Багровые волны Чёрного моря

Глава 3

23 июня 1474 года, вечер

О празднике, братьях Гуаско, Эсмине и её подругах

Народ любит праздники. А что ещё ему остаётся? Отрицательные эмоции требуют выхлопа. Это прекрасно понимали правители всех времён и народов. Можно даже выявить закономерность: чем более деспотичен тиран, тем грандиозней праздники он устраивает. Впрочем, из любого правила есть исключения. Генуя не выделялась какой-либо особой жестокостью избираемых ею дожей. Но своими грандиозными праздниками славилась повсюду. Такое противоречие можно объяснить просто: традиции безудержного веселья достались итальянцам в наследство от Римской империи.

По старой каффинской традиции Празднование Рождества Иоанна Крестителя стартовало накануне вечером. В этот день отменялся запрет выходить на улицу после девяти вечера. Гулять и веселиться можно было до самого утра. Торжества начинались на площади Коммуны, где располагалась городская ратуша. Сюда же спускалась парадная лестница консульского дворца.

Вот и на этот раз главная площадь Каффы была забита так, что негде было упасть даже вишенке, не то, что яблоку. Публика с нетерпением ждала построения военного гарнизона. Все без исключения горожане облачились в свои лучшие наряды. Мужчины надели шёлковые белые панталоны и рубахи. Их праздничные бархатные куртки кичились витиеватыми рисунками серебряных и золотых нитей. Мадонны хвастались дорогими платьями, называемыми «гамурра», в которых преобладали тяжёлая парча и не менее тяжёлый бархат. Трудно представить себе массу всего, что было надето на дородные тела женщин. Пожалуй, только доспехи средневековых рыцарей могли составить конкуренцию этому безумию. Отдельной гордостью каждой из мадонн являлась уникальная причёска – изысканная комбинация из кос и локонов, украшенная золотыми заколками с драгоценными камнями, лентами и вуалями. Девицы спорили с дамами стоимостью нарядов, но всё же в их платьях преобладал лёгкий шёлк.

Когда начало темнеть, тысячи факелов осветили улицы и площади нарядного города. Народ заволновался, предвкушая зрелища. Наконец сигнал трубы анонсировал прибытие консула. Начальник гарнизона дал команду и вверенные ему солдаты, стражники и оргузии построились в каре.

Первыми спустились музыканты: трубачи, флейтисты, гусляры, тамбуристы. Барабанщик выдал изрядную дробь. Трубачи сыграли сбор, а затем помпезное приветствие консула.

Антониотто да Кабелла, ряженный краше мадонн, торжественно и величаво в свете сотен факелов и восторгов публики спустился по парадной лестнице к своему народу. За ним следовала свита столь же ярко одетых приближённых. Кавалер подвёл к консулу холёного гнедого коня и помог оседлать его. После долгого перечисления всех достоинств правителя и взаимных приветствий да Кабелла объехал строй и с неумолимым достоинством произнёс заранее зазубренную речь. Выглядел консул так, как и подобает чиновнику самого высокого ранга: гордая поза, много серебра, золота и претензий на исключительность. Волна ликования, пронесшаяся по толпе, стала ответом на его поздравление. Далее да Кабелла возглавил движение парадных колонн на главную набережную Каффы. Сотни торговых кораблей, одетых в новенькие паруса и флаги, расчистили акваторию порта, отплыв в море или перебравшись в соседние гавани. Освободившееся водное пространство заняли военные галеры, которые выстроились в парадную линию.

Довольный консул дал отмашку, и десятки установленных на берегу орудий произвели дружный залп. Им, столь же дружно, ответили пушки флотилии. Концовку торжественной части ознаменовал праздничный салют.

Да Кабелла и отцы города отбыли к накрытому в консульском дворце столу, а народ стал веселиться прямо здесь, на набережной. Совершенно бесплатно тут и там рекой лилось вино, раздавались закуски, фрукты, сладости. Всюду были видны музыканты, комедианты и циркачи, массово съехавшиеся в богатую Каффу на этот помпезный праздник.

Чуть позже молодёжь перебралась на площадь перед ратушей, где их поджидали музыканты, готовые наяривать тарантеллу до самого утра. Площадь тут же заполнилась весело подпрыгивающими в неистовом танце парами.

Через какое-то время сюда спустились младшие братья Гуаско. Они изрядно приняли на грудь на банкете у консула и им стало скучно со стариками. Заняв наблюдательную позицию в начале лестничного марша, братья с привычной долей цинизма стали оценивать мелькающие перед глазами женские прелести. Деметрио, среднему из братьев, недавно исполнилось двадцать восемь. Теодоро был на три года младше. Тем не менее, он уже успел трижды побывать в браке. Братья имели в Каффе репутацию дебоширов, распутных бездельников и волокит. Добропорядочные матроны наказывали дочерям, чтобы те остерегались попадаться им на глаза.

– Господи, скукота-то какая! – Теодоро скривился в язвительной ухмылке. – Взгляд не на ком остановить. Или хромая, или кривая…

– Или, уже попользованная тобой, – со смехом дополнил брат. – Хотя, постой, я вижу новых цыпочек.

– Где, где? – оживился Тео.

Он был крепок, высок, строен, не уступая статью античным героям. Мужественный профиль подчёркивал шрам, прорезавший всю левую щеку. Его уверенный жёсткий взгляд – взгляд человека, знающего себе цену – с трудом выдерживали даже бойцы не робкого десятка. А женщин этот взгляд валил наповал. И чаще всего сразу в постель. Одет он был богато, но не броско. За исключением тонкой белой рубахи с отливом атласа, вся остальная одежда имела приглушённый цвет красного вина. Короткий бархатный колет со стоячим воротником был расшит золотыми узорами. Пожалуй, самым дорогим аксессуаром наряда Теодоро являлся увесистый рубин, вкраплённый в кокарду его стильного берета. Рубин явно указывал на высокий статус богатого влиятельного дворянина.

Деметрио насильно повернул голову брата в нужную сторону:

– Вон, видишь три девицы! Одну из них уж точно невозможно не заметить. Даже не знаю, как ты сумел её прошляпить.

Любвеобильный брат наконец увидел то, что требовалось увидеть. Он даже цокнул от восхищения:

– И правда яркий цветок среди сухой травы. Я сегодня не в ударе и явно оплошал.

Тут же, словно хищник, увидевший добычу, Тео ринулся к намеченной цели по прямой, искусно лавируя среди танцующих пар.

А цель представляла собой трёх юных особ, уединившихся чуть в сторонке и весело щебетавших о чём-то девичьем.

Вынырнувший из толпы молодой повеса тут же не вполне учтиво обратился к той, которую «невозможно не заметить»:

– Кто ты, дитя моё?

Девушка продолжала улыбаться, показывая этим, что она не вышла из разговора с подругами. Даже не взглянув на Теодоро, блондинка всё же бросила язвительную фразу, которую, впрочем, произнесла вполне спокойно:

– Я точно не дитя. И уж точно не твоё, – девушка сразу вернулась к милой беседе, прощебетав: – Ну что ты, Лола, замолчала? Рассказывай!

Но подруги стушевались. Уставившись на непрошенного гостя, они даже немного отпрянули от «цветка среди сухой травы». Улыбки, как по команде, слетели с их губ. Воспользовавшись паузой, слегка возбуждённый перспективами нового амурного знакомства щёголь продолжил прокладывать путь к поставленной цели. При этом его голос стал более вкрадчивым и учтивым:

– Я знаю в Каффе всех особей немужеского пола. Да, много среди них дам русых. Нередки шатенки с золотыми волосами. Но в основном брюнетки, такие, как твои подруги. Откуда к нам блондинка прилетела? С какой звезды? В каком саду взращён столь ослепительный цветок?

Удивившись испугу своих подруг, блондинка всё же не растеряла присутствия духа. Она не заперлась в раковине, но и не разозлилась. Ответила спокойно, но при этом едко:

– Я знаю в Каффе многих особей. Даже тех, кого по непонятным мне причинам относят к мужескому полу. Но даже среди последних я не видела тебя. Откуда ты вдруг к нам свалился? Со звезды? Да боже, нет, конечно! Скорее тебя пьяного столкнули с башни Криско. На какой помойке, скажи на милость, вырос столь прилипчивый репей?

Теодоро трудно было вывести из привычного циничного состояния. Но до этих пор его никто так нагло и беспардонно не отшивал. С одной стороны, неуступчивость девицы даже возбуждала, но с другой: у него не было заготовленного варианта, как действовать в подобных обстоятельствах. Впрочем, от цели своей Тео отказаться был не в состоянии, считая, что может стать предметом насмешек и пересудов. Мол, главного каффинского ловеласа смогла отшить сопливая девчонка. Поэтому он тут же включил дружелюбную манеру общения. Такую, на какую был способен:

– Я всего лишь хотел пригласить вас на танец.

Девушка обвела кавалера ехидным взглядом: смелым, можно даже сказать, дерзким:

– На танец? Но как можно танцевать с предметом, который не имеет имени? Танцевать можно даже с чучелом. Но при этом надо знать, что это чучело. Или со шваброй. Но с господином «никто», или даже, может быть, «ничто», приличной девушке танцевать не пристало.

Кавалер галантно отвесил реверанс, представившись:

– Я Теодоро из прославленной фамилии Гуаско.

– Гуаско…, Гуаско…, – дерзкая блондинка в притворной задумчивости поднесла нежный пальчик к губам. – Хм, не слышала… А чем же она так прославилась? Может, развязностью и неучтивостью? Или наглым отношением к тем, кого особи мужеского полу обязаны не просто не обижать, но и защищать. Защищать дам дело чести каждого достойного мужчины. Я здесь таких не вижу.

Она резко повернулась к Теодоро задом, подхватила подруг и с достоинством двинулась прочь. Гуаско оторопел. Оторопел и пришёл в бешенство. В глаза бросилась кровь. Он громко крикнул вслед:

– Пусть слышат все! Ты станешь моей! И очень скоро! Не будь я Теодоро Гуаско. Я тот, кто слов на ветер не бросает. Пав на колени, ты снимешь сапоги, с предельной радостью омоешь мои ноги, и сама застелешь мне постель.

Блондинка никак не отреагировала на его наглый выпад.

Вернувшись к лестнице, Теодоро обнаружил там Андреотто, которому тоже наскучило консульское застолье. Чуть в стороне на почтительном расстоянии учтиво улыбался старый Леарди, служивший у Гуаско с незапамятных времён. По выражению лица неудачника старший брат сразу всё понял:

– Что, Тео, отказали? – притворно заплакав, Андреа обратился к среднему брату? – Деми, утешь нашего братика. А то я не в состоянии.

Деметрио тут же включился в игру, обнял Теодоро и стал его выспренно утешать:

– Не плач, бебе, мы тебе другую купим…

Неудачливый донжуан сначала психанул, резко скинув с плеча руку брата. Но затем быстро взял себя в руки, поняв, что обида и псих в данный момент не лучшая линия защиты. Затравят подколками. Он улыбнулся и восторженно прорычал:

– Какая тигрица! Меня ещё никто так не отшивал. До сих пор трясёт. Но это возбуждает ещё больше! – неожиданно он стал очень серьёзным, негромко, но твёрдо, произнёс: – Я на ней женюсь.

Старшие братья переглянулись:

– Как, опять?

– Зачем? Ты решил жениться на каждой, с кем намерен переспать?

Андреа, чуть наклонившись, посоветовал:

– Хватай, тащи в донжон13 и делай с ней, что хочешь. Если нужна помощь – только позови.

Младший уверенно повертел головой:

– Нет, так я не хочу. Кобылок этакой породы надо объезжать со смаком, с наслажденьем, без обычной суеты.

– Она же не итальянка…

Тео скривил гримасу:

– Разве у «не итальянок» другая конструкция?

Андреа не унимался:

– Конструкция, возможно, такая же. Тебе лучше знать, ты в этом дока. Но у неё другая вера. А это хуже, чем если бы она была кривая и косая.

– Мне плевать! Станет католичкой. Никуда не денется, – при этих словах Теодоро поманил пальцем старого Леарди:

¬– Гульельмо, ты начинал служить отцу, когда тот был ещё мальчишкой. Не сомневаюсь, что ты знаешь всё про всех. Кто эта дама?

Леарди начал увиливать:

– Которая?

– Не прикидывайся глупым, слепым или глухим. Ты прекрасно понял мой вопрос, – в голосе Тео обнаружилась сталь.

– Хм, – прочистил глотку старик, – это Эсмина, дочь Тер-Ованеса.

Теодоро хмыкнул:

– Оказывается, этот старый хрыч прячет от нас жемчужину. Брат, – обратился он к Андреотто, как к старшему в семействе. – Сосватай её за меня.

– Ты с ума сошёл? Это же армяне. Епископ не согласится.

Тео упрямо настоял:

– Согласится, куда он денется.

– Но у них другая вера, – вновь напомнил Деми.

– И что? Я не собираюсь в спальне говорить о боге. Я буду изгонять из неё дьявола молча.

Братья громко расхохотались.

В конце концов Андреотто примирительно произнёс:

– Годы идут, но ничего не меняется. Если наш Теодоро втемяшил в голову какой-нибудь вздор, его оттуда и Папа Римский не выгонит. Что ж, свадьба, так свадьба. Это твоя жизнь. Тебе и решать.

Глава 4

26 июня 1474 года, пятница

О ритуалах, заведённых Эсминой, о её названой сестре и об опухшей физиономии Астера

Издалека донёсся бой часов на башне Криско и следом наперебой зазвенели колокола многочисленных католических, православных и армянских церквей. Шесть утра. Раннее время для девушки, необременённой заботой по хозяйству. Но этим летом Эсмина завела такой порядок – просыпаться до рассвета. Ей очень нравилось это будоражащее тело и душу таинство. Сначала юная особа просто ходила в сад встречать восход, слушать певчих птиц, наблюдать, как распускаются цветы. Но в какой-то момент она решила, что этого мало. Для полного счастья ей не хватало моря. О, это было правильное решение! Головокружительное удовольствие. Ах, эти сборы в потёмках, проход по берегу в свете факелов в окружении служанок и стражей и таинственный, практически языческий, обряд омовения. Эти омовения…, хм, так она назвала свои купания в море, нравились только ей. Ни служанки, ни стражи, сопровождавшие её, а тем более отец – от этого «обряда омовения» были явно не в восторге. Для первых и вторых – такая рань, поспать бы. Для отца – капризы дочери слишком опасны, мало ли что может произойти в полутьме на пустынном берегу.

Жаль, счастье было столь коротким. Всего три раза она испытала это космическое соитие удовольствий для тела и души. Но подглядывающий за ней похотливый тип поставил ощущение счастья на паузу.

В праздничные дни она не пошла к морю. Пропустила и понедельник. Сегодня Эсмина вновь отменила обряд, решив спать хоть до полудня. Но привыкший к новому режиму организм пробудил к первой заутренней.

Жаль, жаль, что всё так быстро закончилось… И всё из-за какого-то извращенца. Бр-р-р!

Эсмина представила его гаденькое слюнявое лицо. Отец пообещал наказать наглеца. По его приказу стражники каждое утро устраивали засаду.

Что ж, надеюсь ему воздастся по заслугам. Он, поди, всем в красках расписал мои прелести. Фу, какая гадость!

Усадьба Тер-Ованеса располагалась в армянском квартале Айоц-Берд. По сути, этот квартал являлся отдельной крепостью, разместившейся в пространстве между внешними стенами Каффы, цитаделью и укреплённым берегом моря. В усадьбе Пангиягера рос большой сад. Эсмина его просто обожала. Вот и сейчас, проснувшись, она тут же в ночной рубахе вышла из дома. Стесняться было некого. Никто не увидит. Высокие каменные стены и густые заросли надёжно скрывали от чужих глаз.

Девушка потянулась, высоко вздев руки и прогнувшись гибким станом. Благодать… Утренняя прохлада, тишина с едва слышным жужжанием пчёлок, слетавшихся на раскрывающиеся бутоны. Чуть пристав на цыпочках, она двинулась по любимому маршруту: мимо клумб и розария, мимо беседки, лужайки и качелей, свисающих с мощных боковых ветвей векового ореха.

По пути юная девица прикасалась к цветам, листьям и стволам деревьев, желая им здоровья и счастья: «Милые мои. Как я соскучилась! Что? Мы виделись вчера? Но вчера вы были вчерашними, – всё это она говорила вслух. – С сегодняшними я ещё не общалась. Сегодня – это не вчера. Сегодня другое небо, другое солнце, другой воздух. Всё другое. Всё меняется. Смотрите, как вы успели подрасти, – обратилась Эсмина к розам. – Вот этого побега вчера не было. Я не буду тебя гладить – не проси. Ты меня уколешь. Эх, всё меняется, – она горестно вздохнула. – Только жизнь моя всё та же, без перемен. А ведь мне уже шестнадцать. Что качаете головами? – обратилась жалобщица к макам. – Шестнадцать – это очень много. Я уже старушка. Почти старушка, – Эсмина притворно скуксилась и тоненько заныла: – Да, старушка. И в меня до сих пор никто не влюбился. Но самое страшное, что и я никого не люблю. Что вы смеётесь? Отец не в счёт. Это совсем другое. Я говорю о принце. На худой конец о рыцаре прекрасного образа – красивом, статном и благородном. Эх, нет счастья. Оно где-то рядом, но я его не ощущаю. Где ты, счастье моё? Откликнись!»

Она горестно вздохнула и двинулась дальше. Дойдя до одинокой берёзки, невесть как выросшей в саду, дотронулась до её ствола: «Только ты меня понимаешь. Ты такая же одинокая. Белая ворона среди чёрной-пречёрной стаи…»

Эсмина замерла. Монолог прервал шорох листьев, явно говорящий о том, что кто-то за ней наблюдает.

Неужели и здесь мне покоя нет?!

– Кто тут?

Из-за кустов вышла невысокая смуглая девушка с выразительными карими глазами.

– Это я.

– Фу…, господи, Лейла, как ты меня напугала! Я думала, что извращенец уже сюда пробрался.

Лейла только улыбнулась в ответ:

– Я услышала, что кто-то болтает. А это оказывается ты. С кем ты говорила?

Эсмина слегка пожала плечами:

– Сама с собой. Вернее, вот с этой берёзкой. Жалуюсь ей на свою судьбу.

– На «судьбу»? – удивилась Лейла.

Она жила в доме Тер-Ованеса на правах приёмного ребёнка. В младенчестве Лейлу пожалела и купила на невольничьем рынке пожилая армянка. Она была одинокой, у неё не было никаких родственников. Вообще никаких. Поэтому всю свою любовь женщина отдала девочке, которую воспитывала как собственную дочь. Два года назад приёмная мать скоропостижно скончалась. Тогда и встал вопрос, что делать с Лейлой: или отдать в монастырь, или кто-то должен был взять её под свою опеку. Тер-Ованес являлся прилежным прихожанином. Он приютил сироту. Лейла и Эсмина – ровесницы, поэтому отец надеялся, что девушки подружатся и дочке будет не так скучно. Других детей у купца не было. Но девочки даже по прошествии двух лет продолжали держать дистанцию. С чем это было связано? Словами не растолкуешь. Подспудные симпатии и антипатии не имеют логического обоснования. Все знают, что человек тебе либо нравится, либо нет. Объяснения этому факту ты подыскиваешь уже потом. Вот и Лейла с Эсминой никогда не ссорились, не цеплялись друг к другу, но и не дружили. Разговаривать могли – это факт. Но не более.

– Да, на судьбу, – Эсмина вздохнула. – Чего тут удивительного?

– Ну не знаю, – Лейла покрутила головой, скорчив соответствующую гримасу. – Если тебе приходится жаловаться на судьбу, то, что нам, простым грешным, делать?

Эсмина промолчала. Очевидно, ей не хотелось продолжать разговор на откровенные темы. Но Лейла слегка завелась:

– Живёшь, как у Христа за пазухой. Ни в чём отказа не знаешь. Захотела новое платье – пожалуйста. Захотела дорогое ожерелье – считай, оно уже на шее. Да и красотой бог не обидел. А женихи найдутся. Одинокой уж точно не останешься.

Эсмина поняла, что Лейла слышала её монолог. Ей стало неприятно. И она в досаде сделала шаг в сторону крыльца. Но сирота не унималась:

– Посмотри на себя в зеркало. Кожа белёхонькая, глаза голубые. Волосы, словно шёлк.

Обладательница перечисленных достоинств огрызнулась:

– А что толку? Кто это видит? Кто это оценит? Отец с тётей? Для них это не главное. Они любили бы меня, даже если бы я была страшнее крокодила.

Лейла неожиданно всхлипнула и отвернулась, пытаясь утайкой смахнуть набежавшую слезу:

– А у меня и этого нет. Ни отца, ни тёти. Ни денег, ни украшений.

Блондинке стало жаль сироту. Она сделала непроизвольный шаг, пытаясь как-то успокоить её. Но не смогла пересилить внутреннюю антипатию, всё же сказав:

– Тебе самой грех жаловаться. Боженька тебе всё дал: и фигуру, и лицо. А глаза – бездонный омут.

Лейла сразу успокоилась и даже засмеялась. Ей было приятно это слышать. Она хотела развить тему, но Эсмина уже восстановила внешний барьер, сказав сухо:

– Пора умываться, молиться и завтракать.

Девушка развернулась и двинулась к себе.

Лейла крикнула ей вслед:

– А ты разве на море не пойдёшь?

– Нет. Пока отец не построит закрытую от мерзких взглядов купальню, я на море ни ногой.

Она вернулась в спальню и стала кормить канарейку, рассуждая вслух: «Сегодня мы пойдём на рынок. Я куплю новые румяна и миртовое масло. А затем к ювелиру. Отец сказал, что хочет подарить мне ожерелье и серьги, которые я выберу сама».

В комнату вошла кормилица. Она была глухонемой, поэтому не услышала слов Эсмины. А вот две служанки, пришедшие следом, слышали всё. Но они давно привыкли к привычке Эсмины разговаривать с одушевленными и неодушевлёнными предметами. Женщины стали сноровисто прибирать постель и одевать дочь хозяина.

***

Астер сидел в отцовской лавке, прячась в тени от любопытных глаз. Причиной такого поведения являлось невероятно распухшее лицо, представлявшее собой один большой синяк.

Утром мать погладила его по голове и с усмешкой произнесла:

– Да, уж! Вылитый монгол с китайской вазы. С этими щёлочками вместо глаз ты такого в мастерской наваяешь! – она сделала ударение на «такого». Тут же крикнула мужу: – Отец! Астера я с собой беру. Поможет покупки с рынка нести.

Для парня это было плохой новостью. С такой физиономией нужно прятаться ото всех. А тут приходится идти в самую гущу народа. Одна надежда, что морда распухла до неузнаваемости. До полной неузнаваемости…

Купив необходимое, они зашли в лавку, в которой отец торговал своими изделиями. Лавка находилась здесь же, на рынке, в гончарном ряду. Христо очень обрадовался их появлению, он спешил на встречу с заказчиком. Поэтому в лавке пришлось остаться сыну. Биата взяла с собой всё, что могла унести, предупредив:

– Дождись отца и сразу домой. Не задерживайся. Воду надо натаскать.

Астер готов был перетаскать всю воду не только из колодца, но даже из Чёрного моря, лишь бы не оставаться в лавке. С таким лицом только детей пугать. А тут торговать надо. Свою соломенную шляпу он натянул практически на нос.

Помогало плохо. Знакомые всё равно узнавали его и едко подначивали. Незнакомые испуганно ретировались.

В ожидании отца Астер просидел в лавке долго, размышляя между делом о превратностях судьбы.

Да, дорого далось мне любопытство.

После подсмотренного купания нагой дивы Астер два дня не ходил на берег моря. Нет, ему не было страшно. Чего бояться? Ему было стыдно. Подглядывать – порок. Но он ничего не мог с собой поделать. Увиденное в то божественное утро не выходило из головы ни днём, ни ночью. Единственным сном, сто раз повторяющимся за ночь, был выход купальщицы из воды. Она появлялась в пене утренней волны и манила пальцем. Мол, где ты? Я жду тебя. Астер каждый раз вскакивал с постели и злился на себя, стараясь прогнать навязчивые грёзы.

Афродита, Артемида, богиня…

На третий день он не выдержал и с волнительным томлением в груди на ватных ногах двинулся к своему излюбленному мысу. Здесь его ждали. Крепкие казачки набросились, повалили и принялись пинать. Если бы не Султан – забили бы до смерти. Всё как в том мифе, рассказанном дедом.

Во время охоты Актеон случайно подсмотрел за Артемидой, которая купалась в речке. Но был обнаружен. Разгневанная богиня превратила не в меру любопытного охотника в оленя. Особенно страшен конец этой истории – псы не узнали в олене своего хозяина и разорвали на куски.

М-да, слава богу, что Султанчик меня признал. Спас. Если бы не он – было бы совсем худо. А так, казачки от неожиданности впали в ступор.

Этим ступором Астер и воспользовался, бросившись наутёк. Правильно мать говорила: дают – бери, бьют – беги.

Домой добрался еле живым и сразу угодил в заботливые объятия матери.

– О, здорово тебя разукрасили! Из-за девушки? Кто такая? Я её знаю? Ладно, иди к кадке я тебе полью.

Затем она облепила многочисленные ссадины наслюнявленными листьями подорожника и внимательно ощупала тело. После чего вынесла многословный вердикт:

– Ничего, до свадьбы заживёт. Знаешь, как твоего отца мои братья колотили! Ой-ё-ёй! Страшное было зрелище. Семья категорически не желала выдавать меня замуж за горшечника. Но, как видишь, он всё-таки стал моим мужем. Ох, и дура была! Ох, и дура! Никого не хотела слушать. А ты мотай на ус. Никогда не давай себя в обиду. Но если видишь, что силы совсем не равны – лучше удрать, чем стать убогим.

М-да, не очень приятные воспоминания…

…Наконец отец вернулся. Астер, ухватившись за неподъёмные покупки, оставленные матерью, двинулся домой. В руках были корзины с петухом и с рыбой. На одном плече лежали скрученные в рулон соломенные циновки. Они лёгкие, но нести их больно неудобно. На другом плече громоздился мешок с чечевицей. Слишком тяжёлый – этим всё сказано. Сгибая от напряжения ноги, Астер выбрался из шумной толчеи и остолбенел. Прямо перед ним, весело болтая, с рынка возвращались три девушки: две брюнетки и одна обладательница причёски из волос очень светлого соломенного цвета. Сомнений быть не могло. Это она. Астер не осмелился рассматривать объект своего обожания в подробностях. Но даже мимолётного взгляда было достаточно, чтобы оценить её красоту. Богиня! Чуть вздёрнутый нос с маленькой горбинкой, пухлые губы, нежный подбородок, щёчки, бровки, лоб, локоны, ушки, шею – всё это создатель совместил в одно целое с удивительным мастерством и изяществом.