Мандрапапупа, или Тропами падших комет. Криптоапокриф северо-украинской традиции Непонятного

– Дальше.

– Идем дальше. Коровы. Какой нормальный эльф будет выпасать их у себя во дворе? Они только что забрели, ибо вокруг чисто. Ничего, за час уделают. У меня дома скарабей живёт – ну, ты помнишь, наследник Хепри, 743-й потомок по линии какой-то там Ра-Гор-Xyиты. Так мои зaколeбались за ним чистить! Катает свои шары по всем этажам! И где только находит!

– Известно, где, – хохотнул РAN.

– Нет-нет, после той статьи в «Ланцете» у нас с отходами биопсии стало строго, ты же знаешь. Всё моментально утилизируется нано-фагами и вместе с ними распыляется на электроны, которые поглощаются ящиком Теслы и трансформируются в анти-материю. А уж куда она потом транслируется – этого, думаю, и сам Тесла не знал.

DEMO ловким движением мизинца вскрыл упаковку, осторожно принюхался и, брезгливо сморщившись, поставил на бортик. Спиралеобразный фрагмент орнамента, украшавшего края бассейна, беззвучно раскрылся и проглотил коробку.

– Разумеется, внутри тоже дерьмо, – вёл дальше DEMO. – Характерный запах сероводорода. Пить, естественно, невозможно, но эти хавают, хвала рекламе, дабы покорно гадить с утра до полудня и с вечера до утра. Эльфу ведь важен максимум извержения дряни. В этом ему чудится залог здоровья.

– Более-менее приличное и вкусное молоко, – сказал DEMO, возвращаясь к беседе, – то, которое мне с тибетского пастбища шлют. Мастодонтовое.

– Заполярный филиал подсуетился?

– Ага. Провели гематрию с биомассой, надули самочку, осеменили, прогнали сквозь ускоренный курс айургии, и на следующий день она уже топала по лхасской травке. Я теперь каждое утро из карманного телепорта пакет парного достаю, такой – хопа! – впитал и полетел окучивать. Лепота!

– В Тибете не был и вряд ли побываю. – рассудительно промолвил РAN. – Я сейчас на «Чебаркульское aфигенское» подсел. Чебаркульцы насобачились доить крыс-фрейлин из свиты богини Карни Маты. Специально к индусам в крысиный храм бригаду засылали на стажировку.

DEMO поправил шапку и лукаво улыбнулся.

– Это у них завод, на который «метеорит» упал?

– Фрагмент, с кулак размером. – ответил РAN. – Собственно, кулак и упал – всё, что осталось от статуи богини. Основная масса над Челябинском жахнула. Я им сказал: «Это вас, чебаркулята, Карна-Мама предупредила». Или пригрозила.

– Предупредила, видать, о том, что нехрен её фрейлин за титьки лапать. Пейте свой Вимм-Биль-Дан, твари!

– Кстати, о них, – усмехнулся РAN. – Которые как раз и делают эльфийское фуфло, о котором мы судили. Знаешь, откуда эта тема? Мне JEAR рассказывал, что эльфы, которые просекли, как из порошка мутить молочку с гешефтом, однажды нарезались под горелое мясо. Завели речь о спорте, а именно про вечно налитого теннисиста ELTSа. И по пьяни никто не мог выговорить название пригорода, где бритты проводят свой теннисейшн. Получалось что-то, типа, Ублюдон или Выблядон, а то и ещё хуже. Короче, все над этим поржали и решили назвать фирму набором звуков, нахрюканных самым пьяным эльфом.

– Ладно, – сказал DEMO, поднимаясь. – Пойдём, брат, Буряка встречать.

– Идём, – охотно согласился PAN. – Всё равно воскресенье, других дел не предвидится.

– А вот и не угадал, – сказал DEMO, радостно улыбаясь. – Когда после всех церемоний Буряк, как обычно, свалит на Алтай – шушукаться с тем чокнутым шаманом – нам с тобой предстоит поскрипеть извилинами, дружище.

PAN вопросительно приподнял бровь.

– Сегодня мне и тебе на стол легло по экземпляру доклада от директора Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования. Свой я уже пролистал.

– И от чего на сей раз предостерегает наш обер-Нострадамус?

– Напротив, настоятельно советует – обратить пристальное внимание на одного эльфа из-под Киева. Центр несколько лет вёл поиски кандидата… Мутная должность, что-то типа «глашатай эпохи», «рупор поколения». Так вот, футуристический анализ полутора миллиардов сетевых текстов указал на эту особь. Совпадение ключевых критериев потрясающее – 99,9%.

– Локация?

– Я ж говорю, откуда-то из-под Киева. Чернигов, по-моему.

– Это там, где у нас подземные архивы? Хм, занятно. Имя?

– Шахов.

– Почему не Матов? Шучу. И то и другое ерунда. Нужен звучный псевдоним, чтобы сразу прошил эльфяк на восторг и доверие. Типа Орландо Бар-Борисович Мегатрон или там Султан Магомаевич Атлантов-Мамонтов…

– Нотки среднеазиатской магии – да, подходяще, только нужно ёмче, с экстримом. К примеру, Амбал Цэдэнбал!

– Да хоть Болт-Бруевич! Суть в другом, ты же знаешь.

– Знаю, только нам сперва его рассказки надо прочесть и вердикт вынести.

– Ну, почитаем. Что он там сочиняет?

– О нас с тобой, например.

Брови РANа удивлённо подпрыгнули.

– Вот как? Процент достоверности?

– Я же говорил – 99 и 9.

РAN на миг задумался, затем сказал:

– Так, сейчас идём смотрим, что привёз Буряк Обамыч, а потом быстренько телепортом ко мне на Фишт, в «Лунную поляну». Надо спокойно сесть и всё внимательно перечитать. Хренасе, про нас он сочиняет! Обалдеть, мля!..

– Очнись! Открой глаза! – прозвучал где-то далеко голос Кота. – Быстро на выход! На выход, юнга!

Картинка с трансляцией из Пандемониума потускнела. С краёв её начало затягивать затемнение, как бывает у финального кинокадра перед появлением слов «Конец фильма». PAN и DEMO синхронно повернули в мою сторону головы, увенчанные остроконечными шапками. Наблюдаемое замигало, уменьшилось и, как сказал персонаж классика украинской драматургии периода размытого социализма, покрылось неизвестным мраком…

Зелёный что-то кричал, хлопал меня по щекам, тормошил, как тряпичную куклу. Я постепенно пришёл в чувство.

– Как ты? – спросил Зелёный.

– Нормально…

– Точно?

Я кивнул.

– Что видел?

Я неопределённо махнул рукой.

– Перевод не требуется?

– Какой перевод?

– С абсурдного. На язык привычных кодов и символов. В теневых Арканах арканавты иногда видят не те константы и сочетания структур, которые им понятны и знакомы с детства, а некие конструкты, трудно поддающиеся описанию.

– Нет, дядя Олег. Требуется другой перевод, алхимический. Из эстетики отвратного в мочу и хорошее настроение.

– Понимаю.

Колокольников налил в пивные бокалы сначала из фиолетовой колбы, затем примерно в равных долях плеснул «Альминской долины», спирта…

– Понемногу, маленькими глотками. Это поможет полностью выйти из того пространства, собрав в картину личности мелкие пазлы, которыми ты мог наследить и ненароком обеспокоить тамошних постояльцев. Что насчёт тревожных моментов?

– Не то, чтобы… Скорее, некоторые неясности.

– Подробнее.

– Те двое… Как будто не из нашего времени. Говорили странно, по фамилии назвали, изучить хотели…

– Раньше с тобой ничего похожего не было?

– Ну, как сказать… Имела место одна ситуация. Не знаю, есть ли тут какая-то связь.

– Рассказывай…

– Случилось это сравнительно недавно: в 97-м году. Один ненавязчивый собутыльник решил привить мне идею о пользе Иисусовой молитвы. Про себя он говорил, что давно уже её практикует, правда, спецэффектов, описанных в мудрых книгах, пока не достиг. От него я получил в подарок чётки и затёртое репринтное издание со старорежимными ерами, ятями и подчёркнутыми карандашом местами, где была описана техническая сторона таинства.

Долгое время рассказы приятеля нисколько меня не трогали. Но вот в некий прекрасный вечер, ближе к ночи, мне вдруг стало любопытно. А почему бы и нет? Решено! Сегодня же!

Начал в полночь, сидя спиной к стене, перебирая чётки, дыша определённым образом. Короче, всё по технологии. Сперва ничего особенного не происходило. Я сидел с закрытыми глазами, выполняя практику, в комнате царила кромешная тьма. Так прошло около десяти минут.

Внезапно, мрак стал проясняться. Я начал видеть всё, что было вокруг меня. Сквозь закрытые веки. В темноте. Все предметы, находившиеся в комнате, окружало еле заметное сияние. Когда я, не прекращая практики, переносил внимание на какую-нибудь вещь, она начинала фосфоресцировать чуть ярче.

На этом чудеса не закончились. Вскоре, напротив моего лица, на уровне глаз, в воздухе появилась светлая точка. Она начала постепенно увеличиваться, пока не стала похожа на маленькую светящуюся галактику, которая медленно вращалась по часовой стрелке. И вдруг края «галактики» быстро разошлись в стороны и оттуда, из соседнего пространства, на меня глянул огромный Глаз. Тёмный глубокий зрачок в обрамлении тяжёлых зеленоватых век, склера слегка с желтизной. Возникло любопытное ощущение: чем внимательнее я вглядывался в этот Глаз, тем внимательнее он вглядывался в меня…

Обжигающий пучок энергии, жужжа и вращаясь, стал медленно приближаться, целя в моё межбровье. Он исходил от Глаза и был абсолютно безжалостен. Вмиг стало совершенно ясно: ещё мгновение и мне кранты.

Есть такая защитная молитва «Да воскреснет Бог» – её я мысленно не произнёс, а буквально проорал, не размыкая губ.

Сначала медленно отступил горячий пучок энергии. Затем Глаз потускнел, уменьшился. Пространство вокруг него сжалось, превратившись в маленькую светящуюся «галактику». Она покружилась немного, свернулась в точку и пропала без следа. Расплылись, померкли очертания предметов в комнате. Способность видеть сквозь закрытые веки исчезла.

Я открыл глаза. Тёмная комната. Тишина. Усталости и страха не было, наоборот, присутствовали бодрость и лёгкий кураж.

Назавтра я во всех подробностях рассказал приятелю о происшедшем. Тот слушал недоверчиво и сказал, что, скорей всего, это был какой-то побочный спецэффект. Правда, ему ни о чём подобном читать не доводилось.

Местные астралопитеки, богоеды-надомники и теоретики магоборья со своих колоколен и кочек зрения на разные лады, но одинаково неубедительно пробовали растолмачить, что же это всё-таки было. Спектр мнений получился довольно пёстрый: там и «глаз Гора открылся», и «пришельцы вклинились», «страж порога не пустил», «ангел-хранитель уберёг», «канал связи с эгрегором», «энергетически-духовный портал», «седьмое измерение» и тому подобная отсебятина…

– С той поры моя любимая практика – кофейные медитации, – резюмировал я.

Зелёный вздохнул, отхлебнул из бокала и сказал:

– Поздравляю, юнга. Ты влип…

ОРДЕН ИКАРА

Дом, в котором тихонько доживал свой век тот, кого в детстве звали «крошка Енох», сам по себе явление уникальное. Другой такой локации больше нет нигде в мире. Во-первых, это единственный известный человечеству жилой дом, втиснутый, как сосиска хот-дога, между тюрьмой и монастырём. Во-вторых, поначалу он был заселён неприметными работниками особого отдела ЦК, сотрудниками милиции и КГБ. Чуть позже, для социально-алхимической пикантности, провиденциальные силы подмешали туда нескольких представителей новообразования, в советские времена звавшегося интеллигенцией. Сейчас-то там кого только нет, даже криминальные элементы успели затесаться. Впрочем, они осведомлены о должностях и званиях соседей, потому стараются не нарушать устоявшейся атмосферы. И в-третьих, помимо вышеуказанных категорий жильцов, там присутствовали издревле славные люди, титаны духа (как святого, так и противоположного), чьи миссии закодированы на скрижалях более высоких, чем «Моральный кодекс строителя коммунизма».

Подобрался ли такой контингент волей случая или всё же перст Судьбы водил рукой зампредисполкома, подписывавшего ордера – сие доподлинно ведомо лишь в небесной канцелярии. А из открытых источников известно только то, что в 1958 году, когда дом №1 по улице Тихая был сдан в эксплуатацию, в его подъездах вывесили списки жильцов.

К примеру, согласно первому списку, в первом подъезде, на первом этаже, в квартире №1 обитало тихое семейство учителей Вялокукушкиных, ночами слушавшее заезженную пластинку Шаляпина на трофейном немецком патефоне фирмы «Odeon»:

«О, где же вы, дни любви,сладкие сны,юные грёзы весны?Где шум лесов,пенье птиц,где цвет полей,где серп луны,блеск зарниц?Всё унесла ты с собой,и солнца свет,и любовь, и покой…Всё, что дышало тобойлишь одной.О, вы, дни любви,сладкие сны,юные грёзы весны!В сердце моёмнет надежд следа.Всё, всё прошлои навсегда…»

В квартире №2 помещался некто Бобок, о котором было известно только то, что он там помещался.

В квартире №3 под фамилией Кох проживал неуловимый типус незапоминающейся наружности, неопределённого пола, возраста и рода деятельности.

В квартире №4, если верить списку, находился Иванов. Не лишне отметить, что за квартирами №18, 20, 23 были закреплены его однокоренные тёзки: Иваненко, Иванищенко и Иванченко, что читателю, неискушённому в специфике агентурных разработок, разумеется, ни о чём не говорит.

В двухкомнатной квартире №6 царил ответственный секретарь газеты «Нива» товарищ Долбочуб – единственный на весь дом человек, о котором без спецсредств было известно практически всё: и что кушает, и с кем ругается по телефону, как ласкает жену, где и за сколько ботинки чинит, что и в каких количествах пьёт с сапожником после починки. Причиной всеобщей осведомлённости была энергичная и импульсивная натура товарища Долбочуба, любое проявление которой сопровождалось вспышками страстей и шумовыми эффектами.

– Ого-го-го! Приветствую вас, дружище! – оглашал улицу его архиерейский бас, оглушая пешеходов, случайно оказавшихся в зоне звукового поражения. – С утра по блядям-лебедям?

Пока «дружище» разрывался между слабой надеждой юркнуть в ближайшую подворотню и жгучим желанием провалиться в тартарары, внушительная фигура Долбочуба неотвратимо, как крах мирового империализма, приближалась и заключала несчастного в медвежьи объятия, выход из которых был лишь в одну сторону – туда, где около магазина «Горілчані вироби», в прохладном подвальчике на углу Попудренко и Фрунзе, находился пивбар «Волна».

Однако мы, кажется, отвлеклись? Вернёмся к нашим жильцам.

В квартире №22 проживала семья эстета Кабзденко, замначальника отдела рабочего снабжения железной дороги, мечтавшего, чтобы, когда он приходит с работы, у него дома горели свечи в красивых канделябрах, а юная жена, похожая на Бриджит Бардо, в кружевном пеньюаре и высокой причёске «бабетта» играла на фортепьяно ноктюрн Шопена. А он бы одевал шёлковый шейный платок, стёганный халат, мягкие домашние туфли, садился в кресло-качалку, раскуривал трубку хорошего голландского табаку и, закрыв глаза, с наслаждением слушал бы, слушал, слушал…

В реальности дома его ждал компот из сухофруктов, пюре с сарделькой, сын – великовозрастный балбес и вечно недовольная жена, больше похожая на ржавую рельсу, чем на Бардо, ибо в буддийскую концепцию «бардо умирания» она очень даже вписывалась, являя собой наглядный пример человека, застрявшего в промежуточной стадии между болезнью и смертью.

Болезнь называлась тоской. Все симптомы были налицо: бардак, прокуренная квартира и кучка таких же бардошных подруг, сочащихся душевным никотином. Они сутками торчали на кабзденковой кухне, куря, распивая кофеи и обсуждая знакомых, к которым, как им казалось, госпожа Удача была неоправданно благосклонна и щедра.

За долгие годы супружеской жизни измученный Кабзденко привык к постоянному присутствию мегер, как к неизбежному злу, и почти смирился. Что его действительно возмущало, так это то, с какой скоростью ядовитые стервозы уничтожали дефицитный бразильский кофе «Pele», который Кабзденко воровал у доверчивых путейцев, рискуя свободой и репутацией.

– Ты пойми, Валик, – разглагольствовал пьяный Кабзденко, вечерами сбегавший от прокуривших его законную двушку лахудр на кухню к Долбочубу. – Своим поведением они обнаруживают, что их социальный статус выше, чем мой личный статус!

– Ты давай пей, статус! – изрекал Долбочуб и махом зашвыривал содержимое стакана в недра своего ненасытного чрева.

– С бабой только так! – долбочубский кулачище грохал по столу и вся кухонная утварь вместе с Кабзденко и табуретом, на котором тот сидел, подскакивала, на пару секунд зависая в воздухе.

Похожая на больную Дюймовочку жена Долбочуба, весь вечер дрожавшая в туалете, пугалась ещё больше и закрывалась на шпингалет.

– О-о, други маи, я вас да глубины маей изстерзанной души панимаю! – подавал голос окосевший учитель Вялокукушкин. – Моя тьошча – ишчадие ада, мидуза Гандона… пардон… Гардона. Кагда ана среди ночи заводит сваэго Шаляпена, я горька сажалейу а том, што я не Перд… не Персей…

Жена Долбочуба прятала свою несчастную головушку в таз с грязным бельём и принималась безмолвно выть в режиме ультразвука.

Квартиру №47 занимал отставной генерал Салтыков – последний потомок древней военной династии, прославившейся ратными подвигами во славу государства Российского, а позже и Советского.

Под давлением властной бабушки его назвали Енохом. Ах, если бы бедная женщина только знала, в сколь эзотерические дали заведёт внука это имя! Тогда бы она не противилась желанию родителей дать сыну имя Георгий – в честь деда-народовольца. Однако бабушка не могла поступить иначе. Она была связана клятвой, которую с неё взяла перед смертью последняя живая ученица Сведенборга – немецкая старуха Петушайзе.

– Клянись ему! Клянись! – сипела духовная дщерь великого шведа, биясь в агонии на смертном одре. В иссохшей руке она судорожно сжимала пожелтевший свиток. На лице присутствовавшей поблизости юной воспитанницы отражалось борение внутренних сомнений.

– Клянись на его рукописи, дабы потомки до девятого колена были спасены, как предрекал учитель!

– Клянусь… – потупив очи, кротко молвила румяная отроковица, будущая Салтычиха.

– Scheiße! – заорала старуха, вытаращив страшные бельма и брызгая беззубым ртом на нежный атлас складок чайного платья отроковицы. – Говори, как я учила, russische schlampe!

Холодная сталь сверкнула во взгляде девушки. Она коснулась пальцами края свитка «Daedalus hyperboreus» и, не поднимая головы, твёрдо произнесла:

– Клянусь, что мой первый внук будет наречён Енохом ради просвещения людей в век Страха и для спасения их потомков до девятого колена.

Услыхав желаемое, старуха рухнула на подушки и удовлетворённо испустила дух через одно из своих «нескромных сокровищ», давно утратившее оба этих определения и нарицаемое таковым лишь в знак памяти об увлечении мессиром Дидро, благодаря коему госпожу Петушайзе занесло в Санкт-Петербург под именем «Madame de Zoltikoff»…

Примечательной особенностью угловой генеральской двушки на четвёртом этаже была вовсе не её малоформатность и не аскетичное убранство. Вид из окон – вот, что в данном случае представляло интерес. С одной стороны открывалась панорама монастырского подворья с величественными церквями, трапезной и хозяйственными постройками, утопавшими в зелени вековых дубов и лип, а в туманном далеке виднелась загадочная Болдина гора с Троицким собором и колокольней. С другой стороны взгляд из окна упирался в толстые стены, увитые поверху колючей проволокой под напряжением, в крепкие решётки на окнах да в безрадостный двор старой тюрьмы, возведённой ещё при Екатерине ІІ.

Можно с 99-процентной уверенностью утверждать, что едва ли отыщется на свете вторая такая квартира с аналогичным обзором и, разумеется, высший промысел создал данную обитель неспроста, а Салтыков, будучи весьма специальным человеком, проживал там не зря. Мало кому известно, что этот несгибаемый старик руководил тайным обществом, именуемым «орден Икара». Впрочем, друзья мои, не стоит забегать вперёд. Вскоре нам предстоит узнать, какой росток дало енохианское зерно, посеянное между тюрьмой и монастырём.

Об остальных жильцах дома №1 на улице Тихая разумнее будет вообще не упоминать до особого распоряжения. Ну разве что немного позже будет кое-что сказано о проживавшей в этом доме девочке, с которой мы вместе ходили в детский садик, где состояли в секретном «союзе девяти». Впрочем, всему своё время…

– Привет, кума! – крикнул Стожар сороке, бодро застрекотавшей с ёлки при нашем приближении. – Как живётся-можется?

Птица в ответ издала странный хрипло-квакающий звук и покосилась на меня.

– Ах, вот так вот! Насколько это правда?

Сорока с презрением клюнула висевшую рядом шишку и демонстративно отвернулась.

– Смотри мне! Если тут какой-то подвох – душу распетушу!

Но та по-прежнему изображала чучело.

– Так, – обернулся ко мне Макарыч, – похоже, сегодня наклёвывается что-то заслуживающее внимания. Вариантов у нас всего два и оба под боком. Айда в гости!

В тот вечер будка-мастерская художника Кочерги оказалась пуста, и Гога как-то уж слишком буднично кивнул на четырёхэтажный кирпичный дом, таящийся в тополях между монастырём и тюрьмой.

– А в соседней ноосфере дым коромыслом, судя по окнам настежь. Всё один к одному. Стало быть, пришло время посетить отставника Салтыкова и восславить Икара.

Я предпочёл не задавать вопросов и двинул вслед за наставником.

Мы поднялись на последний этаж, где Стожар без звонка и стука спокойно толкнул угловую дверь и вошёл в квартиру. А за ним и я. Переступил порог и сразу задохнулся, словно из меня вмиг вынули весь воздух. В квартире было так плотно накурено, что хоть вешай Звёзды Героя на астральные погоны тому, кто умудряется жить в столь задымлённом помещении. Глаза застлало серой пеленой, голова закружилась, затошнило, но чей-то чёткий и ясный голос, прозвучавший из глубин квартиры, удивительным образом отрезвил меня и прояснил сознание.

– Представьте себе, что в будущем произошло немыслимое. Вы достигли всего. По максимуму. Вы сказали новое слово в искусстве. Ваши выставки проходят по всему миру. Ваши работы стоят миллионы. Крупнейшие университеты приглашают вас читать лекции об актуальном положении дел на передовой творческого фронта. Вы полностью реализовались как художник. А впереди открываются совершенно невероятные перспективы. Такова реальность…

В дверном проёме комнаты, ещё более мутной от дыма, чем прихожая, стоял невысокий седой человек с тёмным волевым лицом. Произнося свою странную речь, он то и дело щёлкал янтарной зажигалкой. Я обратил внимание на мелкие пропалинки, усеивавшие его серый костюм, как будто это была спецовка сварщика. Мне вспомнилась фраза из анекдота: «А ведь я сварщик-то не настоящий». Может рвануть отсюда, пока не поздно?

Закончив вещать, седой вопросительно посмотрел на меня.

– Представил, – сказал я, преодолевая некоторое внутреннее сопротивление. Удивительно, но теперь мне вновь легко дышалось, а тошнота бесследно рассеялась.

– С этого момента живите так, будто вы побывали в своём светлом будущем и твёрдо знаете: его приход неотвратим. Это всего лишь вопрос времени. Действуйте как тот, кому неведомы сомнения. Как тот, кто абсолютно уверен – грядущее великолепно. Сказанного вполне достаточно.

В каждом слове этого человека, в каждом движении ощущалось некое нездешнее сочетание непринуждённой аристократической лёгкости и авторитетной вескости. Внешностью и повадкой он больше походил на пожилого и коротко подстриженного Джорджа Лэзэнби, чем на старого армейского дуболома, каковым ему полагалось быть по моему представлению.

Стандартная двухкомнатная хрущёвка генерала Салтыкова не вязалась со статусом её хозяина. Не ощущалось тесноты, хотя комната, в которой мы находились, вмещала помимо шестерых присутствующих несколько книжных шкафов, диван с изогнутыми ножками, пару кресел-кубиков. В одно из них погрузился Салтыков, в другом сидел какой-то неприятный субъект в очках, долговязый и костлявый. Боком к окну, выходившему на монастырь, стоял широкий письменный стол, за который сел Стожар и сразу стал похож на председателя нашего собрания.

Несмотря на поздний час и открытые настежь окна, в комнате было по-июльски душно, а потолок застилало плотное многослойное облако табачного дыма, по которому, как по миниатюрному морю, бродили волны.

Салтыков неторопливо налил себе в стакан остатки «Посольской». Пустая бутылка осталась на журнальном столике у кресла.

– Славлю Икара! – с этими словами генерал выплеснул содержимое стакана на изукрашенный узорами багровый ковёр, лежавший посреди комнаты. Ту же процедуру повторил костлявый очкарь, а вслед за ним гости, сидевшие на диване. Стожар свою водку выливать не стал и добросовестно, со знанием дела, произвёл то, что в хоккее называют вбрасыванием: одним махом закинул в глотку всю порцию.

Я был здесь явно не в своей тарелке. Происходящее всё больше напоминало сюрреалистический спектакль. Как быть: выпить, как Макарыч, или вылить, как другие? И дёрнул же меня чёрт пойти сюда на ночь глядя!

– Если общество не возражает, я воздержусь, – сказал я и поставил стакан на край стола.

– А что есть общество? – загадочно блеснув очками, спросил долговязый, вставая. – Вы уверены, что в отличие от бездумно повторяющих это слово располагаете семантическим ключом к его смыслу? За данным понятием скрывается всего лишь расходный материал истории, проебиомасса, не более того. Управляемый телесигналом планктон, застывший в ожидании очередного шоу, чтобы поскорее эволюционировать до уровня инфузорий. Толпа незрелых умов, жмущихся друг к другу в надежде услышать раскат грома, предваряющий удар гигантской плети – такова модель общества, запечатлённая в сознании 95-ти процентов наших с вами современников.