Кошачий рай

Подвал рушился. Стены трещали, потолок сыпался, деревянные балки скрипели, как раненые звери. Катулус, весь в крови и пыли, вжался под тушу мёртвой крысы. Его взгляд метнулся по комнате, искал путь. И нашёл – в дальнем углу, чуть видневшаяся дверца, полуразрушенная, но всё ещё целая. Без колебаний, без лишних движений, он бросился к ней. За спиной рухнул камень, там, где он стоял мгновение назад. Дверь вышиб ударом плеча. Он успел. Только нога переступила порог – сзади прогремел взрыв, и мощный поток ветра Vehementi подхватил пушистое тельце.

Сопротивляться было бесполезно. Вихрь закрутил его, подбросил, перевернул в воздухе, будто игрушку, брошенную ребёнком. Катулус исчез в урагане, оставив за собой лишь эхо металлического звона и слабый запах страха.

Vehementi – беспощадный ураган, проносящийся по всем землям мира Veterum. Никто точно не знает, как было рождено это явление, но ходили слухи, что именно Vehementi приносил души зверей в древний мир. Поговаривали и о том, что Vehementi – прародитель мира Veterum, и именно этот ужасный смерч создал все здешние земли. И всё же – правду уже не найти, она затерялась где-то в глубинах этого мира, куда ещё никто из существовавших и существующих душ не добрался.Катулус видел лишь оранжевый свет и вращающийся смерч, перемалывающий не то землю, не то песок. Ветер был так силён, что кот не мог даже открыть глаз. Раскатистый гул подавлял желание сопротивляться. Его кружило, метало, бросало во все стороны. Только доспехи спасли его от гибели. И так же внезапно, как началось, всё закончилось – ветра выплюнули Катулуса в новый мир. Это были земли Corporis .

Катулус пришёл в себя среди бесконечных песчаных барханов. Небо выглядело искусственным – будто растёртая ржавчина на железном полотне. Над головой горел красный круг с белой окантовкой. Он казался раскалённым, но не грел – наоборот, словно высасывал тепло. Где-то вдали скрипело гнущееся железо.

Но самым страшным было то, что лежало в песках – великан. Его лицо было перекошено, изрыто сотнями морщин, которые будто стекались во все стороны, точно ручьи после дождя. Казалось, оно медленно таяло под лучами солнца, хотя тепло не касалось его плоти. Гнойные наросты проступали сквозь кожу, как язвы времени и забвения. Руки были вывернуты в противоестественных углах, торчали обломки костей, будто остов древнего дерева, разрушенного бурей. Плоть гнила, но не источала запаха – ни тления, ни гнили. В этом была своя жуть.

Обойти великана было невозможно – путь занял бы дни. Но для Катулуса время не имело значения. Он давно уже понял: в мире Veterum нет ни начала, ни конца. Один лишь бесконечный момент, повторяющийся снова и снова.

И вот внезапно красное солнце над горизонтом начало бледнеть. Белый ободок потемнел, растрескался. Из трещин потекла густая кровавая жидкость, похожая на расплавленную смолу. Первая капля ударила в землю – образовалась воронка, засасывающая всё вокруг. Песок, воздух, само пространство сжимались, стягиваясь в бездонную яму.

Катулус не стал ждать. Он бросился к великому телу, проскользнул между его кривых зубов, взобрался на язык и исчез в глубинах его горла – прочь от шума, от распадающегося неба.

Сколько времени прошло с тех пор, как великан упал в эти земли – никто не знал. Возможно, он был здесь всегда. Возможно, именно он дал жизнь этим местам, а его вечная гниль стала их законом. Как он попал сюда? Что искал? И сожалел ли, что так ничего и не нашёл? Эти мысли терзали Катулуса. Особенно когда он видел тех, кто обитал внутри великана – Cockroach , странные создания с шерстистыми телами и четырьмя иссохшими лапками. Их головы напоминали засохшие яблоки с тремя провалами вместо лица. Они жили в ранах и трещинах великана, прятались в его внутренних пустотах, наблюдая за каждым шагом чужака десятками пустых глазниц.

Катулус двигался осторожно, не выпуская рукояти меча. Он чувствовал, как за ним следят, как ждут момента, чтобы напасть. И этот момент настал. Один из Cockroach метнулся на него – стремительный, как тень. Реакция не подвела Катулуса: кот увернулся и одним точным ударом отсёк голову нападавшему. Тараканы заволновались. Сверху, точно призрак, возникло новое существо – полу-человек, полу-неизвестность. Верхняя часть черепа у него отсутствовала, а нижняя челюсть была невероятно длинной, почти опоясывающей горло. Из пасти хлынули сотни личинок, за которыми выскочил острый, словно клинок, язык.

Убегать было бесполезно. Катулус решил действовать. Он прыгнул в сторону, уклоняясь от ядовитого щупальца, но не успел полностью уйти – удар сбил его с лап, и кот полетел в темноту. Тоннель, в который он угодил, был живым – стены его пульсировали, сжимались, будто хотели поглотить. Cockroach не отставали. Их жуткое стрекотание вползало в уши, вызывая исступление. Но Катулус не собирался сдаваться. Он кувыркнулся, подхватил равновесие и помчался вперёд. Спотыкался, падал, цеплялся лапами за стенки, покрытые чем-то липким и склизким. По пути он раз за разом отбрасывал назойливых тварей, пока случайно не поскользнулся – и закатился вниз, по спирали, уничтожая всех, кто осмеливался преградить ему путь. Его пальцы сомкнулись на одном из сосудов, что вились вдоль тоннеля. Катулус резанул его мечом – и полетел дальше, в самую глубь этого странного организма. Толчок. Мрак. В этой тьме он не заметил сердца, что висело над ним, прикреплённое к старым, прогнившим аортам. Cockroach приближались. Их жуткий шум становился всё громче. Но Катулус не мог позволить страху взять верх. Он собрал последние силы, развернулся и ударил по сердцу.

Раздался глухой удар – и мощная волна вырвалась из плоти, разметав врагов в разные стороны. Сердце дало второй толчок. Третий. Сосуды окрасились в розовое, аорты начали пульсировать. Cockroach в панике разбежались.

Катулус замер. Он был рад, что враги отступили, но каждый новый удар сердца пробуждал в нём нечто иное – воспоминания. Образ девушки, которая когда-то держала его у груди. Её сердце билось так же, как это – ровно, тепло, живо. Мысли нахлынули с такой силой, что Катулус едва не задохнулся от них. Не в силах больше терпеть эту боль, он прыгнул, вонзил меч в аорту и разрезал её.

Сердце сжалось. Выпустило последний толчок. И затихло. Кровь хлынула по трубам, разлилась повсюду. Хижины Cockroach были смыты, сами создания – унесены в водовороте, где они растворились без следа.

Катулус карабкался вверх по сосудам, преодолевая извилистые коридоры внутри великана. Наконец он выбрался наружу – и перед ним раскрылись новые земли. Земли Domum corvus встретили его своим холодным молчанием, готовые принять нового путника в свои загадочные объятия.

Глава 4: Domum corvus, Albavallis и Spatium scabra

Сложно сказать, давно ли Катулус покинул земли Horruit sub terra и начал своё бесцельное скитание по равнинам Domum corvus. Здесь, словно в чаше, собрались все оттенки красного. Небо отливало не то ржавчиной, не то бурой патиной. Облака, пропитанные ядовито-красным цветом, то медленно плыли в одну сторону, то вдруг начинали кружиться на месте. Голые деревья были наклонены в одну сторону – точно застыли в мгновенном порыве невидимого ветра. Выжженная огнём земля едва прикрыта пожухлой травой. И куда ни глянь – нет ни единого намёка на конец этих безжизненных просторов.

Земля казалась раскалённой, поэтому Катулус обмотал лапы тканью. Он мечтал о привале, но не решался остановиться. Каждый раз, как только он замедлялся, его душу охватывала тревога, которую невозможно было объяснить. Погружённый в свои мысли, Катулус даже не заметил, как добрался до странного прямоугольного сооружения, сотканного из тысяч веток. Это была величественная постройка, напоминающая человеческое здание, но в то же время больше похожая на гигантское гнездо. Ещё до того, как Катулус достиг входа, его окружили Oriole sanguineum – стройные птицы с черным оперением и алыми жилетками. Их лица напоминали лицо ворона, глаза – два огромных чёрных зрачка. Только они расправили могучие крылья, как Катулус упал на колени – ещё одной битвы уже не вынести. Птицы опустили крылья и гостеприимно провели разбитого путника внутрь.

В дальнем конце тронного зала, среди перьев и старых веток, возвышался древний трон. В нём коротал своё существование старый ворон. Укутанный в серый плащ, он лапкой поправлял съехавшую корону. Из-под большого помятого клюва торчали седые перья. Его глаза были затянуты бельмом, а перья слежались в беспорядочную массу. Но несмотря на это, ворон всё ещё излучал угрозу – не столько взглядом, сколько размерами. Катулус был просто крошкой рядом с ним.

Птицы плотным кольцом окружили кота. Катулус поклонился, но вряд ли ворон это заметил. Присмотревшись к гостю, ворон повернулся к соседнему, более маленькому трону, и чуть заметно кивнул. Катулус перевел любопытные глазёнки на фреску, где был изображен ворон со своей дочерью, на головке которой сияла диадема из веточек со светящимися ягодками, напоминающими алмазы. И сейчас, её место пустует. Видимо, ворон просил помощи в поисках исчезнувшей наследницы. Катулус снова поклонился, выразив согласие помочь в поисках – выбора у него не было. Катулус слишком хорошо понимал любовь к утерянному, ведь сам был потерян в этом мире.

Старый ворон ответил поклоном и вытащил из-под плаща связку старинных ключей. Один из Oriole sanguineum забрал их и открыл дверь, ведущую к вагонетке. На месте уже сидела Carpodacus roseus – маленькая птичка с розовой мордашкой и серым плащом. Завидев Катулуса, она радушно защебетала, размахивая пёстрыми крылышками. Котик же пока не знал, как ему реагировать на нового спутника. Carpodacus roseus двинула рычаг вперед, и вагонетка тронулась. Дом ворона остался далеко позади. Кругом вились спирали железных рельсов, напоминающие парк аттракционов. Железный скрежет столь сильно резал слух, что Катулус невольно прижимал ушки к голове. Его янтарные глаза лихорадочно скакали от одной вагонетки к другой – зрачки то расширялись, наполняясь непроглядной чернотой, точно надуваясь, как шары, то сужались до тонких вертикальных полосок. Каждый поворот пути заставлял Катулуса инстинктивно пригибаться – казалось, что вагонетка вот-вот сорвётся с рельсов, разбившись о каменную пропасть. И не без оснований: сама дорога была старой, изъеденной временем и ржавчиной, готовой обрушиться в любой момент.

Страх усилился, когда кот бросил взгляд вниз. Там, под ногами, бушевали песчаные бури – плотные, яростные потоки, способные поглотить всё живое. Но здесь, в мире Veterum , они не сулили смерти – её просто не существовало. Зато могли унести в такие глубины, где забывается даже имя. В места, где не осталось ничего живого. Где нет ни пути назад, ни надежды на выход. Что-то вроде вечного заключения. Carpodacus roseus управляла вагонеткой ловко, несмотря на её хрупкий вид. Птичка легко переводила их по рельсам, словно водяной паук по водной глади, уводя от смертельных порывов ветра. Она время от времени чирикала, будто успокаивая Катулуса. И котик чувствовал её намерение. Они миновали множество развилок, спиральных путей, соединений, которые могли запутать даже опытного проводника. Наконец, вагонетка вырвалась к месту, где ветер стих – в земли Albavallis .

Тишина здесь была почти оглушительной. Жёлтые пески сменились белыми, как свежевыпавший снег. Не было ни бурь, ни ветров, ни железной какофонии – только вечный штиль. Над головой простиралось чистое голубое небо, украшенное перистыми облаками – такими знакомыми, родными, как воспоминание о прошлом. А главное – солнце. Настоящее. То, которое светило и грело. Катулус вытянул лапы, позволил себе сладко зевнуть. Впервые за долгие странствия можно было расслабиться. Даже немного забыть о страхе. Carpodacus roseus тоже радовалась. Её мелкая головка двигалась в такт весёлому чириканью. По белым барханам тянулись следы, оставленные невидимыми путниками, ушедшими далеко за горизонты. За спиной остались сотни рельс, десятки опасных поворотов. Их путь продолжался.

Но внезапно Carpodacus roseus выпрямилась, замерла. Её чирик был резким, тревожным. Катулус напрягся. Перед ними, по белому песку, плелись фигуры Mortem – согбенные создания в чёрных плащах, вооружённые длинными косами. Они не обращали внимания на животных, но одно их присутствие рождало ужас. Один из Mortem провёл лезвием по песку и вытащил из него тушу совы. Другой насадил на косу исхудавшего белого кота, освободив его от доспехов и аккуратно упрятав тело в капюшон. Как будто бы проглотил его целиком. И ушёл дальше.

Mortem собирали души тех, кто потерялся в этом мире. Не ради спасения, не ради милости – а чтобы увести ещё глубже в кошмар, который невозможно описать словами. Иногда из песка взлетали чёрные птички, но те тут же истончались, становясь сухими листьями. Mortem подбирали их с той же аккуратностью, с какой убирают следы преступления. После них оставалась идеальная чистота – будто никто и никогда не ступал по этим землям. Катулус наблюдал, готовый в любой миг вскочить, хотя силы были на исходе. Он не хотел бояться, но его сердце сжималось. Впереди – развилка. Правый путь был разрушен. Carpodacus roseus перевела рычаг влево. Её движения были точными, но в них проскальзывала неохота. Белые земли остались позади. Теперь перед ними раскрылись Spatium scabra – земли, покрытые ржавчиной, болью и неминуемым упадком.

На границе двух миров песок резко обрывался в бездонную пропасть. Голубое небо стало плоским, будто начертанным на холсте. Цвет его изменился – вместо мягкого синего теперь – пятна ржавчины, разъедающие поверхность. Чем дольше Катулус вглядывался, тем явственнее чувствовал, как мир вокруг гниёт буквально на глазах. Антропоморфные лисицы, подвешенные на верёвках, пытались оттирать ржавчину тряпками. Тщетно. Местами небесная кора была истончена до предела – открывались чёрные полости, за которыми пряталась загадка. По легендам, когда небо окончательно проржавеет, на Veterum опустится Aeternumsilentium – великая тишина, уничтожающая всех. Лисички знали это. Потому и боролись. Потому и не сдавались.

Вагонетка резко затормозила. Ржавчина стала слишком толстой, чтобы продолжать движение. В этот самый миг сверху сорвалась одна из лисиц и рухнула прямо в вагонетку. Рельсы затрещали. Carpodacus roseus взмыла вверх, пытаясь уйти от падения. Катулус протянул лапу, но не успел. Его последняя надежда на спасение ускользнула. Конструкция рухнула. Кот оттолкнулся от вагонетки, попытался прыжками пробиться к своей спутнице, но очередной кусок железа ударил его с такой силой, что он уже не мог сопротивляться. Птица рванула за ним. Почти схватил её за хвост…но неожиданно лапа другого зверя вцепилась в её шею. Carpodacus roseus взвыла, завертелась в воздухе и исчезла в темноте, оставив Катулуса одного. Одинокого, беспомощного, летящего вниз, словно перо в урагане.

Яркий круг над головой сужался. От него осталась лишь маленькая белая точка. В угасающем сознании кота вспыхивали обрывки прошлого – как его, ещё котёнком, сбросили с балкона. Как он жил в подвале с мамой. Как однажды она не вернулась. Как он выбрался наружу, голодный и одинокий, и попал в руки детей. Как они вынесли его на крышу… и бросили вниз. Он не боялся. Воспоминания заглушили страх, но породили нечто важное – понимание собственного существования, отличного от прежней жизни. Он уже не был тем, кем был раньше. Он стал частью Veterum , мира, где смерть – лишь преображение. Где каждая опасность не убивает, а меняет тебя до неузнаваемости. И, быть может, именно это и страшнее смерти.

И потому, падая в бездну, Катулус не чувствовал боли. Только любопытство. Любопытство того, куда приведёт его падение. И что станет с ним в конце этого бесконечного полёта.

Глава 5: Viaheroibus и Rapinaecranium

Быть может, Катулус уже мечтал о смерти. О той, что властвовала в ином мире, но никак не в этом. Бесконечные странствия по миру Veterum измотали его до предела. Котика могли мучать раскалённые земли, терзать мерзкие твари, давить каменные плиты – но ни в одном случае он не найдет смерти. Та вечная сущность, которая в ином мире казалась кому-то проклятием, а кому-то даром, здесь стала чистым ужасом для каждого обитателя этого мира.

Как долго летел Катулус в черную пучину – неизвестно. Как только последний луч света исчез перед заплывшими кошачьими глазами, Катулус оказался рядом с покосившемся монументом, в жутких землях Viaheroibus. Всё вокруг затянуто густым туманом. Цвета здесь отливали ядовито-зелёным. Повсюду высились скрюченные ветви старых деревьев, пробивающие себе путь сквозь вымощенную кирпичами площадку. Над лесом парили раздробненные части многоэтажек, осыпающиеся бетонными осколками. На горизонте сиял яркий круг – словно застрявшая в небе жемчужина. Этот вид завораживал Катулуса, и его зрачки расширились так, что янтарные радужки исчезли.

Кот повернулся. На вершине монумента сидел воробей, не без любопытства разглядывая котика. В этот момент раздался звон цепей. Только тогда Катулус заметил окружавших монумент животных. Все до единого были закованы в миниатюрные доспехи – железо было буквально отлито на их бедных тушках. Завидев Катулуса, лисица дернулась вперёд – и медвежонок, стоявший напротив, резко откатился назад и повалился на землю. Катулус отпрянул в сторону и зашипел. Затем, он догадался, что цепи соединяли заключенных зверей, и каждый прыжок вперед у одного, вызывал у другого движение в противоположную сторону.

Рядом с Катулусом сидела маленькая мышь в рваном плаще. Почесав шрам на мордочке, она упала на колени и жалобно запищала, словно просила помощи. Слева сидел ушастый пес в потёртой кольчуге. Он не обращал внимания ни на Катулуса, ни на прочих узников. В его слезящихся глазах, похожих на стеклянные бусины, плескалось отчаяние. Он не просил ни спасения, ни смерти. Он просто хотел показать всем своё горе. Медвежонок беспомощно стонал, глядя на Катулуса. В этот момент лис потянул цепь на себя. Медвежонок резко откатился и ушёл в землю. И чем сильнее тянул лис, тем глубже опускался медвежонок в холодную почву. Кролик почти слился с деревом. Кора поглощала его без остатка. От его белой мордочки остался лишь один заплывший гнилью глаз и обвисшее до земли ухо. Кролик принюхался и перевёл на Катулуса свой уставший взгляд.

Катулус осмотрел каждого из затворников. И узнал в них… себя. Ведь он такой же беззащитный, такой же жалкий перед лицом всех опасностей Veterum . Он не лучше этих животных, несмотря на свою мнимую свободу. Раньше, в ином мире, Катулус не задумывался о смерти других животных. Он не замечал, как одни погибали под колёсами авто, другие – от холода и голода, третьи – от лап своих же сородичей. Теперь он понимал: рано или поздно станет таким же несчастным существом. Вопрос лишь времени и удачи.

Чирик.

Катулус даже не успел обернуться – внезапно на него обрушился волк. Его тело было охвачено черным пламенем, глаза полыхали красным светом. Котик заверещал, но страх не сковал его – он резко оттолкнул зверя задними лапами и встал в боевую стойку. Вокруг уже смыкалось кольцо. Целая стая окружала Катулуса, медленно сужая пространство между собой и своей жертвой. Он чувствовал их ярость, их голод, их непреодолимое желание разорвать его плоть. И знал: стоит убить одного – и остальные набросятся с ещё большей силой. Он не мог позволить себе ошибку. Не здесь. Не сейчас.

Прижавшись к монументу, Катулус держал меч наготове. Но именно в этот момент в дело вмешался лис. Рванув цепь, он хлестнул ею по морде одного из волков. Удар был точным – голова зверя отделилась от туловища и покатилась прочь, рассыпаясь искрами. Второй волк, рыча, бросился на лиса, поглощая его своим пламенем. Лис исчез в огне без единого крика. Не теряя времени, Катулус метнул свой меч. Клинок рассёк воздух и поразил следующего волка в самое сердце. Зверь взвыл – и разлетелся на сотни мерцающих искр.

Мышь, до этого прятавшаяся в тени, неожиданно вскочила. Её длинный хвост со свистом ударил по морде очередного хищника. Волк зарычал, но не успел ответить – бык, что до этого лежал, словно забытое время, внезапно сорвался с цепи. С грохотом он врезался в стаю, давя волков своими копытами, точно по хрустящему хлебу. Черное пламя охватило его ноги, но это лишь усилило его ярость. Бык ревел, метался, крушил всех на своём пути. И вот – рухнул на монумент, разваливая его основу.

Катулус не стал ждать. Он вскочил на четыре лапы и стремительно взобрался по шаткой конструкции. Мышцы горели, лапы дрожали, но он не останавливался. Выживание стало рефлексом. Инстинктом. Нужной частью его существования. Именно тогда он понял: воробей, который всё это время сидел на вершине монумента, не был просто птицей. Он был ключом. Возможно, связующим звеном между этим миром и чем-то большим. Что-то подсказывало Катулусу, что эта птица знала больше, чем показывала. Что её появление неслучайно. И что её исчезновение может стать концом всего, что он видел.

Но воробей попытался уйти. Он взмахнул крыльями, готовясь взлететь. Однако Катулус был быстрее. Он бросился вперёд, зубы щёлкнули – и птица оказалась в его пасти. В следующее мгновение монумент рухнул. Бык, всё ещё охваченный пламенем, продолжал биться в судорогах, давя тех, кто осмеливался приблизиться. Пыль, камни и пламя смешались в один хаотичный водоворот. Огонь лился повсюду, как река, разъедающая плоть и время. Катулус сжал челюсти. Хруст маленьких костей. Мгновение. И – свист. Громкий, резкий, будто треск разрывающегося мира.

И всё исчезло.

Тишина. Темнота. Пространство оборвалось, будто его никогда и не было. Только вдалеке, где-то за пределами восприятия, замаячили очертания нового места – холодного, чужого, ждущего. На фоне губительной черноты проявилась тень замка Rapinaecranium. Катулус слышал о нем. По легендам, в этом замке властвовал Фурорем – сиамский кот, вошедший в историю как один из первых обитателей мира Veterum. Некоторые даже считали его создателем этого мира. Его ум – гениален, а ярость – неизмеримо велика. Мирные земли рушились под его лапами, порабощённые им создания страдали, а желающие покончить с ним обрекли себя на вечное существование в самых мучительных уголках Veterum. Теперь Катулус понял – появление воробья ознаменовало приближение Фурорема.

Катулус забрался в самое сердце замка. Перед ним – огромный собачий череп, внутри которого застыла окаменевшая армия котов. Все они держали копья и щиты, ожидая приказа. По воздуху плыли мотыльки, с которых сыпалась блестящая пыль. На внутренней поверхности черепа были нарисованы картины, которые рассказывали о былых битвах: армия лисов из Viaheroibus против одного Фурорема; Медведь, взводящий моргенштерн над Фуроремом; гигантская белая сова, которая стояла на побежденном Фурореме, расправив крылья. И несмотря на то, что на некоторых картинах Фурорем изображен побежденным, на самой крупную из всех картине изображен сидящий на троне Фурорем. Катулус догадался, что все нарисованные существа были побеждены.

В глазницах собачьего черепа стояли два трона, собранные из древесных корней и ветвей. Ещё один виднелся в носовой полости и был заметно больше остальных. Видно, это и есть трон сиамского кота. У его подножия Катулус разглядел маленького котёнка породы экзот. Он не смотрел на Катулуса. Прижавшись к трону, он дрожал, глядя в пустоту. Его большие глаза и глуповатое выражение лица растрогали Катулуса. Он захотел помочь этому бедному существу.

Неожиданно, из-за трона поднялась гигантская белая сова. Катулус не дрогнул перед вытянутой пушистой мордой, на которой резко выделялся крючковатый клюв и большие черные глаза. Сова повернула голову под прямым углом. Катулус дернулся к котёнку и сунул его под кирасу, но уйти не успел. Расправив грозные крылья, сова схватила Катулуса за наплечники и понесла прочь от замка. Катулус не растерялся. Борьба с громадной птицей – мелочь по сравнению с тем, какие опасности он преодолел в других землях мира Veterum. Катулус вцепился когтями в тонкие лапы. Птица взвизгнула и резко нырнула вниз. Катулус полетел в спиральную бездну, вращающуюся вокруг одинокого человеческого глаза. Из спирали повылезали сотни людских рук, жадно тянущиеся не то к коту, не то к сове. На грязных ладонях Катулус различал человеческие лица, молящие о помощи. Лица растягивались, искажались в боли. Сам кот тоже чувствовал, как его тушка вытягивалась, точно пластилин, и теряла свою форму.

Котёнок жалобно мяукал из-под кирасы – тоненький, прерывающийся звук, похожий на плач новорождённого. Он звал на помощь. Катулус прижал его покрепче к себе, свернулся в плотный клубок и закрыл глаза. В этом мире, где каждый шаг мог стать последним, он оставался единственной защитой для маленького спутника. Сова рванула вниз, несясь сквозь мглу. Резким броском она швырнула Катулуса в человеческие руки и сама устремилась прочь, ловко уворачиваясь от цепляющих пальцев. Людские конечности заволновались, потянулись к коту, но внезапно начали дергать друг друга, точно спутанные нити в руках неумелого плетельщика. Среди этой схватки один глаз, юркий и любопытный, проскользнул между рук и поглотил обоих котиков. Глаз был холодным, как стекло, и голодным, как пасть бездонной ямы.