Решала для Царя

Нэтали Штиль

Решала для Царя

Глава 1

Душный аромат дорогого табака, трюфелей и едва уловимой угрозы висел в запертом банкетном зале ресторана «Золотой Петух». Зеркальные стены отражали излишество: хрустальные люстры, столешницу из черного мрамора, ломящуюся от икры и водки, и напряженные лица мужчин в дорогих, но не скрывающих силуэты пистолетов костюмах.

Алиса сидела напротив Марата, главы конкурирующей группировки, делившей с ними город. Ему под пятьдесят, лицо в морщинах от подозрительности, толстые пальцы с золотыми перстнями барабанили по мрамору. Его люди, двое здоровяков с каменными лицами, стояли за спиной, как горы в плохо сшитых пиджаках.

Глубокий вдох. Алиса откинула прядь длинных светлых волос, оголив шею и подчеркнув глубокий вырез черного облегающего платья. Ее кукольное лицо с огромными зелеными глазами и пухлыми губами было спокойно, как озеро в безветрие. Именно это лицо чаще всего и вводило в заблуждение. Смотрят на куклу, ждут писка. Ошибаются.

– Марат Ильич, – ее голос был низким, бархатистым, как дорогой коньяк, но с ледяной ноткой. – Мы топчемся на месте. Торговая точка на Садовой. Ваши люди трижды за месяц «налетели» на наших сборщиков. Это не раздел, это провокация. Или глупость. Вам что-то не хватает?

Марат фыркнул, отхлебнул водки.

– Не хватает уважения, Алиса Николаевна. Ваш Глеб слишком молодо-зелено командует. Думает, папина тень его прикроет? Виктор бы так не позволил…

Папина тень. Упоминание старого босса, Виктора, кольнуло где-то внутри. Но Алиса не дрогнула. Она видела – зрачки Марата чуть сузились при имени Глеба. Презрение? Страх?

Флэшбэк (Алисе 5 лет)

Душная комната, пахнет пылью и дешевым табаком. Николай, ее отец, помощник Виктора, сидит напротив нее на корточках. Его лицо усталое, но глаза внимательные.

– Смотри, зайка, – он указывает на мужика в мятом пиджаке, нервно курящего у окна. – Видишь, как он рукой воротник теребит? Шея потеет. Это страх. Страх пахнет потом, кислым и противным.

Потом он подводит ее к окну, где у дорогой иномарки стоит другой человек, в золоте, размахивает руками, что-то громко доказывает водителю.

– А этот? Видишь, как он голову задирает, будто нюхает воздух? Но сам брызгается духами, чтоб перебить. Это алчность, доча. Алчность пахнет дорогим парфюмом, но сквозь него все равно просачивается жадность. Запоминай. Маленькие жесты говорят громче криков.

Алиса, серьезно кивая, смотрела большими глазами, впитывая каждое слово.

Настоящее

Алчность. Он пахнул дорогим одеколоном, но под ним – пот. И еще что-то… жадность до власти? До признания? Марат хотел доказать, что он сильнее Глеба. Что он – новый Виктор.

Алиса медленно потянулась за бокалом с минеральной водой. Движение было плавным, подчеркнуто женственным, обнажающим тонкую линию руки и глубокий вырез. Она заметила, как взгляд одного из охранников Марата на долю секунды скользнул вниз, к ее груди. Отвлечение. Слабость.

– Виктор Петрович, – Алиса сделала ударение на отчестве, подчеркивая статус, – Научил Глеба многому. В том числе – ценить стабильность. А ваши выходки, Марат Ильич, стабильность рушат.

Она поставила бокал. Звон хрусталя прозвучал неестественно громко в напряженной тишине. – Вы хотите войны? Прямо сейчас? Потому что следующий выпад ваших людей на Садовой – и Глеб воспримет это как объявление войны. А вы к ней готовы?– она наклонилась чуть вперед, ее зеленые глаза безжалостно впились в Марата. – Готовы ли вы к тому, что принесет война? Кровь на вашем новом ковре в кабинете? Пожар в вашем любимом ночном клубе? Исчезновение вашего сына из престижного университета в Швейцарии?

Она произнесла это тихо, почти ласково, но каждое слово било как молот. Марат побледнел. Его пальцы перестали барабанить. Капелька пота выступила на виске, пробиваясь сквозь слой дорогого парфюма. Страх. Чистый, животный страх. Она учуяла его запах – тот самый, кислый и противный, о котором говорил отец. Его охранники напряглись, но в их глазах промелькнула неуверенность. Они почувствовали слабину своего босса.

– Это… это угрозы? – пробормотал Марат, пытаясь сохранить лицо, но голос его дрогнул.

– Это прогноз, Марат Ильич. – Алиса откинулась на спинку стула, демонстрируя полную расслабленность, контрастирующую с его скованностью. – Я же здесь, чтобы решать проблемы, а не создавать их. Отзовите своих с Садовой. Навсегда. А взамен… – она сделала паузу, давая страху проникнуть глубже, – мы закрываем глаза на ваши дела на старом рынке. На месяц. Подумайте о стабильности.

Марат тяжело дышал, его взгляд метался. Он видел перед собой не куклу, а холодную, расчетливую силу. Силу Глеба, направляемую этой женщиной. Он кивнул, резко, почти судорожно.

– Ладно. С Садовой… разберемся.

Алиса позволила себе легкую, едва уловимую улыбку. Победа. Холодная, как сталь.

– Рада, что мы поняли друг друга. —она встала. Ее фигура в облегающем платье была воплощением уверенной сексуальности и власти. – До следующих переговоров, Марат Ильич. Надеюсь, они будут менее… напряженными.

Выйдя из зала, Алиса почувствовала знакомый взгляд в спину. Из угла холла, за газетой, за ней наблюдал один из людей Глеба. Слежка. Всегда слежка. Краткий миг свободы в переговорах, где она была центром, командовала, сменился привычной клеткой. Она резко дернула плечом, словно стряхивая невидимые оковы, и направилась к выходу.

Ее ждал черный Bentley Coupe, блестящий под редкими лучами солнца, пробивающимися сквозь тучи. Роскошная клетка на колесах. Садясь за руль, она на мгновение задержала взгляд на группе смеющихся девушек, выходивших из соседнего кафе. Простые платья, яркие сумки, беззаботные лица. Нормальная жизнь. Острая, как нож, зависть кольнула под ребра. Она резко завела мотор, и мощный рык двигателя заглушил смех и навязчивые мысли.

По дороге в офис Глеба ее телефон коротко вибрировал. Одно слово: «Жду.» Сообщение Глеба. Не приказ. Констатация факта. Он ждал. Отчета? Или просто своего? Ожидание сжалось холодным комком внизу живота. Она вспомнила его руки, грубые, с татуировками на сгибах пальцев, его темные, почти черные глаза, в которых вчера вечером горел неконтролируемый гнев, когда срыв на партнере по сделке обернулся против нее. Боль, унижение, и эта странная, извращенная власть, которую она чувствовала, когда он, насытившись гневом, все же нуждался в ее теле, в ее холодном спокойствии после бури.

Бентли плавно катил по мокрому асфальту, увозя Алису от мимолетной победы обратно в привычную реальность: к Глебу, к слежке, к мафии, которая была ее единственной семьей и тюрьмой одновременно. Она сжала руль так, что костяшки побелели. В глазах, таких кукольных и беззащитных для посторонних, горел холодный, стальной огонь. Она была Решала. И за эту роль приходилось платить. Каждый день.

Глава 2

Кабинет Глеба на верхнем этаже делового центра был воплощением холодной, мужской роскоши. Темное дерево, сталь, кожа глубокого черного цвета. Огромное панорамное окно открывало вид на дымчатый город, но сейчас шторы были частично задвинуты, погружая пространство в полумрак. Единственным ярким пятном, единственным живым огнем в этой комнате был крупный экран монитора, вмонтированный в стену напротив массивного кожаного кресла.

На экране, разбитом на несколько ракурсов скрытых камер, четко виден роскошный зал ресторана «Золотой петух». Центральным кадром было лицо Алисы. Кукольное. Безупречное. С ледяной ясностью в огромных зеленых глазах. Звук передавался кристально.

Глеб сидел в своем кресле-троне, откинувшись. Его высокая, мощная фигура в идеально сшитом темно-сером костюме казалась высеченной из гранита. Лишь шрам на брови, пересекающий дугу скулы, добавлял образу опасной живости. В руке он медленно вращал тяжелый хрустальный стакан с темным виски, ловя блики от экрана на гранях.

Его темные, почти черные глаза неотрывно следили за происходящим. За каждым микродвижением Алисы. За игрой света на ее светлых волосах, собранных в строгую, но безумно сексуальную укладку, открывающую длинную шею. За тем, как облегающее черное платье подчеркивало линию плеч, талию, пышную грудь в глубоком вырезе. Но больше всего – за выражением ее лица. За тем абсолютным, леденящим спокойствием, с которым она произносила слова, способные сломать человека.

– …Готовы ли вы к тому, что принесет война с нами? Кровь на вашем новом ковре в кабинете? Пожар в вашем любимом ночном клубе? Исчезновение вашего сына из престижного университета в Швейцарии?

Ее голос, низкий, бархатный, словно обволакивающий яд, наполнил тишину кабинета. Глеб не шевельнулся. Но пальцы, державшие стакан, сжались чуть сильнее. На экране Марат, этот старый хрыч, побледнел. Капля пота пробилась сквозь слой парфюма на виске. Страх. Чистый, животный. Алиса же оставалась статуей – прекрасной, непоколебимой, смертоносной. Его статуей.

Глеб медленно, почти чувственно, провел языком по нижней губе. В глубине его черных глаз вспыхнул и начал разгораться знакомый огонь. Не просто похоть. Это была смесь. Сладкий, пьянящий коктейль из абсолютной власти и неконтролируемого желания. Он видел свое оружие в действии. Ее ум, ее хладнокровие, ее умение внушать леденящий ужас – все это было взращено его отцом, Виктором, но теперь принадлежало ему, Глебу. И этот контраст – невинное, почти детское лицо и стальная воля, беззащитная линия шеи и слова, режущие как бритва, – сводил его с ума сильнее любого наркотика.

Он наблюдал, как она чуть наклоняется вперед, захватывая все пространство за столом, как ее зеленые глаза, такие бездонные, впиваются в Марата, как будто видя его насквозь. Как глубокий вырез платья обнажает верхнюю линию груди. Глеб почувствовал, как жар разливается по низу живота, переходя в тугое, болезненное возбуждение. Стакан в его руке затрещал под давлением пальцев. Это было больше, чем просто желание обладать телом. Это был экстаз обладания ее силой. Она делает это для него. Она ломает его врагов, а он наблюдает, как вершится его воля, зная, что сразу после он сломает ее саму. Мысль об этом – о том, как он сорвет с нее это платье, как оставит синяки на ее безупречно белой коже, как она будет принимать его, сжав зубы или издавая те самые сдавленные стоны – не от удовольствия, а от смеси боли, унижения и неизбежного подчинения, – заставила его резко поставить стакан на стол. Виски расплескалось.

– Рада, что мы поняли друг друга, – прозвучал ее финальный аккорд с экрана. – До следующих переговоров, Марат Ильич.

Она встала. Камера захватила ее во весь рост: уверенная осанка, плавность движений хищницы, силуэт, от которого перехватывало дыхание. Глеб проследил за каждым ее шагом к выходу. Его взгляд был тяжелым, влажным, как прикосновение, полным немого приказа. Он видел не только ее тело; он видел ту мимолетную тень усталости, что мелькнула в ее глазах, когда она отвернулась от Марата, прежде чем вновь стать непроницаемой. Его усталость. Его ресурс.

Дверь за ней закрылась. На экране остался разбитый Марат. Глеб нажал кнопку на пульте. Экран погас, погрузив кабинет в почти полную темноту, нарушаемую лишь тусклым светом из-за штор.

Тишина стала гулкой. Звучало только его собственное, чуть учащенное дыхание. Возбуждение, как электрический ток, пробегало под кожей. Он провел рукой по лицу, ощущая шероховатость щетины и напряженные мышцы челюсти.

Он знал, куда она едет. К нему. На «отчет». Или на то, что он назовет отчетом. Его губы растянулись в предвкушающей, лишенной тепла улыбке. Он отправил ей сообщение: «Жду.» Он действительно ждал. Но не отчета. Он ждал ее. Ждал момента, когда эта сила, только что сокрушавшая врага, будет коленопреклоненной перед ним. Когда холод в ее глазах сменится вынужденным подчинением. Когда он сможет напомнить ей, кому она принадлежит на самом деле.

Вспышка памяти, резкая и неприятная, как удар током, пронзила хмельной туман виски. Не роскошь ресторана, а пыльная гостиная старого отцовского дома. Виктор Петрович, еще живой, еще Царь. Его тяжелая рука шлепком сбивает с ног молодую, изящную женщину – мать Глеба. Она падает, не издав звука, лишь прикусив губу до крови.

– Не лезь не в свое дело, ты никто, – бросает Виктор, его голос лишен даже гнева, лишь холодное презрение к помехе. Глеб, тогда еще подросток, застыл в дверях. Отец поворачивается к нему:

– Что уставился? Убери ее с глаз. И запомни: бабы – вещи. Красивые, ценные, но вещи. Ты – мое продолжение. Моя вещь, которая должна стать сильнее.

Они жили отдельно, в золотой клетке, куда Виктор наведывался, когда хотел воспользоваться своей "вещью" или проверить "инвестицию". Мать сломалась быстро, растворившись в транквилизаторах и тихой ненависти, умерла рано. Глеб рос в тени этого пренебрежения, под холодным, оценивающим взглядом отца, который видел в сыне не человека, а инструмент, наследство, предмет гордости или разочарования. Любая слабость, любая эмоция, любая попытка быть просто ребенком карались презрением или унижением. Любовь? Нежность? Эти понятия были для Виктора смешны, признаками слабости.

Смерть отца не принесла горя. Она принесла головокружительное ощущение освобождения и… абсолютной безнаказанности. Оковы лопнули. Те правила, по которым жил Виктор, правила силы и обладания, были единственными, которые Глеб знал. И теперь он был на вершине. Вещи мира, наконец, принадлежали ему по праву сильнейшего. А Алиса… Алиса была самой совершенной из них, выкованной отцом, но теперь – его безраздельной собственностью. Мысль об этом, смешанная с воспоминанием об отцовском уроке, заставила Глеба сжать кулак так, что костяшки побелели. Он больше не вещь. Он – Хозяин.

Он встал, его высокая фигура заполнила пространство перед окном. В отражении в темном стекле мелькнуло его лицо – жесткое, с горящими глазами, с печатью неутоленного желания и абсолютной власти. Бентли Алисы уже должен был подъезжать к подземному паркингу. Глеб поправил манжет, его пальцы с татуировками на костяшках выглядели как кандалы. Он чувствовал ее приближение. Чувствовал, как его власть над ней сжимается, как стальная ловушка. И ему это нравилось. Очень. Он шел к двери кабинета, чтобы встретить свою Решалу. И свою вещь.

Глава 3

Лифт, ведущий в пентхаус-офис Глеба, двигался бесшумно и слишком быстро. Алиса смотрела на свои отражение в полированной стали дверей. Кукольное лицо было бесстрастной маской, только легкая тень под глазами выдавала колоссальное напряжение последних часов. Черное платье, оружие в переговорах, теперь казалось ей саваном. Она поправила глубокий вырез, механический жест. Готовься. Он видел всё.

Двери лифта раздвинулись беззвучно, открывая просторный холл, ведущий в святая святых – кабинет Царя. Пол был из черного мрамора, стены – из темного дерева. Воздух был стерильно чист, пахнул дорогой кожей, металлом и… властью. Ее шаги по мрамору отдавались гулко в тишине.

Дверь в кабинет была приоткрыта. Алиса вошла, не стуча. Это не приветствовалось. Глеб стоял у панорамного окна, спиной к ней, созерцая город, раскинувшийся внизу, как его владения. Его высокая, мощная фигура в идеальном костюме казалась монолитом на фоне вечерних огней. Он не обернулся.

– Закрой дверь, – его голос был низким, спокойным, но в нем вибрировала энергия, знакомая Алисе до дрожи.

Она выполнила. Щелчок замка прозвучал как приговор.

– Марат позвонил, – начал Глеб, медленно поворачиваясь. Его черные глаза, как угольки, сразу нашли ее, прошли оценивающим, тяжелым взглядом от каблуков до макушки. Шрам на брови придавал его взгляду дополнительную жестокость.

– Он впечатлен. Говорит, у него до сих пор трясутся руки. – Уголок губ Глеба дрогнул в подобии улыбки. Не доброй. Триумфальной. – Ты была великолепна, Алиса. Холодна, как лед. Точно знала, куда бить.

Алиса стояла неподвижно, руки вдоль тела.

– Я выполняла задачу, Глеб Викторович.

– Выполнила.

Он медленно подошел к ней, его шаги были бесшумны на толстом ковре. Он остановился так близко, что она чувствовала исходящее от него тепло, запах его дорогого одеколона, смешанный с чем-то более животным – возбуждением и властью. Его взгляд скользнул вниз, к глубокому вырезу платья, задержался на линии груди. Алиса заставила себя не отводить глаз, смотреть прямо на него.

– Ты не просто выполнила. Ты унизила его. Напомнила ему, кто здесь Царь.

Его рука поднялась, не для ласки, а чтобы провести кончиком пальца по ее обнаженной ключице. Прикосновение было обжигающим и властным. – И это… это заслуживает награды.

Он повернулся и подошел к массивному сейфу, встроенному в стену. Через мгновение он вернулся, держа в руке длинную бархатную шкатулку. Открыл ее. Внутри на черном бархате лежало колье – тяжелая платина, усыпанная крупными, идеально ограненными изумрудами цвета ее глаз. Дорогое. Холодное. Как клетка.

– Для твоих изумрудных глаз, – Глеб сказал это без тени нежности. Это был акт обладания. Он взял колье, его пальцы с татуировками на костяшках выглядели грубо на фоне изысканной работы. – Повернись.

Алиса медленно повернулась к нему спиной. Она почувствовала, как тяжелые, холодные камни легли на ее кожу у основания шеи. Его пальцы, застегивая замочек, коснулись ее кожи. Дрожь, которую она не смогла подавить, пробежала по спине.

– Прекрасно, – прошептал он у нее над ухом, его дыхание обожгло кожу. Его руки опустились на ее плечи, сжали их, не давая двинуться.

Оно подчеркивает, кому ты принадлежишь. Как и все остальное в тебе.

Флэшбэк (Алисе 11 лет)

Холод. Такой пронизывающий холод, что он, кажется, выжег все слезы. Она стоит в огромном, чужом кабинете, похожем на этот, только светлее. Перед ней – Виктор Петрович, отец Глеба. Высокий, грозный, с глазами, как у сына, но в них сейчас – что-то другое. Нежность? Или просто чувство собственности?

Ее отец, Николай, его правая рука, погиб неделю назад. Автомобильная авария. Она осталась одна. Совсем одна.

– Алисочка, – голос Виктора непривычно мягкий. Он кладет тяжелую руку ей на голову. Рука теплая, но чужая. – Ты теперь моя дочь. Понимаешь? Моя. Я позабочусь о тебе. Обещаю.

Она смотрит на него снизу вверх, ее зеленые глаза огромны от горя и страха. Она хочет своего папу, его смех, его запах дешевого табака и кожи, а не этот роскошный кабинет и тяжелые руки Виктора.

– Мы – семья, Алиса, – продолжает Виктор. Его взгляд становится жестче. – Семья – это все. Мы держимся вместе. Мы не плачем. Мы помним. И мы становимся сильнее. Я научу тебя. Как научил бы твой отец.

Он ведет ее к окну, показывает огромный дом, сад, машины.

– Это все твое теперь. Но помни, девочка: все, что у тебя есть, все, что ты будешь иметь – от меня. Ты обязана мне всем. Я жду верности. Навсегда.

Его слова падают на нее, как камни. «Обязана всем». Она не хочет этого всего. Она хочет папу. Но папы нет. Есть только Виктор Петрович, его холодная забота и неотвратимое чувство долга, которое уже начинает душить.

Настоящее

Руки Глеба на ее плечах сжались сильнее, вернув ее в реальность. Его губы коснулись ее шеи, чуть ниже застежки колье. Поцелуй был влажным, требовательным.

– Ты обязана мне всем, Алиса, – его голос был густым, как патока, но с ядом внутри. – Этим талантом… этой красотой… этой жизнью. Без меня, без моего отца… ты была бы ничем. Или трупом в канаве, как твой папаша.

Слова ударили, как ножом под ребра. Николай. Его имя всегда было ее больным местом. Глеб знал это. И пользовался. Всегда.

Он резко развернул ее к себе. Его черные глаза пылали. В них не было благодарности за успешные переговоры. Были похоть, обладание и готовность взять то, что, как он считал, принадлежало ему по праву.

– Ты моя лучшая инвестиция, Алиса. И моя самая красивая вещь. Не забывай этого.

Его губы грубо нашли ее губы. Поцелуй был не про нежность, а про маркировку территории. Его руки скользнули вниз, к ее талии, потом ниже, сжимая ее бедра через тонкую ткань платья, притягивая к себе. Алиса не сопротивлялась. Она знала, что это бесполезно. Хуже того – это могло разжечь его гнев. Она позволила своему телу стать податливым, отключила разум, уйдя в ту пустоту, где не было ни боли, ни унижения, ни ненависти, которая клокотала внутри нее, как лава. Она смотрела поверх его плеча на холодные огни города, пока его руки рвали застежку платья на спине.

Обязана всем. Слова Виктора, подхваченные и усиленные Глебом, звенели в ее ушах громче, чем звон падающей на пол одежды. Они были правы. Она была куклой, которую вылепили, обучили, нарядили в роскошь и использовали. Ее Bentley, ее дом, ее навыки, ее тело – все это было частью цены за выживание. Цены, которую она платила с тех пор, как умер отец.

Глеб прижал ее к холодной поверхности массивного стола. Камни колье впились в кожу шеи. Его дыхание было горячим и тяжелым. Алиса закрыла глаза. Она ненавидела его. Ненавидела его руки, его поцелуи, его власть над ней. Ненавидела этот кабинет, этот город, эту жизнь. Но больше всего она ненавидела безысходность. Ту самую истину, что он только что озвучил и что жила в ней всегда:

Она была либо с Царем, либо мертва. И третьего не дано.

Глава 4

Его поцелуй был не проникновением, а вторжением. Губы Глеба, жесткие и требовательные, подавили ее попытку отстраниться. Руки, только что восхищенно сжимавшие бархатную шкатулку, теперь рвали тонкую ткань ее платья на спине. Холодный металл и камни колье впивались в кожу шеи, прижимаясь к столу, когда он толкнул ее вперед.

– Не двигайся, – его шепот обжег ухо, но в нем не было страсти, только приказ. Команда для вещи.

Алиса впилась пальцами в полированную поверхность стола. Только что эта же рука уверенно ставила бокал на переговорах, дирижируя страхом Марата. Теперь она была зажата под ее грудью, онемевшая от давления. Контраст. Победа растворилась, как дым. Осталось только это: холод дерева под щекой, тяжесть его тела, запах его возбуждения – смесь парфюма, пота и власти.

Он не тратил времени на прелюдии. Его пальцы грубо залезли под обрывки ткани, сорвали тонкое кружево трусиков. Воздух коснулся обнаженной кожи ледяным поцелуем. Алиса зажмурилась, уходя в себя, в ту пустоту, где не было ни боли, ни унижения, только белый шум. Она была мастером отстраненности.

Но тело не могло отключиться полностью. Грубый толчок заставил ее вскрикнуть – коротко, сдавленно. Боль была резкой, неожиданной. Глеб зарычал что-то нечленораздельное, его пальцы впились в ее бедра, притягивая к себе с каждым следующим, все более сильным движением. Он не искал ее удовольствия. Он брал свое.

И тогда она почувствовала это – холодный, острый укус металла. Пряжка его дорогого кожаного ремня, не снятого до конца, впивалась ей в нежную кожу внутренней поверхности бедра при каждом его толчке. Сначала – просто давление. Потом – жгучая боль. С каждым движением Глеба, с каждым рывком, пряжка врезалась глубже, оставляя на коже огненную полосу. Она стиснула зубы, сдерживая новый крик. Слезы предательски выступили на глазах, но она не дала им упасть. Не показывай. Никогда не показывай.

– Ты… моя… лучшая… вещь… – его слова, прерывистые от усилий, падали на нее, как капли кипятка, обжигая сильнее, чем пряжка. Он говорил это с каким-то извращенным восхищением, смакуя каждое слово. Вещь. Инструмент. Собственность. Это было ее имя в его устах.

Он кончил с низким стоном, вдавив ее всем весом в стол. Тяжелое, липкое дыхание горячим облаком окутало ее затылок. Боль от пряжки пульсировала, сливаясь с глухой болью внутри. На секунду воцарилась тишина, нарушаемая только его хриплым дыханием. Алиса лежала неподвижно, лицом вниз, чувствуя, как холод стола пробирается сквозь обрывки платья. Позор и ярость комом встали в горле.

Он отошел так же внезапно, как и набросился. Звук застегивающегося ремня прозвучал громко, как выстрел. Пряжка, наконец, освободила ее бедро, оставив после себя жгучую, пульсирующую ссадину. Алиса не шевелилась, слушая, как он поправляет одежду, как льется вода в раковине в в туалете. Звук смыва унитаза. Нормальные звуки после акта абсолютного унижения.

Только когда он вернулся к столу, уже полностью одетый, костюм безупречен, только волосы слегка растрепаны, Алиса медленно, с усилием поднялась. Она собрала остатки платья на груди, не глядя на него. На бедре алела четкая, удлиненная отметина от пряжки – багровый знак собственности поверх синяков от его пальцев.

Глеб закурил, наблюдая за ней своим тяжелым, оценивающим взглядом. В его глазах не было ни сожаления, ни стыда. Было удовлетворение. Как после хорошей тренировки или удачной сделки.

– Завтра к тебе придет новый охранник, – заявил он спокойно, выпуская кольцо дыма. – Старый… не справился с дисциплиной.