Ведовской дар. 1. Ведьма правды

Сафи уже и забыла, каково это, когда тебя одевают и укладывают волосы. Такого с ней не случалось вот уже семь лет. Дядя Эрон мог себе позволить держать в поместье Гасстрель всего горстку слуг, и поэтому личная служанка полагалась Сафи только во время ежегодных поездок в Прагу.

Может, дядя Эрон и был, только боги знают, по какой причине, бывшим членом Адских Алебард в опале, может, его и приставили опекуном к племяннице, пока не найдут для нее кого-то получше, но он все равно должен был платить десятину, как того требовал Генрик. Каждый год Эрон и Сафи отправлялись в столицу Карторры, чтобы передать свои скудные средства и поклясться в верности императору Генрику.

И каждый год это было одинаково ужасно.

Сафи всегда оказывалась выше всех мальчишек, да и сильнее тоже, а другие девочки шептались о пьяном дяде Сафи и хихикали над ее платьями устаревших фасонов.

Но не стыд делал эти поездки такими ужасными. Это был страх.

Страх перед Адскими Алебардами. Страх, что они разглядят в Сафи еретичку, которой она и была,– ведьму правды.

Если бы не принц Леопольд – или Полли, как обычно называла его Сафи, – который брал ее под свое крыло каждый раз, когда она приезжала, Адские Алебарды уже поймали бы ее. В этом девочка была уверена. В конце концов, в обязанности бригады входило выслеживание еретиков – незарегистрированных колдунов.

И по приказу Короны им разрешалось обезглавливать еретиков, если они казались опасными или не желали сотрудничать.

Полли наверняка будет там сегодня вечером, решила Сафи, внимательно изучая себя в узком зеркале рядом с кроватью. Прошло восемь лет с тех пор, как она в последний раз сбежала с приема вместе с принцем, чтобы исследовать обширную императорскую библиотеку. Она все пыталась представить, как длинные бледные ресницы и ниспадающие золотистые локоны Полли будут выглядеть теперь, когда ему исполнился двадцать один год.

Сафи определенно выглядела иначе, и светлое платье не скрывало это. Туго затянутый корсет подчеркивал талию и ягодицы, узкие длинные рукава демонстрировали изящные тонкие руки, облегающий лиф приподнимал те немногие изгибы, которыми она обладала, а пышные юбки смягчали излишне прямую линию бедер, придавая им женственную округлость. Тугие локоны, обрамляющие лицо, привлекали внимание к ее точеному подбородку и сверкающим глазам.

Гильдмейстер Аликс и его подручные на этот раз действительно превзошли сами себя.

Как только горничная ушла, положив на кровать потрясающую белую накидку, Сафи бросилась к своему мешку и достала книгу Изольды о монастыре Кар-Авена. С книгой в руках девушка подошла к окну, за которым вода в каналах под лучами заходящего солнца казалась жидким пламенем.

Синяя обложка отливала розовым, и, когда Сафи с усилием открыла книгу, том распахнулся на тридцать седьмой странице. Там лежала бронзовая монета с вычеканенным на ней крылатым львом. Место, где Изольда закончила чтение в последний раз.

Сафи быстро проглядела текст – там перечислялись ранги монахов Кар-Авена.

Дверь в спальню распахнулась. Сафи успела засунуть книгу обратно в мешок, прежде чем в комнату ворвался дядя.

Дон Эрон фон Гасстрель был высоким мужчиной, мускулистым и крепко сложенным, совсем как Сафи. Но, в отличие от девушки, его пшеничные волосы успели стать серебристо-седыми, а под налитыми кровью глазами виднелись темные синяки. Если раньше он выглядел закаленным солдатом, то теперь стал просто пьяницей.

Эрон остановился в нескольких шагах от нее и почесал макушку. Волосы немедленно взлохматились и теперь торчали в разные стороны.

– Ради Двенадцати, – проворчал он, – ты чего такая бледная? Выглядишь так, словно тебя настигла Пустота. – Эрон задрал подбородок, но Сафи заметила легкую неуверенность в его позе. – Ты, должно быть, нервничаешь из-за сегодняшнего бала.

– Как и ты, – сказала девушка. – Иначе с чего так напиваться перед приемом?

Губы Эрона растянулись в улыбке – на удивление, вежливой улыбке.

– Ну вот и вернулась племянница, которую я помню.

Мужчина подошел к окну, устремил взгляд на улицу и принялся возиться с тонким золотым ожерельем, которое всегда носил на шее.

Сафи закусила губу, чувствуя, как это всегда было при виде дяди Эрона, глубокую тоску. Хотя в жилах девушки тоже текла голубая кровь Гасстрелей, они с дядей оставались чужими друг другу людьми.

И когда Эрон был пьян – а он бывал пьян чаще, чем трезв, – ведовской дар Сафи молчал. Она не чувствовала в нем ничего: ни правды, ни лжи, ни какой бы то ни было реакции – словно то, кем Эрон мог быть, смывалось, как только вино начинало течь в его крови.

Между ними всегда была и будет каменная стена молчания.

Расправив плечи, Сафи подошла к Эрону.

– Так зачем я здесь, дядя? Мэтью сказал, что вы планируете вмешаться в ход Великой войны. Как именно ты собираешься это сделать?

Эрон хрипло рассмеялся:

– Значит, Мэтью проговорился, да?

– Тебе нужен мой ведовской дар? – упрямо продолжала Сафи – И зачем? Какая-то пьяная затея, чтобы вернуть звание бригадира Адских Алебард?

– Нет. – Тон его был твердым и непреклонным. – Это не пьяная затея, Сафия. Совсем не так.

Эрон взял стакан, и старые шрамы от ожогов на костяшках его пальцев побелели.

Сафи ненавидела эти шрамы. В детстве она миллион раз видела их, например, когда дядя хватался за кувшин вина или щипал шлюху за мягкие места. Эти шрамы – единственный след прошлого, о котором знала Сафи, и, каждый раз видя их, она начинала бояться будущего. А что, если она такая же, как дядя? С такой же неутолимой тягой к тому, чего невозможно достичь?

Эрон хотел вернуть свое достоинство.

Сафи жаждала свободы.

Свободы от своего титула, от дяди и от промерзших насквозь залов поместья Гасстрель. Свободы от страха перед Адскими Алебардами и того, что ей могут отрубить голову. Свободы от своего ведовского дара и от всей Карторранской империи.

– Ты не представляешь, что такое война, – произнес Эрон задумчиво, так, словно его мысли блуждали в прошлом, где были получены эти шрамы. – Армии уничтожают деревни, флоты топят корабли, колдуны огня сжигают людей силой мысли. Всех, кого ты любишь, отнимают, Сафи… и убивают. Но ты сможешь все это увидеть. В слишком ярких подробностях – если не сделаешь то, о чем я прошу. А потом можешь уйти навсегда.

В комнате повисла пауза. У Сафи от удивления открылся рот.

– Я могу уйти?

– Да. – Эрон почти грустно улыбнулся и снова принялся возиться со своим ожерельем.

Когда он заговорил снова, в груди Сафи вспыхнули первые искры счастливого тепла от ощущения правды.

– После того, как изобразишь беззаботно танцующую и пьющую вино юную донью, – подтвердил он, – и сделаешь это так, чтобы все в империях тебе поверили… Ну а после этого ты будешь совершенно свободна.

Свободна. Это слово повисло в воздухе, как завершающая нота мощной симфонии.

Сафи попятилась назад. Это было больше, чем мог вместить ее разум, больше, чем могло проверить ее ведовство. Слова Эрона дрожали и горели правдой.

– Почему, – осторожно начала Сафи, боясь, что неверное слово перечеркнет все сказанное дядей, – ты позволишь мне уйти? Предполагалось, что я стану следующей доньей фон Гасстрель.

– Не совсем. – Он поднял руку над головой и прислонился к стеклу. Все в его позе было до странности грустным, а ожерелье, снятое с шеи, болталось между пальцами. – Титулы скоро перестанут иметь значение, Сафи, и, скажем прямо, ни ты, ни я никогда не ожидали, что ты действительно будешь управлять поместьем. Ты не очень-то приспособлена для таких дел.

– А что с тобой? – Девушка вздрогнула. – И зачем меня всю жизнь готовили, если ты и не собирался… Я могла просто уйти.

– Это был не мой план, – прервал ее Эрон, и его плечи напряглись. – Но все меняется, когда на горизонте маячит война. Кроме того, разве ты жалеешь о том, что тебя научили фехтовать или драться? – Дядя наклонил голову. – Твоя стычка с главой Золотой гильдии едва не разрушила все мои планы, но мне удалось спасти ситуацию. Теперь все, что тебе нужно сделать, – это вести себя как легкомысленная юная донья на протяжении одной ночи, и тогда твои обязанности будут выполнены. Навсегда.

Сафи прыснула со смеху:

– И это все? Это все, чего ты от меня хочешь? Все, что ты вообще хотел от меня? Прости, но я тебе не верю.

Эрон пренебрежительно пожал плечами:

– Ты и не обязана мне верить. А что говорит твой ведовской дар?

Дар Сафи подтверждал истинность всего сказанного, внутри по-прежнему нарастало ощущение тепла. И все же девушка никак не могла до конца поверить в происходящее. Все, чего она когда-либо желала, внезапно оказалось в ее руках. Выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Эрон вскинул бровь, явно забавляясь недоумением Сафи.

– Когда куранты пробьют полночь, Сафи, то, что ты – ведьма правды, больше никого не будет волновать. Ты сможешь делать все, что тебе заблагорассудится, и вести такое же незамысловатое существование, как и раньше. Хотя… – Эрон сделал паузу, и его взгляд стал острым. От опьянения не осталось и следа. – Если бы ты захотела, Сафи, ты могла бы менять миры. Ты для этого отлично подготовлена, уж об этом я позаботился. Но, к счастью или нет, – мужчина развел покрытыми шрамами руками, – похоже, тебе не хватает амбиций.

– Если мне и не хватает амбиций, – прошептала Сафи, и слова вырвались сами собой, прежде чем она успела остановиться, – то это потому, что ты сделал меня такой.

–Это правда.– Эрон улыбнулся ей свысока, в улыбке сквозила искренность.– Не надо ненавидеть меня за это, Сафи. Скорее я заслуживаю твоей любви.– Его руки замерли.– Но не переставай остерегаться меня. Это и есть путь Гасстрелей. А теперь заканчивай одеваться. Мы отправимся в путь со следующим ударом курантов.

Не говоря больше ни слова, Эрон прошел мимо Сафи и вышел из комнаты. Сафи смотрела ему вслед. Она заставила себя следить за его бодрой походкой и широкой спиной.

На несколько секунд Сафи погрузилась в раздумья. Незамысловатая жизнь? Не хватает амбиций? Возможно, так оно и было, когда речь шла о жизни в промерзшем замке среди стаи жаждущих власти дворян и бдительных Адских Алебард, но не о жизни с Изольдой.

Сафи снова достала книгу об ордене Кар-Авена и раскрыла ее. Пиестра сияла, расцветая, как роза в лучах заката. Эта страница важна, и Сафи просто необходимо было выяснить почему…

Она провела пальцем по описанию монашеских рангов. Монах-наемник, монах-учитель, монах-стражник, монах-ремесленник… Ее пальцы остановились на монахе-целителе. Именно такая монахиня помогла Изольде, когда та покинула свое племя. Изольда заблудилась на перекрестке дорог к северу от Веньясы, и добрая целительница помогла найти дорогу.

А тот перекресток находился рядом со старым маяком, который девушки использовали как укрытие. Должно быть, повязанная сестра собирается покинуть Веньясу и вернуться в их старое убежище.

Сафи уронила книгу, закинула голову назад. Девушка не могла пока сбежать из города – сначала нужно пережить сегодняшний вечер. Она должна избавиться от колдуна крови и позаботиться о дяде. Тогда, не опасаясь преследования, она сможет отправиться на север и найти свою повязанную сестру.

Сафи резко выдохнула, опустила голову и повернулась к зеркалу. Эрону нужна была послушная донья, не так ли? Что ж, Сафи могла такой стать. Все ее детство карторранская знать видела в ней тихую, смущенную девчонку, которая, переступая с ноги на ногу, прячется за дядю.

Но сейчас Сафи была другой, а Адские Алебарды не имели права хватать людей в этой империи. Поэтому девушка выпятила грудь вперед, довольная тем, как платье подчеркивает ее плечи. Рукава задрались достаточно высоко, чтобы обнажить запястья и ладони, покрытые мозолями, как у солдата.

Сафи гордилась своими руками, и ей не терпелось увидеть, как высокомерные аристократы с отвращением уставятся на них. Ей хотелось, чтобы доны, что пригласят ее на танец, почувствовали, какие шершавые у нее пальцы. Совсем как песчаник.

Сафи была готова стать доньей Карторры на один вечер. Да она императрицей бы стала, если бы это позволило ей вернуться к Изольде и уйти от колдуна крови.

Один вечер, и Сафия фон Гасстрель будет свободна.

Глава 8

Изольда всматривалась поверх гривы украденного коня в наступающую темноту. Девушка одной рукой держалась за поводья, а другую подняла повыше, надеясь остановить кровь, что все еще капала из раны.

Канал рядом с ней светился оранжевым светом заходящего солнца, и обычная вонь Веньясы наконец-то начала исчезать, как и дневная жара. Еще немного, и Изольда вырвется за болотистые границы города, на заросшие травой луга, всегда напоминавшие о родине. Вокруг зазвенят комары, мухи станут пировать на боках коня.

Толпа, покидавшая город через восточные ворота, оказалась достаточно плотной, чтобы Изольда смогла незаметно выскользнуть из столицы. Как только дорога вокруг нее опустела, она пустила коня в галоп.

Кровь не останавливалась, так что девушка оторвала оборку от оливковой юбки и обмотала руку. Каждый раз, когда повязка пропитывалась кровью насквозь, Изольда отрывала следующий кусок, еще туже перетягивая рану. Всего одна ночь, повторяла она снова и снова, в такт галопу. Наконец, в двух лигах[3] от городской черты, когда бока лошади уже потемнели от пота, девушка перешла на рысь. Ритм сменился: одна ночь, одна ночь.

В словах пульсировала отчаянная надежда на то, что Изольда не подвергла Сафи опасности, отправив ее к старому маяку. Импровизация никогда не была ее сильной стороной, а сообщение, переданное через Габима, вышло слишком спонтанным. Беспорядочным. Поспешным.

Наконец Изольда добралась до неприметной ольховой рощицы и замедлила ход коня, а потом соскочила с седла. Бедра заныли, поясница застонала. Она не ездила верхом уже несколько недель, а в таком темпе – несколько месяцев. Девушка все еще слышала, как стучат ее зубы в такт галопу. А может, это был стрекот цикад в белых зарослях.

Хотя со стороны казалось, что Изольда бредет почти наугад, петляя в траве, словно по следу дичи, на самом деле она шла по тропе, проложенной номатси, а значит, полной ловушек.

Девушка замедлила ход. Она старалась разглядеть все метки, чтобы вовремя расшифровать их. Воткнутая в землю палка означала медвежий капкан с когтями на следующем повороте тропы. Скопление диких цветов слева означало, что впереди развилка – если свернуть на восток, дорога приведет в ядовитый туман, на запад – к поселению.

Она доберется до конца, а вот колдун крови потеряет ее след. И тогда, переждав несколько часов за толстыми стенами поселения, Изольда сможет вернуться к Сафи.

Хотя империя Дальмотти формально позволяла кочевникам народа номатси жить, как им заблагорассудится, – при условии, что их караваны держались не менее чем в четырех лигах от любого города, – они, в глазах закона, считались не более чем животными. У них не было никакой правовой защиты, а вот ненависти со стороны дальмоттийцев хватало. Так что сказать, что родное племя Изольды, мидензи, настороженно относилось к чужакам, значило сильно преуменьшить действительность. К тому же мидензи пока было единственным племенем, которое осело и прекратило кочевать. Ее сородичи нашли относительно безопасное место для себя и тщательно охраняли его от всех прочих.

Стены были толстыми, лучники – меткими, и, если бы колдун крови смог каким-то образом забраться достаточно далеко по тропе, он бы обнаружил, что его грудь утыкана сотней стрел.

Мидензи старались не только не впускать чужих, но и не выпускать своих. Если ты покидал поселение, то становился чужаком – судьба, которая ужасала любого номатси, даже Изольду.

Наконец показались дубы, скрывавшие стену, возведенную вокруг поселения, черные и грозные в темноте ночи. Для Изольды наступил последний шанс развернуться и убежать. Она все еще могла провести остаток жизни, больше не встречаясь с родным племенем, хотя, учитывая, что за ней гнался колдун крови, остаток этот мог оказаться совсем коротким.

Луна поднялась на востоке, и Изольда оказалась полностью на виду. Она заплела косу и спрятала ее под платком. У кочевниц волосы едва доставали до плеч, а у нее они спадали до середины спины, так что стоило их скрыть.

– Имя, – послышалось на языке номатси.

Слева от Изольды мелькнула стальная нить, означавшая враждебность, а среди деревьев показались слабые очертания лучников.

Она покорно подняла руки, надеясь, что повязка на ладони не слишком заметна.

– Изольда, – крикнула она. – Изольда-из-мидензи.

Зашелестели листья, затрещали ветки, нити зашевелились и задвигались – это стражники собирались вместе, чтобы посовещаться и принять решение. Мгновения ползли с мучительной медлительностью. Сердце Изольды билось о легкие, его стук эхом отдавался в ушах, конь нервно вскидывал голову. Его давно уже следовало растереть после скачки.

Ночное небо расколол крик. Сбоку взлетели два воробья.

Потом раздался еще один крик, слишком знакомый. Изольде показалось, что она падает прямиком с горной вершины, теряя сознание, а земля стремительно приближается к ней.

«Покой, – скомандовала она где-то глубоко внутри себя, – покой повсюду. От кончиков пальцев рук до кончиков пальцев ног».

Но покой никак не приходил. Наконец раздался скрежет огромных ворот. По земле застучали ноги, и к ней устремилась фигура в черном одеянии.

– Изольда! – выдохнула ее мать. По лицу женщины текли слезы, как и у девушки. Конечно, это были фальшивые слезы, ведь ведьмы нитей не плачут, а Гретчия была самая настоящая ведьма нитей.

У Изольды оказалось достаточно времени, чтобы понять, какой маленькой была на самом деле ее мать – она едва доставала макушкой до носа дочери. Женщина сжала ее в объятиях, от которых затрещали ребра, и в голове Изольды осталась всего одна мысль. Вот бы колдун крови оставался где-то очень, очень далеко…

Путь сквозь залитое лунным светом поселение мидензи оказался одновременно и легче, и труднее, чем Изольда ожидала.

Легче, потому что все казалось каким-то маленьким, хотя совсем не изменилось за те три года, что она отсутствовала. Деревянные стены, окружавшие поселение, были такими же обветренными и серыми, как она помнила, но теперь они не казались такими уж непреодолимыми. Просто… высокими. Если бы не тропа номатси и лучники на деревьях, стена стала бы для колдуна крови не более чем временным препятствием.

Круглые хижины, сложенные из камней, таких же коричневых, как и грязь, на которой они стояли, выглядели как миниатюры. Игрушечные дома с узкими, низкими дверями и закрытыми окнами.

Даже дубы, которые росли по всему поселению площадью пятнадцать акров, стали куда тоньше, чем помнила Изольда. Теперь они не выглядели достаточно большими и крепкими, чтобы она рискнула вскарабкаться на них, как когда-то в детстве.

Труднее, чем предполагала Изольда, оказалось столкнуться с людьми. Точнее, с их нитями. Пока она шла за матерью к ее дому в центре поселения, всюду распахивались ставни и за ними показывались любопытные лица. Но видимые глазу нити казались какими-то провисшими, словно старые, истрепанные после частых стирок полотенца.

Изольда вздрагивала каждый раз, когда кто-нибудь выглядывал из-за угла или открывал дверь. И каждый раз она замечала, как внимательно изучают ее лицо, освещенное лунным светом.

Это было бессмысленно. Ее что, не узнают? В племени появились новые люди? И что с нитями, почему они потускнели настолько, что их стало трудно разглядеть?

Когда Изольда наконец добралась до круглой хижины матери, родной дом показался ей таким же странно крошечным, как и все остальное. Хотя в хижине Гретчии лежали те же оранжевые ковры на тех же дощатых полах, что и в детстве Изольды, все было слишком маленьким.

Рабочий стол, который когда-то доходил ей до пояса, теперь достигал лишь середины бедра, как и обеденный стол на восточной стороне от очага. За печью был люк, ведущий в вырытый в земле подпол. Он выглядел настолько узким, что Изольда засомневалась, что пролезет в него.

Те два раза, когда она приезжала сюда – всего на одну ночь, – подпол казался мрачным и низким, особенно по сравнению с высоким чердаком Мэтью. И после того, как у нее появилась собственная кровать, единственное в хижине ложе, которое Изольда раньше делила с матерью, стало ей тесным. Сковывающим.

– Идем.

Гретчия схватила Изольду за запястье и потащила к четырем низким табуретам вокруг печи, которые всегда стояли в доме ведьмы нитей. Изольде пришлось подавить желание вырваться из рук матери. Прикосновения Гретчии оказались еще холоднее, чем она помнила.

И, конечно, мать не заметила окровавленной повязки на ладони дочери – а может, просто не придала этому значения. Изольда не могла уловить эмоции матери, потому что ведьмы нитей не видели нитей друг друга. А Гретчия умела скрывать свои чувства куда лучше, чем это удавалось самой Изольде.

Однако в свете очага Изольда смогла разглядеть, что за три года лицо ее матери почти не изменилось. Возможно, она похудела, а вокруг рта появилось несколько новых морщин, но это было все.

Наконец Гретчия отпустила запястье Изольды, подхватила стоявший неподалеку табурет и поставила его перед печью.

– Садись, а я пока положу боргши. Мясо сегодня козье – надеюсь, оно все еще тебе по вкусу. Рык!!! Сюда! Рык!

У Изольды перехватило дыхание. Рык. Ее старый пес.

Шлеп-шлеп-шлеп… На лестнице, ведущей в хижину, послышался шум, и в дверях появился старый, облезлый пес.

Изольда соскользнула с табурета, ее колени ударились о ковер, а по телу разлилось радостное тепло. Она раскрыла объятия, и древняя рыжая гончая кинулась к девушке, прижалась к ней, уткнулась седой мордой в волосы.

«Рык», – подумала Изольда, боясь произнести имя вслух: она наверняка снова бы начала заикаться от неожиданного всплеска эмоций. Противоречивых эмоций, сквозь которые так не хотелось продираться и которые не хотелось понимать. Если бы Сафи была здесь, она бы сразу сказала, что именно чувствует Изольда.

Девушка почесала длинные уши Рыка. Кончики их были в чем-то испачканы.

– Т-ты что, ел б-боргшу?

Изольда вернулась на табурет, продолжая гладить пса по морде и стараясь не замечать, какими мутными стали его глаза и какой седой – шерсть.

И тут раздался мелодичный голос:

–Надо же, ты действительно дома!

Пальцы Изольды замерли на шее Рыка. В глазах затуманилось, все вокруг, включая морду собаки, стало каким-то размытым. Может, если просто не замечать Альму, она исчезнет?

Не получилось. Альма вошла и сразу кинулась к Изольде. Как и Гретчия, она была одета в традиционный наряд ведьмы нитей: черное платье с широкими рукавами, облегающее грудь, но свободно ниспадающее на бедра и ноги.

– Лунная Мать, это же Изольда! – Альма вскинула голову и удивленно захлопала длинными ресницами, обрамлявшими ее зеленые глаза. – Ты стала так похожа на Гретчию!

Изольда ничего не ответила. У нее перехватило горло… Наверное, из-за злости. Ей никогда не хотелось быть похожей на Гретчию, настоящую ведьму нитей, какой никогда не станет сама Изольда. Еще она терпеть не могла, когда Рык вилял хвостом кому-то другому. А тут он уткнулся в колени Альме. Отвернулся от Изольды.

– Ты превратилась в женщину, – добавила Альма, опускаясь на табурет.

Изольда кивнула, бросив взгляд на молодую ведьму. Альма тоже превратилась в женщину. Красивую, что не удивительно. Ее угольно-черные волосы длиной до подбородка были густыми, блестящими… правильными. Талия – тонкой, бедра – округлыми, а фигура – женственной и… совершенной.

Альма, как всегда, была идеальным воплощением ведьмы нитей. Идеальной номатси. Но когда взгляд Изольды остановился на ладонях девушки, она увидела грубые мозоли.

Изольда перевернула ее ладонь.

– Ты упражнялась с мечом.

Альма бросила вопросительный взгляд на Гретчию, и та кивнула.

– С тесаком, – призналась Альма. – Несколько последних лет.

Изольда выпустила руку. Конечно, Альма упражнялась. И конечно, она в этом преуспела. А вот Изольде никогда не удавалось достичь совершенства, словно сама Лунная Мать следила за тем, чтобы Альма превосходила ее в любом умении, которое Изольда пыталась отточить. Альме все давалось… слишком легко.

Когда стало ясно, что она никогда не сможет создавать камни нитей или держать свои эмоции под контролем, из кочевавшего неподалеку от поселения племени привели маленькую девочку номатси, Альму, и объявили новой ученицей ведьмы. Когда-нибудь Гретчия станет слишком старой, чтобы возглавлять мидензи, и Альма сменит ее на этом посту.

У кочевников ведьмы нитей должны были объединять семьи, устраивать браки, подбирать друзей, распутывать слишком запутанные отношения. Альме предстояло заниматься всем этим вместо Гретчии, используя свой безупречный ведовской дар.