Антиквар. Мистика. Готика

Взгляды некоторых из них скользили в сторону Лебединского, изучая его с любопытством, он выглядел чужаком в мире пьянства и тяжёлого труда. Дело шло к вечеру, и народ в харчевне изрядно набрался. Двое мужиков с опухшими, налитыми кровью глазами неотрывно смотрели на перстень Лебединского, который он неизменно носил на безымянном пальце левой руки.

– Вот паскуда! – подумал местный пьяница, который уже давно не мог найти работу из-за своих постоянных выходок.

– Барин нашелся, это мы ещё сегодня посмотрим!!!

Он не мог оторвать глаз от сокровища, которое блестело на пальце заезжего писателя.

Если бы не то, что случилось дальше, возможно, Ганслер закончил бы свою жизнь не в 102 года, а гораздо ранее.

Неожиданно в душной комнате все свечи разом потухли, погрузив помещение в кромешную тьму. Снаружи раздался жуткий волчий вой, протянувшийся холодной нитью сквозь ночь. Перепуганные посетители, забыв о хмеле, бросились к окну. Там, во мраке, вырисовывались шесть огромных силуэтов волков. Мужики застыли от ужаса, боясь даже приблизиться к двери.

Охватил страх и Лебединского – ничего подобного он прежде не видел. Но голос Аимуса, как всегда лукавый и спокойный, прошептал ему в голове:

– Ничего, привыкай, дружище. Мы с тобой ещё не то увидим. Это всего лишь мираж. Так что быстренько собирай свои вещи и в путь-дорогу, пока эти пьянчуги не опомнились.

Лебединский, подчинившись внутреннему голосу, невозмутимо взял свою трость, накинул плащ и, под молчаливым взглядом замерших мужиков, шагнул за дверь. Ночь, казалось, обняла его, но он твёрдо продолжал свой путь, ведомый верой и странным спутником, что направлял и оберегал его в самые худшие времена.

Когда они ехали в обозе, лошади медленно брели по пыльной дороге, а Ганслер задумчиво смотрел вдаль. Голос Аимуса внезапно прервал тишину в его голове, тихий, но с ноткой хитрости:

– Знаешь, Ганс, есть вещи, о которых я не рассказывал. Раз уж мы теперь почти одно целое, тебе пора узнать. Всё-таки я демон из нижнего мира. Да, да, не смотри так удивлённо. У меня есть свои способности – видеть людей насквозь, творить небольшие фокусы, скажем так. Но вот незадача – мне запрещено часто ими пользоваться. Только если тебе будет угрожать смертельная опасность.

Ганслер чуть не выронил узел с припасами, поражённый таким признанием, но тут же взял себя в руки.

– Значит, всё это время я путешествую бок о бок с демоном? – усмехнулся он про себя.

Аимус, будто не заметив иронии, продолжил:

– Так что будь внимателен, мой друг. Не заставляй меня испытывать судьбу. Всё, что я делаю, – ради нашей общей цели. Так что давай двигаться вперёд и не трать время на ненужные волнения.

Ганс невольно кивнул, пусть и про себя, чувствуя в словах Аимуса какую-то затаённую мудрость.

Глава6. Путь в вечность

Ганслер Лебединский, оправившись от лихорадки, снова взялся за дело. Покидая порт на берегу Чёрного моря, он присоединился к торговому каравану, который направлялся на восток. Купцы, перегруженные товарами, медленно двигались через бескрайние степи, обсуждая последние слухи и новости, пока писатель молча наблюдал за их привычками. Одежда мужчины истрепалась, сапоги напоминали старые батоги крестьян, волосы и борода отросли. И теперь, когда-то элегантный франт, представлял из себя уставшего паломника с ввалившимися глазами, готового терпеть любые тяготы ради убеждений и идеи.

Дорога через Кавказ чуть не доканала путешественника. ГансГанс определенно не привык к таким испытаниям. Узкие горные тропы, бесконечные перевалы и угрожающие обрывы каждый день ставили путешественников перед новыми трудностями. Писатель, привыкший к многочисленной свите в своём замке, теперь познавал реальность с чистого листа, где каждое неверное движение могло стоить жизни. Спасали только лошади.

Лебединский с восхищением смотрел на кабардинскую породу скакунов, таких грациозных и выносливых. Гнедые масти, с чёрной, словно шёлк, холкой и длинным густым хвостом, эти животные казались воплощением природной силы и элегантности. Но больше всего его поражала их грива – мягкая, пышная, как облако волос южной красавицы, будто дикая природа сама создала их такими, чтобы пленять сердца.

– Когда вернусь в имение, непременно заведу парочку и конюшню построю, – с улыбкой мечтал Ганс, проводя рукой по гладкой, тёплой шее гнедой кобылы. Она доверчиво щипала подносимое ей яблоко, легко прикусывая мягкую плодовую кожицу. Её грива спадала густыми шелковыми прядями, трепеща под лёгким ветерком, и Ганс не мог отвести от неё глаз.

Он чувствовал, как тепло животного, его сила и грация передаются ему, рождая в душе не только восторг, но и твёрдое намерение воплотить свою мечту. Ведь где, как не в своём уютном имении, создать место, где такие великолепные создания могли бы радовать глаз и душу?

На Кавказе, в высокогорной деревне Лебединского пригласили за стол, уставленный ароматными блюдами: сациви, хинкали, шашлыки и душистый лаваш сменяли друг друга под оживлённый говор купцов. Он, не привыкший к такому гостеприимству, с наслаждением пробовал каждое угощение, отмечая богатство вкусов и пряностей. Всё казалось идиллическим, пока из кармана его дорожной сумки неожиданно не выпала птичка.

Купцы сразу заметили её. Фигурка с рубиновыми глазами, будто выточенная из драгоценных камней, пленила их воображение. Один из торговцев предложил за неё целое состояние, но Лебединский, только усмехнувшись, отказал. Он не может так поступить со своей верной спутницей, и он, определённо, не собирался с ней расставаться.

Ночью, когда все спали, один из молодых путников не выдержал искушения. Прокравшись в палатку Лебединского, он стащил птичку. Когда же утром все проснулись, парень лежал мёртвый на траве под большим деревом. На его предплечье виднелся укус гадюки. А тело уже начало остывать. На груди же у него сидела птичка, рубиновые глаза казалось источали призрачный свет.

Горцы растерзали бы Ганса на куски, но страх сковывал людей. Что, если их самих постигнет та же смерть, как и того, кто осмелился бросить вызов незнакомцу? В их глазах философ казался не человеком, а носителем злого рока, который может коснуться каждого, кто приблизится слишком близко.

Лебединский, заметив нарастающую ярость, смешанную с тревогой, не стал ждать непредвиденных событий. Собрал поклажу в небольшую повозку, запряг лошадь и отбыл, пока горцы находились в замешательстве.

Его сердце гулко билось в груди, когда он, не оглядываясь, бежал, оставив позади крики и обвинения. Сквозь дождь, который яростными потоками хлестал всю окрестность, он долго пробирался по размытой тропе, утопая в грязи и избегая посторонних взглядов.

«Ох, не благодари меня,» – Тихо сказал Аимус, его верный спутник. «Эти люди… Они бы не выпустили тебя живым, даже если бы захотели. С твоими сокровищами и золотыми монетами в дорожном мешке ты стал бы для них лакомым куском.»

«Господи, прости меня за такие слова. Прости за моё невежество, ханжество и жадность. Прости за гордыню…»

Слова рвались из его души, как раненый зверь, оставляя болезненный след. Он продолжал:

«Но на этом пути к истине, которая с каждым днём всё больше вырастает в моём сердце, я постоянно убеждаюсь: демоны честнее людей. Они чище и справедливее… Но почему? Почему это?»

Он взмолился, падая на колени, со слезами на глазах. Его голос дрожал и срывался, а руки, воздетые к небу, молили о прощении и ответах.

А дождь всё лил и лил нескончаемыми потоками, будто сам небесный свод решил смыть с уставшего путника его тяжёлые грехи. Каждая капля – символ очищения, каждая струя воды – призрак надежды на новый день.

С Кавказа Лебединский направился в земли Персии, следуя за караваном через пустынные просторы. Жара нещадно палила, песок проникал во все вещи, а ночи приносили ледяной холод. Именно здесь Аимус, лукаво шепча, подсказывал ему о надвигающихся опасностях, а иногда даже указывал на скрытые источники воды.. Однажды судьба свела его с бедуинами – странствующим народом, свободным и гостеприимным. Они приняли его как своего, разделив с ним тёплый вечер у костра.

На пышном пиршестве люди пустыни предложили путешественнику свои блюда: ароматное мясо, приготовленное на углях, лепёшки и терпкий чай с травами, которые удивительным образом утоляли жажду. Ганслер, наслаждаясь редким моментом отдыха, чувствовал себя частью этого мира, будто на мгновение время остановилось и он всегда был сыном горячих песков.

Возле костра время шло неторопливо. В далёкое послышался вой и чавканье.

– Шакалы – сказал Амир.

– Вечная песнь жизни и смерти.

На степь опускалась ночь, прохлада пронизывала вечерний воздух. Что-то стрекотало за редкими пучками травы вдалеке.

– Как же наш мир многогранен, сколько это путешествие подарило мне приятных моментов, сколько открыло истины и показало горе, а у этого костра можно сидеть вечно. Всё-таки гостеприимный народ бедуины, – внутри себя рассуждал писатель.

– Надо бы подарить вождю пару безделиц, которые прихватил с собой для обмена.

Сидящий рядом мужчина заметил чудесную птичку редкой красоты, среди вещей Лебединского.

Её рубиновые глаза искрились в свете костра, привлекая внимание путников. Один из них, старейшина, заговорил о волшебстве и предложил Лебединскому щедрую цену за птицу. Но философ, лишь загадочно улыбнувшись, отказался от сделки. Птичка, ведь она непросто спутница, она стала частью его самого.

Но не всем это решение пришлось по душе. Ночью, когда тишина накрыла лагерь, один из молодых бедуинов, поддавшись искушению, прокрался в палатку Лебединского. Он потянул руку к птичке, и как только его пальцы коснулись её, всё вокруг будто сошло с ума. Внезапно пустынный ветер перерос в мощный смерч. Палатки взмыли в воздух, песок завихрился вокруг, заставляя людей кричать от страха.

Молодой бедуин, держа птицу в руках, выбежал наружу, но его тут же подхватил ураган. Все смотрели, как вихрь унёс его в темноту ночи, оставив лагерь в ужасе. Когда буря утихла, Лебединский обнаружил птичку снова в своём рюкзаке. Её рубиновые глаза ярко блеснули, словно она подмигивала своему хозяину, а сам писатель почувствовал холодок, пробегающий по спине.

Он тихо прошептал:

– Что ж, Аимус, ты был прав. Мы с тобой ещё не то увидим.

Собрав свои вещи, он покинул лагерь, оставляя бедуинов ошеломлёнными произошедшим. Его путь продолжался, и каждое новое испытание делало его лишь сильнее.

Ганслер всё больше убеждался, что без своего загадочного спутника он никогда бы не смог пересечь эти беспощадные земли.

Преодолев Персию, путешественник вошёл на территории, граничащие с Гималаями. Здесь он примкнул к тибетскому каравану, сопровождаемому монахами, которые направлялись в монастырь на склонах священных гор. Зима подкралась незаметно, укрывая тропы снегом и превращая дыхание в пар. Каждый шаг становился борьбой, но вид вершин, укрытых облаками, окрылял писателя. Перед ним раскинулся мир, где воздух тонок, а мысли – ясны.

Наконец, спустя долгие месяцы, он ступил на землю Тибета. Перед ним открылись загадочные и древние пейзажи, а сердце писателя дрогнуло в предвкушении. Где-то здесь, в тенях гор и храмов, должна существовать его духовная Мекка, его Шамбала. Несмотря на весь путь, который он прошёл, Ганс знал: настоящее испытание только начинается.

Путешественник шагал вперёд, вглядываясь в горизонт, скрытый в сером мареве. Его дорога наполнялась предчувствиями, и в ней, в одном из предгорий, ему неожиданно встретился попутчик – молодой человек по имени Арам. Внешне он производил впечатление философа, его речи изобиловали размышлениями о вечном, но за этой иллюзией скрывался другой человек. В глазах Арама, ярких и холодных, светилась ненасытная жажда. Он искал не истины, а мифические богатства, о которых ходили легенды. Шамбала для него являлась не местом просветления, а кладом несметных сокровищ, способных возвысить его имя и обрести власть.

Ночные разговоры попутчиков у костра переполняло напряжение. Лебединский делился своими убеждениями, утверждая, что ворота мудрости откроются только тем, чьи души свободны от жадности и эгоизма. Но Арам лишь усмехался:

– Может быть, истина и важна, но разве её можно отделить от золота, власти и силы? Любая цель – лишь ступенька к чему-то большему.

Слова Арама звучали как вызов. Ганс чувствовал, что между ними растёт невидимая пропасть, которая может сыграть роковую роль.

Паломничество продолжалось, и однажды на изломе суровых холмов попутчики увидели угрюмого одинокого человека. Себастьян держал посох, шагал уверенно вперёд, но в глазах читалась печаль. Он искал не богатства и не славы. Он нес в сердце надежду. Себастьян молчаливо присоединился к их группе, и только спустя несколько дней открылся Лебединскому. Его цель – эликсир, способный исцелить смертельно больную дочь, единственного дорогого ему человека.

– Каждый шаг к Шамбале – как молитва, – говорил он, его голос был хриплым, словно усталым от всех утрат. – Если это место действительно существует, я готов отдать всё, что имею, чтобы спасти Люцию.

Ночь в незнакомых краях всегда приносит необъяснимые страхи. Любой шорох навевает угрозу и подозрение. Стая каких-то птиц сидела на ветках ближайшего дерева, ожидая то ли угощения, то ли жертву. Костёр бросал неясные тени, которые плясали на лицах трёх странников. Лебединский сидел, задумчиво глядя на огонь, когда Арам, сломав молчание, усмехнулся и бросил, едва прикрыв издёвку:

– Странное у вас стремление, Лебединский. Искать иллюзорные истины, вместо того чтобы извлечь из Шамбалы то, что действительно имеет ценность.

Путешественник медленно перевёл взгляд на молодого философа-торговца, в его глазах блеснул ледяной огонёк.

– Истина и ценность для каждого различны, Арам. Ты хочешь золота, чтобы возвыситься, но неужели ты не понимаешь, что с ним тебя потопит жадность? Шамбала – не для тех, кто ищет лишь материальное.

Арам наклонился ближе, его тень заслонила огонь.

– Жадность? – сказал он с нажимом. – Да что ты можешь знать о ней? Может, твоя истина – это просто прикрытие для страха. Ты боишься взглянуть в глаза реальности, глупец. Все мы жаждем чего-то. Но не все можем признаться в этом.

Замолчи и не смей присваивать мне несуществующие грехи!!! – вспылил писатель.

Себастьян, сидевший неподалёку, медленно поднял руку, призывая к тишине.

– Хватит, – его голос звучал глухо, словно эхом пробиваясь через ветер. – Я не пришёл сюда, чтобы слушать ваши споры. Моя цель ясна – спасти дочь. А вы можете спорить до рассвета, но это не приблизит нас к Шамбале.

Арам усмехнулся, но его глаза сузились.

– Конечно, Себастьян. Ты скрываешься за своей благородной миссией. Но, может, и ты обманываешь себя? Ты хочешь чудес, чтобы обмануть природу. А природа не прощает тех, кто пытается её перехитрить.

– Достаточно, – резко сказал Ганс, его голос прозвучал громче, чем обычно. – Мы трое разные, у каждого из нас свой путь, но если мы не объединимся, Шамбала останется для нас недосягаемой.

Молчание повисло в воздухе, напряжение можно было почти осязать. Арам бросил последнюю язвительную реплику:

– Ну что ж, посмотрим, кто прав. Если Шамбала и вправду существует, то она рассудит нас всех.

Ганс почувствовал, как невидимая тяжесть поселилась между ними. Их слова, словно ножи, пробивали трещины в единстве группы. А где-то в далёкой темноте голос Аимуса прошептал в голове Лебединского:

– Осторожнее, мой друг. Тени их душ ещё сыграют свою роль. В любой системе важен и цемент, и кирпич.

Себастьян не вызывал у Лебединского сомнений, но всё же мысль о том, что у них троих разные цели, тревожила его.

Ночной лагерь случайных попутчиков часто наполнялся зловещими звуками степного шёпота. Казалось, этот ветер готов вести бесконечные разговоры с каждым из них, обнажая истинные желания. Шамбала манила каждого, кто готов был открыть священные врата, но её обетованные тайны могли стать не спасением, а испытанием, где отбор совершает сама судьба.

Высокие горы Тибета всё ближе поднимались над горизонтом, каждая вершина словно пронзала облака, открывая путникам дорогу в иной мир. Лебединский, Арам и Себастьян преодолевали всё новые трудности, пока тропа не вывела их к уединённой долине. Здесь находился Темпей – деревня мудрецов, скрытая от глаз мира, будто часть иных реалий.

Ганс еле волочил ноги, а Себастьян и вовсе тяжело дышал в разреженном воздухе и грузно опирался на посох.

Темпей завораживал своей тишиной. Простые дома, построенные из камня и глины, будто слившиеся с окружающими скалами. Улицы были почти безлюдны – лишь редкие фигуры монахов медленно двигались в предрассветной тишине. Лебединский ощущал, как каждая деталь здесь дышит тайной.

Их встретил сам Атис – главный мудрец деревни, чья необычная внешность моментально приковала внимание. Его кожа отливала белизной, как свет луны, а глаза, окрашенные в сиреневый оттенок, казались проникающими в самые потаённые помыслы души.

Атис был не просто человеком, а олицетворением неких древних знаний и мудрости.

– Добро пожаловать, путники, – произнёс он низким, спокойным голосом. – Темпей редко открывает свои двери. Но ваше путешествие привело вас сюда неслучайно.

Лебединский чувствовал, как от этих слов по его коже пробегает холод. Однако Арам, улыбнувшись с едва уловимой насмешкой, шепнул Себастьяну:

– Неужели этот «белоснежный старец» действительно знает что-то, кроме сказок?

Два монаха, сопровождавших их, были не менее примечательны. Одного звали Клым – его лицо, обожжённое временем, казалось суровым, а в глазах горела стальная решимость. Второй – воин по имени Циклар – выделялся своей выправкой и хладнокровием, которые не скрывали его готовности вступить в бой при малейшем вызове.

Спустя некоторое время, когда гостей усадили за скромный стол, где были только травяная вода и лепёшки, напряжение достигло пика. Арам, не выдержав их скудного угощения и суровой обстановки, язвительно обратился к монахам:

– Неужели ваша мудрость равна вашему столу? Бедность, пустота и травы? Где же ваша сила?

Атис поднял руку, успокаивая своих монахов, но слова Арама взволновали Циклара. В его глазах мгновенно вспыхнуло пламя, и он шагнул вперёд, бросая вызов молодому философу:

– Сила не в словах, чужеземец. Покажи, на что ты годен, если осмеливаешься посягать на нашу честь.

Не успели Лебединский и Себастьян вмешаться, как Арам, ухмыльнувшись, встал, приняв вызов. Их бой был яростным. Циклар двигался с невероятной лёгкостью, его удары были точными и молниеносными, но Арам, ведомый не столько умением, сколько гордостью, упорно сопротивлялся. Однако результат был неизбежен: Циклар с лёгкостью свалил его на землю, остановив удар в последний момент, словно доказывая своё превосходство.

– Твои намерения столь же слабые, как и твоя воля, – сказал муж Тибета, отступая. – Шамбала никогда не откроется перед тобой.

Лебединский снова оказался посредником, поднимая Арама с земли и успокаивая обстановку. Однако тени их различий становились всё глубже, усиливая напряжение в группе.

Ночь спустилась на Темпей, озаряя его редким светом звёзд

Несколько строений деревни, словно высеченные на границе реальности и искусства, поражали своей грандиозностью. Рука неизвестного мастера будто воплотила гармонию природы и человеческого замысла, создавая идеально вырубленные в скале линии и арки. Каждый элемент этих строений, от величественных колонн до искусно оформленных фасадов, говорил о мастерстве, граничащем с божеством.

Лебединский стоял, не в силах отвести взгляд от невероятных каменных чудес. Он чувствовал, как в груди разгоралось чувство восхищения и благоговейного ужаса. Не верилось, что человеческие руки могли создать нечто столь величественное и загадочное. Казалось, что сами скалы шептали о тайнах, уводя разум далеко за пределы земного понимания.

Лебединский, стоя на пороге своей кельи, вглядывался в горные пики, словно пытаясь найти ответы в их ледяной тишине. Вдалеке слышались молитвы монахов, напоминающие ему о том, что путь к Шамбале наполнится не только тяжестью пути, но и опасностями.

Глава7. Наследие

Андрею почти двадцать девять, а мне чуть за сорок. Разница во времени и возрасте, казалось бы, должна разделять, но вместо этого она связывает нас хитрым узлом неизбежности. Мы смотрим друг на друга, словно разгадка одной головоломки, и каждая новая параллель, которую мы находим, только усиливает это ощущение. Почему так? Кто может объяснить, что за тайный механизм движет нашими жизнями?

Никто не знает. Или знают, но молчат, усмехаясь. Думаю что у Бертинского бы на этот счёт нашлось своё мнение. В этом меня никто не переубедит.

А мы, оказывается, живём совсем неподалёку – всего несколько кварталов разделяют нас. Он в старинном еврейском доме, а я – на шумной магистрали, полной гомона, быстрой суеты и бензиновых испарений.

Как же мы похожи, несмотря на разницу в окружении. Невероятно милый уютный пентхаус достался ему в наследство от бабушки, а моя квартира – это подарок от незабвенной матушки, горячо любимой и, увы, уже покойной.

Он красив, элегантен, безупречен в своих манерах. В нём есть что-то неуловимо кинематографичное, как будто он сошёл с экрана одного из ваших любимых сериалов. Ещё до того, как вы успеете подумать о своём желании, он уже протягивает вам белые лилии – чистые, нежные, словно воплощение его мыслей о вас.

А я уже давно не та нежная и трепетная Кэтрин, которая, словно героиня старинного романа, расчёсывала чудесные волосы перед загадочным зеркалом. Она любила его до безумия, потому что оно отражало не только трепетную неземную красоту, но и ту юность, которая всегда кажется бесконечной. Её волосы струились словно бурная река в свете игривого солнца, а мои туго заплетены в косы в потоках безумной занятости и суеты.

Сколько пережито событий, сколько грусти, печали, сколько радости.

Я прожила без него целую жизнь, и он ничего не знает про меня.

Но ставит, словно только что сорванный букет маргариток, в вазу и вдыхает аромат, наслаждаясь им – свежим, неповторимым. Сколько в его молодости зрелости, сколько в этом задоре мудрости,

сколько в его любви – бесконечности.

Он, войдя в мою жизнь, занял почти всё пространство. Разве так бывает?

Наверное, это как взрыв сверхновой – чудо рождения или чудо пустоты. Ребёнок, никогда не чувствующий тепло матери, вдруг обретает его вот так неожиданно во время проливного дождя.

Мне немного страшно. Но, наверное, это странно для моего возраста.

Я забыла, как это – кататься на качелях, а он напомнил.

Я никогда не пробовала мёрзнуть на лыжных прогулках, а он показал мне, как ставить палки и делать шаг лёгким и быстрым.

Я не умела варить борщ, а теперь готовлю его лучше всех на свете, потому что его будет есть самый лучший на этом свете.

Я не умела водить машину и даже не собиралась её покупать, а теперь во дворе моего дома стоит маленькая Peugeot, поблёскивающая на солнце голубым перламутром.

Я не могу не уметь водить, ведь он умеет.

Я открыла калитку – она скрипнула.

А старый забор, давно покосившийся, ласково улыбался и смотрел на твёрдую руку нового хозяина.

Мы впервые на моей даче.

Мои родители умерли. Я как будто одна в этом мире… хотя нет, они всегда рядом со мной, всегда в моём воображении. Вот папа сидит за старым дубовым столом, дописывает диссертацию. Он ушёл так рано, неожиданно, и мы с мамой осиротели.

А вот мама, такая не молодая, ей почти 80. Она улыбается и всё так же любит меня – безумно и преданно.

– Андрей, не стесняйся и не сутуль плечи. Теперь ты – новый отец этого создания, такого нежного и одновременно грустного.

Я всегда представляла свою дачу живым организмом. Вернее, это папина дача. Иногда мне кажется, что здесь осталось его сердце, как будто каждое растение, каждый куст сохранил в себе воспоминания его заботливых рук.

Теперь это всё твоё.

«Сколько же книг на этих полках… Ой-ой-ой! Надо что-то с этим делать, – сказал Андрей, внимательно осматривая книжные ряды. – Пожалуй, если ты мне позволишь, в одной из комнат сделаем библиотеку».

Впопыхах совершенно забыла рассказать о себе. Книги – самое моё. Да, я – хранительница знаний, библиотекарша. Охраняю время, старые книги, которые практически никто не читает. Но если уже быть совершенно откровенной, то читают, но правда очень мало…

И тут почему-то на меня нахлынули воспоминания из детства.

– Мама, мама, посмотри, сколько я написала! Пожалуйста, проверь ошибки, а то завтра Антонина Степановна снова огорчится из-за того, что у меня не было запятой. Я написала сочинение, и мне так хочется, чтобы оно казалось всем идеальным.