Шепот на изломах

Шепот на изломах

Айлин Ан

Наталья Эр

© Айлин Ан, 2025

© Наталья Эр, 2025

ISBN 978-5-0067-6966-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Жизнь ломает по-разному. Иногда – внезапным ударом в дождь, когда рушится всё, ради чего ты дышал. Иногда – медленно, как яд, капля за каплей разъедающий доверие, любовь, мечты. Но даже в самых глубоких трещинах рождается шепот. Шепот боли, отчаяния, гнева… а потом – упрямства, надежды, тихого мужества.

Это истории о тех, кто стоял на изломе. О хирурге, чьи руки предали её, но не сломили дух. О невесте, запертой в золотой клетке чужой мании. О легкомысленной красавице, искавшей любовь в чужих глазах и нашедшей её в неожиданной строгости. О матери, чья жизнь оборвалась слишком рано, успев подарить новую. О страсти, обернувшейся предательством. О жестокой игре, приведшей к кислотному ожогу. О юной невесте, проданной в роскошное рабство.

Они падали, теряли, кричали в пустоту. Но где-то в глубине, сквозь гул отчаяния, пробивался тихий голос: «Жить». Это – их шепот на изломах. Прислушайтесь.

Тишина летнего дождя

Автор Айлин Ан

С самого детства Катюша знала танец своих пальцев. Они порхали над пластиковыми органами учебного макета, ловко подбирали упавшие булавки, а в мечтах – уверенно держали хирургический скальпель. Ее мир пахнет йодом и надеждой, звучит ритмом сердца на мониторе и шелестом страниц медицинских атласов, заменявших ей сказки. Она чувствовала себя хирургом, каждой клеточкой. Поступление в медицинский институт – не победа, а лишь первый вздох перед прыжком в сияющую бездну операционной, где под слепящим светом ламп будут вершиться чудеса спасения ее руками.

Роковой дождь стучал по крыше машины, как метроном, отсчитывая последние секунды ее старой жизни. Усталость слипала веки, а в голове – планы на завтрашнюю сложную аппендэктомию, ее первый настоящий ассистирующий выход. Удар. Звон. Острая, белая молния боли в запястьях. И… тишина. Не темнота, а именно тишина – мира, который вдруг перестал звучать.

Пробуждение было горьким, как полынь. Скованное болью тело, тяжелая голова, и… чужие руки. Забинтованные, неуклюжие, заключенные в холодный металл аппаратов. Слова врача – не гром, а тихое шипение змеи: «…кисти… переломы, разрывы… полная функциональность… маловероятна… о микрохирургии… забудь, Катя».

Отчаяние пришло не бурей, а ледяным туманом. Оно заползло под одеяло, сжимало горло по ночам, когда палата погружалась в сон. Она лежала, глядя на эти беспомощные, искалеченные кисти – орудия ее мечты, ставшие грузом. Слезы текли беззвучно, горячими ручьями, растворяя будущее. Операционная в снах теперь была местом пытки: скальпель выскальзывал из онемевших пальцев, падал на открытую грудную клетку пациента, а она не могла даже вскрикнуть. «Зачем?» – шептало отчаяние. «Зачем жить, если самое главное отнято?»

Борьба началась с малого. С первого раза, когда физиотерапевт Сергей, человек с добрыми глазами и терпением святого, вложил ей в ладонь мягкий, ярко-желтый мячик. «Сожми, Катенька. Хотя бы попробуй». Боль была огненной, пальцы – деревянными колодками. Мячик упал. И снова. И снова. Она плакала от боли и бессилия, кричала на Сергея, швыряла этот проклятый мячик через всю комнату. Но утром, сквозь опухшие от слез глаза, она видела его – тот же мячик, терпеливо лежащий на тумбочке. И крошечный уголек упрямства внутри нее разгорался: «Нет. Не сдамся. Я – Катя. Я должна…» И она протягивала дрожащую руку. Снова. Каждое микроскопическое движение было победой, оплаченной слезами и потом.

Стойкость духа Кати была не громкой, а тихой, как биение сердца. Она училась заново – держать ложку (первые капли супа на больничной рубашке были позором и триумфом одновременно), писать корявыми, детскими каракулями. Она снова открыла медицинский журнал, и первые статьи о хирургии резали, как нож, но она читала дальше, сквозь боль. Она согласилась на экспериментальные процедуры – иглы, ток, надежда, смешанная со страхом. Руки никогда не станут прежними. Легкая дрожь, тугоподвижность, неуверенность в мелких движениях – ее вечные спутники. Скальпель навсегда уплыл из ее рук, как корабль в туман.

Однажды, Катя, сидя на скамейке в парке на территории больницы услышала тишину летнего дождя.

Это была иная музыка, сотканная из шепота и касаний.

Представьте: тяжелый, теплый воздух, налитый предчувствием, вдруг разрезает первый шорох. Не грохот, нет. Словно миллион невидимых ног зашуршали в листве, сбегая с неба. Это шелестящее обещание. Потом – тиканье. Первые капли, робкие и редкие, как серебряные монетки, падают на раскаленный асфальт, на пересохшие листья лопуха, на пыльную скамейку. Каждая – маленький вздох облегчения земли.

И вот он накрывает все мягким, бархатным покрывалом звука. Шум дождя – не гул, а бесконечный, мерный перелив. Это шепот миллиардов капель, сливающихся в один глубокий, успокаивающий гул. Он не оглушает, а окутывает. Затягивает в свою влажную, прохладную объятья. Звуки мира отступают, приглушенные этой жидкой пеленой: крики детей растворяются, гул машин становится далеким рокотом, даже собственные мысли замедляют свой бег.

Тишина внутри гула. Это парадокс. В самой густоте дождя рождается особая, пронзительная тишина души. Стоишь у окна, прижав ладонь к прохладному стеклу, следишь за струйками, бегущими вниз, как жидкое серебро. Мир за стеклом размыт, краски приглушены до оттенков серого, зеленого и влажного блеска. Деревья стоят, благоговейно склонив кроны, купаясь в этой небесной благодати. Каждая травинка, каждый лист дрожит под невидимыми ударами-ласками, смывая пыль ушедших дней.

Воздух. Он меняется на глазах. Сперва – тяжелый, сладковатый запах озона, электрический и чистый. Потом его сменяет глубокий, земляной аромат петрикора – дыхание пробудившейся почвы, смешанное с терпкой свежестью мокрой зелени и коры. Им дышишь, как живительным элексиром, наполняя легкие до самого дна. Эта влажная прохлада проникает в дом, в комнату, окутывает кожу, заставляя втянуть воздух глубже, полной грудью.

Время замедляется. Кажется, будто весь мир замер в этом влажном созерцании. Нет спешки, нет дел. Есть только мерный стук дождя по крыше – древний, как само время, ритм. Он убаюкивает, медитирует. Мысли, кружившие роем, успокаиваются, ложатся на дно сознания, как песок в мутной воде. Остается только наблюдать. Следить, как капля, повисшая на кончике листа, растет, тяжелеет и наконец падает, сливаясь с общим потоком. Как по стеклу ползут извилистые реки, сливаясь и расходясь. Как мир за окном дышит ровно и спокойно.

Это тишина – не пустота. Это наполненность. Наполненность влагой, звуком, запахами, покоем. Это момент, когда природа говорит шепотом, но его слышит каждая клеточка. Это передышка для земли и для души. В этой тишине летнего дождя слышится древняя мудрость роста, очищения и тихого возрождения. Она не оглушает, а исцеляет, напоминая о простом, вечном ритме жизни, где после зноя всегда приходит прохлада, а после шума – благословенная, звенящая влагой тишина.

Для Кати после ужаса, страха, отчаяния и оцепенения пришла тишина и покой.

Когда в ее палату, пропахшую лекарствами, заглянул седой профессор кардиологии, друг отца. Он увидел не сломленную девушку, а стопки медицинских книг у ее кровати и тот самый, не погасший огонек в глубине глаз. «Катюша, – сказал он мягко, усаживаясь на краешек кровати, – скальпель – лишь один инструмент. Сердце… оно ведь говорит. Шепчет, стучит, плачет. Его можно услышать. Понять. И вылечить – не только руками, но и головой, и душой. Кардиология – это целая симфония, где дирижер – твой ум и твое сердце врача».

Эти слова стали ключом. Катя перерождалась. Она погрузилась в кардиологию с прежней страстью, но теперь ее оружием стали невероятная наблюдательность (усиленная потерей), феноменальная память на детали, умение слушать – не только стетоскопом, но и пациентов. Она ловила то, что ускользало от других: тень тревоги в глазах, неуловимую паузу в рассказе, едва заметную аномалию на длинной ленте ЭКГ, которую она читала, как поэт – стихи. Она научилась расшифровывать тайный язык сердца. Она стала уникальным кардиологом-диагностом, к чьему мнению прислушивались маститые хирурги перед сложнейшими операциями. Она спасала жизни, находя брешь в болезни не ножом, а мыслью.

Личная жизнь оставалась тихой заводью. Максим, ее архитектор, с его чертежами будущих домов, ушел. Сначала помогал, потом взгляд его стал рассеянным, а прикосновения – осторожными, как к хрусталю. «Ты стала другой, Катя. Я не могу…» – его последние слова висели в воздухе, как дым. Позже были попытки. Кто-то не выдерживал ее погруженности в работу, кто-то неловко отводил глаза от ее чуть дрожащих рук за чашкой чая, кто-то просто не понимал ее мира. Она научилась ценить тишину своего вечера, чашку горячего чая, который сама наливала, пусть и неловко. Но по ночам, когда город затихал, в ее маленькой квартирке иногда звучала тихая нота одиночества. Мечта о простом человеческом тепле, о руке, которая обнимет не из жалости, а просто потому, что она – Катя.

Кабинет Кати – не операционная, но святилище. Здесь пахнет книгами, бумагой и… иногда тем самым печеньем. На столе – фотография папы в молодости, где он тоже с хирургическим инструментом. На стене – та самая открытка от Саши. Когда к ней приходит пациент, она смотрит не только на кардиограмму. Она смотрит в глаза. Видит страх, надежду, усталость. Кладет теплую ладонь с едва заметной дрожью на запястье, чтобы почувствовать пульс – ритм чужой жизни. И слушает. Внимательно, как музыкант камертон. Ее глаза по-прежнему горят тем же сосредоточенным светом, что и в мечтах об операционной.

Она не режет сердца. Она их слышит. Она понимает их тайные песни о боли и надежде. Она находит путь к исцелению не лезвием, а умом, сердцем и той невероятной стойкостью, что выковалась в горниле ее собственной боли. Ее путь оказался иным. Более тернистым. Более тихим. Но он привел ее туда, где она была нужна. Туда, где ее собственное большое, раненое, но не сломленное сердце врача нашло свою истинную мелодию – мелодию спасения. И в этой музыке была ее победа.

Вероника

Автор Айлин Ан

Работала на заводе мастером ОТК молоденькая девушка: высокая, стройная, волосы каштановые, кожа в конопушках, которые ее только красили. Всем она была хороша: и внешностью, и умом, и умением себя вести, и ответственностью в работе. Невеста завидная, одним словом. Но ребятам на заводе не повезло: Вероника еще в семнадцать лет познакомилась в автобусе с парнем старше нее на пять лет, да так влюбилась, что через пару месяцев привела его за ручку домой к родителям и объявила, что теперь Виктор будет жить с ними. Родители Вероники были шокированы: их домашний цветочек, их умница дочка, которая только полгода назад окончила школу с золотой медалью и на радость родителям поступила в престижный вуз на бесплатное место, совершила такой поступок. Пытались они, конечно, переубедить их: говорили, что рано, ей еще и восемнадцати нет, что надо узнать друг друга получше, пообщаться, а уж потом жить вместе.

Но Вероника ничего и слушать не хотела и просто, глядя прямо в глаза родителям, сказала:

– Я давно не девочка, и Виктор вовсе не первый мой мужчина. Так что, если за это переживаете, то уже неактуально. Если Виктор будет жить у нас, то вам же спокойней будет, иначе я буду допоздна засиживаться в его общаге и по ночной темени возвращаться домой. Мама, ты ж первая начнешь охать и за сердце хвататься, если я буду то и дело задерживаться. А тут я вам честно всё сказала: всё будет перед вашими глазами, всем будет спокойней, – абсолютно невозмутимо, упрямо и совершенно неожиданно по-взрослому прозвучали для родителей слова Вероники.

Мама села на стул, сложила руки на коленках и долго-долго их рассматривала, как будто там что-то было написано об этой ситуации, подсказка, как правильно поступить. Повисло неловкое молчание. Всё это время Виктор молчал, он произнес только «Здравствуйте» и дальше просто наблюдал за реакцией родителей Вероники.

Но тут он решил нарушить молчание:

– Уважаемые родители Вероники! Я понимаю, как мы вас шокировали: меня вы видите впервые в жизни, я сам бы не понял, поступи так моя дочь. Вероника заверила меня, что вы сможете понять и принять наше решение. Я от себя могу сказать, что учусь на последнем курсе на архитектурном факультете, уже почти год работаю на московскую фирму удаленно, выполняю заказы по специальности. После защиты диплома планирую устроиться уже официально на полный рабочий день в эту компанию. Платят достойно, сможем со временем взять ипотеку и приобрести отдельное жилье. С детьми спешить не будем, Вероника пусть учится спокойно: образование – важная часть нашей жизни. А в целом я неплохой парень: не пью, не курю, не дерусь, из обычной семьи. Мама —повар в школьной столовой, папа —водитель автобуса. Я у них один, братья, сестры только двоюродные. Как скажете, так мы и сделаем. Прогоните, вернусь в общагу, будем встречаться и дальше у меня; разрешите остаться, будем жить семьей, – Виктор говорил с серьезным лицом, голос был поставленный, чересчур взрослый для его лет, видно было, парень себе на уме, себя в обиду не даст и от своего не отступится.

Папа Вероники, до сих пор стоявший опершись о дверной косяк, тихо сказал:

– Оставайтесь, комната ваша. Помогать будем, учитесь спокойно. И чтоб без глупостей, – махнул рукой в сторону комнаты Вероники и ушел на балкон курить.

Видно было, решение ему далось с трудом, и он сам не понимал до конца, верно или нет он поступил. Просто дочка застала его врасплох и приперла к стенке.

Вот так прожили Вероника и Виктор вместе почти шесть лет. Они, как и говорил Виктор, детей не заводили, ипотеку взяли и купили однокомнатную квартиру, сделали в ней ремонт, а перед самым переездом Виктор вдруг предложил продать ее и взять двушку.

– Вероника, ну ты подумай: через два года ты закончишь учебу, поженимся, захотим ребеночка родить. И что, нам его в однушке растить? Сейчас, пока живем с твоими родителями, они нас кормят, за коммуналку платят, мы копим спокойно денежки и можем купить двушку и отремонтировать ее полностью к твоему диплому. Потом сложнее будет намного. Ты подумай, давай с твоими родителями обсудим, – методично раскладывая все плюсы своего решения, Виктор смог уговорить и Веронику, и ее родителей в абсолютной правильности своего решения.

В душе Вероника была недовольна. Она давно мечтала жить отдельно, самостоятельной независимой семьей, самой хозяйничать на кухне, самой выбирать мебель в квартиру, да и в целом это же совсем другое— жить отдельно от родителей. Она об этом мечтала, а Виктор, напротив, как будто старался максимально продлить их совместное проживание с ее родителями и вовсе не тяготился таким раскладом в жизни. Периодически на этой почве стали возникать конфликты, но каждый раз Виктор мог найти нужные слова, чтобы убедить Веронику, что она молода, глупа и недальновидна, что он ведь для нее и их совместного будущего старается, а она вот совсем не ценит все его усилия и жертвы. Ведь он мог бы деньги тратить на друзей, гулянки и путешествия, а он всё до последней копеечки вкладывает в их будущее гнездышко.

Вот настал год, когда Вероника окончила вуз с красным дипломом и устроилась на работу на завод. Виктор занимался ремонтом их семейного гнездышка, и теперь и зарплата Вероники полностью уходила на эти нужды. Если же Вероника тратила часть денег на себя, покупая новую одежду— все-таки теперь она ходит на работу, а не в универ, и тут совершенно другой подход к тому, как нужно выглядеть сотрудникам, – тут же вспыхивал скандал.

– Вероника, снова ты тратишь деньги черт-те на что! Я столько лет во всем себе отказывал, чтобы у нас была квартира мечты, а ты сейчас не хочешь помочь доделать ее, ведь каждая копеечка на счету. Надо приобрести всю технику, мебель, еще душевая кабина даже не куплена в ванную, а ты себе шмотки обновляешь. Ну зачем тебе принаряжаться-то, а? Перед кем ты хвостом крутишь на работе? У тебя вообще-то дома муж есть, или ты забыла уже? – каждый раз бешено кричал Виктор, тряся ее за плечи, так что пальцы отпечатывались на коже синяками.

Вероника плакала, и это еще больше бесило Виктора. Он хлопал дверьми, кричал на родителей Вероники, что вырастили черт-те что, а не дочь, и уходил в не отремонтированную квартиру. Он мог там жить неделями и даже не звонить. Вероника каждый раз первая была вынуждена идти к нему на поклон, извиняться, отдавать деньги и обещать, что будет помогать ему. Виктор корежился какое-то время, но потом делал вид, что прощает всех, и возвращался жить в квартиру к ее родителям.

В одну из таких ссор, когда Виктор снова ткнул ее наличием мужа дома, Вероника неожиданно выпалила:

– Какой муж? Нет у меня никакого мужа, мы до сих пор не женаты! Ты сам-то это помнишь?

Веронику трясло. Глядя в кровавые от злобы глаза Виктора, она испугалась, вырвалась из его цепких пальцев и выбежала на улицу. Далеко убежать у нее не хватило сил: ноги подкосились, и она села на лавку у подъезда и завыла так ужасно, что проходящие мимо люди думали, что у нее припадок, и старались ускорить шаг и пройти побыстрее мимо.

В этот день впервые Виктор сам вышел к Веронике, молча взял ее за руку и повел в дом. Он с силой толкнул ее на кровать, накрыл одеялом и скомандовал:

– Спи!

Это прозвучало зловеще, но сил сопротивляться у Вероники не было. Она уснула и проспала мертвым сном до самого утра.

С тяжким сердцем, в сильнейшем нервном напряжении, перебарывая себя, Вероника терпела выходки Виктора в надежде, что вот-вот исполнится их мечта: квартира будет готова, и они смогут переехать, пожениться и задуматься о рождении детей. Она заставляла себя рисовать в воображении радужные картины будущего, чтобы настоящее не казалось столь безнадежно печальным.

Видя, как мучается их дочь, родители Вероники, не сказав ей, взяли деньги в кредит в банке и купили молодым в квартиру всю бытовую технику: телевизор, холодильник, микроволновую печь, стиральную машинку, утюг и даже пылесос. Им казалось, что это поможет ускорить переезд и спасет рассыпающиеся на глазах отношения Виктора и Вероники. Виктор был очень доволен подарками. Неделю он ходил воодушевленный, рассказывал всем, какие же они молодцы— вместе строят квартиру мечты и уже почти у цели. Виктор напоминал одержимого: давно уже можно было бы переехать, если бы не его стремление сделать всё досконально, до последнего гвоздика, и не из простых материалов, а из самых дорогих.

– Строим один раз и на всю жизнь. Так пусть всё будет из лучших материалов, чтоб долгие годы глаз радовало, – говорил он и гордо демонстрировал своим знакомым уже проделанную работу в квартире.

И вот настал час икс. У Виктора тянуть уже больше не было возможности, всё отремонтировали, всё обустроили, даже бытовую химию, посуду и текстиль в дом закупили. Надо было переезжать.

– Ну что, начинайте паковать чемоданы. В добрый путь, молодые! Счастья вашему дому, пусть все ваши усилия будут оправданы и вернутся благополучием в ваш дом, – сказал папа Вероники на вечернем застолье.

Виктор понимал, что тот прав, но его как-то пугал момент переезда. Он уже месяц откладывал его под разными предлогами, но все отговорки закончились.

– Да, пора задумываться о переезде. Надо еще раз вымыть квартиру после ремонта, – ответил Виктор.

– Да какой уж там «задумываться»! Пора дело делать, а то состаритесь у нас, пока думы будете думать. А что мыть-то, Виктор? На прошлой неделе же Вероника с матерью там сделали генеральную уборку. Всё блестит, не переживай, – с явным раздражением в голосе сказал папа Вероники.

– В выходные переедем. В рабочие дни не очень удобно собираться, да, Виктор? – обратилась бесцветным голосом Вероника к Виктору.

Она говорила и сама не верила в свои слова. Уже так давно об этом говорят, что кажется это уже чем-то нормально бесконечным, которое просто не может взять и закончиться.

– Да, правильно, в выходные и переедем, – неожиданно быстро ответил Виктор, стараясь закрыть эту тему на сегодня.

На календаре только вторник, до выходных всякое может случиться, думал про себя Виктор, и эта мысль грела его и теплила надежду непонятно на что. Виктор сам уже в свои слова не верил. Полгода назад он хотел было заикнуться, что надо бы эту двушку на трешку поменять, благо цены на жилье на первичном рынке заметно упали, есть выгодные ипотеки, можно бы вложиться в будущее. Но, встретив практически истерическое сопротивление со стороны Вероники и ее родителей, он понял, что в этот раз по его плану сделать не получится.

Всю неделю Виктор ходил как в воду опущенный, молчал и хмурился, на вопросы предпочитал отмахиваться, мол, всё нормально, не приставайте. Вероника тоже была явно расстроенной, она уже побаивалась оставаться с Виктором наедине в новой квартире: он был непредсказуем и пугал ее своим фанатизмом и невероятной увлеченностью этой квартирой. Это уже смахивало на болезнь, ведь он проверял каждый раз, хорошо ли открываются окна, не скрипят ли петли на дверях, не капает ли где кран, гладил предметы в квартире и приговаривал:

– За тебя я заплатил тридцать две тысячи, ты должна мне служить верой и правдой. Не забывай, пожалуйста, об этом.

А когда Вероника села на новый кожаный диван в зале, он рывком поднял ее и предложил пока не сидеть на нем, ведь следы остаются в виде вмятин от пятой точки на поверхности кожи на диване. Лучше пока посидеть на полу.

– Зачем мы его купили-то, если нельзя сидеть на нем? – попыталась возразить Вероника.

– И что, теперь всё надо сразу испортить? Что ты за человек такой, а, не даешь насладиться обстановкой даже? Можно же потерпеть немного! Пусть хоть какое-то время всё будет новеньким и чистеньким, – сразу же набросился на нее Виктор.

И Вероника поняла, что эта квартира станет для нее не уютным семейным гнездышком, а домом-музеем имени Виктора, и не дай бог что-то в нем испортить или испачкать…

В субботу утром во время завтрака Виктор неожиданно сказал:

– Вероника, иди возьми вещи. Сегодня будем ночевать в квартире, попробуем, всё ли там обустроено как надо, сможем ли уже жить там.

Вероника молча встала и ушла в комнату, быстро сложила несколько вещей в пакет и села на кровать. Вещи Виктора она не трогала: он не любил, чтобы кто-то занимался ими, он сам их стирал и гладил и сам их собирал, если было нужно.

Виктор, зайдя в комнату, скомандовал:

– Поехали!

– А ты вещи не возьмешь? —машинально спросила его Вероника.

– Нет, я всё новое себе туда купил. Если чего-то не хватит, тогда заберу отсюда.

Ответ немало удивил Веронику. Ей он не разрешал ничего покупать, а себе, значит, купил всё новое в квартиру.

Но говорить об этом вслух она не решилась, ведь понимала, что начнется новый виток скандала и они никуда не поедут.

Первые часы в квартире Виктор объяснял Веронике, что можно, а что нельзя трогать и включать, особенно внимательно показывал ей кухню.

– Да знаю я тут всё, вместе же ремонтировали и обставляли. Чего ты мне сейчас-то рассказываешь это? – устав от его нравоучений, сказала Вероника.

– Неужели так сложно послушать? Вместе, говоришь? Я впахивал, пока ты училась, и вкладывал всё сюда. Это вовсе не значит вместе, это мой труд, – тут же вспылил Виктор.

– И мой тоже. Я год уже работаю. И моих родителей тоже, они нас всё это время кормили и денежками помогали. Когда надо было, и технику всю купили, – спокойно ответила Вероника.

Сказав это, она зажмурилась. Ей казалось, что Виктор сейчас ударит ее, настолько перекошенным было его лицо – то ли от ярости, то ли от негодования по поводу услышанного.

– Ах так, да? И твое, и твоих родителей??? – заорал Виктор.– Нет, дорогуша моя, это всё только мое, мое, мое!!! – Виктор орал без остановки.

Вероника смотрела на него и не понимала, что она в этом человеке когда-то нашла. Это же больное, алчное, зацикленное чудовище, нуждающееся в лечении.

Но она молчала, сидела тихо и неподвижно, устремив взгляд в пол, и ждала, когда он закончит орать и успокоится.

Но Виктор не успокаивался. Слова Вероники послужили триггером к его глубинным страхам: он так яростно хотел единолично владеть квартирой, что вся помощь за эти годы казалась ложью.

– Что ты молчишь, а? Говори, поняла меня или нет??? Говори же!!! – он кричал с пеной у рта, а на его лице застыло выражение ужаса.

Вероника продолжала молчать. Она всё поняла: нет никакого семейного гнездышка, есть его квартира, его мебель, его вещи. Она тут явно лишняя, помеха, которую надо устранить, и он это сделает рано или поздно. Так чего же тянуть время? Уже и так потрачено шесть лет, шесть долгих лет юности на этого бездушного, маниакально больного, зацикленного человека.