Конец времен. Огненная царица

Во всем же остальном – да, они разные.

Махаяна был мягким, спокойным, улыбчивым, но внутри него был стальной стержень. Учитель же Тай снаружи словно сделан из алмаза. С виду он кажется несокрушимым, но внутри у него, я знаю, нежная душа. Хэшан Махаяна не способен был победить даже мышь. Учитель Тай – величайший из живущих мастеров боевых искусств. Один взгляд его может привести в трепет самых свирепых бойцов нашего рода.

И вот его-то я должна убить. Или, точнее, спасти.

Дело странное, жуткое, небывалое. Ничего более дикого не случалось в моей жизни и случиться не могло.

Люди вокруг думают, что имеют дело просто с мастером боевых искусств. Да, с мастером очень хорошим, выдающимся, необыкновенным – но все же с обычным смертным. Однако, как уже говорилось, учитель Тай никогда не был простым смертным. Он – посвященный даос, злейший враг нашего рода. Любой из наших не задумываясь отдаст жизнь, чтобы уничтожить учителя, – такова наша ненависть к нему.

А я, между тем, должна его спасти…

Временами я гляжу на себя и не понимаю, что происходит. Может быть, это бред? Может, я смотрю бесконечный кошмарный сон и не могу проснуться? Могла ли я подумать всего лишь год назад, что буду спасать даоса, да еще такого, как учитель Тай?

Наша пословица гласит: «Один убийца – лишь половина убийцы. Двое убийц – вот подлинный убийца!» Чтобы убить учителя, нужен подлинный убийца, именно поэтому рядом со мной мой брат Ху Юнвэй: мы вдвоем и есть тот самый подлинный убийца.

Приехав в Москву, мы сняли квартиру на Ленинском проспекте, недалеко от того места, где живет учитель. Квартира небольшая, двухкомнатная, но очень уютная. Удобная мебель, милая старушка-хозяйка, угощавшая нас чаем из пакетиков и собственноручно испеченным имбирным печеньем. Квартира так понравилась брату, что он решил завладеть ею, убив хозяйку.

С трудом я его отговорила, сказав, что поднимется шум, а наше задание так и останется невыполненным. Брат нехотя со мной согласился. Он не зол и не жесток, но проще, конечно, убить человека, чем искать с ним общий язык. Так, кстати, считают и сами люди.

Сейчас брат сидит напротив меня, листая журнал. Глаза его неторопливо перемещаются со страницы на страницу. Лицо неподвижно, словно вылеплено из глины и обожжено на медленном огне. Он похож на одного из воинов Терракотовой армии Цинь Шихуанди, и темно-рыжие волосы лишь усиливают это сходство.

Я сижу в кресле и смотрю на него. Иногда он отрывает глаза от журнала, улыбается одними губами и снова смотрит на страницу.

Я вижу себя его глазами: стройная, миниатюрная, дорогие джинсы от Кавалли, желтое пончо – сейчас я похожа на Милу Йовович из «Пятого элемента». Сейчас у меня такое настроение, и я похожа на нее. Что будет через пять минут, я не знаю, но сейчас я – Мила Йовович.

Вот так мы и сидим друг напротив друга, двое убийц: генерал армии Цинь Шихуанди и голливудская звезда.

Почему именно он, скажете вы, почему я? Да потому что мы с братом – самые ловкие, коварные и изобретательные шпионы на свете. Мы – лучшие в мире душегубы, мы вдвоем стоим армии диверсантов. Теперь от нас зависит смерть учителя Тая, а значит, жизнь всего нашего рода.

Да, мы лучшие среди лучших. Если надо, мы вдвоем одолеем армию охраны и убьем президента. Но то президент, кому он нужен? Учителя Тая убить гораздо сложнее.

Любой, кто его знает, скажет, что это и вовсе невозможно. Только не надо говорить это моему брату – нет на свете существа более гордого и непреклонного, чем Юнвэй.

– Мы – хули-цзин, лисы-оборотни, – говорит он, вздернув подбородок. Такая манера была у старых английских аристократов позапрошлого века, у них он ее и позаимствовал. – Нет ничего невозможного для нас ни на земле, ни на небе, ни в царстве Яньлована.

Он лукавит: для нас невозможное есть, и это учитель Тай, молодой еще китаец с густыми бровями, резко очерченным ртом и каменными скулами. Когда он наносит удар, раскалывается само пространство. Когда он перемещается, замирает время.

В честном бою с учителем у нас нет ни единого шанса, но мы и не хотим вызывать его на честный бой, это не в нашем обычае. Убить его нужно исподтишка, коварно, со спины, вот потому и послали нас.

Однако даже хитростью подловить учителя очень трудно: он чувствует опасность заранее и легко уходит от нее. Все наши планы, даже самые коварные, неизменно проваливаются один за другим.

Конечно, в этом есть и моя вина, а точнее сказать, скромная заслуга. Брат не знает этого и бесится. Но я должна хэшану Махаяне эту жизнь, и я ее спасу!

Впрочем, долг тут не при чем. Я спасу учителя без всякого долга, хотя бы за одно то, что он так удивительно похож на Махаяну.

Если об этом кто-нибудь прознает, меня не пощадят. Меня казнят самой страшной, самой чудовищной казнью, которая только существует на свете: меня ждет Бездна. Мука моя будет непомерна, страдания – бесконечны.

Но я не думаю об этом, я хочу только одного – спасти учителя. Говорю, и самой смешно: это все равно как если бы заяц мечтал спасти волка, а цыпленок – змею. Спасти учителя Тая значит подписать смертный приговор самой себе, однако чувство, которое родилось во мне с приходом Махаяны, выше страха смерти, выше долга, выше родственных связей.

Брат мой обескуражен. Впервые в жизни я вижу его растерянным.

– Тай – не человек, он – дьявол, – говорит мне брат. – Он даже больший дьявол, чем мы сами. Я не понимаю, как можно так выходить сухим из воды…

– Да ведь он же посвященный даос, он наставник школы Сокровенных Небес, – отвечаю я. Голос мой звучит ровно, но какой же восторг я испытываю, какую радость! О, хэшан Махаяна, ты бы гордился мной…

Лицо брата чернеет от злости, брови его смыкаются на переносице. Он не знает моих мыслей, но чувствует, что тут что-то не так.

– Учитель Тай – человек, а возможности человека ограничены, – сердито бросает он.

– Вот как? – Я прищуриваюсь. – Не хочешь ли проверить эти ограниченные способности в бою с ним один на один?

Брат глядит на меня внимательно, играя желваками. Глиняное лицо его начинает перекашиваться, рассыпаться, течь, словно по нему ударили молотком, но он овладевает собой, и лицо это снова затвердевает. Он ухмыляется и умолкает.

О, этот коварный братец, я вижу, у него уже готов новый план…

Что за план? Я ничего не спрашиваю, а он ничего не говорит. Умираю от любопытства, я ведь женщина.

На него ничего не действует – ни уговоры, ни хитрости. Брат молчит, молчит, молчит, а между тем план опасный, я это чувствую. От братца за версту разит кровью – верная примета, что задумка воплотится в жизнь, уж я его знаю.

Воплотится, говорите? Никогда в жизни! Я не дам убить учителя; умру сама, но не дам!

Похоже, Юнвэй меня подозревает. Может, конечно, мне так только кажется, но тогда почему он ничего не говорит о своем плане? В этот раз я привязываюсь с расспросами стальной пиявкой, вцепляюсь ему в горло, и в конце концов Юнвэй не выдерживает, однако говорит только, что нужно съездить кое-куда по делу.

Съездить по делу, значит? Хорошо, братишка, ты съездишь, но не один – рядом будет заботливая сестричка Ху Фанлань. Одного я тебя не отпущу, один ты поедешь на отдых, где не надо будет никого убивать.

Ох, как он разозлился, любо-дорого поглядеть! Перестал разговаривать, смотрит на меня волком. Оцените каламбур: лис смотрит волком.

А вообще мне плевать на его подозрения и злость, я боюсь только одного: что он захочет убить учителя сам, в одиночку.

Впрочем, до этого вряд ли дойдет: по правилам брат не может ехать на дело один – инструкция запрещает. Мудрая инструкция, правильная, согласно ей мы не можем разлучаться все то время, пока идет операция, потому что только от этого зависит наша жизнь. Наша никчемная, собачья, лисья жизнь, да пожрут ее самые мерзостные из дьяволов!

Любой из хули-цзин, столкнувшись в честном бою с мастером-наставником школы Сокровенных Небес, обречен, его не спасет ни сила, ни ловкость, ни оружие – так уж предопределено. Однако два лиса, объединившись, уже кое-что могут. Например, по очереди отвлекая мастера, они могут попытаться сбежать. У одного лиса перед мастером нет ни единого шанса, у двух такой шанс появляется. Двое на одного. Негусто, но лучше, чем ничего.

Брат, конечно, все равно пытается улизнуть, однако я же его сестра и все его хитрости знаю с детства. Он неслышно подходит к двери: не скрипнет ни единая половица, не колыхнется воздух – и тут я вырастаю перед ним, словно из-под земли, невинно моргая ресницами.

– А как же инструкция, дорогой Юнвэй?

Он угрюмо оглядывает меня с ног до головы, разворачивается и идет обратно. Больше он со мной не разговаривает.

Плевать, дорогой и любимый брат, лично мне все равно. Главное достигнуто: пока я рядом, ты не сможешь навредить учителю. А я буду рядом все время.

Брат сидит в кресле и делает вид, что читает журнал. До чего они глупые, эти мужчины, со своей маскировкой – журнал-то женский. Я делаю вид, что навожу красоту. Человеческая косметика мне без надобности, я красивее всех местных королев красоты, вместе взятых, но у этой косметики есть один плюс – она меня маскирует, делает похожей на бесцветных человеческих женщин. Волшебный огонь, пылающий в моем теле, как в сосуде, теперь почти не виден.

По радио говорят, что в городе объявлено чрезвычайное положение: по Москве носится грузовик, водитель-наркоман обезумел, и остановить его не удается. Власти просят горожан по возможности никуда не выезжать и даже не выходить из дома. Я думаю, что по городу катит сама смерть, и мне становится не по себе. Сколько людей могут погибнуть невинно!

Брат, конечно, слушает эту новость безразлично – что ему какие-то люди? Сейчас он уснет от скуки. Ах нет, я ошиблась… Он поднимает голову, глядит на часы и встает.

– Кажется, пора, – говорит он.

Я тоже поднимаюсь, улыбаясь ему самой обаятельной из моих улыбок. Даже жалко, что он мой брат – любой другой лис умер бы сейчас от вожделения.

– Едем, конечно, вместе? – говорю я, думая, что он опять пойдет на попятный. Но нет, Юнвэй кивает.

– Вместе, – говорит он, глядя куда-то мимо меня.

Что такое, мои улыбки не действуют? Впрочем, спохватываюсь я, они и не должны действовать, ведь это мой брат.

Мы выходим из дома. День пасмурный, на стоянке возле подъезда вяло поблескивает стеклами арендованный джип. Лендкрузер, фи! Я взяла бы как минимум порш-кайен, а лучше ламборгини, красный, со стремительными линиями.

Однако брат, конечно, прав: ламборгини слишком бросается в глаза. Другое дело лендкрузер, мощный, но неброский, грязно-серого цвета, как немытый асфальт, – такой цвет отлично сливается с любым местным пейзажем, машину почти не видно, и это правильно: незачем мозолить людям глаза. Миссия у нас слишком важная, чтобы рисковать попусту.

Мы садимся в машину. Внутри она выглядит посимпатичнее: тонированные стекла, салон хайтек, стального цвета мягкие сиденья, даже экран телевизора над верхней панелью. Машина большая, рассчитанная на крупногабаритных европейцев. Мы с братом спокойно можем улечься здесь спать, и еще место останется. Но сон придется отложить до другого раза.

Отъезжаем от стоянки, выезжаем на Ленинский проспект, разворачиваемся на светофоре и летим в сторону области. Мимо нас проносится гигантский древний космонавт, у ног его лежит яйцо доисторического ящера.

– Куда мы? – спрашиваю я.

– Скоро узнаешь, – отвечает брат. Лицо у него загадочное и слегка торжествующее.

Такой ответ мне совсем не нравится, а еще меньше мне нравится его физиономия.

– Не доверяешь мне? – говорю я напрямик, и вид у меня оскорбленный.

Когда хочешь кого-то обмануть, лучше делать вид, что это тебя обманывают. По счастью, мысли мои он читать не может. Как и я его, впрочем, но уже к сожалению.

Юнвэй так на меня глядит, что сразу ясно: не доверяет. Но сказать вслух все-таки не решается. У нас, хули-цзин, родственные связи прочнее земного притяжения. Преодолеть законы физики можно, преодолеть наши законы – нет. Иногда люди гордятся своей любовью к родственникам; бедные, они просто не знают нас. «Крепка, как смерть, любовь», – сказал один древний мудрец. Наша родственная любовь сильнее смерти.

Что бы ни случилось, брат готов умереть за меня. Как, впрочем, и я за него. Наверное, рано или поздно это придется сделать, но не сейчас, нет, не сейчас.

Я гляжу по сторонам. Мы выехали на Киевское шоссе, пересекли кольцевую автодорогу и едем прочь от города. Несемся мы быстро, джип глотает километр за километром. Я скашиваю глаза на брата – и вместо его лица вижу свое отражение в темных зеркальных очках. Он открывает бардачок, шарит в нем, вытаскивает еще одну пару и протягивает мне.

– Зачем это? – говорю я.

Брат только ухмыляется.

– Солнце, – отвечает он и умолкает.

Никакого солнца нет и в помине, но очки я послушно надеваю. Неизвестно, что будет дальше, лучше не раздражать его попусту.

Я надеваю очки, и меня словно током бьет. Они, конечно, тут не при чем – я замечаю, что перед нами едет черный БМВ. Он слишком похож на машину учителя Тая. Надеюсь, что ошиблась, гляжу на номер – нет, никакой ошибки, это он.

Мое сердце падает: Юнвэй что-то готовит, а я и не знаю, что. Спокойно, говорю я себе, нельзя себя выдать. Ах, братец-братец, я тебе это припомню… Но что же он придумал?

Мы сбрасываем скорость и пристраиваемся в хвост к черному БМВ. Наших лиц он не увидит – стекла тонированные, а вот нам видно все.

На переднем сиденье рядом с учителем сидит какой-то парень, видимо, один из учеников. Это меня немного успокаивает: миссия наша строго секретна, убить учителя Тая при свидетелях мы не можем.

Правда, есть и другой вариант: вместе с учителем убрать свидетеля…

Брат все время поглядывает на часы. Ждет чего-то?

Часы у него хорошие, брегет. Суточный календарь, второе время, ремешок из крокодиловой кожи… Все-таки он щеголь, ему надо было переродиться человеком, среди лис мало кто может оценить его вкус.

– Надеюсь, ты не натворишь глупостей, – говорю я ровным голосом. – Вокруг полно людей, им незачем знать о наших разборках с даосами.

– Не беспокойся, все будет чисто, – отвечает он.

– Чисто – это как? – спрашиваю я, прикидывая, что он задумал. Стрелять мы не можем: в борьбе с даосами огнестрельное оружие запрещено. Не помню, откуда взялся такой запрет, но и мы, и даосы блюдем его свято. Если доходит до убийства, убиваем незаметно, скрытно и тайно, не вмешивая в свои дела полицию и власти.

В любом случае, действовать сейчас надо наверняка, иначе мы себя раскроем, и тогда охотники и дичь поменяются ролями.

– Увидишь, – говорит он.

Увижу… Конечно, увижу, только будет поздно. Надо срочно узнать, что он готовит. Расспрашивать его, уверена, бесполезно. Попробую раскачать ситуацию.

– Глупо ехать так открыто, – говорю я. – Мы у него на хвосте уже пару минут. Не боишься, что он нас заметит?

– Когда заметит, будет поздно, – ворчит брат. Терракотовое его лицо не дрогнет, тем не менее он все-таки выжимает газ и обгоняет БМВ. Пролетая мимо, я успеваю бросить взгляд в салон.

За рулем сам учитель Тай, рядом с ним кто-то долговязый и светловолосый – я, впрочем, его не разглядела, да он меня и не интересует. Лицо учителя спокойное, даже веселое, но в тот краткий миг, что я гляжу на него, ощущение грядущей беды, неминуемой и страшной, наполняет мою душу.

Джип наш проносится мимо БМВ и снова перестраивается в средний ряд. Теперь мы едем не сзади, а спереди машины учителя.

Я все еще ничего не понимаю. Лицо брата бесстрастно, как у нефритового Будды из шанхайского монастыря Вофосы. Что ж, будем ждать.

Я поглядываю по сторонам, иногда смотрю в зеркало заднего вида. БМВ едет в десятке метров, учитель Тай спокоен. Неужели интуиция изменила ему, и он ничего не чувствует?

– Пристегнись! – вдруг велит мне брат.

– Что?!

– Пристегнись!!!

И, не дожидаясь, сам перегибается через сиденье, хватает ремень безопасности и пристегивает меня к креслу.

– Что ты делаешь? – с тревогой говорю я, и мне вдруг становится страшно.

Но он ничего не отвечает, он глядит теперь только вперед.

Я тоже смотрю вперед – и холодею: навстречу нам несется грузовик. Рычащее пыльное чудовище с тупой иссеченной мордой и квадратными желтыми глазами, огромное, быстрое, непреодолимо мощное. Внутри него вцепился в руль человечек, лицо его перекошено, он думает, что управляет этим зверем. Но у зверя давно есть своя воля, и он, изрыгая дым и смрад, наваливается прямо на нас. Водитель дает отчаянный гудок.

Я покрываюсь холодным потом. Это и есть план брата? Он хочет, чтобы грузовик протаранил машину учителя Тая?! Но сначала он протаранит нас…

Через секунду я понимаю, что ошиблась. Грузовик мчится, а точнее сказать, летит по своей полосе. В какой-то момент я думаю, что мне почудилось и он здесь случайно, все это – просто совпадение.

Но тут брат изо всей силы бьет по тормозам. Они визжат, срабатывает АБС. Едущий сзади учитель Тай понимает, что сейчас столкнется с нами. Он выворачивает руль влево, уходя от удара. Однако из-за джипа он не видит встречной полосы, не видит грузовика, на полном ходу летящего нам навстречу…

Обычные женщины в такой ситуации закрывают глаза, но я не человек, я – хули-цзин, и я вижу все.

БМВ выносит на встречную полосу, прямо под многотонный удар грузовика. Его разворачивает к грузовику правым бортом – тем, где сидит ученик. На миг в душе моей загорается надежда: учитель Тай сидит с другой стороны, он нечеловечески крепок и может выдержать, если удар не будет прямым. Погибнет ученик, но сам учитель…

Однако он видит, видит сам, что под ударом оказывается его спутник. В последнее мгновение он успевает довернуть руль, выводя ученика из-под удара и попадая под него сам.

С ужасным грохотом грузовик врезается в БМВ…

3. Дорогая аппаратура

Я помнил, как день начался, но никак не мог вспомнить, чем он закончился.

Я сидел на кровати. Простыни вокруг были белые, накрахмаленные и слепили глаза, словно снег на полюсе. Слева от меня тоже была кровать, пустая, и еще одна напротив. В ней сидел какой-то незнакомец, худой, светловолосый, с запавшими глазами и черными кругами под ними. Его правая бровь была рассечена и зашита, пересохшие губы обветрились, вокруг рта пролегли резкие черты. Кто это? Почему молчит и смотрит на меня так пристально?

Я шевельнулся – шевельнулся и он. Я поднял руку – он тоже. В голове у меня прояснилось: это зеркало. Но зачем же ставить его перед самым носом? Чтобы напугать пациента до полусмерти?

Интересно, сколько я здесь лежу? День, неделю, месяц?

На миг мне становится хуже, я ложусь и закрываю глаза. Потом, отлежавшись, снова сажусь. Зачем я это делаю, я и сам не знаю.

Так продолжается какое-то время, я как на качелях: хуже – лучше, лег – сел. В палате две кровати, а не три, как я думал сначала. На одной лежу я, вторая пустая. Две тумбочки, зеркало, бледно-зеленые, словно по ним травой мазнули, стены.

Иногда заходит медсестра, женщина лет тридцати, крашеная блондинка, в белом же, как и простыни, халате. Недовольно глядит на меня, говорит, что я себя плохо чувствую, что мне нельзя сидеть, что надо лечь. Повторяет это раз за разом, одними и теми же словами, как заевшая патефонная пластинка.

Лица ее я не могу разглядеть, но почему-то замечаю, что у нее облупившиеся ногти. И еще голос… глуховатый и какой-то надтреснутый.

– Надо лечь… нельзя сидеть… вы себя плохо чувствуете… – поскрипывает над ухом медсестра. Поскрипывает исправно, но на меня не смотрит. Что, в самом деле, на меня смотреть – на мне узоров нет и цветы не растут. Да, кажется, ей все равно, плохо я себя чувствую или уже окочурился, – она выполняет свою работу. Не хуже прочих, надо сказать, то есть пользы никакой, но и вреда особого нет.

– Вы себя плохо чувствуете… – по тридцать третьему разу заводит медсестра.

Интересно, откуда ей знать, как я себя чувствую, думаю я, но не спорю, а послушно ложусь. Однако стоит ей выйти, снова сажусь на кровати, простыни снова слепят глаза до мороза.

Сначала я старался делать все как положено, пытался лежать. Однако лежать я не мог, меня начинало клонить в сон, и в этом было что-то нездоровое, что-то опасное. Не в сон меня клонит, а в смерть, догадался я наконец, и если заснуть сейчас, то больше никогда не проснешься… Я гнал глупые мысли, но это было сильнее мыслей, это было чувство, глубокое и черное, как пропасть под ногами. Ноги мои уже висели над этой пропастью, взгляд утопал в ней…

Да, спать было нельзя, надо было вспомнить что-то очень важное, и вспомнить это надо было именно сейчас, не потом и не завтра.

Среди мутных и обрывочных мыслей вдруг всплыла одна ясная: это называется ретроградная амнезия, понял я. То, что со мной случилось. А я теперь – ретроградный амнезист. Глупость, чушь собачья, лезет в голову всякая ерунда, а главного вспомнить не могу.

А что главное? Что именно надо вспомнить? Может, начать с того, кто я такой? Хорошо, давайте так, если по-другому нельзя. Я – Александр Юрьевич Липинский, двадцать шесть лет, журналист, окончил ИСАА. Рост – метр восемьдесят пять, вес – семьдесят восемь килограмм, волосы русые, глаза карие.

Что дальше? Что дают мне эти карие глаза, будь они неладны?! Какое это имеет отношение к жизни и к тому, что мне надо вспомнить? Нет, все это запутывает дело еще больше. Не в имени дело, не в имени и образовании, не в росте и не в весе. И вообще ни в чем…

В очередной раз заглянула медсестра, стала говорить, что я плохо себя чувствую, что надо лечь, надо поспать. Я слушал этот унылый голос, слушал, и вдруг в голову мне пришла гениальная идея: зачем вспоминать самому, если можно спросить? Я и спросил:

– Почему я здесь?

Медсестра посмотрела на меня по-коровьи: смесь непонимания и покорности отразилась на ее белесом лице. Чистый ослик Иа-Иа, потерявший свой хвост.

– Почему вы здесь? – уныло повторила она следом за мной.

– Да, – кивнул я. – Почему я здесь?

– А вы что, хотите выписаться? – спросила она.

Я вздохнул. Кажется, не я один все забыл. Если так пойдет дальше, борьба со склерозом может перейти в эпическую стадию и даже захватить все планету.

Начнем по порядку. Итак, это, скорее всего, больница, но все-таки не мешает уточнить. Вот и уточним.

– Это больница?

– А что же это, по-вашему?

Нет, я ошибся в выражении ее лица. Ничего коровьего тут не было, напротив, что-то свинячье, свинское, туповатость пополам с наглостью.

Не люблю, когда на вопрос отвечают вопросом – такой разговор может не кончиться никогда… Так оно и бывает у нас в России – разговоры либо вообще ничем не кончаются, либо не кончаются ничем хорошим. Придется, видно, отвечать на свои вопросы самому…

– Значит, я болен? – предположил я вслух, как бы обращаясь к самому себе.

– А вы как думаете?

Я посмотрел по сторонам и понял, почему вокруг не было никаких предметов: доведенные до бешенства пациенты могли употребить их против больничного персонала. Но мне терпения не занимать. Допрашивать глупую медсестру – дело гораздо более легкое, чем столбовое стояние чжань-чжуан.

– Чем же я болен?

Она открыла было рот, чтобы ответить очередным вопросом, но запнулась. Единственный вопрос, который здесь подходил: «А вы как думаете?», но его она уже задавала. Такие люди, я заметил, больше всего боятся повториться, так их в школе научили: два одинаковых слова рядом не ставить, и я ловко это использовал.

Мое коварство, видно, разозлило медсестру не на шутку. Сбитая с ритма, она поглядела на меня сердито, но все-таки ответила:

– Вы не больны. У вас сотрясение мозгов.

Так и сказала, медицинский работник: сотрясение мозгов. Апофеоз профессионализма. Если так пойдет дальше, то скоро нам, больным, придется ставить диагноз самим себе. И самим же себя лечить.

Я замолчал. С такими людьми, как эта медсестра, человеческое поведение не годится, тут нужна особая тактика. Для достижения результата лучше всего вообще забыть об их существовании. Они начинают беспокоиться, и вот тогда из них можно что-то выудить.

Тактика моя сработала. Медсестра сначала хотела уйти, но, видя, что я молчу, засомневалась. Она взялась взбивать подушки на соседней, пустой кровати, искоса при этом на меня поглядывая.

Я по-прежнему молчал и не глядел на нее. Лицо сделал сосредоточенное, хоть это было нелегко – болела голова. Или, выражаясь медицинским языком, ныли сотрясенные мозги.

Наконец медсестра не выдержала.

– Что? – вызывающе спросила она.

Другой наверняка бы не выдержал и что-нибудь сказал на это, но я знал, главное – молчать, пусть хоть сто раз спросит.

– Вы хоть помните, чего вы здесь оказались?! – Медсестра перешла в наступление.

Вот это был уже добрый знак, можно двигаться дальше. Нет, я опять ничего не произнес, просто поднял голову и посмотрел на нее.