Благодатные земли

– Почему ненужным? – слабо запротестовала Белла, – Невозможно же без вещей, если у тебя семья, дети, ремесло…

– Вот я и говорю: вещи для людей важнее.

– Да нет же, Дарина! Просто таков порядок. Так должно быть. В этом и смысл Дороги – идти. Идти до последнего.

– А в чём смысл нас?

Вопрос Дарины скорбно и без надежды быть отвеченным упал под ноги в дорожную пыль, где тут же был растоптан десятками исшорканных подошв.

– Ой, смотри! – обрадовалась чему-то Белла, легко вынырнув из спора и моментально забыв о нём. Это было одним из удивительных её свойств. Дарина могла часами размышлять на какую-нибудь тему, задетую в разговоре, а Белла отпускала всё подобно тому, как люди, проснувшись, отпускают ничего не значащие сны.

Справа, по узкой, местами заросшей дороге, ручейком впадавшей в их широкую и торную, тянулась ещё одна община.

– Смотрите! Смотрите! Вон там! Идут! – Завитало в воздухе нетерпеливое возбуждение.

Встреча с другой общиной обещала сразу два праздника: незапланированный привал и ярмарку, а ярмарки были любимы народом почти так же, как проповеди Благовестников. Отличие заключалось лишь в том, что проповеди наполняли благом души, а ярмарки – сундуки и карманы.

Едва Старейшина отдавал команду остановиться, путники споро разворачивали стихийную торговлю: выставляли, выкладывали товары кто на специальные лавки, кто прямо на землю, подстелив что-нибудь из тряпья. Сначала наведывались друг к другу осторожно, небольшими группами, церемонно вышагивая по торговым рядам, но постепенно движение туда-сюда становилось всё хаотичнее и веселее. Никто не оставался опечаленным в такой день. Кому-то приваливало неожиданное везение, кому-то – вполне закономерное. Даже те, у кого торговля не ладилась, не слишком расстраивались. Они убирали свой товар и отправлялись глазеть на чужаков с их богатствами, заводили разговоры и знакомства. А уж сколько радости было у ребятни, особенно если удавалось выпросить у родителей монету-другую на безделушки!

– Мне пора, – заторопилась Белла. – Я сказала Альберту и девочкам, что ненадолго.

Её мысли уже всецело занимала предстоящая ярмарка.

Дарина проводила взглядом светло-голубой край платья, упорхнувший за частокол спин, и сразу почувствовала свою спину, взмокшую под тяжестью рюкзака, который пузатым барином, крепко, до онемения вонзившись лямками в плечи, ехал на ней, своей рабыне. Вслед за тяжестью на плечах напомнила о себе тяжесть другого рода: проснулась и заворочалась в груди болезнь по Яромиру.

Дарина попыталась отыскать внутри ту лёгкость, что оставалась после встречи с Благовестниками. Эта чудодейственная лёгкость могла обезболить любую тяжесть. Но её уже не было. Вытекла сквозь дыру, проеденную червём.

«Вот умеют же люди просто идти и радоваться всему, что встречается им в пути! – с досадой укорила саму себя Дарина. – Почему я не умею? Может, это у меня врождённое? Может, мои родители знали, что со мной что-то не так, поэтому и избавились от меня?»

Она не помнила ни родителей, ни своего появления в общине. Наставница из детского обоза рассказывала, что её нашли на дороге в неумело сплетённом коробе, осипшую от долгого плача. На земле рядом с коробом было нацарапано имя: Дарина. Больше она ничего о себе не знала.

Глава 3. Ярмарка

– А что-нибудь про любовь у вас есть?

Две девчушки лет по четырнадцать, смущённо переглянувшись, остановились у беловиков, разложенных на тонком жёлто-коричневом покрывале.

Беловики – стопки сшитых между собой бумажных листов, исписанных аккуратными, одна к одной, буквами, местами украшенные рисунками – будто бы замерли, с робкой надеждой прислушиваясь к тому, что говорят о них люди.

Дарина замешкалась с ответом. Сказки про любовь у неё были, но не рано ли таким пигалицам узнавать о любви всю правду? Сейчас они ждут её, как волшебства, и даже не подозревают, что волшебство может обернуться кошмаром. Стоит ли портить им ожидание чуда?

– Есть, только с печальным концом, – сказала она наконец.

Обещание печального конца, как Дарина и предполагала, отпугнуло юных покупательниц. Им хотелось счастливого: чтобы всё закончилось непременно свадьбой и кучей детишек.

Слева от Дарины в стихийном торговом ряду расположилась Лия Кукольница с коллекцией тряпичных кукол и прочих игрушек. Внешне она удивительно походила на свои творения: на круглом лице крепился пуговкой маленький нос, а полное тело, казалось, было плотно набито ватой.

– Кто так торгует? – горячо пропыхтела Кукольница Дарине в ухо. – Тебя про конец спрашивали? Так ты ничего не продашь!

Место справа занял сухой и сутулый, словно колос, вышелушенный многолетними дорожными ветрами, Яков Ложкарь. На куске брезента перед гостями из встречной общины он выложил целую армию деревянных ложек: от большущих, с длинными черенками, предназначенных для помешивания еды в котлах, до игрушечных, размером с детский мизинец.

Ложки и куклы привлекали внимание покупателей гораздо больше, чем сказки. Их рассматривали, приценивались, чаще – просто из любопытства, реже – с намерением купить, ещё реже покупали, но всё же дело у соседей шло. Творениям Дарины доставались одни только мимолётные взгляды. Привыкшая к тому, что среди людей не так уж много любителей сказок, она спокойно лущила орехи, которыми ещё утром набила карманы, и ждала.

– Ну кто так торгует? – снова распыхтелась Кукольница. – Сидишь, жуёшь! Ты предлагай!

– Не слепые, сами видят, – возразила Дарина, начиная злиться на сердобольную соседку. – Кому надо, тот купит.

Не умела Дарина предлагать. Вместо напористых, зазывных предложений у неё получались жалобные поскуливания, от которых она сама себе становилась противна. А против тех, кто пытался её вот так снисходительно жалеть, вырастала внутри молчаливая, леденистая озлобленность. Кукольница об этом не знала и продолжала лезть со своей непрошенной помощью.

– У нас сказки есть! Очень интересные! – улыбаясь во всё куклоподобное лицо, доверительно сообщила она женщине, купившей у неё игрушку, сшитую из разноцветных лоскутков. Одной рукой женщина бережно прижимала к себе свёрток, из которого высовывалась покрытая реденьким золотистым пушком голова ребёнка. Было видно, что до этого момента женщина о сказках и не помышляла, но после слов Кукольницы, попавшись на её доверительный тон, засомневалась.

– Так за душу берут! – дожимала та. – Сама всё время покупаю!

Женщина ещё посомневалась, заглянула в посапывающий кулёк, как будто хотела с ним посоветоваться.

– А для детей есть? – спросила она наконец и посмотрела при этом на Кукольницу.

Та хитроватым взглядом перекинула вопрос Дарине.

«Я тебя просила?» – колко и неприязненно встретила Дарина её взгляд, но вслух вежливо ответила:

– К сожалению, только для взрослых.

Ответ женщину не расстроил, она положила игрушку в сумку, висевшую на плече, и отправилась дальше.

– Что у тебя вообще тогда есть? – обиделась Кукольница. – И правильно делают, что не покупают!

Яков Ложкарь, проникнувшись сочувствием к неудачнице Дарине, с видом умудрённого советчика придвинулся поближе и прошелестел бескровным, вышелушенным голосом:

– Ты, это самое… знаешь, как надо? Запоминай, это самое, чего люди спрашивают. Про то и сочиняй.

Знал бы Ложкарь, сколько черновиков с тем, «чего люди спрашивают», было сожжено! Как мучилась она, через силу выдавливая из себя «чего люди спрашивают». Казалось бы, что тут сложного: набросать забавную детскую сказку или счастливую любовную. Но вот не получалось. Не шло. Дарина поначалу ругала себя, потом отступилась. Подумала однажды: «Я иду непонятно куда и зачем. Вокруг меня люди, чужие и по крови, и по духу. Если я при этом ещё и вымучиваю из себя чуждое мне, то можно считать, что меня нет. Есть просто некое тело, которое делает то, чего я не хочу. Значит, тело есть, а меня нет».

– А ещё лучше, это самое… – шелестел Ложкарь, – чтобы польза была. Азбука или, это самое, счёт для детей. Или как еду варить…

– Угу, – буркнула Дарина.

Нашлись учителя! Она едва сдержалась, чтобы не скидать беловики в рюкзак и не уйти куда-нибудь подальше от этих двоих. Бывало, что, устав от ожидания и гудящей пчелиным роем общины, она уходила. Недалеко, конечно. Далеко – страшно. Ложилась в траву и подставляла небу лицо. И они смотрели друг на друга: маленькая, похожая на девчонку, женщина и бескрайнее, бездонное небо. В такие минуты, наверное, ей следовало ощущать себя букашкой, песчинкой, ничтожной перед его величием, а она ощущала другое, робко-восторженное: свою причастность к нему, а через него и ко всему миру.

«Я живая! Живая!» – пульсировало в голове.

Но стоило общине засобираться в путь, стоило Дарине подняться и взвалить на спину привычную ношу, всё исчезало.

«Я живая?» – спрашивала она себя. Умом понимала, что да, живая: видит, слышит, мыслит, двигается, – а ощущения того, что живая, не было.

Она с радостью променяла бы общество Ложкаря и Кукольницы на свидание с небом, но останавливало предчувствие, которое иногда появлялось во время ярмарок и не обманывало: сегодня у неё будет покупатель.

Почему, откуда брались предчувствия, Дарина объяснить не могла. Они приходили внезапно, начинались с едва уловимого беспокойства, которое росло, сгущалось, а потом вдруг вспыхивало мыслью, чёткой и яркой, как первая молния на почерневшем небосклоне: «Сегодня у меня будет покупатель!» Или: «Сегодня Белла позовёт на ужин!». Жаль, что приручить предчувствия было невозможно. Иногда Дарина очень нуждалась в них, просила, умоляла их прийти и избавить её от какого-нибудь мучительного слепого ожидания, но они не откликались на просьбы, приходили только когда им вздумается.

Она не сразу научилась доверять предчувствиям. Отмахивалась, принимая эти странные мысленные молнии за свои фантазии, а совпадения – за случайность, пока однажды не произошёл случай, заставивший её признать, что фантазии здесь ни при чём.

Тогда Дарина до полуночи засиделась с черновиком. Сочинительство захватило её: сказка приближалась к финалу, карандаш в руке подрагивал от напряжения, – и тут в голове раздалось: «Сейчас к моему костру подойдёт Яромир!»

Яромир – и к её костру? Разве такое возможно? Она не поверила, по привычке отмахнулась. Но едва прицелилась вывести слово, послышались тяжёлые шаги, и к огню приблизилась мужская фигура. В его подрагивающем свете она разглядела высокие зашнурованные ботинки, брюки оливкового цвета, какие носили в общине стражники, и дуло выглядывающей из-за плеча винтовки. Перед ней стоял Яромир, она узнала его, однако поверить всё равно не могла. Это было равносильно чуду. Будто зашедшее на западе солнце выкатилось обратно и засияло среди ночи. Вряд ли на Яромира когда-нибудь смотрели так же, как Сказочница в ту минуту.

– Почему не спишь? – спросил он строго. – Нарушаешь порядок! Все уже спят!

Община и в самом деле давно спала, даже тлеющих углей нигде не было видно. Прохладная, густая чернота заполнила собой всё доступное ей пространство. Только в вышине мерцали редкие звёзды, как далёкие костры неведомых путешественников. А что, может быть, и там, по ту сторону неба, кто-то блуждает в поисках Благодатных Земель…

– Уже собираюсь. Уже ложусь, – пролепетала Дарина.

Яромир постоял ещё немного, понаблюдал, как она непослушными руками заталкивает в рюкзак растрёпанную стопку черновиков, и ушёл, ничего больше не сказав.

С замирающим сердцем Дарина вслушивалась в его затихающие шаги. В ту ночь она долго не могла уснуть, лежала с открытыми глазами, перебирая мгновение за мгновением этой не длившейся и минуты встречи…

Сколько раз потом засиживалась она до полуночи, жгла свой одинокий костёр в надежде, что Яромир опять подойдёт к ней, нарушительнице порядка. Он не приходил, и предчувствия не приходили, как Дарина к ним ни взывала. Если бы знать наверняка, что ждать нечего, разве стала бы она терзать себя этими глупыми ожиданиями?

…Опять вспомнила о Яромире! Она мысленно поругала себя за это и специально, чтобы отвлечься, принялась разглядывать снующих мимо людей.

Её всегда удивляло, что красивые лица встречались редко. Почти в каждом имелась какая-нибудь отталкивающая некрасивость. Или, наоборот, не доставало чего-то неуловимого, как дыхание, что озарило, преобразило бы их.

«Ну и как, как можно любить этих людей?» – тоскливо спросила себя Дарина, так и не увидев ни одного лица, которое захотелось бы запомнить и нарисовать.

Она была уже достаточно взрослой, понимала, что внешняя красота – не главное. Но и внутри у них не было красоты: полупустые, живущие полумеханической жизнью, как стадо овец, бредущие за поводырём, который сам понятия не имеет, куда идёт… За что их любить? Уважать?

«А ты разве не бредёшь в стаде вместе с другими овцами?» – взорвался в голове вопрос. Некоторые вопросы приходили словно откуда-то извне, как предчувствия, и Дарина не могла не признать, что её оппонент, кем бы он ни был (конечно, скорее всего, это была она сама), прав. А признав его правоту, поняла, почему нелюбовь к окружающим и встречным крепнет с день ото дня. Да потому что в каждом из них она видит себя! Видит такой, какой не хотела бы видеть.

В веренице проплывавших мимо лиц, её взгляд неожиданно выхватил совсем некрасивое лицо: синие набрякшие мешки под слезящимися глазами, опухшие веки, дряблые, обвисшие щёки, покрытые клочьями грязной щетины. Обладатель этого лица, невысокий сутулый старик, и в остальном выглядел не лучше: давно нестриженные и нечёсаные волосы скатались в колтуны, одежда висела бесформенными лохмотьями. Он с трудом переставлял ноги, как будто они были деревянными. К удивлению Ложкаря, Кукольницы да и самой Дарины, внимание старика привлекли сказки. Он остановился у разложенных на покрывале беловиков и указал скрюченным пальцем на крайний слева. Дарина подала ему беловик, еле сдерживаясь, чтобы не зажать нос. От старика пахло чем-то кислым, противным. Трясущимися руками он перелистнул несколько страниц, зачем-то прощупав каждую на прочность. Она даже испугалась, как бы не порвал. Плотная бумага была ей не по карману.

– Ко? – булькнуло в горле у старика, и слезящиеся глаза выжидающе уставились на Сказочницу.

Она не сразу догадалась, что он спрашивает о цене.

– …Пять монет.

Старик запустил руку куда-то под лохмотья, выудил, будто ковшом, несколько монет и протянул Дарине, не считая. Она, преодолевая брезгливость, подставила ладонь, и на неё, глухо звякнув, упали четыре грязных кругляша.

– Не.. бо… – пробулькало в горле покупателя, что, видимо, означало «у меня нет больше».

Дарина кивнула, соглашаясь на четыре. Четыре лучше, чем ничего.

Старик спрятал беловик в лохмотья и повернул обратно к своей общине. Больше на ярмарке его ничто не интересовало.

Цену именно в пять монет Дарина ставила не просто так. Одна монета с выручки шла в казну. После ярмарки приближённые Старейшины обходили общину и собирали с каждого торговца по монете, разумеется, если тому было что дать. Эти деньги община предусмотрительно копила на строительство в Благодатных Землях города, даже название тому городу уже было придумано: Благоград. Ещё монета – на самопишущий карандаш, две – на бумагу. На пятую она купила бы кусочек мыла.

Карандашами и бумагой можно было разжиться не на каждой ярмарке, поэтому Дарина старалась запастись ими при первой же возможности. Делая вид, что не замечает недоумённых взглядов Ложкаря и Кукольницы, она собрала беловики (за исключением одного, вдруг его можно будет на что-нибудь обменять, маловероятно, но всё же), свернула покрывало, утрамбовала своё имущество в рюкзак и отправилась «на разведку» к торговцам из встречной общины.

Торговля празднично кипела и там, звенела на все голоса, дразнила запахами жареного мяса и душистого травяного чая. Под ногами путалась до одурения счастливая ребятня.

– Эй, дочка! – звали Дарину со всех сторон. – Посмотри, какое платье есть, как раз на тебя! Посмотри, какие костюмчики для детишек! Посмотри, какие сандалии, лёгкие, сами тебя понесут!

Дарина приостановилась около торговца обувью. Лёгкие сандалии, как у Беллы, – её мечта. В ботинках в жаркую погоду ноги так устают, что к вечеру становятся похожими на запечённые яблоки. Жаль, но на сандалии ей никогда не накопить. Если уж копить, то на новые ботинки, они практичнее. В жару можно и потерпеть, а вот в холод и слякоть без ботинок придётся плохо.

– Ой, какая красота! – восторженно раздалось за спиной.

Голос показался знакомым, и Дарина невольно обернулась. Позади стояла парочка, парень и девушка, из её общины. Имена так сразу не пришли на ум, но Дарина вспомнила: недавно они сыграли свадьбу, такую богатую, что даже ей перепала чашка мясной похлёбки и кусок сладкой лепёшки с ягодами.

Девушка показывала пальцем на красные туфли с тонким каблучком, лицо её замерло в страдальческой просьбе. По плотно сжатым губам парня было видно, что восторга молодой жены он не разделяет.

Зато торговец обрадовался:

– Примерь, красавица! Сердце подсказывает мне, что они ждут здесь именно тебя!

Не успел парень разомкнуть губ, как туфли уже красовались на ногах его избранницы.

– Они чудесные! Посмотри! – Девушка счастливо закружилась, придерживая ладошками колокол платья.

Парень вздохнул и достал из кармана кисет с монетами.

Превозмогая поднявшееся откуда-то из самых печёнок желание плюнуть, Дарина двинулась дальше. Туфли на каблуке с палец длиной! Для чего они ей? Какой с них прок? Идти в них неудобно, только ноги в кровь изотрёт. Полюбуется, похвалится подружкам и положит в ящик на дно повозки. Сколько таких ящиков, набитых бесполезными вещами, подчас даже непонятно для чего предназначенными, занимают место на подводах?

Однажды Дарина спросила у своего бывшего мужа Филиппа (тогда он ещё не был бывшим), зачем люди везут с собой столько ненужного барахла.

– Это сейчас оно кажется ненужным, – пояснил он. – А когда мы придём в Благодатные Земли, всё пригодится, надо будет как-то обживаться.

– Но ведь в Благодатных Землях так хорошо, что мы не будем ни в чём нуждаться! – возразила Дарина.

Филипп пожал плечами. Он не любил вопросы, на которые не мог ответить.

– Все запасаются, значит, и нам надо. Даже Старейшина запасается, копит на строительство города.

И снова Дарина недоумевала: зачем строить город, если, по словам Благовестников, там царит бескрайнее блаженство и человеку не надо ни о чём заботиться? Выходит, всё же надо? Не увязывается одно с другим…

…Аромат жареного с неизвестными приправами мяса ближе к концу ряда стал настолько умопомрачительным, что монеты, зажатые в кулаке, взмокли, а желудок, казалось, был готов выпрыгнуть наружу и самостоятельно помчаться на запах.

Как-то раз Дарина не удержалась и проела деньги, потом очень жалела, даже плакала ночью в палатке. Этот урок она запомнила надолго и больше не позволяла желудку брать верх над разумом, но тот редко сдавался без скулежа и сопротивления.

– Купи свистульку! – грубо донеслось сзади.

Сказочница оглянулась.

На земле сидел тощий узколицый паренёк лет пятнадцати с чёрными то ли от загара, то ли от въевшейся грязи руками. На замызганной тряпке у его рваных ботинок лежала кучка свистулек, выструганных из ивовых веток. Не самый ходовой товар, такие свистульки все мальчишки умели делать.

У Дарины кольнуло в груди при взгляде на этого незадачливого торговца. Не от жалости. От узнавания. Несчастный человечек, озлобленный, не умеющий торговать и наверняка с мучительно сжавшимся от голода желудком… Она узнала в нём себя.

Мальчишка смутился, увидев, что она взрослая, а не девчонка, как ему показалось из-за её мелких размеров. Вряд ли он стал бы предлагать свистульку взрослой тётке.

Обычно Дарина не заводила пустых разговоров, но пройти мимо этого паренька не смогла, хотелось посмотреть на него ещё.

– Не идёт торговля? – спросила она, присаживаясь на корточки.

– Нет, – фыркнул он, будто ёж, выпустивший иголки.

– У нас в общине такими свистульками никого не удивишь… – она чуть было не посоветовала подумать о более востребованном товаре, но вовремя прикусила язык, сообразив, что будет смешно, если превратится в советчика, каких сама на дух не переносит. Вместо этого поинтересовалась:

– У вас торгует кто-нибудь бумагой?

– Бумагой? – Паренёк напряжённо сдвинул брови, как ей показалось, вспоминая, что означает слово «бумага». – Нет.

Оставаться в чужой общине дольше не имело смысла, пора было уносить ноги, пока желудок вконец не обезумел от дурманящего мясного аромата. Однако Дарина почему-то не могла уйти, продолжала с любопытством разглядывать мальчишку, его узкое, загорелое лицо, облупившийся от солнца нос, потрескавшиеся губы, выгоревшие добела волосы…

«Что тебе надо?» – Неприязненно смотрели исподлобья его глаза.

Внезапно Дарина поняла: ей нужна свистулька. Не свистеть, конечно. Чтобы натыкаться на неё каждое утро в рюкзаке и вспоминать о похожем на себя человеке.

– Ты читать умеешь?

– Умею, – мальчишка даже слегка обиделся.

Дарина протянула ему беловик, тот, что на всякий случай прихватила с собой.

– Предлагаю обмен! Баш на баш.

Баш на баш – любимая игра детворы. На привалах ребятишки часто играют в ярмарки. Их не заботит, продешевят они или нет, и будет ли польза от выменянной вещицы. Главный интерес – стать обладателем чего-то нового, чего раньше у них не было. Угрюмый мальчишка, сидевший перед Дариной, конечно же вышел из детского возраста, но она всё равно надеялась, что это сработает.

Он озадаченно посмотрел на беловик.

– Это же дороже.

– Не стоит так однозначно оценивать вещи.

Уголки его губ дрогнули, но он не позволил им растянуться в улыбке.

– Ладно.

Когда Дарина уходила, бережно сжимая в руке гладкий, с редкими шершавинками свисток, на глаза ей попался тот самый отвратительный старик, который купил у неё сказку за четыре монеты. Он сидел, прислонившись спиной к колесу повозки, а развёрнутый беловик пойманной птицей отчаянно трепыхался в его неуклюжих руках.

Не успела Дарина сообразить, что именно и почему показалось ей неправильным, как старик оторвал клочок от страницы, насыпал в него сушёных листьев и, с наслаждением проведя высунутым языком по краю, слепил курительную трубочку.

Воздух превратился в кипяток, обжигающей волной плеснул Дарине в лицо, ошпарил горло.

«Только на это твои сказки и годятся!» – язвительно прозвучало в голове голосом Кукольницы.

Опустошённая, покалеченная, как будто сама была тем несчастным беловиком, забывшая о мальчишке, с которым разговаривала минуту назад, но всё ещё машинально теребя в пальцах его свисток, Дарина брела к своей общине. Её обгоняли, шли ей навстречу, смеялись, увлечённо обсуждали сделанные и предвкушаемые покупки… Мир равнодушно обтекал её, не замечая, словно её вообще не существовало, и Дарина снова остро почувствовала себя здесь чужой.

Ну почему, за что Дорога обошлась с ней так несправедливо?! Подкинула чужим людям, с которыми ей никогда не сродниться. Так ветер, бывает, приносит семечко неведомого дерева из далёких земель, и потом это непонятное деревце чахнет в гуще местной растительности и страдает, оттого что не может вырваться на свободу…

Дарине хотелось кричать от отчаяния, и она кричала, правда, мысленно, небу, траве, повозкам, лошадям, людям – всему, что попадалось ей на глаза. Запертый вопль кружился внутри неё, как смерч, рос, набирался сил и злости – и вдруг вспыхнул ослепительной молнией: «Я уйду! Уйду из общины!»

Глава 4. Мертвец

Долгий, бессмысленный день остался позади. К тому времени, когда община остановилась на ночлег, Дарина уже не чувствовала ничего. Злость, обида, отчаянная решимость – всё слилось в одно: чугунную усталость, заполнившую тело и сознание. Хотелось рухнуть в траву и не вставать до утра.

Рухнуть в траву она позволила только рюкзаку, себе – нет. У неё было ещё много дел: поставить палатку, принести веток для костра, разведать, растут ли здесь яблоки. Хилый ручей, вдоль которого Старейшина вёл народ несколько дней, заметно раздался в ширину, превратился в небольшую речушку. Это означало, что появилась возможность помыться и сполоснуть пропитанную потом и пылью одежду. Дарина знала, утром будет жалеть, если сейчас не найдёт в себе сил для этого.

На вечернем привале община становилась похожей на огромный муравейник. Едва переведя дух, путники начинали обустраиваться, копошились в своих повозках, деловито сновали туда-сюда: к речке с пустыми котелками и обратно – с полными, в лес с верёвками и топорами и обратно – с вязанками веток.

Дарина леса побаивалась. В чудищ, которые живут там, она давно уже не верила, но на подсознательном уровне страх остался. Поэтому первое, что она сделала, сбросив рюкзак, – отправилась за хворостом, пока его ещё можно было насобирать, не сильно углубляясь в чащу.