил он, отметив размеры лица Северина, – Иллюзия скрывает форму, но, если кто-то сунет линзу правды, маска ее не удержит. Держитесь от чистильщиков подальше.

– Учтём, – ответила Агата.

Пока портной «рисовал выкройку тумана», нужно было позаботится о ртутном стекле и уговорить Бека. Северин остался примерять основу маски, Агата отправилась в лавку стекольщика-алхимика неподалеку. Вход в переулок загораживали два дозорных Лиги, тестирующие новые браслет-нюхачи. Латунный циферблат крутился, стрелка дрожала, улавливая магические ароматы. Полынь, свежий льдяной запашок кровных духов. Всё, что могло идентифицировать беглецов.

«По краю стены» – подсказал венец, еле заметно потянув влево. Агата скользнула вдоль витрин, огибая тележки с чаем. Сердце колотилось, и каждый удар наверняка отдавался на другом конце связи. Она почти прошла, как вдруг торговец-пекарь заорал:

– Эй, барышня! Вы потеряли платок!

В его руке полыхнул бордово-серебряный кусочек ткани, оторвавшийся от сумы. Аромат полыни рванул к дозорным, словно оголодавший домовой к свежей коврижке.

– Подарок покойной матушке! – дерзко пошутила она, хватая потерю. Не дожидаясь, пока браслеты вспыхнут, она метнула в воздух щепоть Дрём-травы. Слабый, но выраженный оборотень-аромат. Взвился дымок, сладковато-горький, щекочущий нос до чихоты и слёз.

– Кха-кха! – дозорные чихнули; браслеты щёлкнули красным и погасли: «обоняние перегружено».

Агата прошла мимо с каменным видом, но со спиной, мокрой от адреналина.

Стекольщик-алхимик продал ампулу ртутного стекла за семь медяков и рецепт «очистки глаз от тумана».

На втором ярусе лавки «Три Пера» было тихо, как в зале перед началом спектакля. Среди пыльных масок и полок с нотами сидел Бек. Высокий, жилистый мужчина неопределенного возраста, с едва вьющимися волосами цвета копчёной меди. Один глаз прикрыт полупрозрачной линзой, второй янтарен и остр, как игла. Он грел ладони над полупрозрачной лютней, будто вытягивал из струн остатки вдохновения. Внимательно оглядев девушку, бард подмигнул:

– Кто бы ни послал тебя, явно поставил на харизму. Думает, я уступлю под взглядами очаровательных глаз?

– Уступки мне не нужны, – парировала Агата. – Только песня. В моих словах – не уговор, а правда. Горькая, как полынь.

Бек вскинул бровь, откинувшись на спинку стула.

– Тогда выкладывай. Правда – мой любимый вкус.

Она рассказала ровно столько, сколько могла себе позволить: о падении столицы, вырезанных Стужичах, наследнике-изгнаннике, живом лишь по воле полынной клятвы. Без деталей венца, без лишних имён, но достаточно, чтобы бард понял: её слова не украшены, выстраданы.

– Поэзия любит кровь, – шепнул Бек. – Но ты приносишь не кровь. Ты сама соль надреза.

Он провёл пальцами по струне, лютня зазвенела, будто втянув воздух:

Лёд ушёл от мечей – и мечиОсудили себя на вечную стужу.А под маской его ни венца, ни свечи,Только горечь, полынью наружу.

Агату пронзило. Ведь за всем этим стояла не просто песня. Род Стужичей не был идеален. Они правили севером три века – мудро, но холодно, как сказочные короли из льда. Их власть держалась на договорах с духами холода, что скреплялись кровью. Последний Владетель, отец Северина, пытался сохранить трон, когда Княжна Явид подняла знамя перемен. Народ, уставший от бесконечной зимы и ледяного величия, поверил в её баллады. И дворец Стужичей пал, как замок из инея. Много лет после этого говорили: север освободился. Только вот с той «свободы» и начались исчезновения, запреты, поэты на цепях. Она это знала. Видела, как сжигали травы, как стирали имена с могильных плит. Потому и не выдала его и произнесла ту клятву, не ведая, что завязывает узел на собственной судьбе.

Венец качнулся от откровенной ноты. Бек это заметил: янтарный глаз сузился, словно считав эмоцию, как нотный ключ.

– Подходит, – кивнул он. – Но! Нужен припев-клинок. Завтра к полудню успею.

– Нужно сегодня, – возразила Агата.

Бек сверкнул пронзительным оком, кивнул:

– Хорошо, но за ускорение – вторая плата: кусок правды о тебе.

Агата сглотнула. Что отдать? Выбор оказался болезненным: ей выпала память о детском сне, где мать пела колыбельную, гладя по щеке. Мелочь, но дорогая. Только теперь, когда Бек готовился принять её плату, она поняла – слова могут обжечь не слабее огня.

– Бери, – согласилась она шёпотом.

Бек дотронулся до её лба и сон исчез, растворился, оставив лёгкую влажность под веками. Взамен он вложил ей в руки бумагу: четыре куплета о демонах власти и холоде обманутых лун.

– Поймаете ритм, когда прижмёт, – усмехнулся он. – Теперь я с вами до вечера.

Агата вернулась к портному. В мастерской пахло лавандой и зарождающейся паникой. Моммир Штык шипел, сжимая портновский циркуль:

– Дозор ищет подозрительных по мастеровым. Через пятнадцать минут будут здесь!

На столе лежали почти готовые маски-холодки: одна из ледяного шёлка-призрака, другая – матовый полумесяц в серебряно-чёрных тонах. Серебряная для Северина, чтобы приглушить кровяной иней. Тёмная Агате, чтоб скрыть глаза от линз правды.

– Надевайте. Иллюзия ещё тёплая, но держится, – велел Моммир.

Северин, примеряя, оцепенел. Между плащом и шеей материал лёг идеально. Рога растворились, как растворяются тени во взгляде слепого. Иллюзия тянула холодом, слегка щекоча кожу.

– Эффект временный. Три-четыре часа – максимум, – предупредил портной.

Агата повязала свою маску. Глаза обдало мягким теплом, словно окунулась лицом в тёплое молоко.

Снизу хлопнула дверь.

– Задний выход! – прошипел Моммир, указывая на тёмную арку.

Они выскользнули в узкий проход, пахнущий кроющими чернилами, и поднялись на крышу соседней мастерской. Едва закрылся люк – снизу взвился крик:

– Здесь кто-то был! Найти немедля!

Северин схватил Агату за руку.

– Прыгаем?

– Прыгаем!

Крыши квартала раскинулись, словно шаткие мосты между башенками. Тут провал, там дымовая труба в форме бельведера. Полынный дым в кармане у девушки всё ещё держал аромат, сбивая нюхач-браслеты. Первый пролёт, как прыжок веры. Второй, дыхание Северина стелет инеем по жестянке. Третий, сердце вырывается в горло. Любой промах и беглецов высветят, как в балладной сцене предательства.

– Вместе, – коротко бросил он.

Они шагнули и почти полетели. Ветер свистел, маски держали лёгкий ореол тени, расплываясь очертаниями. Внизу дозор бил копьями по настилу, но видел лишь смазанные силуэты.

– Там Большой трактир! – крикнула Агата, указывая на громаду с витражами-музыкантами.

– Тогда по карнизу и вниз по пожарной лестнице, – решил он.

Последний прыжок и крыша застонала под тяжестью. Маски нагрелись: иллюзия работает, значит, безопасность в пределах нормы. Агата почувствовала под пальцами пульс Северина: ровный, но колючий, как сердцебиение, сдерживающее боль.

– Ты цел?

– Пока да, – хрипло усмехнулся он. – В толпе с масками нас не вычислят. Укроемся в трактире.

– И отрепетируем куплеты, – подмигнула она. – Ты в поэзии как?

– Плебейский ямб, и тот через строчку, – пожал плечами. – Но постараюсь. Ради победы.

Дозорные крики стихли. Маски-холодки плавно стягивали лица в тень. Внизу, под кованым козырьком, Большой трактир распахивал двери. Запах корицы, мёда и жареных семян выливался на улицу, маня слушателей. Агата достала куплеты, слова, казалось, метали искры меж пальцами. Серебряная Луна ускользала за крыши, а Багря́ница уже тянулась в зенит – править огнём и страстью.

До дуэли оставалось меньше полудня.

В Северной столице каждая семья-аристократов держит собственного барда-летописца. Считается: если грех спет открыто, в ритмике двух лун – он «очищен» и не может быть обращён в шантаж. Оттого скандалы и споры решались не шпагой, а словами стихов или песен. Противники по очереди пели баллады-обличения, в которых должно присутствовать не менее трёх истин. Лгать опасно: под куполом Храма Двух Лун ложь вспыхивает багряным пламенем и выжигает голос тому, кто солгал. Так родились «песенные дуэли»: кто остался в конце состязания с голосом тот и прав. А публика обожает подобные зрелища, ведь каждое признание словно новый подслащённый грех на витрине.

Глава 5. Дуэль баллад

К вечеру в Мистраль-Янтаре гремели две литавры: первая, колоколом городской биржи, вторая, вывеской «Большого трактира». Отлитая из янтарной бронзы таблица, висящая на цепи, билась в стену от сквозняка, издавая подвыпивший звук «дзень-брям». Знак: двери открыты, кошель доставай. Трактир стоял точно на границе кварталов ремесленников и знати. Словно созданный для того, чтобы бедняк и дворянин скрепя сердце, делили стойку. Квадратное здание на драконьих лапах-опорах, фасад – витражи с музыкантами. Когда солнце пробивалось сквозь цветные стёкла, на брусчатку падали кривляющиеся тени лютнистов, волынщиков и хористок.

У входа столпилась очередь. Барды с зачехлёнными лютнями, поэты с выражением вселенского несчастия на лице, менестрели-авантюристы, готовые продать строчку за тарелку похлёбки. Главный распорядитель, пузатый дворецкий в ридикюле с гербом «три скрещённых бубна», щёлкал счётной косточкой, впуская конкурсантов по списку.

Северин и Агата шли в середине потока. Иллюзия Моммира работала справно. У князя гладкая серебряная полумаска без прорезей для рогов. У травницы в виде тёмного полумесяцы, превращающего зрачи в ночные лампады. Если приглядеться, на краю масок рябил воздух, знак тонкого обмана. Но в суматохе его мог заметить лишь дивинационные чистильщики. Одни из тех, кто выслеживает магическое присутствие на маскарадах.

Венец не тревожил. Связь тянулась мягко, изредка покалывая, когда толпа разводила их по разные стороны.

– Проходите! Ваша регистрация? – буркнул дворецкий, протягивая жетон-косточку. – «Категория: дуэльная сатира». Имя барда?

– Мерцающий Бек, – ровно произнёс Северин. Голос был слегка приглушён маской.

– Ого! Это тот, что «воспевает грехи и берёт душами»? – дворецкий аж привстал. – За этого три медяка стартового взноса.

Агата отстегнула последние деньги. Монеты звякнули, потеряв запах дороги. Взамен получила расписку-перо: тонкое, лебяжье, на стволе выгравированы двоичными рунами их места: «Ложа C-7, галерея теней».

– Галерея…? – переспросила она.

– Туда сажают тех, кто хочет всё слышать, но оставаться при этом никем, – усмехнулся дворецкий. – Да и меньше шанс, что кто-то запустит бутылку, если шутка плохо зайдёт.

Внутри трактир напоминал раскрывшийся букет розы. Три яруса балконов, в центре круглая яма сцены. Световые руны на стенах отражали звуки, превращая шёпот зала в восходящий вихрь. Пахло вяленой рыбой, карамелизированным луком, мёдом, пылью книг и чем-то нервным, похожим на страх, замешанный с предвкушением.

«Ложа C-7» оказалась балконом под самой крышей. Лампы здесь были тусклыми, а пол сделан из металлической решётки, сквозь которую было видно головокружительное дно сцены. За спиной, вентиляционная решётка, ведущая на крышу. Право сидеть здесь ценилось. Но даже сюда долетали шальные боеприпасы. Не метафорически, а как финал особо бурных дуэлей.

Мерцающий Бек уже ждал. Маску он не носил: считая, что страх глушит тембр. Янтарный глаз оценивающе сверкнул, серый – сонно моргнул.

– Взносы заплачены?

– Всё, что оставалось. – вздохнула Агата.

– Превосходно! – Бек потёр ладони. – Нищета не боится смены курса. Слушайте. Сегодня семь раундов. Первое слово «ГРЕХ». Ваша партия должна прозвучать так, чтобы народ услышал скрытый подтекст: «наследник жив».

Он развернул пергамент: на котором уже были выстроены куплеты-молнии.

Грехи словно стужа, что прячет истоки,Грехи – комары, сосущие лёд из жил,Но грешен не тот, выжал отдал все соки,А тот, кто замёрзшею правдой чужих оживил.

– Сильнее, чем я ожидала, – шепнула Агата. Куплет царапал горло, словно крошечные осколки льда.

– Второй раунд, слово «ДОГОВОР», – продолжил Бек. – Там напомним про клятву Луны. Главное, не расплескать пафос. Спасёт строчка-иголка. Я вставлю: «полынь нищенка в придворной короне».

– Полынь… нищенка? Это про меня что ль? – фыркнула девушка.

– Публика обожает самоиронию, – подмигнул Бек. Янтарный глаз вспыхнул, будто от удачной рифмы. – Третий куплет: «ЯНТАРЬ». Бьём по княжне. Образ: «паучьи пальцы тянутся к струнам». Люди любят образ власти в виде насекомого. Четвёртый, «СНЕГ». Пятый на импровизацию. Если доживём…