Сказание о Шамирам. Книга 1. Смертная

Жадные, голодные духи тянутся ко мне, умоляя: «Дай, дай!» Запах моей силы, моей благодати пьянит их, лишает разума. Несчастных давно не кормили – бросили, точно бездомных псов. Их участь – растаять и исчезнуть навсегда.

Мне нет до них дела. Но невольно представляется Шамирам: как она, без сил, смогла ужиться с ними? Она же богиня, и хоть сколько‐то благодати у нее осталось – лакомый кусочек для голодных духов. Мне действительно ее жаль. И чем дальше ведет меня сердце, тем сильнее это непривычное чувство. Каково великолепной богине жить в такой грязи, в такой вони? Не во дворце даже – в каменной клетке.

В переулке я останавливаюсь: серый, как и все здесь, дом-башня таращится в ответ стеклами окон. Внутри мне чудятся тоже не люди, а тени. Ах, Шамирам, неужели ты не смогла найти ничего лучше? Побег из царства смерти, должно быть, дорого тебе дался. Что ж, твоя беда для меня – удача: ты согласишься быстрее. Ведь так?

Ждать приходится недолго. Каменное сердце еле заметно теплеет – как и всегда, стоит Шамирам оказаться рядом. Я отвожу от дома взгляд и оборачиваюсь. Все вокруг тонет в туманном сумраке – опавшие, съежившиеся листья и замершая в воздухе дождевая взвесь. Мигает фонарь, и в его свете, неожиданно ярком, я вижу двух молодых смертных. Юноша – тусклая тень, как и все вокруг. Крупный, чем‐то похожий на Мардука, он преданно смотрит на маленькую, точеную, словно изящная статуэтка, девушку. Они о чем‐то беседуют, но я не вслушиваюсь – каменное сердце ощутимо теплеет. Шамирам здесь. В теле этой смертной. Что ж, она выбрала неплохой сосуд. Девушка кажется крепкой, здоровой и, похоже, любимой – хотя бы этим юношей.

На мгновение я думаю о том, что с ней станет, когда богиня покинет ее тело. Умрет, быть может. Впрочем, ее судьба нисколько меня не заботит.

Влюбленные прощаются: юноша остается стоять у крыльца, девушка взбегает по ступеням. Я направляюсь к ней – сейчас, хватит медлить! – когда меня знакомо обволакивает медовой благодатью, сладкой, как драгоценный нектар. Девушка скользит по мне взглядом – всего мгновение, не замечая в тени. Но я ее вижу хорошо. И замираю от неожиданности, потому что этого просто не может быть.

Волосы цвета звездного железа, что чернее ночи; взгляд искусительницы; черты, прекраснее которых невозможно представить. У смертной лицо Шамирам – юной, свежей и невинной, но все же Шамирам.

Это невозможно. Смертные рождаются порой похожими друг на друга – но не на богов! Я смотрю, и мне чудится сияние, исходящее от кожи девушки, бледной, точно лунный свет. А еще – благодать.

Дверь закрывается. Я остаюсь стоять, пораженный. Что это? Неужели присутствие богини в человеческом теле столь сильно изменило облик смертной? Должно быть, так и есть – иного объяснения я не вижу.

Но что, если у Шамирам каким‐то чудом получилось? Нет… Невозможно. Она потеряла свою силу, она не могла… Эрешкигаль не стала бы ей помогать.

Я отворачиваюсь и ловлю настороженный взгляд юноши. Он не ушел и смотрит, словно я ему враг. Смешно. Давно смертные так на меня не смотрели. После Саргона, в которого якобы без памяти влюбилась Шамирам, – никто.

Я гляжу в ответ, и каменное сердце ноет – юноша окутан благодатью. Это значит лишь одно: Шамирам действительно здесь, в теле этой девушки, и благоволит смертному. Странно, что она еще не забрала его сердце, ведь оно придало бы ей сил. Наверное, этот юноша у нее не единственный, и Шамирам бережет его. Тогда скорбная участь раба у ног сбежавшей богини для смертного всего лишь откладывается.

Он наконец отводит взгляд, а потом уходит, посмотрев на окно слева от двери. Там тоже мелькают тени, и мне опять чудится сладкий привкус меда.

Я гляжу вслед юноше. По привычке, как делал это со всеми любовниками моей неверной жены, я проклинаю его. Благосклонность Шамирам не даст ему умереть завтра, однако такие крепкие люди тяжело переносят болезнь. Что ж, так тому и быть. Возможно, эта судьба покажется ему даже лучше рабства у сбежавшей богини.

Проходит совсем немного времени. Я не успеваю решить, стоит ли навестить Шамирам в ее доме или обозначить свое присутствие и разговаривать там, где жене нечего будет разбить или сломать, в том числе и об меня. Конечно, я не чувствую боли, но ссора на глазах у смертных – это унизительно. Я так и не решаюсь – дверь снова открывается, и девушка с лицом Шамирам выскальзывает на улицу. Она вздрагивает от холода, и не нужно даже вглядываться в ее лицо, чтобы понять: она расстроена.

Не обращая на меня ровно никакого внимания, смертная смотрит на то же окно слева, потом обнимает себя за плечи и сбегает по ступеням прямо в лужу. Теперь она нисколько не напоминает мне Шамирам – сгорбленная, жалкая, несчастная.

Я смотрю, как она идет по улице мимо поникших деревьев, в темноту. Как трясутся ее плечи не то от холода, не то от слез. Смотрю, и странное чувство переполняет меня – смятение, должно быть. У нее лицо моей жены, но за тысячи лет я ни разу не видел Шамирам такой. Не могу же я жалеть человека?

Но отчего‐то не подхожу к ней, хотя времени удобнее, чтобы вызвать Шамирам, не придумаешь. Я просто иду следом.

И сам не сразу замечаю этих смертных: пять теней – их мысли понравились бы Мардуку. Приторное своеволие с гнилым душком насилия.

Девушка теперь еще меньше напоминает мою Шамирам. Жена ни за что бы так себя не повела. Она бы превратила их жестокость в свое наслаждение. Смертная же замирает, как жертва, и просто смотрит – равнодушно… Обреченно. И, когда ее толкают к стене, не сопротивляется.

Я наблюдаю. Сейчас Шамирам обозначит себя. Не может же она позволить навредить этому телу? Другого у нее нет, а стать призраком для некогда всесильной богини – воплощенный кошмар.

О нет, все это, конечно, игра. Я не единожды видел, как Шамирам расправляется с обнаглевшими людьми – так, что позавидует даже жестокий Мардук. Этой смертной достаточно лишь посмотреть на насильника. Уверен, ей об этом известно – я же видел, как старательно она избегала взгляда юноши у крыльца.

Ну же, давай, защити себя! Я чувствую, как тебе страшно, противно и мерзко. Всего лишь взгляд – и все они у твоих ног.

Но она, наоборот, отворачивается.

Я вдруг понимаю: это не игра. И еще успеваю удивиться: что мне до того? Пусть тело этой смертной растопчут, тем легче будет мне разговаривать с Шамирам. Не захочет же она скитаться, как бестелесный дух?

Но у этой девушки лицо моей жены. Я вижу, как оно кривится от ужаса, как по нему текут слезы.

И серый мир вокруг стремительно белеет.

Глава 3

Околдованная

Лена

«Бежать, – бьется в голове. – Бежать, бежать!»

Все как Тёма предсказывал: Серый, его друзья – и я. Кричать бесполезно. Однажды я уже кричала. Это был не Серый, а один из маминых ухажеров, и мне тогда едва исполнилось тринадцать. Что я услышала в ответ? «Потаскуха». Сама соблазнила – сама и виновата.

Тогда я приложила – как же его звали? – в общем, бутылкой. Мама боялась, что будет сотрясение. Ага, мы потом еле ноги унесли, когда этот сотряснутый очнулся.

Сейчас под рукой ни бутылки, ни шокера, ни даже камня. Я затравленно озираюсь, понимая, что убежать не успею.

Как мне все это надоело. Как я устала!

А может, и правда дело во мне? Если даже мама меня бросает, наверное, виновата я.

Сраженная этой мыслью, я просто смотрю, как Серый и его друзья подходят. И уже после покрываюсь липким потом от ужаса. Холодные руки ныряют под водолазку, крик замерзает на губах, а в голове теперь лишь одна мысль: «Посмотри на них! Посмотри, и все закончится».

Я очень этого хочу. Я знаю, что тогда все действительно прекратится. И пятеро парней отправятся в психушку из-за меня. Или повесятся, потому что такая – в ужасе – я не удержусь, я их сломаю. И это, как я давно выяснила, не лечится.

Нет. Ни за что. Я дала себе слово: больше никогда!

Я даже отворачиваюсь для верности. И тут что‐то происходит: я слышу, как Серый вскрикивает, а меня вдруг отпускают. В нос ударяет душный запах пыли, щеки колет от горячего песка. Путаясь в одежде, я сползаю на мокрую землю. Перед глазами мелькают тени, свет фонаря бьет в лицо, а мои руки движутся сами по себе, пытаясь поправить водолазку и натянуть джинсы.

Потом становится тихо. Тени успокаиваются, фонарь заслоняет чья‐то фигура, и звучный, странно знакомый, рвущий душу голос говорит:

– Вставай.

Я смотрю на протянутую руку – она плывет у меня перед глазами, странно раздваивается. Как будто это не рука, а какая‐то матрешка, точнее, рука в руке: одна крепкая, мужская, а поверх нее – грязная, почти детская.

То же и с человеком. Это мальчик, подросток, лет… не знаю, одиннадцати? Одет как бездомный: куртка не по размеру, рваные штаны, стоптанные кроссовки. Но под всем этим мне чудится что‐то иное. Что‐то из света, сияющее.

«Это, наверное, от страха», – думаю я. Меня действительно колотит даже не дрожь – судороги. Вот в глазах и двоится. Сейчас пройдет.

Сияющий мальчик смотрит и вздыхает. Лицо у него надменное, словно я – да и все вокруг – пыль под его ногами.

– Почему ты не забрала их сердца?

Боже, какой у него голос! Я в панике, но даже в таком состоянии это невозможно не заметить, такому голосу до́лжно поклоняться – настолько он прекрасен.

– Чт‐то?

Мне хочется, чтобы он говорил и говорил, неважно что. Вечно бы слушала!

– Ты могла забрать их сердца. И ты об этом знала. Но не сделала. Почему?

– Что? – Его голос и впрямь как музыка, но мне совершенно непонятно, что он говорит. Какие еще сердца?

Он снова вздыхает и как будто становится еще высокомернее. А потом вдруг снимает куртку – так изящно, точно танцуя, – и протягивает мне.

Меня трясет, мысли путаются. Я растерянно смотрю на мальчика-матрешку и не понимаю, что он от меня хочет.

Затем случается невероятное: куртка оборачивается плащом. Накидка, как в исторических фильмах, не то из шерсти, не то из шелка укрывает меня, точно одеяло. От нее волшебно пахнет пряностями, морем и цитрусами. И сразу становится тепло.

Я выдыхаю, даже закрываю на мгновение глаза. А когда открываю, мальчик смотрит на меня, словно оценщик на рынке. Наверное, приходит к выводу, что товар с гнильцой, но можно с ним повозиться, потому что говорит:

– Идем со мной.

– К-куда?

– Куда я пожелаю, туда и пойдешь. – В чарующем голосе слышится злость, и я вздрагиваю. Его взгляд немедленно смягчается. – Я не причиню тебе вреда. Идем со мной.

Медленно, шатаясь я встаю и действительно иду за ним – за его голосом. Он тащит меня, как на аркане.

Я как будто сплю. Не понимаю как, но мы оказываемся в пустом кафе. Никогда здесь раньше не была. Рядом никого – ни официантов, ни поваров. Искусственный огонь потрескивает в камине слева от нашего столика. Или все‐таки настоящий? У меня в глазах плывет, не могу сосредоточиться, не понимаю.

Передо мной исходит ароматным паром чашка чая, фиолетового, как ночное небо, со звездами бадьяна и полумесяцем лимона. Пахнет остро и пряно, но попробовать я не решаюсь.

Мне страшно.

Сияющий мальчик сидит напротив и изучает меня, словно бабочку в шкатулке коллекционера.

– Не бойся. Я же сказал, что не причиню тебе вреда.

Его плащ теперь давит на мои плечи, как оковы. Я почему‐то не могу его сбросить – вообще не могу пошевелиться. Язык еле ворочается, когда я спрашиваю:

– Кт‐то ты?

Мальчик улыбается мягко, точно змей-искуситель.

– А ты? Как зовут тебя, смертная?

– Чт‐то?

– Как твое имя? – терпеливо повторяет он.

– Лена.

Мальчик старательно проговаривает, добавляя:

– Лена, посмотри на меня.

Я упрямо гляжу в сторону. На стену, где пляшут наши тени: моя – нормальная, его – переменчивая. То мальчик, то мужчина, снова мальчик и опять мужчина. Или вихрь? А может, какой‐то зверь? Чудовище?

– Лена, ты можешь на меня посмотреть, – говорит он. – На меня можно.

– Отпусти меня, – вырывается шепотом.

Кажется, мальчик в ответ морщится. И тут же резко подается ко мне, хватает за подбородок, заставляя смотреть.

Земля уходит из-под ног. И вместо зала кафе вокруг зеленый луг под звездным небом. Поют сверчки, шелестят травы, и юноша-мечта склоняется надо мной. В лунном свете его кожа почему‐то светится золотом, а в глазах отражаюсь я – обнаженная, с распущенными волосами, бесстыдно раскинувшаяся.

– Шамирам, – зовет юноша.

Я вздрагиваю – и как будто просыпаюсь. Удивляюсь:

– Кто?

Мальчик отпускает меня, но не отворачивается. В его глазах, как и в голосе, мне чудится боль.

– Шамирам, прости меня…

– Кто эта Шамирам? – мой голос крепнет. – Что происходит? Сколько… Сколько я на тебя смотрела?!

Явно дольше минуты – значит, он уже должен настойчиво интересоваться, чем может мне услужить. Черт! А что, если он уже спятил?

Мальчик в ответ таращится на меня. Он и это умудряется делать надменно, но кажется таким изумленным, будто кресло под ним заговорило.

– Я… – У меня перехватывает горло. Что сказать?

А вот у мальчишки со словами все в порядке.

– Почему? – Он снова хватает меня за подбородок, а потом за плечи. И встряхивает. – Шамирам, довольно игр!

– Да кто ты такой? – вскрикиваю я и отшатываюсь, чуть не перевернув кресло. – Что еще за Шамирам? Отпусти меня!

Он растерянно моргает и действительно убирает руку. Взгляд становится задумчивым.

– Лена.

Я хватаюсь за подлокотники, потому что мое имя, произнесенное его голосом, звучит так сладко, что кажется, будто земля под ногами снова шатается.

– Выпей, ну же. Тебе станет легче.

Не размышляя, я подношу кружку с чаем к губам, вдыхаю пряный, дурманящий аромат. Потом опускаю и заставляю себя спросить:

– Ты… С тобой все в порядке? Ты не… не…

Он усмехается.

– На меня не действует твоя сила, Шами… Лена. Скажи, почему ты не защитила себя? Пять человек для тебя слишком много – в этом все дело?

– Что?..

– Но ты могла выбрать одного. И поставить их на колени, каждого, друг за другом.

– Откуда ты знаешь? – вырывается у меня.

Он надменно улыбается.

– Так почему же ты этого не сделала… Лена?

Я снова хватаюсь за кружку. В голове теснятся мысли, одна другой интереснее. Сияющий мальчик укладывает на лопатки пятерых здоровенных парней. Его куртка превращается в плащ. Ах да, и мой взгляд на него не действует. Не действует же?

Я проверяю – мельком заглядываю ему в глаза. Мальчик снисходительно смотрит в ответ.

Точно не действует. Но почему? Кто он такой?

– Лена, – его голос очаровывает, подчиняет, – почему?

Вот-вот, почему? Но отвечаю я, а не он – словно в трансе:

– Потому что испугалась. Мужчина выдержит мой взгляд не дольше минуты, большинство – еще меньше. Обычно я чувствую, как они ломаются. Если задержу взгляд после, они… сходят с ума. Чтобы точно определить время, я должна считать про себя. До тридцати. Когда Серый… В тот момент я слишком испугалась. Я бы сбилась.

– Выходит, ты их пожалела? Они напали на тебя, а ты их пожалела? – бросает он презрительно.

Я вдыхаю аромат пряностей и зачем‐то добавляю:

– Просто это не должно повториться. Больше никогда. Я слишком хорошо знаю, какими будут последствия. Мамины… друзья… Один повесился, второй выпрыгнул из окна. А один мой друг сошел с ума. Мне было одиннадцать. Я… никогда не позволю этому случиться снова.

Мальчик не перебивает, но смотрит теперь так скучающе, будто я только что провалила экзамен и все равно вымаливаю у него отличную оценку.

– Наверное, Шамирам совсем обессилела, а я зря потратил время. Разве что…

Он вдруг начинает петь – на чужом языке, слова которого я отлично понимаю. Боже, как это красиво, как… хорошо! Пряный голос, пахнущий зноем и бризом, уносит меня куда‐то на юг, где за высокими стенами величавого города раскинулась дышащая жаром пустыня. Там прекрасная богиня собирает сердца в резную шкатулку, а ее муж с тоской наблюдает, ведь его сердце она забрала первым…

– Стоп! – вырывается у меня, и чары замирают, словно струна, что продолжает и продолжает звенеть. – У нее есть муж?

Мальчик внимательно смотрит на меня.

– Да.

– И она собирает сердца других мужчин? – уточняю я. – А с телами что делает?

Он усмехается.

– Попробуй сама догадаться.

Ну да, конечно. Картина в моем воображении вырисовывается та еще: десяток окровавленных тел, у которых вырваны сердца, – и красивая психопатка рыщет от одного к другому. Самое оно для фильма ужасов. Только мне почему‐то смешно.

– Что, ее муж настолько плох? – ехидно уточняю я.

Мальчик недобро щурится.

– Почему ты так решила?

– Потому что у него жена направо и налево гуляет. Значит…

– …виноват он? – подхватывает мальчик.

Я морщусь.

– Оба. Но и он тоже. Темпераментная богиня и зануда-супруг. Представляю!

Мальчик смеется, качая головой, и что‐то бормочет на том же чужом языке. Потом снова устремляет на меня внимательный взгляд.

– Я могу продолжить?

– Да, конечно. Извини, – усмехаюсь я. Нужно уйти, но я не могу отказать себе в удовольствии послушать этот голос еще.

Итак, прекрасная богиня перебирает любовников как перчатки… То есть шпильки – в той жаре перчатки ей без надобности. В общем, перебирает, пока не встречает его. Он, естественно, красив, удачлив и умен настолько, что умудряется украсть ее сердце, а не отдать свое. Короче, богиня попала. В смысле, влюбилась.

И тут начинается мыльная опера!

Обманутый муж решает не вести благоверную к семейному психологу, а начистить физиономию ее любовнику.

– Опомнился, – бормочу я.

– Ты позволишь мне продолжить? – сердито спрашивает мальчик.

– Молчу-молчу.

Любовник от скромности не страдает и в ответ обещает оторвать богу некоторые части тела, которыми тот все равно не пользуется.

– Да этой богине везет на мужчин! Как выбирала‐то, а? Извини, продолжай.

В общем, схлестнулись эти двое, а победил угадайте кто? Правильно: бог. И вот любовник красиво отдает концы, неверная жена, она же богиня, рыдает. И, верно, в запале произносит: «Я спущусь за тебя в подземный мир, любовь моя, только живи!»

– О, дай угадаю: в подземный мир спускается обманутый муж? Чтобы не видеть больше эту стерву. Да? – насмешливо интересуюсь я.

Мальчик смотрит на меня так, будто сам бы предпочел провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть меня.

– Нет. История заканчивается иначе. Богиня спустилась в подземный мир, ее любимый выжил. Он продолжил царствовать и ничуть не расстроился. Богиня нужна была ему как способ получить трон и удержаться на нем. Она пожертвовала собой зря, – добавляет он и пытливо смотрит на меня.

– А муж? – зачем‐то интересуюсь я. – Который, по твоим словам, так сильно ее любил. Тоже не стал вызволять ее из этого вашего подземного мира?

– После всего, что она сделала, ты правда ждала, что он вступится за жену? – поднимает брови мальчик.

– Вот и вся любовь, – заключаю я.

Мальчик молча смотрит на меня. Я кусаю щеку изнутри, стряхивая наваждение.

– Что ж, спасибо тебе. И легенда интересная. Но я, пожалуй, пойду. Уже поздно.

Мальчик склоняет голову набок.

– У нее есть продолжение. Оте… Верховный бог пожелал уничтожить людской род, и вступиться за него больше некому.

– А что, та богиня любила людей? – удивляюсь я. И сама же отвечаю: – Ну да, нужно же было у кого‐то сердца вырывать. И что? При чем тут я?

Мальчик прищуривается.

– Тебя это совершенно не волнует? Люди умрут.

– Это же всего лишь легенда. Еще раз спасибо тебе большое, держи свою куртку, то есть плащ. Я пошла.

Мальчик смотрит, как я встаю, потом пошатываясь иду к двери. Взгляд у него странный – все еще высокомерный, но вместе с тем как будто… обреченный.

– Лена, ты ключи забыла. – Его голос останавливает меня у порога.

Я оборачиваюсь. И ловлю связку ключей с брелоком-котиком – ту самую, которую действительно оставила дома!

– Откуда?..

Мальчик снисходительно улыбается. И вдруг превращается в того юношу-мечту, что целовал меня в видении на лугу под звездами. Его лицо до боли знакомо – эти острые скулы, правильные, словно по линейке выверенные черты. Волосы – золотистые кудри до плеч, я знаю, что они мягкие, в них приятно зарываться пальцами. А глаза выдают вечного страдальца. Я посмеивалась над этим его отчаянием, потому что он сам его выбрал. Только надменная улыбка кажется странной – мне он всегда улыбался мягче, нежнее. Еще я знаю, что, когда он встанет, моя макушка окажется на уровне его груди. Он хорошо сложен, у него фигура атлета. И конечно, мне известно его имя…

– Дзумудзи, – выдыхаю я, точно в полусне.

Он вздрагивает, потом поднимается. Но я уже захлопываю дверь. Хватит, с меня хватит! Я не знаю, что произошло, – и знать не хочу!

На улице тихо и пусто. Сколько прошло времени? Ни следа Серого и его друзей. У меня мелькают мысли: не стоило ли вызвать им скорую? что сделал этот мальчик, который совсем не мальчик? и что это только что было?

Нет, меня это точно не касается! А Серый с друзьями обойдутся – они вообще на меня напали. Я не дура, я не пойду их проверять. Чтобы они продолжили начатое? Вот уж нет!

С черного беззвездного неба срывается ледяная морось. Я тут же принимаюсь стучать зубами от холода – и хорошо, это придает мне сил и скорости. Надеюсь, мама уже разобралась со своим Володей, потому что прямо сейчас мне плевать, увидит он меня или нет. Я замерзла, устала, разбита и хочу только одного: упасть в теплую постель. И никогда-никогда больше не вспоминать этого… как его… Дзумудзи?

Что за имя такое? Откуда оно у меня в голове?

А, неважно! Бр-р-р, как же холодно!

Прежде чем дверь подъезда захлопывается, мне чудится чей‐то силуэт под фонарем у крыльца. Я даже оборачиваюсь, но тут же останавливаю себя. Мало ли, прохожий?

А с меня хватит!

Глава 4

Обреченный

Дзумудзи

Комната смертной такая же серая и унылая, как и все вокруг. Вдобавок она еще и бедна. «Ты и правда лишилась разума, Шамирам, раз согласилась жить в таких условиях», – думаю я, оглядываясь.

Выцветшая бумага, которой в этом мире оклеивают стены, пузырится и отслаивается. Пол, застеленный даже не ковром, а чем‐то вроде переработанной смолы – кажется, здесь эту смесь называют «линолеумом», – местами продавлен, а рисунок или стерт, или покрыт пятнами. Мебели так много, что свободного места почти нет: низкая кровать упирается в стол, рядом ютится подобие кресла.

Так теперь выглядит твой храм, Шамирам? Неужели он тебе по нраву? Я знаю, ты там, в теле смертной девочки, которая спит сейчас так крепко, что не слышит, как крадется к двери ее мать. Это так нелепо, что даже смешно.

Если хотя бы на мгновение представить, Шамирам, что у тебя получилось и ты действительно переродилась в человека, – неужели выбрала родиться у такого ничтожества? У испуганной, запутавшейся, стареющей женщины, которая боится тебя, но не как должно жрице – с благоговением, а как соперница – с завистью? Нет, это невозможно. Даже без сил ты нашла бы кого‐нибудь интереснее и богаче. С нищими ты, бывало, развлекалась и даже утверждала, что в твоих глазах смертные равны. Но благословляла только царей.

И уж конечно, жена моя, ты встретила бы меня, украшенная рубинами – сердцами мужчин, которые тебе приглянулись. Они сделали бы тебя сильнее и подарили бы удовольствие, которое ты так ценишь.

Что ж, Шамирам, воля твоя. Знаю, ты меня услышала. Я понял это, еще когда ты обвинила меня в нашем разладе. И позже, когда повторила свои последние слова – те, что бросила, уходя. Помнишь? «Вот и вся любовь». Они тонули в вое галлу, но я услышал.

Не знаю, какую игру ты ведешь, Шамирам, и для чего сделала смертную похожей на себя внешне. Меня это не касается. Пусть люди в нашем мире умрут – мне нет до них дела. Я пришел лишь потому, что не хотел становиться камнем. Помнишь, Мать грозила проклясть любого, кто снова поднимет руку на ее смертные игрушки? Она наверняка имела в виду Отца, потому он, быть может, и не захотел сделать все сам. Но мне от этого не легче. Наша Мать безумна, она никого не пощадит – тем более сына, который так похож на ее постылого мужа.

Но ты и так это знаешь, Шамирам. Тебе все равно. Для тебя я один из многих. Первый, но не единственный. К чему меня жалеть?

Может, оно и к лучшему. Надеюсь, став камнем, я наконец обрету покой. Теперь такой исход кажется большой удачей, если не счастьем.

Глупец. Не стоило искать тебя, Шамирам. Не стоило. Снова я угодил в прежнюю ловушку: решил, ты нуждаешься во мне и мы поможем друг другу. Забыл, что тебе не нужен никто. Меньше всех – я.

Что ж, прощай. Мне довольно знать, что ты жива, что ты есть. Безумная, но, быть может, по-своему счастливая.

Я бросаю последний взгляд на смертную девочку – она вздыхает во сне и улыбается так знакомо, что мое каменное сердце теплеет. Мысли вмиг исчезают, намерение уйти кажется жалким – в этот момент я готов остаться и служить ей, как последний дух, только бы рядом быть. Всего лишь потому, что она похожа.