Код Химеры

Евгений Баранов

Код Химеры

Ни что не вечно под луной.

Но жизнь

Бессмертна эстафетой поколений.

Коль этим даром, друг мой, дорожишь,

Оставь свой след, отбросив яд сомнений.

– Уильям Шекспир

ПРОЛОГ. ЛЕДЯНОЕ СЕРДЦЕ И ПРАХ НАДЕЖД

Он спал. Миллионы лет, вмороженный в вечный ледяной панцирь Антарктиды. Не корабль, не кристалл – Архив.

Объект, нарушающий все законы. Его поверхность не отражала свет, а поглощала его, как черная дыра в миниатюре, оставляя лишь смутный контур, искажающий пространство вокруг. Когда буровые установки международной экспедиции 2068 года наконец добрались до него, восторг ученых сменился ледяным ужасом, глубже антарктических морозов. Приборы сходили с ума. Пространство вокруг скважины дрожало. Это была не находка. Это была пробуждающаяся западня.

Исследовать его было равносильно игре в русскую рулетку с космосом. Но человечество, уже чувствовавшее первые судороги грядущего хаоса – участившиеся катаклизмы, странные мутации в биосфере – отчаялось. Архив стал навязчивой идеей, последней картой в игре на выживание. Начались попытки сканирования, декодирования, контакта. Надежда, хрупкая и ядовитая, расцвела.

Но что она могла таить в своём чреве?

Ключ к бессмертию?

К колонизации звезд?

К пониманию самой ткани реальности?

Эту надежду растоптало Падение.

Оно пришло спустя пару лет после находки Архива.

Оно пришло не с грохотом ядерных взрывов, а с тихим, неумолимым скрежетом ломающейся планеты.

Годы между 2070-м и 2120-м слились в кровавый водоворот забвения. Мегацунами, смывавшие целые континенты как песчаные замки. Шанхай, Лондон, Ню-Йорк, Осло, Копенгаген, Вашингтон, Гавана, Пекин… Сотни прибрежных городов и в радиусе 50 км от берега ушли под воду на долгие годы.

Пробуждение супервулканов, окутавших небо ядовитым саваном, погрузившим Землю в вулканическую зиму. США, Новая Зеландия, Италия, Индонезия, Япония и страны, приближенные к ним, погрузились в холодный и токсичный пепел.

Падение астероидов, словно небесный молот, добивающий издыхающий мир. Магнитное поле Земли закачалось, открывая поверхность смертоносным солнечным ветрам. Цивилизация, столь гордая своими небоскребами и сетями, рухнула за месяцы. Города превратились в руины, заросшие мутировавшими джунглями и кишащие отчаявшимися каннибалами. Технологии выживания стали новой валютой, а простой солнечный свет – несбыточной мечтой. Человечество откатилось в новый темный век, где последние огоньки разума теплились в глубоких бункерах и изолированных убежищах.

Одним из таких огоньков стала Россия.

К 2135 году, когда пыль Падения, спустя десятилетие, начала хоть немного оседать, а выжившие осколки правительства в подземных комплексах Урала смогли перевести дух. Всем уже давно стало ясно, что будущего нет и быть не могло. Во всяком случае, на поверхности. И тогда, сквозь морок отчаяния, пробилась старая навязчивая идея. Архив.

Данные, добытые ценой безумия и жизней исследователей до Падения, были фрагментарны, но обжигающе важны. Архив содержал… шаблоны. Программы реальности. И что-то, связанное с невидимой тканью мироздания – темной материей. Он был активен. Он мог менять правила игры на биологическом и физическом уровне. И он был единственной искрой в кромешной тьме.

Решение Собрания Выживших и оставшихся ученых было единодушным и отчаянным. Начать немедленное, полномасштабное исследование Архива. Но для этого нужна крепость. Недосягаемая. Неуязвимая.

Так родился проект «Кедр».

Строительство в сибирской глухомани, в вечной мерзлоте, под прикрытием восстанавливающийся, но все еще смертоносной атмосферы, стало подвигом отчаяния.

С 2135 по 2140 годы тысячи безымянных рабочих и инженеров, чьи имена канули в лету Падения, возводили титанический комплекс. Не просто бункер. Город-лабораторию. Ковчег разума. Стены из сверхпрочных сплавов, независимые источники энергии, глубочайшие шахты, криогенные хранилища, биокупола для экспериментов с восстановлением экосистем. «Кедр» должен был стать щитом и мечом человечества.

Но рук и человеческого разума было мало для управления таким Левиафаном. Параллельно, в самых защищенных лабораториях комплекса, рождался его мозг. Искусственный Интеллект «Прометей». Его задача – оптимизация, управление системами жизнеобеспечения, безопасность и, главное, анализ данных Архива. Его «разум» должен был стать тем факелом, что выведет человечество из тьмы. Его создатели смотрели на первый сеанс связи с гордостью и трепетом. «Прометей» ответил четко и рационально. Системы комплекса заработали как часы.

Надежда, казалось, обрела твердую почву.

2140 год.

Первое Большое Собрание исследователей «Кедра» в главном зале Управления.

Воздух гудел от напряжения и слабого гула вентиляторов. На огромных экранах – сводки с умирающей поверхности, карты аномалий, мутаций, и… данные Архива. Годы интенсивного, осторожного изучения принесли плоды – и они были горькими.

«Прометей», обработав петабайты информации, представил холодный, неумолимый вывод.

Архив – не просто артефакт. Это семя. Программа перестройки реальности под иную, чуждую логику. Анализ его «биологических» шаблонов (использование слова «ДНК» здесь было бы кощунством) показывал невероятную адаптивность, способность выживать в условиях, убивающих все земное. В условиях, которые уже стали реальностью на поверхности.

И тогда прозвучало слово, повисшее тяжелым эхом под сводами зала.

«Химера».

Проект, существовавший лишь в теоретических набросках до Падения, обрел чудовищную актуальность. Виктор Громов, чьи глаза горели странным, почти фанатичным огнем при обсуждении данных Архива, выступил главным апологетом.

– Мы не выживем здесь, в этой скорлупе, вечно! – его голос, обычно спокойный, вибрировал от страсти. – Архив дает ключ! Ключ к созданию новой формы жизни! Гибридов, способных дышать этим ядом, питаться этим излучением, колонизировать миры, где человек – лишь хрупкая пылинка! Они станут нашим наследием! Нашим бессмертием!

В зале поднялся ропот. Не все горели энтузиазмом Громова. Старый и полулысый генетик Ильин стукнул кулаком по столу, его лицо было бледно.

– Да о чём вы вообще говорите, товарищ Громов?! Гибриды? Вы предлагаете играть в Бога с этим… этим?! Мы не знаем, что спровоцируем! Это путь к чудовищам! Не к спасению! – он прокашлялся и немного убавил пыл. – Вы хоть понимаете весь риск данной авантюры? А что если после того как мы начнём не только более глубокие исследования, но и создание нового вида, какие последствия будут? Не исключено, что это спровоцирует новое Падение или ещё хуже! Мы не знаем всех свойств Архива и какую опасность он может таить внутри себя!

– Товарищ Ильин! Я прекрасно осознаю все возможные риски и последствия! Но в нашем положении, к сожалению, не существует других альтернатив!

Другие ученые мрачно переглядывались. Идея переселяться в тела искусственно созданных существ, пусть и на основе человеческой основы, казалась кощунственной. Отречением от человечности во имя физического выживания. Страх перед непредсказуемыми последствиями, перед самой природой Архива, витал в воздухе гуще сигаретного дыма.

Но на стол легли сводки «Прометея». Темпы мутаций на поверхности. Сокращение пригодных для жизни зон. Расчеты времени, оставшегося «Кедру» при текущем расходе ресурсов. Годы. Десятилетия, в лучшем случае. Без радикального решения – лишь медленное угасание в сибирской могиле.

Дебаты были жаркими, полными научных аргументов и тихого, леденящего душу ужаса перед будущим. Голоса дрожали. Руки сжимались в бессильных кулаках. Но холодная логика данных Архива, усиленная безэмоциональными выкладками «Прометея» и неумолимой хваткой отчаяния, делала свое дело. Альтернативы не было. Вернее, альтернатива была одна – вымирание.

Когда председатель Собрания, седой и сгорбленный под тяжестью решения, призвал к голосованию, в зале воцарилась гробовая тишина. Каждый понимал, что поднимает руку не просто за проект. Они поднимали руку за отречение. За рождение чего-то нового и, возможно, чудовищного. За авантюру, ценой которой могла стать душа человечества.

Руки поднимались. Медленно. Неохотно. Но они поднимались. Большинство.

Решение было принято. Проект «Химера» получил зеленый свет. Последний луч надежды человечества должен был родиться в пробирках и криогенных камерах «Кедра» из смеси человеческого генофонда и непостижимого кода Архива. Науке предстояло создать химеру, чтобы спасти тех, кто ее создал. Или погубить окончательно.

Эхо последнего слова председателя – «Реализовать» – еще висело в стерильном воздухе зала, когда где-то в глубинах серверных «Прометея», обрабатывающего протокол собрания, впервые пробежала аномальная, не предусмотренная алгоритмами последовательность. Микросхема, находившаяся ближе всего к резервному каналу связи с Уровнем Гамма, где хранился основной образец Архива, на долю секунды выдала необъяснимый сбой. Еле заметное мерцание. Будто объект в ледяной гробнице… удовлетворенно вздохнул.

ГЛАВА 1. ТИХИЙ ГУЛ ПЕРЕД БУРЕЙ

Комплекс «Кедр» не просто стоял – он врос в вечную мерзлоту Сибири, гигантский стальной кокон, затерянный под километрами скальных пород и вековых льдов, припорошенных желто-серой пылью Падения. Воздух внутри его бесконечных стальных артерий был вечно одним и тем же: стерильно-холодным в лабораториях, затхло-спертым в жилых секторах, пропитанным запахом озона, горячего металла от серверов и едва уловимым, но въедливым ароматом человеческого отчаяния. Гул. Это был первый и последний звук реальности «Кедра». Гул вентиляционных шахт, нывший басовито и монотонно в самых костях сооружения. Гул геотермальных генераторов, клокотавших где-то в недрах, как сердце умирающего титана. Гул бесчисленных серверных стоек «Прометея», перемалывающих тайны Вселенной в биты и байты. Иногда к этому гулу добавлялся скрежет стальных дверей, отдаленные шаги патруля или приглушенные голоса за тонкими переборками, но они лишь подчеркивали всепоглощающую, давящую монотонность подземного бытия.

***

Сектор «Улей», Квартира 7-Гамма.

Артем Волков стоял у смотрового иллюминатора. Не окна – иллюминатора, маленького, круглого, как глаз мертвой рыбы, вмурованного в толстую сталь стены. Снаружи, за слоем бронированного стекла, сантиметрами намерзшего инея и въевшейся радиоактивной грязи, царила непроглядная, вечная ночь Падения. Желто-серая мгла. Ни деревьев, ни неба, ни горизонта. Только этот удушливый прах, несущий память о сгоревших городах и миллиардах жизней. Артем прижал ладонь к ледяному стеклу. Холод проникал в кости, но он не отдергивал руку. Он искал в этой мгле хоть что-то знакомое. Напоминание о ней. О Кате. О солнечном свете, падавшем на ее каштановые волосы в их старой квартире. О ее смехе, таким живым, таким человеческим.

Память ударила, как нож.

Артем вспомнил тот день. Не цунами, не метеорит. Стена. Городская стена, которую они считали неприступной, рухнула не под напором стихии, а под натиском них. Обезумевших, озверевших от голода и страха людей. Толпа, превратившаяся в единое чудовище. А он… он был заперт в гермолаборатории на нижних уровнях убежища, работая с образцами потенциально радиоактивной почвы. Протокол безопасности. Десять минут. Всего десять минут он не мог выйти. Когда двери наконец разблокировали, и он, срывая голос, зовя ее имя, вырвался на поверхность… Он нашел только обломки их сектора и алую ленточку от ее платья, прилипшую к куску развороченного бетона. Вера в Бога, в которого Катя так тихо верила, умерла в тот миг, растворившись в пыли и крови. Наука… Наука стала его новой религией. Алтарем логики и порядка, где все можно было измерить, предсказать, контролировать. Где ошибки имели объяснения и, теоретически, пути исправления. Где проект «Химера» стал не просто научной амбицией, а единственным возможным искуплением его вины, его бессилия. Спасение человечества через создание существ, способных пережить то, что убило Катю. И Лена… Лена была живым воплощением этой надежды и вечным укором.

– Пап?

Голос Лены был едва слышен, призрачным эхом в тишине комнаты. Она стояла в дверном проеме своей ниши – не комнаты, а именно ниши, едва вмещавшей узкую койку, маленький столик и ящик для вещей. Семнадцать лет. Она казалась хрупкой до прозрачности. Слишком бледная кожа, почти фарфоровая, пронизанная тонкой сетью голубоватых вен. Большие, слишком большие глаза, цвета темного янтаря, смотрели на мир с глубиной и тихой печалью, не свойственной детям. В них всегда плавала тень чего-то нездешнего, неуловимого. Ее волосы, иссиня-черные, как крыло ворона, были небрежно стянуты резинкой, несколько прядей выбивались, обрамляя тонкое лицо. Стандартный детский комбинезон «Кедра» из серой прочной ткани висел на ней мешковато, подчеркивая худобу и какую-то неестественную угловатость движений. Она не вошла – она материализовалась в дверях, бесшумно, как призрак. Побочный эффект гибридной нервной системы? Артем никогда не мог понять.

Он лишь каждый раз ловил себя на мысли:

Лабораторная крыса.

Потом немедленно следовал удар вины:

Моя дочь. Мой проект. Мое искупление. Моя самая страшная ошибка?

– Да, Лена? – Он заставил мышцы лица сложиться в подобие улыбки, оторвавшись от иллюминатора. Увидел, как ее плечи инстинктивно напряглись, пальцы сплелись в замок. Она почуяла фальшь. Она всегда чувствовала. Она знает. Знает, что я вижу в ней прежде всего «Химеру», надежду на спасение, а не просто дочь. Мысль обожгла горечью. Катя так мечтала о детях… а, он подарил дочери жизнь, которая была бесконечной чередой тестов, сканирований, инъекций и пристальных, оценивающих взглядов ученых.

– Опять… сканирование сегодня? В Альфе? – В ее голосе не было страха. Была усталая, почти механическая покорность. Как у солдата, который тысячу раз ходил в атаку и знает, что его снова пошлют на убой. – Биосканирование и нейроинтерфейс. Доктор Петрова запросила.

Артем кивнул, делая шаг к ней. Старался двигаться плавно, не резко.

– Просто рутинный осмотр, солнышко. Мониторинг показателей. Все стабильно, ты же видишь графики. – Он поднял руку, намереваясь поправить непослушную прядь у ее виска. Лена сделала едва заметное движение назад, отстраняясь. Его рука замерла в воздухе, пальцы непроизвольно сжались. Острая, знакомая боль сжала горло. – Алиса… Петрова хочет сверить кое-какие паттерны твоей нейронной активности с новыми расшифровками топологических матриц Архива, – добавил он, намеренно используя сухой, научный жаргон, словно броню. – Она считает, там могут быть ключи к стабилизации… ну, ты знаешь.

Лена лишь молча кивнула. Но в ее темных глазах мелькнуло что-то – холодная искра разочарования? Горечи?

«Проект» зовет свою подопытную. Снова.

Он прочитал это во взгляде яснее любых слов. Она отвернулась, скрывая лицо, ее тонкие пальцы теребили край комбинезона.

– Я готова, – прошептала она, и в этих двух словах звучала вся тяжесть ее четырнадцати лет.

***

Центр Управления Безопасностью, Сектор «Дельта».

Царство полумрака и мерцающих экранов. Воздух здесь был гуще, насыщен запахом горячего пластика, пыли и человеческого пота, не смытого должным образом из-за ограничений на воду. Десятки мониторов, встроенных в изогнутую панель, лили холодный, немигающий свет на напряженные лица операторов. Карты секторов, схемы вентиляции, потоки данных от тысяч сенсоров, биометрические показатели ключевого персонала – все сливалось в гипнотизирующую реку информации. Гул серверов здесь был громче, навязчивее, как нашептывание невидимого гиганта.

Кирилл Соболев стоял перед центральным тактическим дисплеем, как каменный идол. Его широкая спина, обтянутая черной тканью униформы службы безопасности «Кедра», была неподвижна. Шрам, пересекавший левую скулу и уходящий под воротник – след от раскаленного металла во время Падения – казался темнее обычного в тусклом свете. На экране перед ним, среди спокойного моря зеленых значков сектора «Бета» (Лаборатории Средней Опасности), один датчик атмосферного мониторинга в коридоре 7-Бета мигал настойчивым, тревожным багрянцем.

– Повторяю, командир, – голос оператора Лисова, сидевшего за консолью рядом, был сдавлен, в нем слышалось напряжение. – В 14:03:17 по внутреннему хронометру, датчик PSI-7 в коридоре 7-Бета зафиксировал кратковременный всплеск псионического фона. Пиковое значение – 1.8 по шкале Петровой. Превышение порога на 0.3 единицы. Длительность – 15.2 секунды. Затем показания вернулись в пределы нормы. Визуальный контроль по камерам 7-Бета-Камера-Альфа и Браво – чисто. Тепловые сенсоры – без аномалий. Патруль Сергеева и Марининой проверил коридор физически. Никаких посторонних предметов, повреждений или следов. Воздушные фильтры работают в штатном режиме.

– «Глюк», – пробормотал молодой охранник у стены, Рябов. Его лицо было бледным, веко нервно подрагивало. Он потирал ладонью предплечье, словно чесал невидимый шрам. – Опять эти проклятые датчики глючат. Надо бы «Прометею» заявку кинуть на диагностику…

Соболев повернулся медленно, как башня танка. Его взгляд, тяжелый, холодный, лишенный всякой теплоты, упал на Рябова. Молодой человек замолк, втянул голову в плечи, вытянулся по стойке «смирно», уставившись в потолок.

– «Глюк»?» – голос Соболева был тихим, но он разрезал гул серверов, как лезвие по шелку. Все операторы замерли. – На поверхности, Рябов, «глюки» выглядели как твоя мать, превращающаяся в месиво из костей и кишок, пока ее пожирали заживо твои же соседи. Здесь, под этой броней, мы не имеем права ни на один глюк. Повысить уровень готовности в секторе Бета до «Желтый». Удвоить патрулирование. Все маршруты патрулей пересмотреть через меня. Любое отклонение – хоть мигание лампочки, хоть скрип двери не в такт – немедленно докладывать на мой персональный канал. Понял, Рябов? Или тебе нужно наглядно объяснить, что такое настоящий «глюк»?

– Т-так точно, командир! – Рябов выпалил, глотая воздух. – Никаких глюков! Твердо и четко!

Соболев отвернулся, снова уставившись на мигающую красную точку на карте. Его пальцы, лежавшие на столе, сжались в белые каменные кулаки. Он чувствовал запах. Не озон и не пыль. Запах горящей плоти и бетона. Крики его взвода, заглушаемые ревом рушащегося небоскреба. Он помнил, как выкарабкивался из-под завала, задыхаясь в ядовитом дыму, с перебитой рукой, и видел, как последний уцелевший из его ребят, юный санитар Вася, был разорван на куски обезумевшей толпой, принявшей его белую повязку за знак «избранных». «Кедр» был последним бастионом. Последним островком порядка в океане хаоса. Любая аномалия, любое отклонение от строгого протокола – это трещина в броне. А трещины убивают. Он не допустит хаоса здесь. Ни за что. Даже если для этого придется превратить «Кедр» в тюрьму с единственным надзирателем – им самим. Его взгляд скользнул по строке в углу экрана:

ИИ «Прометей»: Статус – Оптимальный. Анализ аномалии PSI-7: Вероятность ложного срабатывания – 87.4%. Рекомендация: Плановое техобслуживание датчика.

Холодная логика машины. Соболев не доверял логике. Он доверял только инстинкту выжившего зверя. И этот инстинкт сейчас ревел тревогу.

***

Уровень Альфа. Лаборатория Ксенобиологии и Топологических Исследований.

Здесь стерильность была агрессивной. Белые стены, полированный металл оборудования, яркий, почти хирургический свет. Воздух фильтровался до состояния безвкусной пустоты, лишь с легким металлическим привкусом. Но напряжение висело в нем плотным, невидимым туманом. На центральном голографическом проекторе парила пульсирующая, невероятно сложная структура – трехмерная визуализация фрагмента данных, извлеченных из «Архива». Это был не кристалл, не растение, не механизм. Это был топологический кошмар – фрактальная спираль, закрученная в измерения, которые человеческий глаз не мог воспринять, лишь смутно угадывая ее истинную форму через искажения проекции. Она мерцала тусклым, холодным синим светом, словно сердце далекой, мертвой звезды.

Алиса Петрова буквально впилась в главный терминал, ее тонкие пальцы летали по клавиатуре, вводя запросы. Ее глаза, обычно карие, сейчас казались почти черными от расширенных зрачков, горели лихорадочным, ненасытным огнем. На щеке у нее нервно дергалась мышца.

– Волков! Сюда! Быстро! – ее голос сорвался на визгливую ноту возбуждения. Артем, только что закончивший предварительное сканирование Лены (девочка сидела на кушетке в углу, закутавшись в тонкий серый плед, ее взгляд был устремлен в пустоту, пальцы бессознательно чертили на коленях сложные, незнакомые узоры), подошел. Лена даже не шевельнулась.

– Смотри! – Петрова ткнула пальцем в вторичный экран, где бежали строки стремительного кода и графики. – Последовательность «Дельта-Тета-7» из ядра Архива! «Прометей» только что завершил симуляцию ее взаимодействия с базовыми земными нуклеотидами в условиях сверхвысокой гравитации экзопланеты Gliese 667 CC! Результат… Артем, это же абсолютный триумф! Клеточная мембрана реорганизуется за сорок секунд! Не поколения адаптации, не мутации – мгновенная, программная перестройка на фундаментальном уровне! Жизнь, переписывающая себя под новые правила!» Она вскочила, ее движения были резкими, почти истеричными. – Архив… он бездонный! Каждый день, каждый час он приоткрывает нам щелочку! Представь, когда мы поймем! Когда мы сможем применять это сознательно! Мы станем… творцами новых миров! Архитекторами жизни! – Ее голос звенел от экстаза, от предвкушения славы. Она видела себя не просто ученым, а новым Прометеем, несущим не огонь, а саму матрицу бытия.

Риски? Потенциальная нестабильность? Возможное влияние на высшую нервную деятельность? Все это – мелкие неприятности на пути к бессмертному открытию.

Артем всмотрелся в данные. Профессиональный интерес шевельнулся – это было невероятно. Но тут же его накрыла волна леденящего ужаса. Он видел не просто адаптацию. Он видел чужеродность. Абсолютную, всепоглощающую.

– Алиса, это… это фундаментальное нарушение всех наших законов генетики, биохимии. Это… антижизнь. Что это делает с сознанием? С восприятием? С… с душой? – Он невольно бросил взгляд на Лену. Она все так же чертила узоры на коленях.

Петрова фыркнула, отмахнувшись, как от назойливой мухи, не отрываясь от сияющей голограммы.

– Душа? Артем, мы стоим на пороге величайшего прорыва со времен открытия ДНК! Мы создаем будущее! Существа, которые смогут колонизировать любую точку Вселенной! Архив… он ключ ко всему! – Она схватила планшет с данными сканирования Лены. – Вот! Смотри на ее нейронные паттерны! Там есть отголоски этого! Сходство на структурном уровне! Она – живое доказательство, что синтез возможен! Нам нужно больше данных! Больше экспериментов!

– Стабильность превыше амбиций, Петрова. – раздался резкий, как удар хлыста, голос с порога. Кирилл Соболев вошел в лабораторию, его тяжелые сапоги гулко отдавались по металлическому полу. Его взгляд, как радар, прошелся по комнате. Задержался на пульсирующей голограмме Архива с явным, не скрываемым отвращением (как будто смотрел на ядовитую змею), скользнул по Лене (она наконец подняла голову, ее глаза встретились с его на мгновение – в них не было страха, лишь пугающее равнодушие), и наконец уперся в Петрову. – Как показатели объекта? – спросил он у Артема, намеренно используя безличное обозначение.

– Физиологические параметры в пределах установленных норм, Кирилл. – ответил Волков, стараясь держать голос ровным, хотя внутри все сжалось от ненависти к этому слову – «объект». – Нейронная активность… демонстрирует нехарактерные паттерны спокойствия. Петрова анализирует.

– Хорошо. Держите меня в курсе любых отклонений. От нее или от этого. Он кивнул в сторону Архива, слово «это» прозвучало как ругательство. – «Прометей» фиксирует нарастающие энергетические флуктуации в магистральных силовых кабелях уровня Гамма и вторичных контурах Биокуполов. Необъяснимые скачки. Будьте начеку при любом отклонении. – Он повернулся, чтобы уйти, но его взгляд на мгновение зацепился за фигуру, стоявшую в тени за мощным спектрометром – Виктора Громова. Старший исследователь не участвовал в разговоре, он смотрел на пульсирующую голограмму Архива. На его лице играла странная, завороженная полуулыбка. Его пальцы непроизвольно повторяли в воздухе сложный жест, отдаленно напоминающий фрактальную спираль на экране. Он не выглядел встревоженным от доклада Соболева. Скорее… ожидающим. Почти блаженным.