Антиквар. Мистика. Готика

Любимая мама взяла тетрадку в руки, надела очки на нос.

– Нет, сегодня совершенно великолепно! Ни одной помарки и ни единой ошибки. Так, милая, а откуда ты взяла такие сведения? Ты прочитала в своих книжках или снова в библиотеке сидела, чтобы списать?

– А вот и не угадала, вот и не угадала! – смеясь, ответила я.

Я прыгала, веселилась, наслаждалась этой беззаботной жизнью: мамины борщи, бутерброды, яйца всмятку, жареная курочка… Эх, были времена!

То ли весело, то ли с иронией посмотрела на меня Валентина.

– Думаю, учительница литературы вряд ли и сама напишет такое сочинение! – сказала она и рассмеялась.

– Ну, в общем-то великолепно! Хотя я литературу не люблю, не моё это, ты ведь сама знаешь.

А после…

Учёба в Белорусском государственном университете в Минске стала для меня важным этапом жизни. Я с головой погрузилась в исторические науки, с увлечением слушала лекции, часами работала в библиотеках, изучая древние хроники и труды великих историков. Преподаватели вдохновляли меня своим профессионализмом и глубокими знаниями.

Четыре года пролетели незаметно. Благодаря труду и упорству, я великолепно завершила учёбу, оставив после себя только лучшие воспоминания. Этот университет стал для меня не просто местом обучения, но и началом моего пути как хранителя знаний.

А потом завертелось: любовь, замужество, рождение дочери. И потеря абсолютно всего. Постепенно, но очень больно. Может, я расскажу ещё об этом, но не сейчас. Сегодня я снова влюблена – неожиданно, дерзко. Наверное, у меня отрастут длиннющие косы. Так случалось, когда я любила.

Андрей с сознанием дела осмотрел опустевшую без хозяина дачу. Он заговорщицки подмигнул:

– Ну что, книжная фея, будем браться за дело?

Нужно немного подправить полки. В комиссионном магазине приобретём пару книжных шкафов. Кстати, можно заглянуть к Бертинскому за антикварным столиком и часами. Я уже давно поглядываю на дерущихся котиков с мячом. Аристарх Маркович оказался бы в совершенном восторге, узнав, какие преображения мы планируем сделать в его храме знаний.

И мы взялись за дело. Архитектор и книжный червь – гремучая смесь знаний и зодчества. Кусты претерпели изменения и оказались безжалостно подстрижены под чутким руководством метра садоводства, а книжные сокровища очищены от пыли и подвергнуты полнейшему досмотру.

Комната Аристарха Марковича напоминала библиотеку старого времени – высокие шкафы из тёмного дуба были заставлены книгами, и казалось, что пыль, покрывающая их, помнит ещё десятилетия, когда сюда никто не заглядывал. Мы приступили к разбору с трепетом и осторожностью, словно вступая в святая святых мудрости.

На верхних полках обнаружились шедевры советской литературы: тома «Тихого Дона» Шолохова, пожелтевшие страницы «Белой гвардии» Булгакова, полные драматизма романы Островского. Андрей остановился над сборником стихов Ахматовой, удивлённый, что он здесь оказался, – ведь её творчество долгое время подвергалось гонениям и запретам.

Но настоящим откровением стали книги, спрятанные в глубине, за рядами привычных томов. Здесь мы нашли необычные оккультные издания: потрёпанный экземпляр «Молота ведьм», сборники алхимических трактатов, а также загадочная книга с потемневшими страницами и странным символом на обложке. Андрей с волнением открыл её и тут же увидел латинские надписи, словно сама рукопись хранила секреты, недоступные обывателю.

– Никогда бы не подумал, что твой отец увлекался таким, – произнёс он, удивлённо покачав головой. – А ведь эти книги – настоящий клад для исследователей древних знаний.

Каждая находка словно оживляла образ самого Аристарха Марковича – человека, балансировавшего на грани традиций и загадочного, неизведанного мира.

В глубине полок Аристарха Марковича, помимо оккультных трактатов, обнаружились книги на латыни и иврите, добавляя ещё больше загадочности его коллекции. Среди латинских изданий были старинные теологические труды и философские трактаты, такие как работы Святого Августина и сочинения Альберта Великого. Золочёные буквы на потрёпанных переплётах намекали на их возраст и ценность.

– Давай покажем эти талмуды Арнольду Витольдовичу? – я оживилась.

– А папочка оказался не так прост, хотя выглядел всегда сдержанно и немного холодно. Как же я скучаю по его милым беседам с мятным чаем и печеньем из автолавки.

– Андрей, ты только посмотри на это!!!

Книги на иврите также поразили нам своей необычностью: среди них был экземпляр «Зогара», ключевого каббалистического текста, и сборники мидрашей, повествующих о древней мудрости. Андрей, перелистывая страницы, остановился, натолкнувшись на рукопись, которая, казалось, была сделана вручную, с изящными виньетками на полях.

– Здесь история оживает в руках, – с восторгом сказал он, аккуратно возвращая книгу на полку. – А у Аристарха Марковича удивительный вкус – и к знаниям, и ко всему необычному.

Каждая находка всё глубже раскрывала тайны владельца библиотеки, превращая разбор его коллекции в путешествие по истории и культуре. И оставалось чувство, что за каждой страницей скрывается ещё нечто невероятное.

– Ну всё, на сегодня хватит. Я уже наглотался пыли, да и ты поцарапала руки о колючий шиповник.

– В следующий раз привезём чайник и небольшую плитку, – продолжил он с задумчивой улыбкой. – Кухоньку устроим себе. А может, и до мансарды доберёмся.

– А сейчас, – сказал Андрей, поднимая мешок с мусором, – ай да в машину. – А ты нарежь мяты, и по домам.

Глава8. Родители

Аристарх Маркович Парцинский, мой незабвенный папочка, и Базыкова Валентина Николаевна, горячо любимая маман, – эти две вселенные, такие разные, со своими принципами и взглядами на ход мироздания, – это мои уникальные родители. Она – декан физико-математического факультета в техническом вузе, а он – кандидат исторических наук в Брестском педагогическом университете.

Совершенно необычный коктейль, их союз – это невероятное сплетение точных наук и исторического контекста, разума и гуманитарного подхода.

Казалось бы, встретиться эти двое не могли абсолютно. Она – дерзкая, вольнодумная, подчиняющая события математической логике. Невероятное сочетание совершенной Лилии Брик и дерзкой Марии Кюри. Умна, логична, расчётлива. Совершенно не религиозна. Душа компании и хозяйка мужских сердец, бесспорных логичных поступков, богиня украинского борща и пирогов с апельсиновыми корками.

Аристарх – загадочная личность, не меньше, чем граф Калиостро, с кубком крови великого Нострадамуса, со своим умением предвидеть события и трепетностью Булгакова в отношении религиозных веяний человечества. Он – отчаянный садовод и великий уравнитель любого конфликта.

Он увидел её на городской конференции, посвящённой юбилею нашего обожаемого города. Высокая, крепкого сложения, с ярко-голубыми глазами. Волосы, не по моде уложенные кольцами русого золота, были собраны в причёску ретро-дивы. Дерзкий взгляд, уверенный поворот головы. Безупречная талия, затянутая в корсет, и формы бёдер и бюста, достойные пера Рубенса.

Но самым удивительным моментом, который вывел моего папочку из равновесия, оказалось трость, на которую опиралась Валентина. Угольно-чёрная, с золотой головой льва. Она никогда не хромала, абсолютно. Могла легко нагнать жару в ритме вальса. Болезнь свою скрывала. В целом обладала твёрдым мужским характером, слыла эксцентричной особой с обворожительной улыбкой и маленьким курносым носиком.

Такие никогда не подчиняются чужому натиску и всегда имеют собственное мнение по любому поводу.

Аристарх поспешил, чтобы занять место в зале возле удивительной женщины.

– Вы позволите, мадам? – он попытался дерзко пошутить, стараясь не выдать смущения.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Этот взгляд, словно яркая вспышка, прожигал насквозь, не оставляя шансов на равнодушие.

О, великий Трисмегист! Да она сейчас испепелит меня одним взглядом! – пронеслось в голове декана исторической кафедры. – Фурия, Мессалина, Жанна д’Арк в одном обличии!

Всё его воображение, насыщенное историческими архетипами, вспыхнуло от одного её жеста. Он почувствовал, как эта встреча изменит его привычную реальность, добавив в неё нечто новое, непредсказуемое и будоражащее.

– Признаюсь, это одна из самых неожиданных конференций в честь Дня города, – начал он, внимательно глядя на неё.

– Неужели? – её взгляд вспыхнул интересом. – И что же вас так удивило?

– Вы. Точнее, ваша трость, – ответил он с лёгкой улыбкой, указывая на золотую голову льва. – Необычный аксессуар для столь изысканной дамы.

Она чуть приподняла трость, демонстрируя её в новом свете.

– Эта трость – не только аксессуар, но и символ, – произнесла она с лёгкой улыбкой. – Она помогает держать в узде излишне разговорчивых спутников.

– Тогда я, боюсь, окажусь вашей первой жертвой, – он рассмеялся, чувствуя, как её слова пробуждают лёгкую, но ощутимую игру.

Аристарх к 45 годам имел за плечами два брака, но ни один из них не сумел укротить его свободолюбивую натуру. Первый брак был с женщиной, чей пыл и очарование когда-то покорили его сердце. Но её требовательность и стремление переделать Аристарха под свои желания оказались несовместимы с его погружением в историю и вечным поиском смысла. Она быстро устала от его бесконечных загадочных поездок и отлучек, и книг, которые захламляли дом, а однажды просто ушла, назвав его «невыносимо сложным».

Второй раз Аристарх связал сердце с понимающей женщиной, которая приняла его таким, какой он есть. Она даже пыталась поддерживать его исследования и увлечения. Однако её терпение оказалось недостаточным, чтобы справиться с одиночеством, которое приносила жизнь с «чокнутым профессором». В конце концов она тоже ушла, оставив его с горьким ощущением, что, возможно, его свобода слишком велика для любых рамок.

Он представлялся для женской логики слишком сложным, слишком свободным, слишком во всём… Его уходы в историю, загадочные встречи, горы книг и страсть к неизвестному оставляли раны на женских сердцах. Но для самого Аристарха это была часть его сути, от которой он не мог отказаться.

Эти два брака оставили в его душе отпечаток, но не изменили его путь.

– Аристарх, – представился он, слегка наклонив голову. – Аристарх Маркович.

– Валентина, – ответила она, с лёгкой ноткой вызова в голосе. – Валентина Николаевна.

– Признаюсь, Валентина Николаевна, конференции в честь Дня города не часто преподносят такие сюрпризы, – сказал он с улыбкой, слегка кивая на её трость.

– А вы, похоже, не пропускаете ни одной возможности удивляться? – её глаза блеснули лёгкой насмешкой, а в уголках губ появилась едва заметная улыбка.

– Только если возможность стоит того, – парировал он, поймав её взгляд. – Например, случай обсудить конференцию за бокалом шампанского?

Она чуть наклонила голову, задержав паузу, словно обдумывая его предложение.

– Шампанское, говорите? После конференции? – её голос прозвучал с тёплой иронией. – Что ж, если у вас хватит смелости, может быть, я и соглашусь.

Этот намёк зажёг искры в воздухе, оставив между ними предвкушение чего-то большего.

Когда они вошли в ресторан, Валентина наконец смогла рассмотреть его по-настоящему. Высокий, худощавый, но с крепкими, ухоженными руками – в таких кистях присутствовало что-то почти аристократическое. Лицо с чёткими чертами, обрамлённое густыми, чёрными волосами, в которых виднелись серебряные пряди. Эти волосы, всколыхнули её воспоминания. Насыщенные, дерзкие, немного взъерошенные, как у её покойного мужа. Аристарх поправил непослушную прядь. Он подал спутнице руку, слегка коснулся губами её кисти, идеально подчёркивая образ мужчины, который живёт вне времени и правил.

Серый, цепкий взгляд, уверенный, будто проникающий в самую суть. Он оделся безупречно: костюм сидел, словно сшитый на заказ, а сверкающие туфли отражали мягкий свет люстр. Франт, что и говорить. И этот тонкий, тёплый аромат дорогого парфюма… Всё в нём говорило о человеке, который привык завоёвывать внимание без лишних усилий.

Валентина поймала себя на мысли, что невольно задержала на нём взгляд. «Слишком идеальный», – пронеслось у неё в голове, но вместо отталкивающего ощущения эта мысль лишь добавила огня её любопытству.

Зал ресторана связывала неуловимая нить жизни и движения, словно отражая характер своих посетителей. Приглушённый свет играл на бронзовых люстрах, словно искры разговоров и эмоций, что витали в воздухе. С каждой стороны слышались тихие разговоры, смех, звон бокалов. Бархатная обивка стульев глубокого изумрудного цвета контрастировала с блеском столиков под мрамор, а официанты двигались так легко и изящно, будто танцоры на сцене.

На стенах висели картины – не классические пейзажи, а яркие, провокационные абстракции, словно напоминая, что этот ресторан для тех, кто любит дерзость и неожиданность. Фонтан с золотыми деталями в углу журчал, добавляя обстановке утончённой драмы. Аромат свежемолотого кофе и чуть пряных специй смешивался с лёгким парфюмом гостей, создавая в воздухе напряжение и интригу.

Аристарх и Валентина вошли, сразу притягивая к себе взгляды. Образ идеального франта рядом с эксцентричной, уверенной в себе женщиной казался вызовом самому пространству. Каждый их шаг и жест вписывался в этот живой, динамичный антураж, как будто сцена ждала их появления, чтобы начался спектакль.

– Валентина Николаевна, неужели вы всерьёз утверждаете, что формулы объясняют мир лучше, чем литература? – Аристарх откинулся на спинку стула, с усмешкой изучая её лицо.

– Гораздо лучше, чем ваши поэмы и исторические трактаты, Аристарх Маркович, – отозвалась она, небрежно покрутив ложку в бокале шампанского. – Формулы точны, бесспорны. В них нет места субъективности.

– Скучно, – отрезал он. – Мистицизм, история – это жизнь. Всё, что нельзя объяснить формулами, делает нас людьми. Разве не чудо, что наша вселенная состоит не только из уравнений, но и из загадок?

– Чудо – это то, что вы называете «мистицизмом». Впрочем, каждому своё, – Валентина чуть приподняла бровь, будто бросая вызов. – Видите ли, Аристарх Маркович, точные науки исключают ошибки. А что остаётся вашему Булгакову, кроме как придумывать красивые выдумки?

– Остаться бессмертным, Валентина Николаевна. В отличие от ваших формул, чьи создатели давно забыты, имя Булгакова знают даже те, кто не держал его книги в руках, – он нагнулся чуть ближе, вызывая её встретить его взгляд.

– Зато без формул ваша история не построила бы даже Колизей, – усмехнулась она, не отводя глаз.

– Но ведь Колизей строили люди. И всё, что оставило след в истории, – это не формулы, а то, что горело в их сердцах, – парировал он.

Её губы дрогнули, намекая на улыбку…

О моих родителях слагать романы можно бесконечно. А мы сегодня с Андреем очень устали. Вдыхая жизнь в опустевшую дачу, облюбованную пауками, которые, вероятно, обиделись на нас до глубины души.

К вечеру совсем не хотелось готовить ужин. Мы решили по дороге пообедать в ближайшем заведении около заправки.

Гоги Варламович с его ресторанчиком восточной кухни с совершенно экзотическим названием «Ворона Гоги» был настоящей находкой. Заведение располагалось в небольшом здании с красной крышей, на краю которой сидел муляж вороны с сыром во рту, а внутри встречала душевная атмосфера. Дубовые столы с грубоватой отделкой казались накрытыми тёплыми отголосками солнца, хлопковыми скатертями, а мягкий свет небольших ламп делал всё вокруг уютным. Воздух благоухал запахом только что испечённых лепёшек с козьим сыром, которые подавались ещё тёплыми, с золотистой корочкой.

Гоги Варламович, мужчина необъятных размеров, всегда улыбчивый и гостеприимный, лично вынес из кухни большой поднос с едва дымящимися угощениями и шутливо произнёс: «Лепёшки горячие, не дайте им остыть, а то мой ворон съест!» Его голос успокаивал и завораживал глубоким и каким-то необъяснимо гармоничным тембром, словно вы попали не в ресторан, а в дом старого друга.

В углу ресторана, на массивном деревянном столе с высокими ножками и причудливыми полочками, стояла старая клетка. Внутри, будто хранитель этого места, величественно восседал ворон. Он то сонно прикрывал глаза, то что-то едва слышно бормотал себе под нос.

Гоги Варламович с теплотой называл его Анубисом, обыгрывая легенды и мифы, словно добавляя своему заведению каплю древней мистики. «Как дела, Анубис?» – не раз обращался он к ворону с лёгкой шуткой, а тот, казалось, иногда даже отвечал своим глухим карканьем, полным загадочного шарма.

Эти двое – хозяин и ворон – были неразлучны. Гоги души не чаял в своём крылатом напарнике, а Анубис же, кажется, наблюдал за всем, что происходило в ресторане, с видом мудреца, хранящего сотни не рассказанных историй. Эта сцена добавляла месту особенного уюта и какой-то почти сказочной атмосферы.

Мы с Андреем, утомлённые, но довольные, наслаждались неторопливым моментом. Лёгкая музыка на фоне, запах пряностей и тепла сделали эту остановку чем-то большим, чем просто обедом. В памяти вдруг всплыли воспоминания о школе: беготня на переменах, вечера с учебниками, смех до слёз в тесных компаниях. Разговоры, тёплые и расслабленные, как-то сами собой возвращали вас в то беззаботное время.

– А я, между прочим, в школьные годы заслужила право на сладкую жизнь, – начала я с улыбкой, вспоминая свои приключения.

– Это как? Поделись своим секретом, – Андрей чуть наклонился вперёд, заинтересованно глядя на меня.

– Всё просто. Пока весь класс поехал копать картошку, я договорилась работать в библиотеке. Отправлялась к Светлане Анатольевне. Полтора часа клеила книги, приводила их в порядок, как примерная ученица. А потом она с улыбкой отпускала меня, чтобы я «не тратила лето впустую», – я хихикнула, вспоминая её добродушие.

– И что ты делала дальше? – Андрей уже предвкушал ответ.

– Дальше? Путешествовала по кондитерским. Сначала одно пирожное, потом другое… И так весь день! Пока все в поле потели, девчонка наслаждалась жизнью, – вот такая лисица-сестрица, чуть запрокинув голову, я рассмеялась.

– Гениально! – Андрей улыбнулся в ответ. – Но мой хомяк всё равно эпичнее.

– Хомяк? – я удивлённо посмотрела на него.

– Ну да. Принёс в школу, думал, тихо посидит, а он сбежал и забрался в сумку Елизаветы Сергеевны. Она, увидев «мышь», с воплем запрыгнула на стол, – он снова начал смеяться, вспоминая эту сцену.

– Это великолепно, – я развеселилась, представив эту картину. – А что потом?

– Хомяк стал знаменитым. Его долго звали «Мышонок Герасим». Мне даже завидно, что у него было больше популярности, чем у меня, – ответил он, всё ещё улыбаясь.

И мы долго смеялись, обмениваясь этими воспоминаниями, как будто заново переживали моменты молодости. Этот вечер стал нашим тайным путешествием в прошлое.

Гоги Варламович периодически подходил к нашему столу, подливал напитки и рассказывал истории из своей молодости, добавляя тепла к и без того уютному вечеру. В тот момент жизнь будто замерла, оставив лишь покой, смех и аромат свежих лепёшек.

Синий минивэн мягко остановился у моего дома. Я, прижав к себе букет свежей мяты, наклонилась к Андрею и поцеловала его в щёку. Он улыбнулся, чуть прищурившись в лучах закатного солнца.

– Отдыхай, – сказал он спокойно, но с теплотой в голосе. – Сегодня отправлюсь к себе. С литературой надо разобраться, а то всё дела-дела, а книг и вещей гора накопилась.

– Целый ворох на мансарде? – с улыбкой уточнила я, приподняв бровь.

– Именно, – кивнул он, хмыкнув. – Целый ворох на мансарде. Делаю себе что-то вроде учёного уголка или, скорее, мужской берлоги. Работы – непочатый край, но, кажется не справлюсь, рук всего две.

Его лучистые глаза с невероятной магической теплотой отражали мягкий свет уходящего дня, придавая всей сцене какую-то особую лёгкость.

– Ну ничего, – усмехнулась я. – Доберёмся и до твоих хоромов. Вторые руки тебе там совершенно не помешают.

– Всегда знал, что могу на тебя рассчитывать!

Лучики его глаз засветились в вечернем солнце, словно отражая ту тихую радость, которая витала в воздухе. Всё говорило о том, что впереди нас ждёт ещё много историй, книг и неспешных разговоров.

Я зашла в квартиру, и всё, что хотелось – это тишина и тепло. Наполнив ванную, я наблюдала, как бомбочка с солью растворяется, разнося любимый аромат лайма и корицы. Даже на кухне этот запах создавал ощущение уюта, обволакивал, словно мягкий плед.

На бортик ванной отправилась кружка горячего чая и креманка с орешками. Я погрузилась в воду, глядя, как пузырьки танцуют на поверхности, словно напоминая о том, что иногда стоит остановиться и просто дышать.

Последние дни были вихрем: семинары, свежие книги, статьи, разговоры о всём и ни о чём, поездки. Всё смешалось в яркий водоворот событий, из которого время с Андреем оказалось той самой тихой гаванью. Андрей… мой милый Андрей. Именно такие моменты заставляют ценить каждую мелочь.

Воспоминания о прошлой жизни нахлынули горячим потоком, сколько побед, потерь, открытий и жёсткой правды жизни…

13 лет мы с мужем и дочерью жили в движении, будто в постоянной перекличке с судьбой. Жена офицера… Гарнизоны стали нашей неизменной реальностью: сменялись лица, дома, города, но оставался вечный сбор вещей и ожидание новой дороги.

Байконур встретил нас степью и звуком ракет, рвущих небо. Он, мой муж, ненавидел это место, эти стартовые площадки, этот запах топлива в воздухе. Его мечты звали к морю, к просторам с солёным ветром и криками чаек. А Байконур – он был его клеткой. А заодно и моей…

Монголия же дарила рассветы, похожие на миражи: нежно-розовые оттенки, бескрайние рыжие степи и утреннюю прохладу, от которой колола кожа. Мы стояли там, рядом с дочерью, которая, как миротворец, пыталась удерживать нас вместе. Она разрывалась между нашими противоречиями, пытаясь то сгладить углы, то просто выжить в этом потоке.

Наша жизнь: дочери и моя, словно ветер, будто неслась с одного края света на другой. Гарнизоны становились нашими домами, но слово «дом» обретало странный смысл там, где все зависело от суровости природы.

На крайних точках Севера не бывает милосердия. Зимой температура опускалась до -45°, и этот холод жил как живое существо: он пробирался в щели окон, проникал под стены, обволакивал каждую клетку тела. Мы находили убежище в домах, которые были словно баррикады между жизнью и хаосом морозной тьмы. Отопление не всегда справлялось, трубы замерзали, а стекла покрывались слоем льда изнутри. Воду приходилось греть, чтобы она просто перестала быть колючей.

Люди там не жили, они выживали. Каждый новый день становился проверкой на стойкость. Шерстяные носки, кипяток в чайнике, генераторы и печи – всё это было не роскошью, а необходимостью. Мы привыкали к этому, но привыкание никогда не отменяло страха перед зимними ночами, когда за окном свистел ветер, похожий на вой, а дома казались утлыми лодками в бескрайнем море холода.

И всё же мы находили своё. Находили тепло в кружке чая, в смехе дочери, которая, несмотря ни на что, играла и находила радость даже там. Жизнь на Севере – это настоящий урок: она учила нас терпению, стойкости, умению ценить мелочи – каждый лучик зимнего солнца, каждую минуту у тёплой батареи. Это был наш Север, суровый и не прощающий ошибок, но он стал частью нашей истории.

Эти годы прошли в испытаниях на прочность, а, в общем-то… как и вся наша личная жизнь. Я и Макс видели многое, пережили ещё больше, но всегда оставались чужими с разными целями. Он – добрый, но чужой. Я – в вечном поиске равновесия. А дочь… она росла в этом хаосе, находя в наших странствиях что-то своё, что-то, что стало её основой. Такие жизни не выбирают, их проживают, словно одно мгновение, растянувшееся на годы.

Как же хорошо дома, вот так, одной.

Я подошла к комоду, накинула на плечи тёплый плед и поймала своё отражение в любимом зеркале. «А я ещё ого-го», – мелькнула довольная мысль. Подтянутый силуэт, крутые линии – результат утренних пробежек и тренировок, где мой тренер явно не даёт расслабляться. Ни единого шанса, чтобы годы подкрасились незаметно!

Я улыбнулась отражению, чувствуя лёгкую гордость. Эти усилия того стоят: каждый забег, каждая капля пота в зале делает меня сильнее. В такие моменты понимаешь, как важно находить время для себя, чтобы чувствовать себя настоящей.

Я сидела, закутавшись в плед, который будто хранил тепло похитителя моего сердца – такое же, как его дыхание, спокойное и ровное, как ритм его сердца, который я всегда чувствовала рядом. В этом тепле весь он: его забота, его тихая нежность, его взгляд, который всегда умел увидеть меня глубже, чем я сама себя понимала.