Мандрапапупа, или Тропами падших комет. Криптоапокриф северо-украинской традиции Непонятного

Он поднял руку вверх и достал из клубившегося под потолком дыма зажигалку.

– Их мерзкий социальный мир – его ещё называют цивилизацией, – сказал долговязый, садясь, – нивелировал в людях тончайшие внутренние структуры, ответственные за восприятие божественного. Утрачено то, что было в порядке вещей, например, для обитателей древней Эллады. Нынешний демос можно уподобить бесформенным пьяным амёбам, лениво блуждающим в пределах ареала, очерченного для них рукой мудрого исследователя. Как бы там ни было, а того, кто заявляет, что адресует своё творчество обществу, постигнет неминуемое разочарование, ибо общество – это всего лишь пустопорожний звук, используемый манипуляторами. Вы ведь, надеюсь, не для пустоты работаете, а для вечности?

Он глубоко затянулся и выдохнул одно за другим несколько облачков, которые медленно поднялись вверх и растворились в волнах дымного ковра, скрывавшего потолок.

– Ну, пока что я делаю картины для выставки, – неуверенно ответил я.

– Очевидно вам не лень тратить драгоценное время на такую безделицу? – поинтересовался мой собеседник и продолжил назидательным тоном. – Запомните: выставляться – недостойно, молодой человек. Достойный должен работать. А выставка – это проявление слабости…

– Кофейников, что вы, ей-богу, напали на парня? – вступился за меня рыжеволосый альбинос, сидевший на диване и говоривший с сильным прибалтийским акцентом. – Человек у нас впервые, будьте к нему снисходительны и по-христиански добродетельны.

Костлявый сделал в сторону говорившего небрежное движение своей длинной паучьей кистью, будто хотел стряхнуть с неё паутину.

– Рекомендую: наш добродетельный отщепенец…

– Я вам вынужден снова повторять, что моя фамилия произносится не так, она Отче́пенис, ударение на втором слоге, – прошипел гость, становясь красен, аки долг платежом.

Костлявый пропустил эту фразу мимо ушей и продолжал:

– Если бы наш Отщепе́нис во время обучения на своём теологическом факультете не поленился ознакомиться с трудами блаженного мученика Ругопса, то ему бы и в голову не пришло упоминать здесь о добродетели.

– Ознакомлен не хуже вашего! – запальчиво воскликнул Отчепенис.

– Весьма похвально, отче Пенис, – с подлой улыбочкой произнёс костлявый. – Ругопс в переводе с латыни – «морщинистая морда». Это название динозавра, останки которого были откопаны в нигерийских песках. Не быть вам капелланом даже в Нигерии.

Прибалтийский альбинос сжал кулаки и побагровел, как хамелеон – под цвет ковра. Салтыков усмехнулся и щёлкнул зажигалкой. Стожар достал из-под стола новую бутылку. На этот раз «Экстру».

– Кстати, можешь курить, – сказал он мне.

– Я не курю.

– Комната тебя приняла.

Не зная, как истолковать его последние слова, я потянулся за лежавшей на столе пачкой «Мarlboro». Если уж начинать плохое, то хорошо бы с чего-то получше.

– Можно вашего огоньку? – спросил я Салтыкова.

– Светоч? – удивлённо сказал генерал, поглядев на присутствующих. Но те ничего не ответили, продолжая наблюдать за происходящим.

– Знаете, что общего между Икаром и Прометеем, хотя первый был сыном рабыни, а второй титаном? – спросил генерал, протягивая мне горящую зажигалку.

В распахнутое окно влетел пылающий мотылёк и, моментально обратившись в пепел, осыпался на стол, за которым сидел Стожар.

– Огненное посвящение… – озадаченно промолвил Салтыков, не дав прикурить. Он тут же погасил свою элегантную янтарную зажигалку и спрятал её в боковой карман прожжённого пиджака.

Присутствующие допили «Экстру» в полном молчании, теперь уже ничего не выплёскивая на ковёр, и быстро разошлись, не прощаясь, не глядя друг другу в глаза.

– Что это было? – спросил я Стожара, когда мы покинули салтыковский дом и шли вдоль тюремной стены.

– Видишь ли, Лев… О, Кочерга вернулся! Пойдём поздороваемся.

И действительно, из распахнутой двери трансформаторной будки, в которой обитал Кочерга, доносился громкий голос хозяина, чьи-то голоса поглуше и звяканье посуды. Очевидно, начинался очередной «симпозиум».

Время от времени Володя устраивал в своей обители нечто вроде философского салона. Выглядело это так: в перерывах между возлияниями и обсуждением местных сплетен, приглашённые разражались речами разной степени дикости. Те же, кому сказать было нечего, с серьёзным видом кивали выступавшим – дескать, одобряем ход вашей мысли.

Когда мы подошли ближе, стало ясно, что этим вечером обитатель трансформаторной будки явно в ударе.

– Я тут на днях допытывался у вашего Краеведа, а он озадаченно морщил лоб и пожимал плечами, – пыхая «Беломором» повествовал улыбающийся Кочерга, – будучи не в состоянии дать квалифицированный ответ о скопище тайн и загадок, каковым является чёртово колесо, вращающееся в так называемом Горсаду нашего славного Чернигова. А может следовало поставить вопрос шире: в чём заключается главная тайна всех чёртовых колёс? Согласны?

Гости дружно закивали.

– Вы ведь, надеюсь, в курсе, – вёл он дальше, – что эпоха Великой Магии началась в 1892-м году, когда Сэмюэль Мазерс объявил, что связь с «Тайными владыками» установлена, и создал орден «Золотая Заря», который впоследствии стал источником представлений о магии, ритуалах, алхимии, Таро и многом другом для таких направлений, как Нью Эйдж, Викка и Телема, идеи которых существенно повлияли на положение, в котором находится современный мир. Но вы, конечно, можете спросить: причём же здесь чёртовы колёса из наших, с детства любимых, парков развлечений?

Гости вновь принялись кивать, мол, да-да, ещё как можем.

– Всё началось с того, что в 1893-м году инженер Джордж Феррис, один из участников питтсбургского отделения «Золотой Зари», построил для Всемирной выставки в Чикаго первое в мире колесо обозрения. Затем «колёса Ферриса» (так их до сих пор называют в западной индустрии аттракционов) вдруг начинают сотнями возникать по всему миру в качестве главной достопримечательности увеселительных парков. Интересная деталь: если раньше развлекательные аттракционы были частью бродячих цирков, то теперь для них создают стационарные парки, где бы вы думали? На месте старых кладбищ!

Поинтересуйтесь на досуге у местных старожилов: что раньше было там, где в советское время возводили качели-карусели, так называемые «комнаты смеха» и прочие источники странного веселья. В подавляющем большинстве случаев под аттракционами либо древние погребения, либо захоронения периода Второй мировой, либо чумные ямы, либо рвы, в которых сжигали больной скот. Реже – языческие капища или рощи, считавшиеся у наших предков священными.

Чем обусловлен столь необычный выбор мест? Ответ начну издалека.

В средние века пристанищами потусторонних сил и точками, в которых перекрещивались пути путешествующих по мирам и измерениям, служили мельницы. Для успешного выполнения таким объектом его мистических функций, при начале строительства под фундамент могли зарыть живого черного петуха. Бывало, брали корову или свинью, на которых налагали словесное клеймо – «зарок». Число жертв сообразовывалось с размерами мельницы. Поэтому иногда приходилось класть «зарок» сразу на нескольких животных. Ходили слухи, что мельники, желая задобрить духов, зарекали неугодных им людей. В особых случаях вместо живого существа использовали лошадиный череп, что позднее нашло отражение в жутковатой народной сказке про кобылью голову, исполняющую желания. Части мельниц (колёса, жернова, коньки, камни и прочее) в силу их загадочной теургичности использовались в магических ритуалах и обрядах.

С наступлением эпохи технического прогресса и появлением мощных паровых двигателей процесс помола муки вышел на более высокий технологический уровень, что сначала привело к упразднению мельничного производства в его прежнем виде и далее к невозможности использовать мельницы в интересах магии.

А напоследок предлагаю вам поразмышлять о наиболее странных историях, связанных с колёсными сооружениями. Например, почему Сталин в ночное время посещал данный аттракцион в Измайловском парке? Почему, вскоре после смерти вождя, в 1957-м году там установили ещё одно колесо Ферриса – второе по величине в Москве? Зачем в Дубае разрабатывают проект гигантского чёртова колеса, ради которого будет создан целый остров с городом? Кто стоит за таинственным исчезновением огромного колеса в туркменском городе Семее? Там конструкция величиной с 9-этажный дом бесследно исчезла в течение одной ночи. К слову, текст чёртоколесицы, гальванизированный коньячной магией могучего Муслима, далеко не так прост, как кажется…

И главный вопрос: сейчас, когда чёртовы колёса перестали быть популярной народной забавой и утратили роль эффективных инструментов незримого влияния – что идёт им на смену? Внимательным наблюдателям это давно ясно, ибо они знают: когда двери восприятия распахнуты настежь, тень будущего входит к нам задолго до появления её источника.

ЮБИЛЕЙ КАРГИ

Во время очередного визита к Стожару, когда праздник жизни был в разгаре и первый флакон «Столичной» освоили, а Гога уже собирался послать Борисыча за добавкой, в мастерскую ворвался «магистр фотографических наук» – так в шутку себя называл редакционный фотограф Жора Малютин. По его бледному лицу и мечущемуся взгляду было ясно, что Жоре сейчас явно не до шуток.

– Ну, Гога! – воскликнул он, грохнув на стол пакет со снарядом «Экстры» и закуской. – Удружил ты мне с этим чёртовым юбиляром!

– Что-то случилось? – дипломатично поинтересовался Борисыч, потянувшись к бутылке.

– Погоди, Максим, – осадил его Макарыч. – Среди нас есть человек с лёгкой рукой. Юнга, плесни-ка колдовства для расколдовки!

Пока я окроплял стаканы, мой наставник достал из тумбочки новую пачку «Marlboro», неспешно её распечатал, прикурил и, выпустив струю дыма в висевшую рядом картину «Праздник упырей», покровительственно изрёк:

– Вещай, Жора.

И фотограф начал свой рассказ.

Завязка этой необычной истории случилась на вполне рядовой планёрке, когда главный замглав «Черногона» Гаврила Феликсович Ярый попросил коллег вспомнить: не водятся ли среди их знакомых какие-нибудь интересные личности, о которых можно сделать материал в один из ближайших номеров.

– Ещё и как водятся! – неожиданно заявил художник Стожар. – Вот, например, есть один редкостный зверь, о котором в нашем курятнике мало чего известно, а между тем он когда-то с самим Мессингом…

– Гриша, обожди, не гони поперёк паровоза, – перебил Ярый. – Что он за один, этот твой антик?

– А это наш, так сказать, местного разлива Мессинг, – ответил Стожар. – Доктор Карга, но откликается на Аркадия Петровича. Психотерапевт высокого класса, гипнотизёр, трудится в психдиспансере. Правда, на меня его гипноз не действует, только лысину ломит и зубы потеют. Зато алкашей, которые к нему ползут, кодирует на раз-два.

– А, так он типа Кашпировского с Чумаком! – отмахнулся Феликсович.

– Нет, Гаврюша, это они «типа», а Петрович реально кое-что может. И потом ему скоро 75 – столько, кстати, Мессингу было на финише. Так что в ваших же интересах не тянуть резину в долгий ящик. Пока мы тут клювами клацаем, можно юбиляра прощёлкать, а он персонаж колоритный, многих видел, многое знает…

– Щёлкать у нас, слава богу, есть кому, – улыбнулся Феликсович, подмигнув Жоре.

Из уважения к возрасту «новорожденного», а также, как сказали в здравотделе, «в силу специфики локальной значимости» было решено не устраивать официоза с банкетом и тихо поздравить доктора по месту жительства. В урочный день и час у подъезда хрущёвки, в которой проживал Карга, собралась небольшая делегация, состоявшая, преимущественно, из клиентуры Аркадьпетровича – представителей гор- и облсовета. Пришло медицинское начальство, коллеги из диспансера, вездесущие общественницы и, конечно, журналисты. Организованно поднялись на этаж, выстроились у двери, приподняли букеты, подарки и грамоты, дежурные улыбки расчехлили, камеры нацелили – ДЗЫЫЫЫНЬ!

А в ответ – тишина.

Звонили, звонили, ещё звонили – облом, молчание в эфире. Странно… Уж не помер ли?..

Медицинское начальство бросилось рапортовать гор- и облсоветчикам, мол, клянёмся на всех иконах – вчера с ним лично договаривались по телефону, что в 14.00 придём поздравляться. Извольте убедиться: вот – мы, вот – юбилярова дверь, вот – ровно 14, копейка в копейку, так что какие к нам могут быть…

Тут замочек – щёлк! – и дверца с противным таким, как в кино, скрипом чуток приоткрылась. А в образовавшуюся щель медленно просунулась неприятная и морщинистая старческая рука, поросшая курчавой сединой. Вылезла почти до локтя и замерла.

– А ты что? – заинтересованно спросил Борисыч.

– А я стою, снимаю, – ответил Жора. – Прикинь кадр: эти все оторопевшие, а к ним голая рука из-за двери торчит. Потом поздоровался.

– Кто?

– Ну я, конечно! Она же высунулась, как для рукопожатия – я и пожал.

– А она?

– Она мою руку сжала.

– Сильно?

– Да нет, обычно. Как люди здороваются, так и она. Только на ощупь сухая и холодная, как нос у больного пса.

– Ну у тебя и сравнения!

– Макс, не нуди. Когда мой Карабас болел, у него нос такой и был.

– А дальше?

– Вылечили. Теперь эта свиномордия лазит по хате и попёрдывает. Ещё и во сне храпит, как бегемот.

– Я тебя про Каргу спрашиваю!

– А, доктор этот ваш… Ну, там дальше вообще какой-то сюр бурлил.

Рука трижды совершила плавный приглашающий жест и скрылась. Дверь стала медленно отворяться, издавая всё тот же скверный скрип, пока не распахнулась настежь. За ней – никого. Из глубин квартиры тоже ни звука. Какая-то общественница несколько раз позвала юбиляра по имени-отчеству – ответа не последовало.

Тогда решили, что как-то это всё не по-людски. Негоже вот так стоять истуканами на лестничной площадке. Нужно хоть цветы с подарками внутрь занести. А всем же ещё сегодня на работу. Войдём, сложим в прихожей и, считай, формальная сторона мероприятия соблюдена. Вошли…

Звали, звали – по нулям. Прошлись по квартире – нет никого, пусто. И, главное, тотально пусто. В каждый ящик заглянули, на балкон, под кровать, за шторы, в шкафы, в сервант, холодильник – шаром покати. Торричеллиева пустота. Ни вещей, ни еды, ни соринки – ничего. Стерильно чисто. Даже мусорное ведро, словно только что из магазина. Правда, из антикварного. Там, кстати, вся обстановка такая… несовременная. С уклоном в японщину. Драконы всякие нарисованы, гейши, бамбуки…

– И тут началось! Как попёрли глюки… – зловеще произнёс Жора и взглядом безумца уставился на Макарыча. – Вот скажи, Гриша, у тебя такое бывало, чтобы стул подмигивал?

– Бог миловал, – усмехнувшись в усы, ответил Стожар.

– А мне – подмигивал! – сдавленным шёпотом произнёс Жора. – Смотрю на шкаф, а он на меня лыбится. Я к холодильнику – он в лицо мне хохочет! И, ты понимаешь, это не то, что я на них какие-то там глаза или рты видел, нет! Просто смотрю, смотрю и вдруг чуйка такая срабатывает – опа! – и понимаю: ага, этот мигает, та скалится, а вон тот в углу ржёт, как недорезанный. Всё это в абсолютной тишине, как будто кто-то за ненадобностью звук отрубил.

Я такой – хоп-хоп! – глядь по сторонам, а у остальных та же беда, от вещей шарахаются. И вдруг стало так страшно, так ужасом накрыло – наглухо, до жути, до дрожи, до костей проняло. Я от страха кинулся бежать и обалдевшая толпа следом. Краснорожие мордовороты в костюмах, перепуганные общественники, журналюги на измене, жoпaстыe докторши с лакированными халами – орут, визжат, грохочут по лестницам каблучищами, как стадо слонов. Выкатились из подъезда и кто куда, врассыпную. А я попетлял дворами, оторвался, сориентировался на местности и бегом в магазин, а потом сюда – стресс снимать.

Жора налил себе полный стакан и мигом его выдул.

– Бррр! – Малютин помотал головой. – Как вспомню, так снова трясёт. Как он, сука, подмигивал! С такой, знаешь, издёвочкой…

– Цукумогами, – сказал Стожар.

– Суку-муку… чего? – непонимающе заморгал фотограф.

– У жителей Страны восходящего солнца бытует поверье, согласно которому старинные вещи настолько пропитываются флюидами своих хозяев, что со временем оживают, обретают интеллект, а затем ухитряются развить осознанность и даже, – Гога многозначительно прищурил глаз и поднял вверх указательный палец, – способность к некоторым магическим трюкам.

– Гриша, я не японский городовой, в их хренотени не шарю. Просто старпёр решил приколоться и наслал на нас свой чокнутый гипноз. Либо…

– Либо вы оба правы, – задумчиво произнёс Максим Борисыч.

– Разве такое возможно? – вмешался я. – Сквозь дверь, без слов, без зрительного контакта и у всех одинаковые видения?

– Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам, – с иронией продекламировал Стожар. – Вот, помню, в Москве, зимой 75-го, на хате одного барыги…

РЕЧИ ВЫСОКОГО (И ЛЫСОГО) БРЮНЕТА

– Чтоб ты понимал: часть искусства, которую кличут авангардом – это не столько новаторский прыжок в будущее, сколько иной уровень возврата к истоку, питающему искусство.

Очаровательно виляя в унисон, навстречу нам шагали по лужам две пары фифьих ножек, обтянутых джинсовой кожей. Пожирая их взглядом, Стожар продолжал свой ликбез:

– А произведение этого самого искусства создаётся по серо-буро-малиновой формуле.

Тут он глянул на меня.

– Не дошло? Воинствующая серость, безграничная бурость и развесистая малина фальшиво-золотого оттенка – вот три кита, на которых, как лом на морозе, стоит любая современная пикча, претендующая на актуальность. Здрасьте, будем знакомиться, – кивнул он поравнявшимся с нами джинсовым ножкам.

– С чего вдруг? – бросила хозяйка тех, что попышнее, сбавляя ход.

– Вас двое, нас двое. Весна… – лаконично ответил Стожар.

– А, ну понятно.

Фифочки ускорили шаг. Макарыч рванул следом, откровенно разглядывая их тыловые прелести. Пришлось его догонять.

– Впрочем, – продолжал он, – я сейчас обнаружил ещё три критерия, которым должно отвечать современное произведение, дабы его автор, в слепом пылу азарта стремящийся войти в замшелую вагину госпожи Истории, не попал впросак, ибо там удовольствие весьма сомнительно.

Фифы зашагали быстрее. Мы тоже.

– Короче, у жoпастенькой на правом полушарии ярлык. Читай, пока при памяти.

Я удивлённо посмотрел на учителя.

– Да не на меня, на жoпy её смотри! – гаркнул он.

К нам резко обернулись.

– Так, молодые люди! – гневно воскликнула обладательница озвученного полушария. – Хватит нас преследовать и оскорблять! Кто вы вообще такие?

– Живописьцы, – ответил Стожар, осматривая фигуры джинсовых прелестниц.

– Кто-кто? В каком смысле? – растерялась фифа.

– Смысл в том, что звёздам было угодно воплотить нас в жреческом сословии, предрасположенном к живописи и тайнопитию, – изрёк Григорий Макарыч. – Вскоре выяснилось, что живопись, в силу своей непостижимости – занятие непонятное и ненужное людям, чего не скажешь о науке выпивать. Склонность к её изучению кали-южинские впитывают с молоком матери и табаком отца.

– Чокнутые какие-то. Снежана, идём, – подружка дёрнула жопастенькую и обе быстро пошли прочь, пугливо оглядываясь на «живописьцев».

– Куда мы только что двигались, напомни, пожалуйста, – сказал Стожар, печально глядя на удалявшиеся ножки.

– К Зелёному Слонику, – ответил я. – Кочерга назначил встречу на левом ухе кафе «У хобота».

– Точно! Значит вперёд обратным ходом, – велел коллега, разворачиваясь на 180 и беря курс в сторону странного сооружения, напоминавшего слона и служившего местом сбора тайнопойц.

Этот прощальный выкидыш советской индустрии развлечений почему-то воткнули в газон за домами, а не туда, где ему логично находиться – во дворе на детской площадке. Знаменательно и то, что располагался он в одном из «бермудских треугольников» нашего города-антигероя – между моргом, старым еврейским кладбищем и мастерскими «Союза художников».

Через пару минут Макарыч вернулся к начатому:

– Зря ты не прочёл своё кредо у той девахи на жoпунцеле. Знай же: первая максима – «original». Она означает, что твои картины должна отличать самобытность, отражающая яркую индивидуальность их автора, интересного самого по себе, вне контекста его произведений. Серятины, рядящейся под оригиналов, среди нашего брата дофига, а личностей – раз, два и обчёлся. Поэтому не поддавайся искушению следовать торной дорогой или чужой колеёй. Избегай надоевших шаблонов и коммерчески успешных штамповок. От природы в тебе присутствует внутренний стержень харизмы – вот и будь сам себе свет, ищи свой путь, круши стереотипы.

Вторая максима – «basic». Твоим работам обязательно нужна прочная основа, база. И это касается не только владения техникой или знания истории искусств. К примеру, хорошо бы понимать, в рамках какого мифа ты строишь концепцию своего творчества. Думал об этом? Поразмысли на досуге.

А третья – «regular» и указывает она на то, что твоей деятельности не следует носить спонтанный и случайный характер. Оставайся художником даже тогда, когда не рисуешь. Хорошо, если в персональной мифологии интенсивно проявляется дух времени, в котором ты работаешь, а концептуальный подход более-менее понятен хотя бы двум-трём образованным людям. А не поймут – им же хуже. Как тем глупышкам, что от нас ускакали.

Я поинтересовался, не было ли замечено других откровений на корме быстроногой Жoпyнцeль.

– Большую часть ярлыка занимало четвёртое и, пожалуй, главное понятие – «Wonderwalker». Однако, думаю, оно не столько относится к твоим нынешним опытам, сколько возвещает о будущем, а попутно намекает на чудеса грядущего загула, – задумчиво произнёс Стожар.

Впереди маячил знаменитый Слоник, удостоенный цветового эпитета по двум причинам: когда-то изумрудный, но давно выбеленный ЖЭКом и стихиями, для нашей компании это был памятник таинственному проводнику суфиев, с которым художник Кочерга коротко беседовал в марте 1998 года, близ левого уха кафе «У хобота»…

КОВЁРНЫЕ

На ближних подступах к импровизированному кафе, в которое тайнопойцы превратили бетонного Слоника, стало ясно, что у его левого уха, служившего одновременно столиком и барьером для дискуссий, разгорается одна из них. В ролях антагонистов выступали художник Кочерга и дядя Олег Колокольников, он же Кот Зелёный. Судя по валявшимся у слоновьей ноги двум пустым бутылкам «Долины смерти» (так мы называли сверхдешёвое креплёное «Альминская долина») и двум открытым, из которых спорщики периодически прихлёбывали, градус диспута неуклонно нарастал.

– Когда я слышу слово «Кали-юга», моя рука тянется к бутылке! – вопиял Кот. – Кто ввёл этот термин? Джуна-массажистка или въехавшая в Софийский собор Цвигунша верхом на Кривоногом? Нет, скажу иначе! Если вместо практик оперативной алхимии я начну почитывать Генона, то влечу в такую глубокую колею Кали-юги, что впору звать её колеюга! Колеюжища! Если вместо унитаза я стану, подобно Адмиралу, испраджняться – фонтанировать своей версией праджни – на лучших учеников, их головы уподобятся сортирам, где из фекалий южинских шизоидов прорастёт Фекали-юга. Эти геномы смешны: кричат о юге, а должны вбивать себе в аджну «Ориентацию – Север», дважды в месяц чистить карму «Урочистой» и по праздникам драить мозги наждаком «ерша» с аджикой! Тогда вместо тёти Кали к ним явится девочка Белочка, и пускай молят у всех икон, чтобы она оказалась конфеткой со вкусом светлого будущего!

Кот налил в два пластиковых стаканчика, подал нам. Все четверо дружно употребили адское зелье и на несколько секунд, всяк по-своему, углубились в слежку за приключениями дозы в пучинах требухи. Кочерга затянулся беломориной, продолжил беседу.

– В одном я охотно с тобой соглашусь, Зелёный. – начал он. – Вся эта мистическая муть – типично женские загоны. Нормальному бродяге не нужна никакая система, перманентно пинающая сапогом под зад. Хотя, если взять тот же Союз ССР, до недавнего времени он был, пожалуй, единственным на свете государством-атанором, уникальный герметизм которого позволял вопреки системе проявляться тем силам, которые в других частях так называемого «цивилизованного» мира встречаются лишь в кино.

– Этот, как ты говоришь, герметизм обусловило, помимо политики, ещё кое-что. Не будем забывать о весьма приличном, по сравнению с антиподами, уровне нравственности и крайне слабой технизации, – сказал Стожар, открывая один из принесённых нами снарядов «Экстры».

– Да, согласен. Взять, например, воздушные или автоперевозки, объём которых был относительно высок лишь в столичных ареалах обитания. О глубинке и говорить нечего – вровень с третьими странами и даже ниже. Отсюда минимальная загрязнённость большей части территорий, низкий уровень освоения загородной среды, отсутствие классического буржуазного пригорода. Деструктивное влияние техногенных факторов сильнее всего сказывалось в крупных очагах промышленного производства. К счастью, их мощность долгое время оставалась недостаточной для того, чтобы негативно влиять на ситуацию в масштабах страны. А подавляющее большинство населённых пунктов по сей день окружает дикая природа. Куча её элементов даже внутри мегаполиса считается нормой.