Легенда 1613

– Евангелина Федоровна, а может вы нас отведете в какое-нибудь самое навочье место? – поинтересовался Артем.

– Да куда ж тебя вести, коли ты вон от тумана прячешься к стене. А коли ты в нем внутри окажешься, так что ж я, тебя по всему полю искать буду? Ты со страху мало ли что выкинешь?

Саня захохотал, обернулся к окну, но в тумане ему словно чья-то костлявая рука померещилась и он замолк. Евангелина покачала головой, взялась за створки, словно цыкнула на кого-то за окном и захлопнула створки.

Артем негодующе посмотрел на Саню.

– Хорошо, сведите хотя бы на Сусанинские болота. Там может можно останки поляков найти – какое-нибудь вооружение, еще какие артефакты интересные? Мы можем металлоискатель захватить.

– То не Сусанинские болота, а чистые болота. И поляков там не было, ну то есть, может те, кто там был, поляками тоже были, но это вообще не та история, которую вы в школе учите, – ответила Евангелина. – Но раз так любопытствуете, сходим, конечно, отчего же не сходить? Вы же легенды собрались разрушать, так может и стоит с главной начать.

– Куда ты завел нас, Сусанин-герой? – пропел Артем

– Именно, – кивнула Евангелина

– А навки голые людям являлись? – поинтересовался Саня.

– Ну а как же, голые, красивые, знаешь как влекли мужиков-то? Не удержишься!

***

Голос Богдана, который рассказывал Егору про навок, звучал напевно и ровно и словно убаюкивал. Егор представил себе белоснежных голых женщин, выходящих на него из тумана. Все они почему-то виделись ему с лицом Марии, его мачехи. Они тянули к нему свои красивые руки, обнимали его, он не мог шелохнуться, но как же это было приятно. И вдруг одна глянула ему в глаза, и она была с лицом его сводной младшей сестры Ксении. Она захохотала.

Егор проснулся, открыл глаза. Тумана не было. Был рассвет, костер тлел, Богдан с Иваном спали в обнимку возле пепелища.

Егор тихонько свистнул, Ловко тут же оказался рядом. Боярские кони тотчас собрались за ними и размеренно отправились домой.

Егор ехал и думал. Про навок, про глаза этого Ивана, про то, что в деревне больше вольница, чем ему на конюшне, про Марию. Мысли толкались у него в голове, смешиваясь и растворяясь друг в друге.

На двор он въехал уже полный решимости. Соскочил с Ловко и велел коням отправляться на место. Кони его слушались и любили, в отличие от людей. Потому он даже не волновался, что что-то пойдет не так.

Егор влетел в палаты мимо дремлющих на входе Мирона и Захара, призванных охранять боярыню. Те вроде попытались что-то ему сказать, но он слишком резво промелькнул мимо них и они махнули на него рукой.

Большая Мариина опочивальня была залита солнечным светом. Он лился из окон, проходил сквозь разноцветные витражи и окрашивал воздух перед боярским ложем разноцветными красками. Витражи Иван Шестов углядел в ливонских церквах и привез один жене в подарок.

Мария стояла в разноцветном ливне солнечных лучей и переливалась разными цветами. Поскольку она только встала с кровати, ее волосы были неприбранны, струились по плечам золотистым густым мерцающим дождём, а тельная рубаха из тонкого льна словно растворялась в солнце. Сквозь нее явно проступала девичья, ладная крепкая фигура. Словно не добрела она двумя дочерьми. Все изгибы и линии читались так, словно она была голой.

Егор замер на пороге. Мария, увидев его, тоже замерла, а затем стала строгой.

– Поди прочь! Отчего ты без стука врываешься? Ты же не младенец! Отец бы тебе знаешь, как выдал за такое!

И она сердито махнула изящной ручкой в его сторону.

В голове у Егора помутилось, он выскочил за дверь, не рассчитал сил и дверь громко, на весь дом хлопнула, отдаваясь набатным колоколом у него в голове. Он забыл, зачем мчался к Марии, перед глазами его стояла ее фигура в цветных лучах, а в сознании металось одно слово «навка».

Егор чуть сознания не лишился. Голова шла кругом, он прислонился к дубовой двери и пытался прийти в себя, когда Мария приоткрыла дверь и рукой затянула его к себе.

Она была уже одета, платок наброшен на волосы.

– Что несешься, как разбойник? Что с тобой, малыш? – она погладила его рукой по лицу. И лицо словно обожгло.

– Я взрослый мужчина, не называй меня так!

Мария засмеялась.

– Отец обидел? Он всех обижает, но не хотя, слишком в нем много жизненных сил, за то царь Иван его и привечает. Любит он тебя, боится, что сгинешь на войне, хочет возле себя придержать. Наказал вот мне, уезжая, забрать тебя с конюшни и велеть за ключниками следить и за домом. Видит в тебе мужчину, видишь? На тебя дом оставляет. Так что не злись на него.

И она снова погладила его по лицу и заглянула в глаза. И снова сквозь Егора прошла молния, разрывая изнутри его сердце и спускаясь вниз живота. Повинуясь разряду, он протянул руку и провел пальцем по губам Марии. Она смотрела на него изумленно. Он вдруг испугавшись сам себя, отскочил и выбежал прочь из покоев.

Ревизия ключников далась Егору легче легкого. Считал он быстро, Мария в детстве обучила, память у него была хорошая. Сразу видел нехватку и интуитивно считывал хитрость или умысел. Его и раньше не любили в именье, а сейчас еще стали бояться. Чуть что, он шел к Марии и докладывал ей все, как есть. Мария была мягкой, всем прощала, но Егор самовольничал и не спускал никому.

Однажды недосчитался в закромах банки с малиной, провел расследование, все указывало на его младшую сводную сестру, Ксению. И как ни пытались няньки выгородить ее, Егор нашел красные пятна на ее исподней рубахе, когда ту отправляли в стиральню.

Явился грозным, без предупреждения, на женскую половину. Там заметались, хотели развизжаться, но Ксения сидела, как истукан, даже головы к нему не повернула. Ей расчесывали волосы. И они смотрелись огромным нимбом вокруг ее головы в солнечных лучах, заполнявших светлицу.

Ее младшая сестра, Софья, была не так царственна и спокойна, как Ксения. Она, завизжав, вырвалась из рук няньки-чесальщицы и спряталась в углу, возле кованного сундука.

Егор бросил в ноги Ксении исподнюю рубашку с красными пятнами.

– Уворована из запасов зимних банка с малиной.

Ксения продолжала сидеть без движения.

– Красные следы указывают на тебя!

Ксения расхохоталась. Поддела рубаху с пятнами ногой.

– Вот смешной! Вроде взрослый, уж и жениться пора, а пятна красные на девичей рубахе за малину принимаешь!

Тут и все няньки да девки прыснули. Даже Софья из угла хихикнула. Егор как ужаленный, развернулся, чтобы выйти с гордой ровной спиной.

– Эй ты, – медленно, нараспев, проворковала Ксения, – запомни, это дом моего батюшки, я старшая у него, я любимица. И пока меня замуж не отдали, я здесь хозяйка и вся малина моя, и брусника, и все, что в доме и на дворе и вокруг все мое. И захочу – возьму все, что желаю. А ты иди за ключниками следить, найденыш безродный. Боярская дочь тебе неподотчетна!

Глаза Егора налились кровью. В голове своей он бросился на нахальную девицу и задушил ее прямо на глазах у нянек и девок, но он стерпел.

Оставил покои боярышни, громко хлопнув дверью и зарекся к ней заходить.

Он вообще старался поменьше с ней встречаться, а если видел издали, сразу менял траекторию движения и шел в другую сторону.

Его нынешние обязанности редко давали ему зайти на конюшню. Но лошадей он любил и все равно между делами, слежками и подсчетами умудрялся забегать к Ловко, чтобы потрепать его по гриве. Ловко тоже тосковал, Егор это чувствовал.

Однажды, когда ругань с дворовыми из-за использования боярского старого исподнего припекла Егора до невозможности, он бросился прочь на конюшню, отворил стойло, прыгнул Ловко на спину без седла и поскакал в закат.

Ловко радовался свободе и седоку, но нес его бережно. Летний закат был тих и ярок. Егору было все равно, куда ехать.

Сам того не заметив, Егор въехал в лес. Он знал, что чуть поодаль начнутся болота и знал, как они опасны, могут утащить всадника вместе с конем, да так быстро, что даже свистнуть не успеешь. Уж не говоря про русалок, всяких лесных нечистей и самого Хозяина Болот. Час был сумеречный, подходящий. Когда вечерняя уже закончилась и Божьи праведники, приняв людские молитвы, разворачиваются спиной к людям.

Егор перекрестился, остановил Ловко и хотел уж было его развернуть, как вдруг увидел, что кто-то мелькнул впереди за кустами.

Любопытство было сильнее страха, потому он спешился и рванул за мелькнувшим силуэтом.

С более близкого расстояния он увидел, что силуэт – это их местный монах Лука. Лука тоже следил за кем-то. Егору стало весело. Монах крался, как и Егор, только все время крестился.

Лука спрятался за кустом и смотрел вперед. Егор спрятался за деревом и смотрел за Лукой. В лесу уже почти совсем стемнело. Но оба, и Егор, и Лука, ясно видели перед собой человека в холщевой рубашке, распластавшегося на земле. Он копошился и ползал на животе.

Наконец Лука не выдержал и крикнул из-за куста:

– А ну давай домой! Тебе что тут приспичило в такую пору?

Человек вздрогнул от голоса, вскочил на ноги, огляделся. Это был деревенский безотцовый Иван. В руках он держал пучок каких-то трав.

Лука вышел из своего укрытия.

– Хотел найти корешок папоротника красного болотного, говорят, он любовь приносит и от кашля спасает, – растерянно оправдываясь промямлил Иван.

– Любовь Богородица и Господь тебе с рождением приносят и в сердце твое глупое селят, а те, кто того не знает, вечно папоротники, да корешки по болотам ищут. На вечерне не был, а за папоротником побежал, ишь, глупая твоя голова!

Иван послушно потупился. Лука подумал, что перегнул палку и что Иван еще мал, как телок тянется к нежности.

– Ну будет тебе, не печалься, будет тебе много любви, такого как не полюбить, гляди, глаза-то у тебя бездонные, как два озера, там поди столько любви в тебе разлито, что нужно ее делить с кем-то, чтобы не захлебнуться.

***

Мать Ивана не любила. Само его появление на свет завершило ее надежды на благопристойную жизнь.

Замуж ее выдали рано. В семье мужа работы было непочатый край. Она с утра до вечера надрывалась сначала в поле, затем дома. Одна радость у нее была – ласка мужа. Но достаточно быстро его забрили в стрельцы, где он и сгинул. Детей к них с мужем не было. Потому, когда муж ушел, она насовсем осталась служанкой у свекра со свекровью. Пока была молодой, свекр спал с ней регулярно. Так было принято, что тут попишешь? Чтобы не гуляла, и чтобы все в семью.

Как-то она отправилась на праздник Ивана Купала. Народ любил этот праздник, он был летний, ночной, таинственный и дарил много надежд и красоты. По традиции она выпила самогонки и сразу как-то захмелела, и ее унесло в облака. И как во сне с нею произошло нечто совсем непохожее на ее жизнь – внезапный ночной роман с красивым незнакомым парнем. Она затем много раз вспоминала каждую минуту, собирала по клочкам моменты и думала, откуда и как с нею такое могло произойти.

Парень, по утру оказалось, пришел сватать кого-то из их деревни. А затем после свадьбы нарушил традиции и пришел жить в дом жены. Ну не совсем, конечно, в дом жены. В деревню. Рядом построился. Был парень с золотыми руками. Сразу стал первым на деревне.

Понесла она тайно, заметила это поздно, уже и деться было некуда, потому таясь рожала с повитухой в другой деревне. Хотела было младенца утопить, да свекр пришел за ней и просил не губить невинную душу. Младенца забрал у нее из рук и пообещал выдать за своего. И с той поры стала мать Ивана двойной должницей свекру. Проклинала и младенца, и жизнь свою.

Потому ни нежности никогда к Ивану не знала, ни жалости.

Пока дед с бабкой живы были, они хоть как-то Ивана привечали, жалели, хотя знали, что не свой. А затем вся семья, кроме матери сгинула, да померла. В деревне наушничали, что потравила всех злая сноха, чтобы с выблядком жить вдвоем, совести не ведая. Но все это были только пересуды, так как мать Ивана ставила настойки на травах. И получались они, кстати, довольно ядреные и вкусные. Пол деревни к ней захаживало узнать рецепт, но она скрывала. Стала их продавать, чтобы хоть как-то хозяйство выправить.

Однажды кузнец Спиридон с этой самой настойки так нажрался, что упал на дороге, да там и помер. Тогда и пошло, сказали отравился.

Вообще разве в тяжелой ежедневной рутине какая может быть любовь? Любовь – только в песнях и в сказках. А на деле нет ее, любви этой.

Иван любовь ощущал только на заутрене в храме, когда приходил к ним в деревню монах Лука и во время отченаша клал Ивану руку на голову и легонько гладил. И Ивану казалось, это не Лука, а сам Господь его гладит. И от этого становилось ему легко и приятно. И еще возникало какое-то томительное ожидание чего-то, и хотелось всех людей в храме обнять, расцеловать и плакать радостными слезами.

Когда Иван чуть подрос, у него появился друг – соседский парень Богдан. И тут Иван узнал про настоящую любовь все и сразу. Богдан очень интересовался девками и сидеть на месте не умел, все ему нужно было куда-то влезть. И Ивана с собой всегда подбивал.

У Богдана была большая семья и его достаточно долго бабы брали с собой в баню, пока не заметили, что он уже взрослый.

Богдан много и с удовольствием описывал Ивану своих сестер, бабку, жен братьев и даже мать. Бегали они с Иваном за девичьим купаньем на реке подглядывать, часто бывали отловлены и биты. Девки в своем негодовании были куда проворней их.

Затем Богдан рассказывал о своих тайных отношениях с какой-то красавицей на болотах. Тоже смакуя подробности. Иван знал, что Богдан врет, но слушал, не перебивая. Потому, что ему тоже хотелось чего-то такого мечтательно-приятного, определения которому он найти не мог.

***

Егор пересчитывал в хранилище банки с брагой. Делал он это быстро, как всегда, одними глазами. Старый ключник с трясущейся головой вечно упрекал его за то, что Егор в книге домовой не отмечает приход-расход. Но Егор ничего ему не отвечал, а только пристально смотрел в пол.

Он не был обучен грамоте и письму, но скрывал это. Зато его зрительная память великолепно замещала отсутствие навыков образованного человека. Он мог, бросив взгляд на любое знакомое пространство, отвернуться спиной и описать, что в нем поменялось с последнего раза. Потому сразу видел, где чего не доставало, где что и на сколько уменьшилось, а где прибыло. Такое, правда, бывало редко. Жили запасами. Единожды запасшись во время урожая и сезона заготовок всякой снедью, потом весь год расходовали.

Егор знал расход в день на глаз. Это касалось всего – и съестных припасов, и питьевых, и дров и даже сена на сеновале.

Все дворовые знали, что, если Егор обнаружит больший расход, чем положено, сразу проведет дознание. Главное, знает, сучонок, у кого и что выспрашивать, безошибочно знает! Выведет супостата на чистую воду, а там и накажет по-боярски. Без жалости.

Однажды Егор обнаружил пропажу половины бутылки чистейшей браги,

сопоставил тот факт, что Антипа день отсутствовал, сказавшись больным, медленно через день пришел в конюшню и похлопал своего воспитателя по плечу. Тот как раз намывал любимого коня боярской дочки Ксении.

– Разве боярин обижал тебя когда? Разве ты знал в чем нужду? – тихо, почти шепотом, спросил Егор.

– Пойди прочь, найденыш, и без тебя голова как свинцовая, – Антипа сосредоточено продолжил тереть шея коня.

– Я-то пойду, но ты заплатишь за свое неуважение, – мягко ответил Егор.

Антипа с кривился в усмешке и глянул на него. Егор развернулся, отступил пару шагов в направлении выхода, затем внезапно выхватил из-за пояса кнут и словно вспышкой, щелканул Антипу.

Антипа вскрикнул и схватился за рассеченное лицо. Кровь каплями показалась у него на руках. Он хотел броситься на Егора, но тот стоял перед ним на таком отдалении, что прыжка достать его не хватило бы. Да и кнут, хоть был опущен, но убран за пояс не был.

– Креста на тебе нет, выродок! Вот я боярину скажу, какую змею он пригрел на груди!

– Скажешь, коли говорить сможешь, – хлыст щелкнул еще раз и Антипа упал.

Егор развернулся и медленно вышел.

Другой раз из угловой бутыли пропало совсем немного. Явных следов не было, это мог быть кто угодно.

Вечером, как обычно, придя с отчетом к боярыне, Егор посетовал, что обнаружил воровство, но пока на след вора не напал. Мария в тот день принимала его отчет одна, был воскресный день и девки испросились на вечерние гуляния в деревню.

Он стоял посередине горницы, широко расставив ноги, уверенно, но руки безвольно болтались вдоль тела. Мария ходила вокруг него. В ее мыслях была тревога и беспокойство. Поговаривали всякое плохое про ливонцев, от мужа давно не было вестей, а дочерей словно подменили. Стали они вздорны и непослушны.

Егор не шевелился и за ее кружением не следил, но оно его раздражало. Мария осмотрела Егора сзади, подумала, что он стал настоящим мужчиной, изумилась тому, куда делся тот, сначала маленький ласковый мальчик, затем изящный подросток. Где он спрятался в этом мужике?

Она подошла к нему ближе и коснулась плеча, чтобы убедиться, что он настоящий. Егор вздрогнул, резко развернулся, наступил ей на подол, она сделала шаг назад и запнувшись начала падать. Егор моментально подхватил ее. И сразу почувствовал ее живое тело своим. Ее лицо оказалось слишком близко к нему. Она не отстранилась. Остальное произошло, как в тумане. Егор даже не успел ни рассмотреть, ни запомнить, какова она была, ни испугаться. Только и остался в памяти какой-то нереально сладкий взрыв во всем теле. Испугался он позже, когда она выскочила, не глядя на него, из горницы. Он тоже выскочил следом и врезался в Ксению, чуть не сбив ее с ног. Сбить с ног двух боярышень за день было уж слишком, мелькнула мысль в голове Егора, и он ей рассмеялся.

– Ничего смешного, – сердито сказала Ксения, оттолкнула его и пошла прочь по коридору. Егор замер.

***

– Не веришь мне? А хочешь, я опишу тебе ее до мельчайших подробностей? – раскрасневшись, вскрикнул Богдан. Он вскочил, замельтешил вокруг костра, размахивал руками, как бы обрисовывая в воздухе женскую фигуру.

– Она… она такая белая, что даже в сумерках глаза слепнут! А глаза у нее черные, как ночь.

Иван сидел на земле, обхватив колени, не шелохнувшись. Он смотрел на языки пламени, и они плясали у него в глазах. Из них то и дело образовывалась горячая огненная танцовщица и делала ему приглашающие знаки руками.

– Что она на болотах в сумерках-то делала?

– А мне почем знать? Я ж не жениться на ней ходил, я не спрашивал. – Богдан встал чуть поодаль от костра и обижено скрестив руки на груди отвернулся, глядя в ночь. На горизонте светлело. На секунду Богдан потерял ориентацию и заблудился – на светлой стороне рассвет или это еще прошедший день не ушел.

Когда Егор подсел к костру, Иван и Богдан вздрогнули. Каждый был погружен в свои мысли и мечтания и ни один не слышал появления Егора.

– А что, можно у вас в деревне где-то с неделю пересидеть? – спросил Егор.

Он не понимал, что ему теперь делать, есть ли свидетели, видела ли или заподозрила что Ксения. Лучшим сейчас ему показалось скрыться с глаз долой, авось все само собой как-то разрешится, сотрется, забудется, а может это и вовсе сон был.

– Ко мне некуда, – протянул Богдан, – вон, к Ивану ступай, на сеновал, их с матерью двое всего, мать чай и не заметит тебя.

Иван хотел было протестовать, Егор ему не нравился, да и непонятно было, что это за история, когда человек бежит с боярского двора. Может украл что, может убил кого. И как бы самому не попасть в переплет с сокрытием лихого человека.

Егор взглянул на Ивана исподлобья. Иван что ему ответить не нашелся, промолчал.

Наутро Егор вместе с ними погнал коней в деревню. Спросил у Богдана, где Иванов дом. Богдан засмеялся и сказал:

– Ну вот самую ветхую домушку углядишь – туда и иди. То Иванова будет вотчина.

Иван сердито зыркнул на Богдана, но снова ничего не произнес.

Егор дождался, пока Иван с Богданом вперед проскачут, а сам резко нырнул на неопрятный двор. Всюду во дворе что-то валялось, скотник стоял покосившись, порядка не было. Егор брезгливо поморщился. Поправил рукой изгородь, да вбил несущий кол, чтобы выровнять линию, ногами поспинывал с дорожки дровяные щепы, дверь скотника приподнял плечом, тоже выровнял.

Прошел дальше, увидел хлипкую лестницу, ведущую на крышу скотника. Там и был сеновал. Взлетел, словно птица, рухнул в ароматное сено, зарылся в него и заснул.

Иван Шестов воротился из похода с дорогими подарками для своих домашних. Жене и дочерям привез много украшений драгоценных и заморских нарядов. Всей дворне тоже гостинцев привез – был он человеком щедрым. Выгружали мужики из повозок много скарба иноземного. А любимчику своему, Егору Найденышу привез красные сафьяновые сапоги и серебряный чеканный кинжал на пояс.

Но Егора дома не застал, хотя вернулся под утро и велел всем выйти его встречать. Отсутствие Егора вызвало в нем нешуточное раздражение.

– Где этот щенок неблагодарный? – спросил Шестов у заспанной жены

Жена потупилась, не знала, где он. Три дня как не было его во дворе. Ей, конечно, от этого только легче было, но сердце саднило и тянуло от тоски.

– Он весь дом на себе тащит, – сказала. – Пока ты в походе, он за главного тут, никому спуску не дает, все хозяйство по струне, вона сам пойди глянь. А ты его на конюшню отправляешь.

Шестов помрачнел. Шелковую небесно-голубую шаль с мудреной вышивкой, которую достал из сундука, чтобы накинуть жене не плечи, в сердцах швырнул обратно в сундук, принесенный мужиками в горницу. Он мнил свое возвращение эдаким подарочным действом, где все его подопечные вкруг соберутся, будут восхищаться и удивляться и подаркам, и его щедрости. Специально самый большой сундук велел посередине поставить, чтобы всем видно, а тут вместо благодарности при встрече он получал какие-то непонятные упреки. От жены, которая убояться его должна! И по поводу кого? По поводу выблядка, который ей глаза мозолит и плохое напоминает. И которого он облагодетельствовал с головы до ног. Мог бы там, в языческой деревне его оставить, но спас невинную душу, а теперь за свои же пряники сам же и дурак.

– Дура ты подколодная, – Шестов схватил жену под локоток и отшвырнул от себя в угол горницы. Плюнул, развернулся на каблуках и вышел прочь.

Было лето и в боярских покоях висела смрадная духота. Сквозь маленькие окна свежий воздух пробирался еле-еле и не мог справиться со скопищем застарелого, заскорузлого, тяжелого смрада, исходящего от жильцов и их пожитков.

Шестов велел сделать себе баню, а затем расставить шатер на лугу возле реки, где надобно было накрыть стол с едой и напитками, а также заслать кровать.

– Не могу сразу резко от похода отойти, – резюмировал, – буду плавно в мирную жизнь вливаться.

Мария всплакнула такой встрече с мужем, да и пошла восвояси, дворовые разошлись по своим делам, только Ксения, шустрой белкой метнулась за отцом. Нагнала его во дворе, бросилась ему на спину. Он с удивлением развернулся, увидев ее, счастливо засмеялся, потрепал по голове, затем осмотрел с головы до ног и стал серьезен. Взял за руку и пошел в сторону навеса, сооружаемого ему возле реки.

– Ты уже девица, не по чину тебе бегать, сверкая пятками. Замуж пора собираться.

Ксения словно не слышала его. Она вприпрыжку скакала вокруг него, рукой цепляясь за его плечи, чтобы не упасть от головокружения.

Шестов разулыбался, хотя еще секунду назад был суров, словно на службе.

– Ах ты, радость моя, мой ты наследыш, жаль, что не пацан! Ну будет, будет.

– Замуж не пойду, – ворковала Ксения, не останавливаясь.

Наконец от ее беготни закружилась голова у Ивана. Он резко остановил ее, а чтобы нивелировать грубость своего действия, подхватил на руки и сам пару раз с ней крутанулся.

– Я и есть твой наследыш, а не этот найденыш. Я буду управлять вотчиной, я сделаю нас богатыми.

– А разве сейчас у тебя в чем нужда?

– Нет, но я хочу еще. Я сама могу управлять всем!

Шестов опустил ее на землю. Они вместе двинулись в сторону навеса.

– Ай, девка, огонь, жаль ты не красавица, не в мать. Управлять она будет! Да девке с собой-то не управиться, а как за мужем будешь, так и будешь управлять няньками да детьми. Не знаю, правда, кто на тебя польстится, больно ты жилистая, да вертлявая.

Ксения поджала губы.

– Значит Найденышу все оставишь?

Шестов снова помрачнел. Сегодня этот Найденыш второй раз уже портил ему настроение. Надо было это прекращать.

– Чем он помешал тебе?

– Чем? – Ксения раздвигала рукой высокую некошеную траву, словно рубила серпом, – Ведет себя, как хозяин, а разве он хозяин?

– Он от меня поручение имеет быть вам отцом, когда я в походе. Мужик, он всегда и с дворней управится, и дом от разора убережет и уважение челяди сохранит. Все ж для вас.