Воронье гнездо 2. Призрачный зов

– Простите?

– Я про пожар. Не успел приехать, а уже всю деревню на уши поднял.

Я знал, что случай с поджогом дивана местные просто так не забудут, но не подозревал, что окажусь крайним в этой истории.

– А я здесь при чем? Не я же поджог устроил.

– Не напугал бы Кулему, сидя в подполе, ничего бы не произошло. Мужик чуть Богу душу не отдал, когда понял, что, кроме него, в доме кто-то есть, вот и оставил на диване незатушенную сигарету.

– А может, пить меньше надо, чтобы белочка на горизонте не маячила?

– Вот наглец! Ты еще будешь указывать взрослым, как жить! А сам чего в подвале делал?

– Не ваше дело! Просто продайте мне эту чертову шоколадку, и я пойду!

Я разозлился не на шутку, и продавщица, поняв это, тут же умолкла.

Она приняла у меня купюру, отсчитала сдачу и вручила ее мне вместе с покупками. Делала все молча, но когда я выходил, то услышал, как она пробурчала:

– Ваньки Толстого нам будто не хватало, так еще один хулиган приехал.

Это сравнение и вовсе заставило меня внутренне вскипеть. К Глебу я уже шел съедаемый дикой злостью.

* * *

Лидера нашей группы нашел там, где и планировал, – у могилы Катюхи во дворе ее отчего дома. Глеб сидел на пеньке, уперев локти в колени и зажав голову руками. Плачет, решил я, и злость тут же отступила. Я недолго знал Глеба, но, казалось, уже изучил его характер вдоль и поперек. Поэтому мне было крайне сложно видеть его таким разбитым. Глеб в моих глазах был необычайно стойким, самоотверженным храбрецом с острым умом. Ему тяжело далось осознание, что он все забудет, но только потому, что он боялся потерять свою личность и оставить нас самостоятельно противостоять Гнезду. Сейчас же его съедало изнутри совсем другое чувство…

– Привет.

От моего голоса Глеб вздрогнул. Он шмыгнул носом и, быстро вытерев слезы с лица, встал. Мы пожали друг другу руки.

– Чего это ты вдруг пришел сюда? – хрипло спросил Глеб.

– Хотел поговорить.

– Мм, ну, говори тогда.

Глеб засунул руки в карманы шорт и уставился на невысокий земляной холмик, под которым покоилось тело Катюхи. В землю было воткнуто несколько новеньких искусственных цветков, а территория рядом очищена от сорняков, пожухлая крапива и полынь аккуратно сложены в кучу подальше от могилы. Я понял, что Глеб проводил здесь очень много времени и от нечего делать облагораживал последнее пристанище подруги. Если бы не покосившийся трухлявый забор и несколько разбитых стекол в окнах дома, я подумал бы, что здесь живут люди.

Я не знал, как завести разговор о том, что меня беспокоило. Не хотелось сразу вываливать на Глеба свои опасения, поэтому начал издалека.

– Я не спешил сюда приходить, потому что не хочется верить, что ее больше нет… Кажется, вот-вот она прибежит и начнет бросаться нравоучениями. Только Катюха могла сказать мне, что я балбес, и я беспрекословно верил ее словам. Такая мелкая, а смышленая и крутая.

– Это точно, – грустно улыбнулся Глеб.

– Катюха желала тебе счастья. И любила тебя. Наверное, ей сейчас не очень приятно видеть тебя в таком состоянии.

– Она и не видит меня, Слав, не нужно всей этой философской чепухи. Если ты пришел сюда за этим, то…

– Я решил, что ты избегаешь нас, – прервал я Глеба и заглянул ему в глаза. – Мне хочется верить, что я надумываю, но все равно постоянно ловлю себя на этой мысли. Ты не просто грустишь о Катюхе, ты винишь нас в том, что она больше не рядом.

Глеб умолк. Он отвел взгляд, и я понял, что абсолютно прав. Глеб никого ни в чем не обвинял открыто, но внутри его прожигал гнев на нас, его друзей. Мне иногда самому становилось тошно от осознания того, что мы упокоили Катюху, но я снова и снова твердил себе, что мы поступили правильно.

– Я злюсь на вас, – наконец тихо сказал Глеб. – Безумно злюсь. Знаю, что вы ни в чем не виноваты, все сделали правильно, но… ничего не могу с собой поделать. Решил, что лучше на какое-то время сократить общение, чтобы не сболтнуть лишнего. Я прекрасно понимаю, что поступаю эгоистично и неправильно, но пока здравый смысл спит.

Я глубоко вздохнул, не зная, что сказать. Убеждать Глеба в нашей невиновности глупо, он и сам это прекрасно понимал, заставить его не злиться я тоже не мог. Человек вправе проживать все чувства, будь то злость, скорбь или даже ненависть. В конце концов Глеб сможет с этим разобраться.

– Я скажу ребятам, что тебе нужно время, они поймут.

– Ты не обижен? – тихо спросил Глеб.

– Нет. На твоем месте я бы вообще, наверное, рвал волосы на голове и бросался бы во всех проклятиями. Я тебя понимаю и не осуждаю. И ты не переживай из-за нас, дай себе возможность все обдумать.

– Но Воронье Гнездо…

– У нас все равно нет какой-то определенности, так что можешь пока даже на сборы не приходить, – прервал я Глеба. Мне хотелось дать ему понять, что я не считаю его обиженным ребенком, поэтому добавил: – А если что-то произойдет, мы знаем, что на тебя можно рассчитывать.

Я похлопал Глеба по плечу и слабо улыбнулся. Развернулся, чтобы уйти, но снова посмотрел на могилку Катюхи.

– Если честно, я и сам не уверен до конца, что следовало поступить именно так. – Я снова глубоко вздохнул и нахмурился. – Трудно осознавать, что Катюха была частью чего-то потустороннего. Мне казалось, что она, мы все – единственное нормальное в этой проклятой деревне.

– Да, – согласился Глеб, откашлявшись.

– Ну, бывай.

– Бывай, Слав.

И я ушел, оставив Глеба наедине со своими мыслями.

Глава 5

Запутанный клубок

Время тянулось медленно, но меня удручало, что каждый прожитый день становился пустым. Без зацепок и подсказок. Без движения к решению проблемы с проклятием Гнезда. Наслаждаться летними теплыми днями не получалось, даже если пытался себя заставить. В конце концов понял, что это бесполезная затея. Под гнетом ненормальностей деревни и осознания того, что реальность такая, какая есть, любой отдых превращался во что-то эфемерное.

Шли дни, и я все чаще думал о том, что Катюха действительно была спасением для местных. После совершеннолетия, забыв о чертовщине, они могли жить обычной, почти нормальной жизнью. Если по случайности кто-то из старших становился свидетелем ненормальностей Вороньего Гнезда, это списывалось на переутомление, бред во время болезни или белочку. И жизнь продолжалась.

Когда я представлял, что мне и ребятам придется жить в деревне долгие годы, желудок сводило спазмом. Без дара забвения мы были обречены существовать в вечном страхе. Это и сводило с ума деревенских в прошлом.

– Славушка, ты не заболел ли?

Бабушка села в кресло напротив меня и сложила руки на столе. Ее обеспокоенный взгляд заставил меня слегка улыбнуться. Но сделал я это через силу.

– Все в порядке, просто нет аппетита.

– Раньше мои блинчики всегда вызывали у тебя чуть ли не восторг, а сейчас даже не притронулся.

Она была права. Со временем даже бабушкина еда перестала радовать так, как в начале лета, когда я мог забыться в наслаждении за тарелкой вкусного, наваристого борща или блюдом свежеиспеченных пышек. А сейчас ел только для того, чтобы унять голод. И снова уходил в себя, поглощенный мыслями о проклятии Гнезда.

– Я поем, только позже.

Бабушка тяжело вздохнула. Я не хотел ее расстраивать, но и насильно заталкивать в себя блины не мог. Задумался о том, как бы перевести тему в другое русло, и вдруг вздрогнул от бабушкиного крика.

– Ой, окаянные, что творят! А ну, усь!

Бабушка соскочила с кресла и принялась тарабанить в окно. Потом открыла форточку и снова закричала свое грозное «усь!». Я нахмурился и посмотрел на улицу. Заметил только, как от дома отбегают три розовые бочки – свиньи.

– Чешутся о забор, – проворчала бабушка. – Он и так на ладан дышит!

– Давай схожу, прогоню их.

Я поднялся с места, но бабушка усадила меня обратно одним жестом руки.

– Надо с Костей поговорить, может, поможет мне забор новый поставить. Я сам не особо умею, а он научит.

– Да зачем мне новый забор, Слав? Дыр нет, и то хорошо. Я просто на дух не переношу свиней. Боюсь.

– Свиней боишься? – удивился я.

– Да как-то с детства это пошло… Моя бабуля ужасов нарассказывала, так я с тех пор к ним и не приближаюсь.

Я подавил смешок и постарался поинтересоваться как можно участливее, в чем дело. У каждого свои страхи, и нужно их уважать. Одна из моих одноклассниц до дрожи боялась голубей, хотя вроде бы голубь – безобидная птица. Самое страшное, что может сделать, – нагадить на голову.

– Бабуля рассказывала с именами, я сейчас их уже не вспомню, но саму историю помню очень хорошо. Жил в деревне один мужик. Молчаливый, все всегда в себе держал. А еще упрямый как баран и вредный. Жил с матерью; женой и детьми не обзавелся, наверное, из-за характера. – Бабушка пододвинула мне тарелку с блинами, и я все-таки взял один и стал медленно есть, слушая. – Повадилась к ним на участок свинья ходить, пакостить, – не пакостила, но мужика раздражала. Мать просила не трогать скотинку, но мужик и слушать ее не хотел. Вроде как азарт в нем взыграл, задумал он поймать свинью. В то время скотине уши резали, чтобы клеймить. Да и по сей день кто-то так помечает, но больше уже бирки с номерами вешают или красят бока и хвост. А на той свинье никаких меток не было, и решил мужик поймать ее и по-своему клеймить. Вроде как ничейная животинка, а что добру пропадать? Видимо, думал, поймает, приучит, а потом и пустит на убой.

Я кивнул, давая понять бабушке, что внимательно слушаю. А сам придумывал окончание истории, одно изощреннее другого. Представил вдруг, что в отместку мужику свинья его заживо съела, и аж всего передернуло.

Где-то я читал, что однажды искали без вести пропавшего мужика, даже соседа обвиняли в его убийстве, а потом нашли останки в желудках свиней. Предположили, что мужчина пошел кормить скотину и там ему стало плохо, он упал без сознания или замертво. А свиньи – существа всеядные, вот и поужинали хозяином. Вряд ли это было правдой от начала до конца, сколько времени потребовалось бы свиньям, чтобы полностью съесть человека? Но кто знает наверняка?

– Охотился за свиньей долго, – продолжала рассказ бабушка. – Предупреждал мать, что в саду заночует, ждал и ждал, но толку не было. Уже хотел сдаться, но упрямство не позволило. Как-то раз шел с поля домой и решил сразу в засаду засесть. Не поел после работы и матери ничего не сказал, настолько охота ему разум затмила. Но иногда настойчивость дает свои плоды, и вот в тот раз мужику удалось застать свинью.

Он изловил ее, загнав обманом в стайку, а там и клеймил. Резанул ухо два раза, чтобы все в деревне знали, что это его животинка. Сначала выпускать не хотел, но потом решил, что просто прикормить надо – и свинья сама возвращаться будет. Довольный проделанной работой, пошел домой, хотел перед матерью похвастать, но не вышло. Обычно она ждала его после работы с ужином. А тут ни ужина, ни матери.

Вернулась бедняжка только к ночи, измученная, с перевязанной головой. Мужик сначала все допытывался, что с ней стряслось, потом заставил мать показать ему рану, чтобы обработать. Когда повязку менял, опешил. Ухо матери было порезано. Дважды. И ровно так же, как он пометил свинью.

Я открыл рот от удивления. Успел ведь нафантазировать кучу финалов истории, но в бабушкином рассказе было все не так уж и жутко. Странно, конечно, но с моей выдержкой таким не возьмешь.

– Не знаю, чего добивалась бабуля, рассказав мне эту историю, – пожала плечами бабушка. – Может, в ней какое-то нравоучение есть, но я в детстве его не поняла. Только бояться свиней стала.

– Да уж, и правда странная история. Но тут мужика ведь стоило бояться, а не свинью.

– Так-то оно так, но бабуля подлила масла в огонь. Она была суровой женщиной и шутить не любила. На полном серьезе сказала, что раньше люди умели оборачиваться в зверей. Туда и обратно. С тех пор я в это слепо верила. Со временем, конечно, сообразила, что все это враки, но боязнь свиней так и осталась со мной.

Я почувствовал, как начинает сдавливать грудь и дышать становится сложнее. Все происходящее вокруг меня вдруг ушло на второй план, а в черепной коробке забухали одни и те же фразы: «люди умели оборачиваться в зверей», «умели оборачиваться», «демоны-перевертыши».

Я постарался совладать с собой, чтобы не испугать бабушку. Только что проглоченный блин так и норовил вырваться наружу. Залпом выпив воды, я с силой поднял себя с кресла, выдавил улыбку для бабушки и вышел из дома.

Со всех ног несся к дому Зои, чтобы в сотый раз прочитать письмо Федора Ильича Андропова про демонов-перевертышей. Неужели все, что написал старик, было сущей правдой?..

Глава 6

Демоны-перевертыши

– Зой, мне срочно нужна коробка Федора Ильича!

– И тебе привет, – опешила Зоя. – Ты чего такой взмыленный?

– Кажется, кое-что нащупал, – с придыханием ответил я. – Бабушка только что рассказала мне историю про свинью; думаю, она напрямую связана с письмом Федора Ильича про перевертышей.

Зоя приподняла брови еще сильнее, но все же встала из-за стола. Ушла в гостиную, а затем вернулась уже с коробкой в руках. Поставила ее на стол и молча взглянула на меня.

– Я не съехал с катушек.

– Знаю. Просто не понимаю связи между свиньей и перевертышами.

– Жил-был один мужик, на свинью охотился, – быстро начал я, подлетая к коробке и начиная перебирать ее содержимое. – Мать отговаривала его от этой затеи, а он все равно за свое. И вот однажды поймал свинью и сделал ей пару надрезов на ухе, потом домой пришел, а там мать покалеченная. Короче, когда мужик рану ее проверил, у нее два надреза на ухе оказалось. Прям как у свиньи.

– Зачем он свинью-то покалечил?

– Метку поставил, чтобы своей считать. До этого она бесхозная была… Да это и неважно.

– И-и-и? Я все равно связь что-то плохо улавливаю.

– Ну мать и была той свиньей. Он мать свою покалечил, когда та перевертышем стала… Или она всегда им была, – немного завис я, затем выкинул лишние мысли из головы и добавил: – Да какая разница, как это работает. В общем, вот такая история.

– Думаешь, правда?

– Отпечатки тебе ведь тоже байкой казались. Нам всем. В итоге – самая настоящая правда.

Я нашел нужное письмо и быстро развернул его. Зеленые чернила на желтой от времени бумаге немного расплывались, но текст все равно нормально читался. Я уже мог наизусть пересказать все записи Федора Ильича, но боялся упустить какую-нибудь важную деталь. Поэтому начал читать вслух:

Я думал Гнездо уже мало чем может меня напугать но каждый раз как узнаю новое, страх сковывает печенку. Демоны живут с нами по саседству, и одного я сабираюсь изничтожить. Они савсем не похожи на отпечатки памяти патаму что живые. Но я до конца не решил кто страшнее – первые или втарые.

Эти демоны могут обращаться в животных и только бог знает каким силам они служат. Что они преследуют и как связаны с праклятьем деревни я толком не знаю но раз и демоны-перевертыши это что-то не всамделишное значит они есть зло. А зло надобно изничтожать.

Наверное это последняя мая запись ведь мне предстоит противостоять неваабразимому. Даже мертвецы пугают меня меньше этих существ. Они притворяются людьми ведут с нами разговоры и марочат головы. Пытаясь прикинутся нармальными наверняка планируют кошмары.

– Так ведь и отпечатки памяти обычно выглядят как живые люди, – перебила меня Зоя. Она пожала плечами и добавила: – Это я так, к слову.

– Ты права, – кивнул я. – Это письмо Федора Ильича вообще отличается от других. Видно, что его пугало все, о чем он писал, но к демонам-перевертышам у него явно была особая неприязнь.

– Мы можем называть их просто перевертышами? – поежившись, спросила Зоя. – От слова «демоны» меня как-то корежит.

– Называй как хочешь, сути это не изменит.

Зоя согласно кивнула, поджав губы, и я продолжил читать:

Я так привык жить рядом с чертовщиной перестал почти замечать отпечатки а может они и сами стали скрыватся от меня что обнаружив демона-перевертыша чуть не аполоумел. Гатов был испустить дух но видимо сначала должен сделать дело и патом только помирать.

Я долго готовился к ахоте много кумекал да только все оказалось зря. То ли демон-перевертыш понял что я гатовлю на него управу то ли с ним что-то приключилось в конце концов он прапал. Почти что испарился прямо у меня перед носом аставил после себя адин след – нож торчащий в земле. Так что я и знать не знаю как баротся с этой напастью. Один только совет есть – наблюдать за всеми кто живет в Вороньем Гнезде.

– И дальше есть приписка, – сказал я.

Нож забрал себе падумал пусть будет как улика или даказательство что я еще в сваем уме. Читал кагда то книгу про невозможности и аттуда узнал что с помощью ножей демоны умеют переварачиваться в животных. Ваткнут в землю сделают прыжок через него и уже зверь.

Паэтому нож для меня даказательство всамделишности того что праизошло. Не мог же я все это выдумать.

– Самое бредовое письмо из всех, – фыркнул я. – В письме про отпечатки памяти Федор Ильич рассказал историю Митрофана и описал, как упокаивать призраков, в письме про утопленниц перечислил имена девушек и даже предполагаемые места, где люди видели их отпечатки. А здесь ничего нет! Ни имени перевертыша, ни информации, в какое животное он превращался.

– Может, это и неважно, – задумчиво откликнулась Зоя. – Смотри, письмо датировано двадцать вторым апреля одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года.

– И что?

– То, что Федор Ильич умер в мае того же года. Он мог написать это, находясь в бреду.

– Или демон-перевертыш все же объявился, – возразил я.

Зоя поморщилась, словно выпила неразбавленный лимонный сок. Забрала из моих рук письмо и уставилась в текст.

– Когда Федор Ильич писал это, он был зол, – резюмировала Зоя. – Мало конкретики, куча негатива и ни капли жалости. К отпечаткам памяти он испытывал жалость. Мне кажется, такой образ жизни, который был у него, отразился на его душевном состоянии. Возможно же, что он что-то преувеличил. Или ему просто это почудилось.

– Ты опять за свое, – покачал я головой. – Ни капли доверия к старику, хотя именно он и помог нам с отпечатками.

– Ты не совсем понял мою позицию, Слав.

Зоя отложила письмо в сторону, взяла чайник и поставила его на плиту. Пузатый железный старикан тут же недовольно заскулил, когда конфорка начала разогреваться.

– Я считаю это письмо не совсем логичным и достоверным, но не шуткой. Есть в нем что-то, с чем стоит разобраться, но думается мне, что это не перевертыши.

– А кто же тогда?

– Отпечатки памяти, конечно. – Зоя замолкла на несколько секунд, вероятно думая, как лучше мне все объяснить, и все же продолжила: – Я хорошо запомнила Катину фразу: «Мы – ваше проклятие». Если предположить, что перевертыши на самом деле существуют, то какой смысл их искать? Каждый отпечаток памяти отвечает за нечто мистическое, как, например, Катя за забвение, так? Мы это выяснили. Стало быть, и барьер – это дело рук отпечатков. Но перевертыши, по словам Федора Ильича, живые люди и провинились только в том, что могут превращаться в животных… Нам-то что с этого? Пусть себе превращаются дальше.

– Хочешь сказать, даже если это правда, стоит просто забить?

– А что, устроишь охоту на всех животных в деревне?

– Ну нет. Но…

Я не придумал, что сказать после «но», и просто умолк. Зоя была права. Я так воодушевился зацепкой про перевертышей, что не задумался: а надо ли нам в это лезть? Быть может, в мире куча всего сверхъестественного, зачем ворошить осиное гнездо?

– Вот только об одном я подумала, до чего не дошла в первый раз после прочтения письма.

– И о чем же?

– Если предположить, что Федор Ильич прав во всем и действительно видел перевертыша, но обманулся? Вдруг вся эта чушь – не отдельная чертовщина, а созданная отпечатком памяти иллюзия?

– То есть призрак мог водить старика за нос?

– Почему бы и нет? – пожала плечами Зоя. – Тебя вон вообще мертвячка душила… Кто знает, на что вообще способны отпечатки?

Я крепко задумался. Зоя снова могла оказаться права. И Катюхины слова, и то, что мы видели в Гнезде, – все крутилось вокруг отпечатков памяти. Так почему ни я, ни Федор Ильич никак не связали перевертышей с ними?

– Федор Ильич написал здесь, что перевертыши живые, – подал голос я. – Он как-то отличал их от отпечатков и, ты думаешь, мог обмануться?

Зоя снова пожала плечами, отвернулась и подошла к плитке, потому что вскипевший чайник заголосил дурниной. А я в очередной раз уставился на письмо. Еще одна никчемная зацепка, которая привела меня абсолютно в никуда. Еще один зря прожитый день.

Отчаяние во мне копилось и копилось.

Глава 7

Библиотека

После разговора с Глебом я решил примерить лидерскую шкуру. Никому об этом не сказал, просто пытался думать как Глеб. Постоянно спрашивал себя, как поступил бы друг, с чего начал бы, и мысли привели меня к сельской библиотеке. Сначала долго уговаривал себя сходить туда, потому что библиотека находилась в одном здании с клубом. Значит, так же как и клуб, стояла на руинах старой церкви. Но в конце концов я посчитал, что поход туда может быть полезным, и, кажется, не ошибся.

По крайней мере, почти сразу я нашел старые записи об истории церкви и ее сносе. Они находились в разделе «Все о родной деревне». Библиотекарь Валентина Иосифовна, приятной наружности круглолицая женщина с улыбающимися глазами, любезно показала мне записи, прочитала небольшую лекцию об основании поселения и даже налила ароматного чаю. Такого сервиса я не видел даже в городе, о чем не забыл упомянуть. За это к чаю мне были предложены еще и карамельки.

Несколько часов я провел за чтением записей. Пил чай, время от времени засматривался на советские стеллажи, заставленные книгами, – чистые, но слегка потрепанные временем, – любовался поделками детей, которые проводили здесь свободное время, и обменивался улыбками с Валентиной Иосифовной. Здесь царила волшебная атмосфера. Не жуткая и мистическая, как во всей деревне, а именно волшебная. Уютная и теплая-теплая. На подоконниках стояли фиалки и другие комнатные растения, на полу в нескольких местах лежали вязанные из лоскутов половички, на стенах висели фотографии местных жителей в нескольких поколениях. Ламповое местечко, как сказали бы мои одноклассники.

Историй в записях было немало, знать только, какие могли привести к новому отпечатку памяти… Я сфотографировал на камеру телефона те, что показались самыми печальными, – хоть в чем-то мой электронный друг помог. Облокотился на спинку стула и снова принялся перечитывать то, что выделил.

– Простите, здесь написано, что Мещанов ключ до сих пор функционирует, это правда?

– Относительно, – ответила Валентина Иосифовна и снова улыбнулась, но уже грустно. – Посмотри, эта запись датирована одна тысяча девятьсот восемьдесят девятым годом, информация переписывалась, но текст остался прежним с этой даты. Мы просто собрали все в один источник для удобства. – Женщина вздохнула. – Все развалили, и Мещанов ключ – тоже. Старого резного колодца нет уже давно. В девяностых на его место поставили каменное колесо, потому что родник еще бьет из земли, но и ему недолго осталось. Заброшен источник давно, коров там народ только поит.

– Странно, сейчас такие места стараются сберечь, очищают, облагораживают, а у вас как-то наоборот все.

– И не говори, милый. Никому ничего не нужно. Местные скотину выращивают, этим и живут. На остальное не остается ни времени, ни сил.

– Но родниковая вода, во-первых, полезнее, во-вторых, ценнее. Вы не думаете, что может приехать какой-нибудь ушлый дядька, заплатить кому-то наверху копеечку и завладеть Мещановым ключом, а потом на этой воде бизнес построить? – Я хмыкнул. – Не удивлюсь, если сами же деревенские покупать эту воду и начнут.

– Ой, да упаси Боже. Уже столько этих ушлых дядек было, нам сполна хватило.

Валентина Иосифовна нахмурилась и даже, показалось, задумалась, а я тем временем вернулся к записям.

В начале двадцатого века жила в деревне зажиточная семья Мещановых, глава семейства Степан и его жена Мария. Именно они обнаружили источник родниковой воды и облагородили его – поставили на месте бьющего ключа резной сруб. И стал тот колодец местным достоянием, все жители деревни ходили к нему за водой, считали ее целебной.

В тридцатых годах семью Мещановых раскулачили. Их сослали в тайгу с тремя детьми. Обрекли на зимовку в землянках, на тяжелый труд и болезни из-за недоедания и холода. Что с ними стало потом, одному Богу известно. Но родник стали называть Мещановым ключом. И до сих пор он людей поит.