Благодатные земли

Были в общине и те, кто не боялся заходить далеко, например, стражники. Каждый вечер кто-нибудь из них отправлялся на охоту и возвращался с висящей на поясе добычей: птицей или зверьком. Ещё были смельчаки, ходившие на поиски медовых деревьев. Их сочные, сладкие плоды, размером с ладонь, с бархатистой тёмно-жёлтой кожицей, пользовались спросом на ярмарках, только хранились плохо, быстро портились. Дарина как-то раз пробовала. Филипп заменил одному человеку истёршиеся подошвы ботинок на новые, а тот рассчитался медовыми плодами. Всё-таки о замужестве сохранились и приятные воспоминания…

…Когда из всех необходимых дел у Дарины осталось последнее – испечь яблоки и она сидела у потрескивающего костра с мокрыми распущенными волосами, в сменной одежде, набросив на плечи своё многофункциональное покрывало, а выстиранные без мыла штаны с рубашкой сушились, заправленные под дугу палатки, чтобы не унесло ветром, – из леса донёсся истошный крик.

Кричала женщина. Дарина вскочила, не заметив свалившегося с плеч покрывала, и настороженно прислушалась. Крик повторился. Другие путники тоже испуганно повскакивали на ноги. Те, кто лёг отдыхать, высунулись из палаток. Стреноженные лошади перестали щипать траву и подняли головы, напряжённо вытянув шеи. Община оцепенела от ужаса. После третьего вопля, опомнившись, к лесу бросились стражники.

Поляну, где общинники расположились на ночлег, уже окутали серые сумерки. В лесу они и вовсе сгустились до темноты.

– Факел! Зажгите факел! – крикнул кто-то.

Вслед за стражниками двинулись несколько мужчин с горящими факелами. За мужчинами, путаясь в длинном, широком платье, заспешила Роза Врачевательница с сумкой наперевес.

Дарину словно кто-то толкнул, да так сильно, что она сорвалась с места и тоже побежала.

– Ты-то куда? – недовольно бросила Роза, когда Сказочница догнала её.

– Куда и ты!

Врачевательница больше ничего не сказала, Дарина подавила вспыхнувшую неприязнь, и дальше они устремились вместе, спотыкаясь в траве и хватаясь друг за друга, чтобы не потерять равновесие. Вместе нырнули в тёмный, враждебный лес: деревья так и норовили оцарапать ветками их лица или вцепиться в волосы.

Никто больше не кричал. Мужчины, убежавшие вперёд, остановились и, сведя факелы, рассматривали что-то, лежащее на земле. Света хватило, чтобы заметить чуть в стороне перепуганную парочку. Парень с ошалевшими глазами прижимал к себе вздрагивающую девушку.

– Что случилось? – спросила у него Роза.

– Т-там, – с трудом выговорил он и указал взглядом на сгрудившихся мужчин. Из-за их спин, сомкнувшихся в плотную стену, ничего не было видно.

– Пропустите! – потребовала Роза, и кто-то из стражников посторонился, обронив:

– Тут уже не поможешь…

Дарина протиснулась за Врачевательницей и тоже едва не закричала. На земле лежал человек с неестественно повёрнутой набок головой, рот был открыт, верхние зубы обнажены, а глаза… остекленевшие глаза смотрели прямо на неё!

– Отступник! – сказал кто-то сзади.

Дарина застыла не в силах пошевелиться и оторвать взгляд. Мертвец как будто специально выбрал из всех именно её. Как будто специально ждал здесь её. Это был знак, какое-то страшное послание ей. Дарина была уверена в этом, так же как несколькими минутами ранее была уверена, что ей надо сюда прийти.

Она не могла сказать, сколько простояла так. Её била дрожь, но она не чувствовала дрожи. Вокруг двигались и что-то говорили люди, но она не видела и не слышала людей. Мёртвые глаза не отпускали, притягивали, как бездна притягивает стоящего на краю.

Чьи-то руки схватили Дарину за плечи и потянули назад. Она очнулась от оцепенения. Почувствовала, как неприятно холодят шею сосульки мокрых волос. Руки на плечах показались ей по-мужски большими и сильными. Она порывисто обернулась: не Яромир ли это? Оказалось, Роза.

– Ты в порядке? У тебя такой вид, что ещё чуть-чуть, и ты упадёшь в обморок.

– В порядке, – нервно сглотнула Дарина и зачем-то принялась выискивать взглядом Яромира. Хотелось знать, что он здесь, словно его присутствие помогло бы ей успокоиться.

Любопытствующих прибавилось. Среди толпящихся вокруг мертвеца она различила Ложкаря, Молочника, того молодожёна, который купил своей возлюбленной красные туфли. Пришли несколько женщин. Одна из них пыталась прогнать двух мальчишек лет десяти, а те канючили:

– Ну можно мы посмотрим на отступника? Ну пожалуйста!

– Нечего вам тут смотреть! – сердилась женщина.

– Можно! – раздался вдруг зычный голос. Он был таким громким и властным, что, казалось, его обладатель должен спуститься к общинникам прямо с неба. Однако обладатель этого голоса обитал на земле.

Толпа почтительно расступилась, и в центр вышел Старейшина.

– Пусть смотрят! – повторил он.

Его голосу невозможно было не повиноваться, и женщина, только что отгонявшая мальчишек, протолкнула их вперёд.

Дарина редко видела Старейшину так близко. Несмотря на то, что ему уже перевалило за шестьдесят, выглядел он молодо, седина ещё не тронула его волос: каштановые кудри, как грива, свисали до плеч, покрытых чёрным плащом с рубиновой подкладкой. Курчавая борода густо залепляла пол-лица: подбородок, рот, скулы.

Он без страха приблизился к мертвецу, с презрением толкнул посохом безжизненное тело.

– Смотрите все! Хорошо смотрите! – пророкотал его голос над головами собравшихся. – Видите, что бывает с отступниками?

Присмиревшие мальчишки с округлившимися глазами жались друг к другу, как мышата.

– Вот он, палец, вздумавший отделиться от плоти! Далеко ли он смог уйти? Если кто-то из вас помыслит отделиться от общины, знайте, – Старейшина помолчал, медленно переводя с одного лица на другое суровый взгляд и вдруг вонзил его в Дарину: – Вот что вас ждёт!

Она отшатнулась от неожиданности, сердце заколотилось, подмышки взмокли.

– Мне не жаль этого человека, ибо он не достоин жалости! Он преступник! – Старейшина сделал резкое движение рукой, и подкладка плаща заколыхалась кроваво-красными волнами. – Он причинил зло своей общине! Отрежьте от тела палец, ухо или другую часть – разве оно не почувствует боли? Отрезанный орган не будет болеть, ибо сразу мертвеет, а тело будет. Поэтому говорю вам: кто помыслит отделиться – будет пойман и понесёт наказание! Стражники высекут его плетьми, как вора или буяна, и отведут в Фабричный Город на вечное поселение! А если ухитрится сбежать, другое наказание найдёт его: смерть!

И снова Старейшина устремил на Дарину жёсткий взгляд, словно клинок приставил к горлу. Не то что пошевелиться – она дышать не смела под этим пристальным взглядом.

«Но как? Откуда он знает? Я ещё ничего не решила, а он знает!»

Дарина с ужасом представила, как в следующую секунду он назовёт её отступницей, велит высечь, и стражники, может быть, даже Яромир, схватят её под руки и поволокут из леса на поляну, чтобы сделать это на глазах у всей общины. Она уже видела ухмыляющееся лицо Кукольницы, перепуганную Беллу, готовую броситься под свистящие плети с криками, что это какая-то ошибка. Видела, как Альберт, муж Беллы, хватает жену за руку и удерживает рядом с собой, как Филипп, стоящий в толпе зевак, не знает, куда девать глаза от стыда и жалости. Видела Яромира, сжимающего в кулаке рукоять плётки и не решающегося замахнуться…

…Роза потормошила Дарину за плечо:

– Пойдём, я сделаю тебе успокоительного чая.

Сказочница вынырнула в действительность. Старейшина уже не смотрел на неё. Он отдавал стражникам указания насчёт мертвеца. Остальные неспеша направились прочь из леса, спотыкаясь и беззлобно чертыхаясь в потёмках.

– Пошли, Старейшина сказал расходиться, – снова позвала Врачевательница.

Выставив перед собой трясущиеся руки, неуклюже отводя от лица ветки, мелкими шажками, чтобы не запнуться о какой-нибудь корень, Дарина двинулась за ней. Ей не нужен был ни чай, ни собеседник, хотелось поскорее оказаться в палатке наедине с собой и, согревшись под покрывалом, хорошенько поразмыслить над всем, что сегодня произошло.

Когда они выбрались на поляну, скупо орошённую звёздным светом, Дарина, прибавив шаг, стремительно обогнала Розу и уже думала, что оторвалась от неё, как та вдруг крикнула в спину:

– Ты его узнала, да?

– Кого? – Пришлось остановиться Сказочнице.

– Отступника этого.

– С чего ты взяла? Нет конечно!

– Просто ты так бежала туда… И у тебя был такой вид…

Ну вот, не хватало ещё всяких глупых подозрений!

Дарина подождала, пока Врачевательница поравняется с ней.

– Не знаю, зачем я бросилась на крик, – честно сказала она. – Меня как будто что-то изнутри подтолкнуло. А там… – плечи непроизвольно поёжились. – У него были такие глаза…

Роза какое-то время шла молча. Дарина слушала, как в сумке у Врачевательницы что-то позвякивает в такт шагам, и гадала, удовлетворило её такое объяснение или нет. Наконец, Роза вынесла вердикт:

– Ты его почувствовала. У тебя же наследственность.

– Какая наследственность? – не поняла Дарина.

– Тебе разве не рассказывали, как ты появилась в общине?

– Меня нашли на дороге. Я сидела в коробе из ивовых прутьев…

Роза как будто ждала ещё чего-то, и Дарина добавила единственную подробность, которую знала:

– На земле было начерчено моё имя.

– Это всё?

– Больше Наставница мне ничего не говорила.

Врачевательница зачем-то поправила сумку, одёрнула и без того длинное платье, искусственно покашляла.

– В тот день, когда нашли тебя, – в её голосе послышалась осторожность, словно она боялась напугать Дарину, – нашли ещё мёртвую женщину.

Сказочница не сразу сообразила, как может быть связана с мёртвой женщиной.

– Это была твоя мать, – сказала Роза.

В первое мгновение услышанное показалось Дарине до абсурда неправдоподобным – настолько она привыкла думать, что родители избавились от неё намеренно, посадили в короб и ушли, потому что по каким-то причинам она стала им не нужна. Ведь именно так говорила ей Наставница, к тому же в памяти Дарины хранилась яркая картина о том, как её родители уходят прочь, а она беспомощно смотрит на их удаляющиеся фигуры. Правда, было ли это воспоминание настоящим или его нарисовало шустрое детское воображение, Дарина не знала.

– Ты, наверное, что-то путаешь, – слабо запротестовала она. – Или это просто совпадение…

– Ничего я не путаю! Я была тогда ребёнком, но большим ребёнком. Мой отец, Врачеватель, уже учил меня своему делу. Мы с ним вместе осматривали тебя, а потом ту женщину. У неё в рюкзаке лежало недошитое детское платьице точно из такой же ткани, в которую была завёрнута ты!

Ошарашенная тем, что услышала, окончательно поглупевшая, Дарина поинтересовалась:

– А от чего она умерла?

– Ну ты даёшь! – удивилась Роза. – Оттого, что она отступница, конечно же! Теперь ты понимаешь, какая у тебя нехорошая наследственность?

«Вот почему Старейшина так смотрел на меня! – догадалась Дарина. У неё чуточку отлегло от сердца, но тут же навалилось другое, тяжёлое и страшное, как проклятие: – Я дочь отступницы! Поэтому я такая!»

… Добравшись до своего места в расположившейся на ночлег общине, Дарина обнаружила, что костёр прогорел и угли почти совсем истлели – в таких яблоки уже не пропекутся. Впрочем, это её несильно расстроило, аппетит всё равно пропал. Она забралась в палатку, завернулась в покрывало. Дрожь в теле не унималась, сон не приходил, несмотря на чудовищную усталость. В голове всё смешалось: обессилевшая старуха, хватающаяся за её рубаху, старик-покупатель, вырывающий страницы из беловика, чтобы наделать курительных трубочек, стеклянные глаза отступника, огненный плащ Старейшины и мёртвая женщина с недошитым детским платьем в рюкзаке… Какой она была, та женщина? Почему ушла из общины? А мужчина-отступник, почему он ушёл? Как они решились?

От тех молний, что сверкали внутри Дарины днём: вспышек злости и желания уйти – осталась только обугленная пустота. Уйти – значит смерть. Остаться – мучительная полужизнь. Невелик выбор.

«Может, есть третий вариант?» – спросила она темноту в палатке.

Ответ пришёл мгновенно: «Есть! Яромир! Будь он твоим мужем, ты была бы так счастлива, что никакой червь сомнения не завёлся бы у тебя в душе».

«Да, – согласилась Дарина. – Но Яромир никогда не захочет стать моим мужем. Ему нужна другая женщина. Такая, как та, с красными туфлями. С нормальной наследственностью…»

Ночь текла над притихшей общиной, словно река с целительными водами, унося печали минувшего дня, убаюкивая тревоги. Лишь печали и тревоги Дарины Сказочницы ей было не под силу унести. Дарина лежала с открытыми глазами, утопая в водовороте мыслей, и ей казалось, что её палатка вовсе не палатка, а западня, из которой нет выхода.

Глава 5. Детский обоз

Около двадцати семи лет назад общину охватила неизвестная болезнь. Страшная лихорадка сжигала людей буквально за два-три дня. Она забрала много женщин, мужчин и стариков, а детей пощадила. Для кого-то из малышей нашлись приёмные семьи; остальные же, будучи не состоянии позаботиться о себе сами, стали слабеть и умирать от голода. Тогда-то Старейшина и распорядился организовать детский обоз, чтобы сообща растить сирот. Туда же определили найденную на дороге Дарину.

Сколько она себя помнила, взрослые всегда относились к ней иначе, чем к другим детям. Наставница будто специально заботилась о том, чтобы девочка помнила о своей чужеродности, и время от времени повторяла историю, как родители посадили её в короб и ушли.

«Я плохая. Я неправильная. Я недостойная», – так звучал бы вывод, если бы Дарина могла облечь его в слова. Ведь выходило, что другие дети остались без родителей по причине, от них не зависящей, а она по своей вине: не станут же мама с папой избавляться от хорошего ребёнка. Но тогда она ещё не умела так сложно мыслить, разбираться в своих чувствах, анализировать их. Они просто жили внутри и подсознательно управляли ею.

Когда объявляли обед и сверстники, отталкивая друг друга, устремлялись к раздаче, чтобы вперёд получить порцию (первые порции были наваристее и гуще), Дарина терпеливо ждала в сторонке. Она всякий раз волновалась, останется ли для неё еда, но броситься в кучу и толкаться вместе со всеми почему-то не могла. Или, когда девочки перед сном налипали весёлой гроздью на Наставницу – высокую, худую женщину с острым носом и резким голосом, Дарина только наблюдала, как узкая ладонь с длинными пальцами гладит их по головам. Ей тоже хотелось прильнуть к тёплому боку Наставницы, крепко вцепиться в платье, чтобы никто не смог оттеснить её, и ощутить, как ласковая рука ложится на голову… однако что-то опять не позволяло ей сдвинуться с места. Оставалось поглядывать исподлобья и надеяться, что смягчившийся голос Наставницы однажды сам позовёт её…

В детстве Дарина не испытывала злобы или нелюбви к окружающим, наоборот, её тянуло к ним, только, она не умела показать этого. Хорошо, что у неё была Белла – связующая ниточка. Беллу любили все: и девчонки, и мальчишки. Когда её звали играть, Белла ставила условие:

– Я с Дариной!

И неказистую, молчаливую замухрышку Дарину тоже брали в игры.

Всё стало меняться, когда пришло время обучаться ремеслу. Наставница злилась на неё, девочки подсмеивались, исподтишка дразнили Криворучкой. Только однажды ей удалось заслужить уважение сверстниц, и то ненадолго. После занятий грамотой иногда оставались не до конца исписанные листы, и Дарина сделала на таких листах несколько рисунков. На одном нарисовала лошадь, на другом – козу, на третьем – палатку и костёр.

Первой рисунки увидела Белла, и у неё вырвался восторженный возглас. Набежали другие, с любопытством стали рассматривать «художества» Криворучки, вырывая листы друг у друга. Дарина видела, что они удивлены, что им нравится, и даже смущённо заулыбалась, но пришла Наставница и сурово спросила:

– Что у вас тут?

– Вот, Кри… Дарина нарисовала, – протянула ей рисунки Марта, девочка, у которой всё всегда получалось и золотым кудряшкам которой все дружно завидовали.

Наставница полистала картинки и обвела всех недоуменным взглядом.

– Хорошо нарисовано, только какой от этого толк? – Она помолчала в ожидании ответа и, не дождавшись, посмотрела на Дарину так, будто хотела подойти и тюкнуть её своим острым носом по голове. – Ты, конечно, можешь нарисовать себе штаны или платье, но вряд ли ты сможешь их, нарисованные, надеть!

Девочки потупились, застыдившись, что радовались бестолковым вещам, и больше к увлечению Криворучки уважения не проявляли.

Чуточку повзрослев, они перестали играть все вместе, разделились на компании. Белла вписывалась в любую, Дарина всюду чувствовала себя лишней.

– Белла, будешь играть в охоту с мальчишками? – звала какая-нибудь из компаний.

– Я с Дариной! – предупреждала Белла.

По правилам «охоты» девчонки, то есть добыча, разбегались по поляне в разные стороны, а мальчишки, то есть охотники, должны были их ловить и приводить в кашеварню – какое-нибудь заранее оговорённое место. Пойманной добыче полагалось вырываться, пока её ведут, а охотникам – крепко добычу держать. Просто так прикасаться к девочкам подросшие мальчишки уже не смели, а в игре разрешалось. На самом деле ради этих по-новому волнительных, тайно-приятных прикосновений игру и затевали, хоть никто и не признался бы. Конечно же, мальчишки бросались ловить тех девчонок, которые им нравились, и Дарина часто обнаруживала, что за ней вообще никто не гонится. На неё обращали внимание уже после того, как вся интересная добыча была поймана, и, почти самовольно сдавшуюся, больно закрутив руки за спину, вели в кашеварню.

Постепенно Дарина отказалась от игр. Выяснилось, что быть в одиночестве даже лучше. Можно спокойно рисовать, не поёживаясь от фырканья и насмешливых взглядов. Или, почувствовав таинственный зов, который иначе ещё называется вдохновение, отложить рисунки и провалиться в себя – в то укромное место внутри, где однажды сами собой начали рождаться сказки. Если бы её, застывшую в одном положении, с затуманенным взором, устремлённым в недоступное никому другому пространство, увидела Наставница, то наверняка испугалась бы. На такой случай Дарина доставала из рюкзачка и клала на колени рукоделие: вышивку, вязание или незаконченную детскую рубашку – смотря чем мучили на занятиях, в надежде, что это обманет Наставницу, а если не обманет, то хотя бы задобрит.

Белла никак не могла поверить, что подруге действительно нравится быть одной.

– Ну пойдё-о-ом, – каждый раз перед тем, как уйти «на охоту», жалостливо поскуливала она. – Не хочешь играть – не играй, просто побудь с нами.

– Я лучше порисую, – отказывалась Дарина.

– Это же скучно…

– Ни капельки!

Иногда Белла тоже порывалась остаться, и тогда уже Дарине приходилось уговаривать подругу не жертвовать собой, всеми силами убеждая, что час одиночества она с лёгкостью переживёт.

– Ладно, – в конце концов соглашалась Белла и горячо обещала: – Я недолго! А потом приду и помогу тебе с рукоделием!

Возвращались девочки возбуждёнными, раскрасневшимися. Бесцеремонно вторгались в волшебное одиночество Дарины, рушили его, как игрушечный кукольный шалашик, сами того не замечая. Юная Сказочница давила в себе костерки раздражения – тогда их ещё можно было раздавить – и принималась с нетерпением ждать, когда же Наставница объявит, что пришло время спать.

Наступление ночи Дарина любила не только потому, что спугнутые шумом сказки в тишине прилетали обратно. Была ещё одна причина.

В детстве они с Беллой страсть как любили пошептаться о чём-нибудь сокровенном перед сном: рассказывали друг другу свои тайны, делились мечтами о будущем, и Дарине было необыкновенно хорошо от тех ночных разговоров.

– Тихо вы! – шикали на них соседки по палатке недовольными сонными голосами.

Прохихикавшись в одно на двоих покрывало, выдержав сколько хватало терпения, Белла с Дариной возвращались к прерванной беседе, и она продолжалась до тех пор, пока какая-нибудь из девочек, у которой никак не получалось заснуть, не объявляла:

– Всё! Я иду за Наставницей!

Это была серьёзная угроза. Наставница могла развести нарушительниц дисциплины по разным местам.

Белла вздыхала:

– Ладно, давай спать, – и брала Дарину за руку, будто это спасло бы, если бы кто-то пришёл ночью и захотел разлучить их спящих.

И снова Дарине становилось так щемяще хорошо, что она с лёгкостью прощала уходившему дню все огорчения, которые были в нём.

Вскоре пальцы Беллы расслаблялись, дыхание выравнивалось, а Дарина, если её сон где-то запаздывал, переключалась на свои сказочные фантазии.

Однажды, после того как подружкам в очередной раз пригрозили Наставницей и Дарина приготовилась погрузиться в одну из своих недосочинённых сказок, в голове у неё раздался голос Беллы:

– Ты меня слышишь?

Дарина замерла. Это было так неожиданно и непонятно… но точно было! Ясный голос Беллы, немного непривычный, очищенный от всех посторонних шумов, как орех от скорлупы, как-то оказался у неё в голове!

– Ты спишь? – раздалось снова.

Дарина осторожно приподнялась на локте, попыталась вглядеться в темноте в лицо подруги. С ужасом вдруг подумалось: вдруг Белла умерла и разговаривает с ней с того света?

Белла прыснула, зажав рот одеялом. Дарина с облегчением рухнула обратно на тощую подушку.

– Как ты это делаешь?

– Не знаю. – Ответ снова прозвучал в голове. – Просто я подумала, как бы хорошо было, если бы мы умели общаться мыслями, а не только словами. Можно было бы хоть сколько разговаривать, и никто нас не смог бы подслушать. Ну и попробовала… А ты? Попробуй тоже!

Дарина сосредоточилась на пустоте, которая осталась в голове после затихших звонких слов подруги, и воображение, как художник-импровизатор, тут же нарисовало ей картинку: будто её голова – это её личная палатка, куда никому из посторонних нет доступа, а совсем рядом – вход во вход – палатка Беллы. Нужно только отодвинуть полог и позвать:

– Белла!

– Я слышу, слышу! – обрадованно взвизгнуло в ответ. – Скажи ещё что-нибудь!

Дарина подумала и отправила в приоткрытую щель:

– Я хочу себе одноместную палатку. Чтобы она была только моя. Ты приходила бы ко мне в гости… Нам вдвоём в ней хватило бы места, а больше никто не смог бы влезть.

– Когда мы придём в Благодатные Земли, – голос Беллы сделался тягуче-сладким, – у нас будет всё, что мы хотим!

– А если мы их не найдём?

– Ты что! Даже не смей так думать! Обязательно найдём!

В детстве Дарина не сомневалась в существовании Благодатных Земель. Она всего лишь трезво смотрела на вещи: шансов найти Земли было ровно столько же, сколько не найти. Ведь Старейшина не знал дороги и вёл общину наугад. Либо Земли попадутся на пути, либо нет.

Белле такая математика отчего-то была непонятна, и Дарина, попытавшись раз или два, решила не докучать подруге объяснениями, не тратить драгоценное время перед сном попусту.

Они никому не рассказывали про мыслесвязь. Белла попробовала разузнать, нет ли ещё у кого-то такого же умения, но её странных вопросов про слова, которые можно послать собеседнику прямо в голову, никто не понял.

Потом неугомонная подруга попыталась связаться поочерёдно со всеми девочками из обоза и даже с Наставницей. Безрезультатно.

Ей, конечно, хотелось похвастаться перед обозовскими ребятами. Продемонстрировать, как они с Дариной могут разговаривать, не открывая рта. Удивить всех. Но Дарина была против. Для неё рассказать кому-то о мыслесвязи означало пустить в их с Беллой дружбу, в их воображаемую одноместную палатку, в её единственное убежище, посторонних. И мыслесвязь осталась секретом. Будто сбывшаяся сказка, сочинённая о них кем-то неведомым, она украшала их сиротское отрочество…

На других детей из общины, росших в семьях, купавшихся в родительской любви и заботе, обозовские ребята поглядывали с завистью. Наставница видела это и часто, собрав своих подопечных вокруг себя, твердила им, как урок, что они – семья. Дорога распорядилась так, чтобы они стали друг другу семьёй, поэтому они должны любить друг друга и заботиться друг о друге. Звучало это хорошо и правильно. И в тот момент, когда Наставница произносила свою речь, все действительно чувствовали тепло и родство. Но как только она замолкала и распускала ребят, волшебство рассеивалось. Она словно пыталась сварить из своих хороших слов клей, однако каждый раз забывала добавить в него какой-то важный ингредиент, и этот клей ничего не склеивал. Все её подопечные мечтали поскорее вырасти и… расстаться. Создать собственные, настоящие семьи, где будут подлинные тепло и любовь.

Время тянулось долго. Иногда Дарине казалось, что оно сломалось: день проходил за днём, община проходила вёрсты за вёрстами, а взрослая, самостоятельная жизнь оставалась такой же далёкой, недосягаемой, как Благодатные Земли.