Дубль Два

– Я думал, дня три в амбаре просидели, – выговорил-таки я, прополоскав липкий рот крепким чаем.

– Всегда так кажется, ага, – согласился лесник.

– А если по солнцу смотреть – часа не прошло.

– Час с копейками. Девятый доходит. Что делать думаешь? – он смотрел на меня выжидательно.

– Ты что-то должен мне показать. Что-то важное. А потом я поеду к твоему коллеге, Сергию, – ответил я, попутно удивившись, что эти, будто давно решённые, планы выплыли словно сами собой разумеющиеся, без усилий и каких-либо противоречий с моей стороны.

– Ого. Шустро. Не удивительно, что сгущёнку всю всосал – как не бывало. Видать, многое сразу Дуб поведал? – под седыми кустистыми бровями горел интерес.

– Не то слово, дядь Мить, – снова кивнул я, пытаясь одним глазом заглянуть в пустую банку, чтобы убедиться в том, что она действительно пустая. Лесник подвинул мне свою. Судя по весу, там оставалось около половины. Её я уже смог уверенно держать одной рукой.

Странное чаепитие, о котором впору было бы писать старику-Кэрроллу, завершилось вместе со второй банкой сгущёнки, когда солнце почти полностью показалось над соснами. Мысли в моей голове никак не унимались, но теперь хотя бы скорость хоровода была терпимой. И почти не укачивало.

– Отудобел малость? – спросил Алексеич, глядя на меня внимательно.

– Вроде как, – согласился я, прислушиваясь к самому себе. Очень интересное ощущение. Знаешь, что говорит тебе организм. Понимаешь его. Никогда такого не испытывал, кажется.

– Ну пошли тогда, – он поднялся с лавки и открыл дверь в предбанничек.

Когда глаза привыкли к темноте, разглядел одно из вёдер, тех, в которых вчера носил воду. Только в нём внутри была круглая железная миска. А на ней лежал чёрный булыжник, размером с буханку ржаного. Дед надел голицы, такие брезентовые варежки, в которых, кажется, вчера хлестал меня вениками.

– Осторожней, Славка, близко не подходи. Оно прыгнуть вряд ли сможет, но вот спорами плюнуть запросто успеет, – лесник выглядел серьёзным и сосредоточенным.

– Оно? – я пробовал найти в памяти хоть намёк на то, что могло скрываться в ведре. Но кроме сигнала «опасность» ничего не ловилось.

– Про симбионтов помнишь? Паразитов, то бишь? Росток Чёрного Дерева. Который мы вчера с тебя сняли. Не любит, падла, ни жара, ни мороза. Поэтому в наших краях медленнее всего продвигалось дело у них, – дед смотрел на ведро с ненавистью.

– Оно разумное? – я даже подходить не спешил. Как-то не тянуло.

– Условно говоря – да. Подчинить себе волю носителя, заставить его совершать определённые действия. И питаться. Это умеет отлично, – он зло покосился на накрытую камнем миску и, казалось, едва не сплюнул под ноги.

– А чем оно питается?

– Эмоциями. Ну, Дуб говорил что-то про гормоны и какие-то ещё хреномоны, но в общих чертах – эмоции. Боль, страх, отчаяние. Отчаяние для них вообще чистый мёд.

– Как его убить? – это явно было нужным знанием.

– Спалить, как ещё? Дерево же, хоть и условно разумное. Только эта мразота очень неохотно горит. Тут главное – не убить. Главное – иммунитет к ним получить. Дуб, пока ты с ним говорил, часть себя тебе подарил. Она должна помочь вражью волю побороть. Но основная сила – твоя, конечно. Сам должен хотеть, сильно хотеть. Если справишься – будет дело.

– А если не справлюсь? – лучше знать, к чему готовиться. Мало ли что.

– Ещё раз в баньку сходим. Но должен совладать, конечно. Вон как он хвалил тебя. На моей памяти – первый раз так гостю порадовался, – мне показалось, или ведро в руках старика дрогнуло?

– А много гостей было… на твоей памяти? – где-то глубоко внутри я знал, что лесник выглядит значительно моложе своих лет. Но точного ответа не было. Значит, надо было задать точный вопрос.

– Я, Славка, давно живу. Многое видел. И многих. Полторы сотни человек привёл к Дубу, сто пятьдесят первый ты. Он не каждый год гостей зовёт, и ни разу не было, чтобы больше двух за год. А родился я в один год с Императором Всероссийским Александром Третьим Александровичем, – покосился на меня лесник, будто проверяя эффект от сказанного.

Эффект был. Память копнула в школьную программу и сообщила, что Император-богатырь родился точно не в двадцатом веке, и даже не в конце девятнадцатого. Точный год не сообщила. Я уставился на Алексеича по-новому, с изумлением.

– Мне полтораста давно уж исполнилось, Славка. Дуб друзей бережёт, помогает, хвори отводит, немочь старческую гонит. Говорят, те, кто больше одного Дерева в друзьях имеет – ещё дольше живут, да только я таких не видал давно. Их чёрная сволочь ищет рьяно, настойчиво, не жалея ни слуг, ни времени.

Ведро снова дёрнулось. Теперь это было очевидно. Кто-то внутри явно стремился наружу. И знакомиться с ним мне решительно не хотелось.

– Не робей, Славка. Смотри внимательно. Я сейчас крышку сниму, ты не дыши – вдруг спорами плеваться начнет, паскуда? Тебе надо в руки его взять, да в топку засунуть. Если ростки к тебе тянуть начнёт – стряхивай. Быстро присосаться не должен – в кипятке полежал, но в виду имей. Сильная тварь, матёрая. Кто и подсадил-то тебе такую?

Лесник раскрыл топку, в которой ярко горел огонь. А я ещё с утра удивлялся – откуда это дымом тянуло? В маленьком закутке стало посветлее. Неровный свет поселил на стенах большие пляшущие тени, смотревшиеся тревожно, как раз под стать ситуации. Протянув мне голицы, дед пододвинул ведро между мной и пламенем. Я натянул варежки повыше – мало ли что означало это «присосаться» и «ростки тянуть». Снял с миски булыжник, отложив в сторону. Алексеич не сводил глаз с моих рук. У него в левой появилась кочерга, а в правой – тот складной нож с белкой, которым он недавно открывал сгущёнку.

Нажав на ближний ко мне край миски, я чуть наклонил её. Из появившейся щели в сторону пламени тут же показались три тонких проволочки, похожих на усы клубники. И зашарили, оскальзываясь, по поверхности ведра. Дотянулись до края, видимо, нагревшегося от огня, и отдёрнулись обратно, продолжая скользить там, где, видимо, железо было холоднее.

Я убрал миску, сильнее наклонив ведро к топке. На дне лежало что-то, напоминавшее чайный гриб, которые раньше почти в каждом доме плавали на кухнях в трёхлитровых банках с задумчивым видом. Скользкая на вид поверхность была усыпана такими же «усами», только коротенькими. Хорошо, что на этом чём-то не было глаз – было бы ещё страшнее. Хотя куда уж.

– Не тяни долго, – напряженный голос старика царапнул по ушам. Глянцево-чёрная студенистая масса вздрогнула и начала тянуться, будто покрывая тонкой пленкой стенку ведра с моей стороны, вытягиваясь вверх.

Я опустил руки внутрь, пытаясь ухватить расползавшееся во все стороны невнятное тёмное месиво. По ощущениям было похоже на медузу, хотя я никогда до сих пор не держал в руках медуз, тем более в брезентовых варежках. Стараясь не выпустить жуткое чёрное желе, бросил его в топку. Почти всё улетело в огонь, зашипев и удушливо завоняв, почему-то, палёным волосом. Часть осталась на ткани.

– Голицы в топку, Славка! – выдохнул дед.

Стягивая одну варежку, я почувствовал, как что-то кольнуло в правое предплечье. Резко провёл царапавшей тканью, отодрав вместе с кожей тонкий шевелящийся ус, что уже начинал уходить под кожу. И швырнул всё в пламя. Дед со звонким стуком захлопнул чугунную дверцу и буквально вытащил меня на улицу, под нестерпимо яркий свет утреннего Солнца, усадив на лавку.

Меня шатало даже сидя. Перед глазами плясал амбар. Дедовы портянки на верёвке будто в ладоши хлопали, хотя ветра не было и в помине.

– Борись! Не пускай его, Славка! Ты должен победить! – голос лесника звучал откуда-то издалека, хотя он, вроде бы, сидел рядом, держа меня за плечи.

Катя. Моя Катя. «Бывшая», как учил говорить Хранитель. Я увидел, как она положила в пласт говядины три раскрытых булавки. И как скормила это Чапе. Собака недоверчиво обнюхала любимое лакомство и руки хозяйки, что пахли железом. Но поверила человеку, которого любила. И съела всё без остатка. И легла, положив морду на передние лапы, глядя на отвернувшуюся от неё женщину хозяина. Большими, влажными, чуть грустными глазами.

– Ярик, а ты скоро сегодня? Чапа как-то странно выглядит, не заболела ли? – услышал я голос, который так любил.

Пирог, яблочный с корицей, та самая фирменная Катина шарлотка. Вот он появляется из духовки, румяный и ароматный. Вот стоит на подоконнике, остывая от жара. А вот руки неторопливо, по щепотке, рассыпают на золотисто-кремовую поверхность какой-то чёрный порошок. Едва заметные точки которого пропадают, будто всасываясь в тесто. Руки заворачивают пирог в рушник, вышитый красными нитками. И мы везём угощение моим родителям.

А вот и я. Сплю. Крепко. Дорожка слюны на щеке. Красная полоса от подушки на ней же. Рот закрыт. Женская рука зажимает нос. Через несколько секунд губы расходятся, а между ними другая рука вставляет какую-то деревянную трубочку, сплошь покрытую странными знаками, похожими не то на руны, не то на иероглифы. Бывшая дует в трубку – и споры Чёрного Дерева попадают в спящего Ярика Змеева. А он продолжает крепко спать. А я вижу, как в лёгких, скрытых кожей, мышцами и рёбрами, начинает формироваться тёмный сгусток. Пятно Тьмы.

Перед раскрытыми глазами начали проявляться контуры двора. Первым прорезал небо колодезный журавль. Казалось, что его шея-стрела указывала мне на что-то важное. Опустив взгляд, я увидел на правом предплечье, там, куда кольнул чёрный ус, маленькую, со спичечную головку размером, ранку. Из неё выползал извивающийся отросток, маленький, миллиметра три-четыре, и толщиной чуть больше волоса. Вслед за ним выступила ярко-алая, от солнца, что ли, капля крови. И будто вскипела прямо на глазах – покрылась пузырьками, словно кто-то капнул на неё перекиси. А росток, дёрнувшись судорожно ещё пару раз, вспыхнул и замер. Осталось тающее в воздухе облачко вонючего дыма. И серый пепел, растворившийся в красном пятне. Тут же застывшем корочкой, как на старой ссадине.

– Опять Дуб не ошибся. Столько Яри я никогда ни в ком не видел. Ты молодец, Яр! Ты победил! – Алексеич радостно хлопнул меня по плечу.

А я продолжал сидеть не шевелясь, сглатывая злые ядовито-горькие слёзы. Которые опять текли внутрь.

Обедали в горнице. Дед поставил на стол здоровенную сковороду картошки с грибами, а рядом – миску густой настоящей сметаны. Всё приготовление я пропустил – сидел на нижней ступеньке крыльца, накрыв левой ладонью ту ссадину над правым запястьем. А перед глазами снова и снова крутились образы, что я собрал из «памяти» чёрного слизня. Теперь я знал, откуда берутся эти пятна Тьма. И как различать их носителей. И тех, кто превращает обычных живых людей в плодородный эмоциональный субстрат для полуразумных паразитов. Знал и то, что симбионты будто объединены в общую сеть, вроде грибницы, только нити мицелия были не физическими, а энергетическими. Знал, что Чёрное Дерево почувствовало, как завял один из бесчисленного множества его ростков. И что теперь будет искать и выяснять, где это случилось и почему. Но сюда его слуги не доберутся.

Память, будто подстёгнутая сегодня двумя этими странными древесными «прививками», рассказывала многое.

Княжна Беклемишева повесилась на болоте не от несчастной любви. Точнее, не совсем от неё. Пятно Тьмы тогда опасно близко подобралось к Дубу. Лесной пожар, устроенный тогдашним Хранителем, предшественником и учителем Алексеича, пущенный «встречным па́лом», скрыл и запутал следы.

Арестантов ДмитЛага было не сто, а двести шестнадцать. Три шестёрки, или шесть в кубе. Малая гекатомба. Среди людей в фуражках с васильковыми околышами было много тех, пятна Тьмы в которых, казалось, были видны даже неподготовленным людям. Зло тогда плясало свой ритуальный танец ярко, завораживающе. Многие запреты и ограничения были сломаны и поруганы. Замучить и утопить в болоте две сотни народу с лишним – капля в море. Тогда Дубу пришлось тяжко. Вместо него сожгли трёх его детей. А его самого Алексеич спрятал в амбаре. Чудом не нашли. В ту пору чудес было очень мало, но случались.

Почти сто лет не было и духу чёрных слизней в этом заповедном лесу. Горели другие – от Полесья до Залесья. Извели тёмные твари и их слуги всех великанов на древнем Радонежье, между Волгой и Камой. Дерева́, что пережили ледники, потраву и пожары, не покорившиеся каганам, бекам и ханам, умирали в огне, разведённом потомками тех, кого они учили тысячелетиями. В тёмное время люди с чёрными душами поднимались высоко и быстро. И щедро сеяли вокруг себя ростки своей веры и силы. То есть, конечно же, не своей.

Дубы, Липы, Ели, Сосны, Вязы, Осины, Клёны и Ясени держались сотни и сотни лет и зим. Но волна пожаров новейшей истории оказалась сильнее. Там, где на протяжение веков росли десятки – остались единицы. От Северной до Западной Двины, богатых и гордых рек, из тридцати шести деревьев выжило два. И одно из них посылало меня к другому, передать весть. Какую – я не мог понять пока даже примерно. Дуб будто загрузил в меня какую-то программу, ключа к которой не было. Как и мощностей для запуска подобного «приложения». Я был гонцом, курьером, почтовым голубем. Ну, все с чего-то начинали. Знал только, что нужно было торопиться – у Хранителя второго дерева были какие-то проблемы, и медлить не стоило.

После обеда мы попрощались с дядей Митей. За половину дня я, казалось, вполне освоил «мысленный» язык, поэтому «говорили» мы и за столом. Лесник уверял, что со временем я научусь «слышать» его на любом расстоянии. Пока я хорошо понимал адресованные мне мысли, только если видел собеседника. Но такое общение в любом случае получалось быстрее, богаче и как-то объёмнее привычного обмена звуками. Я узнал, как Алексеич, тогда ещё просто Митяй, забрёл в эти места. Как подружился с Дубом и стал Хранителем. Как уберёг его в годы революций и войн. Узнал, как правильно смотреть и «видеть» переносчиков чёрной заразы, и что от тех, кто выше третьего ранга, надо бежать сломя голову. Всего рангов было пять. Бывшая была как раз на пятом. А тётка её, что растила племянницу с детства, после неслучайной гибели родителей девочки, стояла на границе третьего и второго ранга. Старая, хитрая и опытная ведьма, в самом плохом смысле этого слова. Лесник рассказал, что их, Хранителей, раньше, в разные времена, звали ведунами, ведьмаками, кощунами, кудесниками и волхвами. Но та пора, когда люди уважали их знания и умения, давно прошла. Как и те периоды, когда их попросту боялись. Что за беда у Хранителя того, второго дерева, он не знал, но советовал не тратить времени зря, раз Дуб так велел. В том, что хозяин и родитель здешнего леса не ошибался, мы оба были уверены полностью.

Серо-зелёный камень, один из тех самых «синь-горюч камней», которыми славилось Радонежье, да и всё Залесье, встретил меня той же самой, кажется, змеёй, что совершенно так же грелась в лучах Солнца на тёплой груди валуна-великана. Я знал и то, что много-много лет назад вятичи, что жили тогда в здешних лесах, почитали огромный гранитный осколок за Бога, приносили хлеб и молоко. За это никого из них никогда не кусали местные гадюки. Про Дуба древние люди не знали, кроме двух-трёх Хранителей в каждом из поколений. Но те, уйдя из роду-племени, пропадали для людей, становясь ближе к Богам. Которые старались таким образом оградить от бед и себя, и люд вокруг. Жаль, везло не всегда.

«Пятьдесят третий» подъехал через семь минут после того, как я дошагал до Вороново, как по заказу. Странно, но вид чужого дома на месте нашего сегодня почти не трогал. Видимо, в том чёрном хороводе зла, что явил мне Дуб, моё персональное горе растворилось почти без остатка. То, что сделанного не воротишь, сомнений не вызывало и раньше, а теперь стало подтверждённой истиной. Но можно было сделать что-то новое, лучше и правильнее. Именно этим я и планировал теперь заниматься.

От Игнатовки старой тропкой едва ли не бегом рванул к гаражам. Только сперва прошагал мимо ворот, что не так давно запирал за собой навсегда, в сторону магазина с запчастями, что ютился прямо на территории гаражного кооператива. Особо технически подкованным себя не считал никогда, но если не богат и ездишь на старой машине – приходится выкручиваться чтением форумов, общением с работягами на сервисах. В мой последний к ним визит мне грустным голосом сообщили, что «Гена – всё». На человеческий это переводилось, как «генератор перестал генерировать и больше уже не начнёт никогда». Новый «Гена» стоил, как полноценный «Геннадий», поэтому утрату старого я запомнил даже на том смазано-размазанном общем фоне сплошных потерь и неудач. Слабая техническая грамотность и внезапно появившаяся надежда на лучшее в один голос говорили мне, что новый аккумулятор должен вернуть Форда к жизни. За ним в магазин запчастей я и зашёл.

– О! Здорово, упырь! – раздалось неожиданное приветствие, стоило мне только звякнуть дурацким колокольчиком над входной дверью и попасть в царство новых покрышек, автохимии, металла и пластика, запах которых тут же ударил в нос, ставший неожиданно чувствительным.

Приглядевшись, я увидел за стойкой Женька́, одноклассника. Он после восьмого класса отправился в «путягу», которые тогда гордо именовали колледжем. Потом, говорили, отслужил где-то. Потом сидел, но недолго и как-то неубедительно. А манера общения у него со средней школы ничуть не поменялась.

Вот только теперь я совершенно отчётливо видел, знал и был уверен: из нас двоих упырь – точно не я.

Глава 7. Мастера и Странники

Не поручусь за то, что понял или хотя бы примерно представлял, как это работает – но то, что Женёк точно таскал в себе Пятно Тьмы, которое вполне тянуло на четвертый ранг, оставаясь пока на пятом, было очевидно. Нет, слово неверное. Очи в процессе этого «ви́дения» никакого участия не принимали. Но это было решительно не важно.

То, что жило под кожей продавца заштатного магазинчика автозапчастей на дальней окраине не самого большого, но старого и памятного подмосковного города, обладало своей волей и было связано, как и все они, с Чёрным Деревом. А ещё, судя по размеру, контролировало не меньше трёх собственных ростков, которые питались чувствами и эмоциями своих носителей. Четвертый ранг мог удерживать до семи. Третий – дюжину. Тот, кто носил Пятно, должен был делать всё для того, чтобы ростки не испытывали недостатка в пище. А самой лучшей, как я помнил точно, для них было смертельное отчаяние. Растение или, вернее сказать, сущность, которую таскал в себе Женёк выглядела вполне сытой, довольной и уверенной.

– О, привет, Жека! Какими судьбами? – я старался говорить спокойно и уверенно.

– Вот, теперь автолюбителям помогаю. А ты же, говорили, в столицу рванул с молодой женой? Врут, что ли? – в глазах Женька́ появился интерес. Неприятный.

– Не, всё так, всё верно. Заехал кой-чего с дома забрать, в Вороново. Да вот как на грех батарейка села в Форде. Есть чего подходящее у тебя?

– А что за авто, напомни? – вот теперь вопрос, как и интерес, были чисто профессиональными. А то тёмная тварь внутри на предыдущем будто бы ворочаться начала.

– Форд Галактика, второе поколение, девятого года, два литра, бензин.

– Ща глянем, погодь! – он защёлкал мышкой, полностью погрузившись в монитор. Свернув, предварительно, судя по отражению в зеркальной витрине за его спиной, какой-то ролик явно скабрёзного содержания. Я сделал вид, что ничего не видел.

– Смотри, есть Варты, чешские, на шестьдесят пять. Есть тюменский, на семьдесят семь, многие хвалят, он подешевле. Но я бы взял корейский, на восемьдесят – классный, мощный, вообще тема! – в Жеке явно заработал, дремавший в пустом магазине, продаван.

– Давай тюменский, я сейчас не при бабле особо. Разживусь – возьму корейца, – предложил я.

– Гляди, а я как раз кроме запчастей по микрокредитам малость верчусь! Давай быстро тебе сделаю, прям на месте, пять минут? – взгляд его стал цепким и ещё более неприятным. И зараза внутри насторожилась. Она же контролировала гормоны в крови носителя, всплеск адреналина не прошёл незамеченным.

– Не, Жень, не нужно. Мне до дома добраться только. Да и всё равно планировал в этом году тачку менять, – отмахнулся я.

– Поднялся в столице? Есть варианты по инвестициям, кстати. Триста процентов через год, а? – тьма внутри него шевелилась всё заметнее. И сам он как-то заметно напрягся, почёсывая синий перстень, наколотый на среднем пальце левой руки.

– Нет, не настолько, – покачал головой я с деланым сожалением, – но на батарейку тюменскую хватит. Она точно по размерам встанет?

– Ты к специалисту пришёл, Змеев, к э́ксперту, нна! – на рябоватом лице Женька́ расцвели осознание собственной значимости и превосходства. И он ушёл вальяжной походкой в какую-то подсобку за витринами.

За моей спиной звякнула висюлька над дверью, и в полумрак торгового зала вошёл новый посетитель. Худой парнишка лет двадцати, сутулый, с длинными, давно не мытыми волосами какого-то светло-мышиного цвета, густо покрытый прыщами. Он как-то затравленно посмотрел на меня и боком подобрался к стойке. То, что жило в нём, явно было связано с Пятном в Женьке́.

– О, Тёмыч, привет! Принёс? – в голосе продавца-инвестора сперва звучала неискренняя радость, а потом – жёсткое нетерпеливо-требовательное ожидание.

– Жень, дай неделю, а? Заказ сдаю послезавтра, придёт расчёт – всё верну, правда! – прыщавый сразу начал скулить.

– Не, Тёмыч, так дела не делаются, – Жека сложил руки на груди и говорил через губу, – ты и так две недели уже мне мозги паришь! До конца дня срок был? Полдня осталось. Ищи где хочешь, не мои проблемы.

Пятно внутри него пульсировало в унисон с мраком под рёбрами парня напротив. Я чувствовал, как энергия перетекала от одного к другому.

– Жень, ну негде сейчас, вообще негде! Мамка лежит-не встаёт, отчим синий вторую неделю, если б и было что из дома взять – всё равно не вытащить. Ну неделю всего, Жень! Ну пожалуйста, – губы тощего задрожали и на глазах показались слёзы. Выглядела вся эта сцена мерзко.

– Ладно, хрен с тобой. Пять дней даю. Но принесёшь не двадцатку, а двадцать две пятьсот, понял? – Жека навис над стойкой и едва носом не упёрся в давившегося слезами парня перед ним.

– Да я ж всего семь тысяч занимал, – проныл было тот.

– Ты не занимал! Ты оформил кредит! По закону! И отдать должен был в срок, без всей этой хрени «Женя, дай недельку, Женя, дай вторую»! Всё! Пять дней у тебя. Двадцать две пятьсот. Мне похрену, где брать будешь. Вали отсюда, не видишь – у меня люди?

Сутулый выскочил за дверь, как и не было его – только железка над дверью позвякивала, подтверждая уход посетителя. Я присмотрелся к ней. На металлических трубочках, что висели вокруг какой-то гайки на леске, виднелись странные значки. Точно такие же, как на той деревянной соломинке, через которую бывшая подселила мне споры.

– Чо замер-то, Змей? Батарейку брать будешь? – вернул меня обратно голос Женька́.

Было нежарко, но за десять минут ходьбы до гаража я вспотел, как мышь. Виной тому был в первую очередь тяжеленный аккумулятор, что ехал на плече. А во вторую – то, что я теперь был точно уверен в правдивости, реальности знаний и воспоминаний, переданных мне Дубом.

Распахнутые ворота запустили в старый гараж воздух и солнечный свет, хоть и с самого краю. Вытолкав Форда наружу, поднял капот. Снял воздушный фильтр – без этого старую батарейку было не снять, а новую, соответственно, не установить. Накинув клемму, увидел искорки, понадеявшись, что это те самые искры жизни. И искренне обрадовался, глядя на загоревшиеся пиктограммы на панели приборов. А ещё удивился тому, что двигатель запустился, несмотря на горящую лампочку уровня топлива. Надо было спешить. До ближайшей заправки меньше двух километров, можно было и "на пара́х" доехать, как мы в юности считали. Но проверять и попадать на чистку и замену топливной системы сейчас не хотелось совершенно.

В спешке, закрыв одну воро́тину, потянулся было за другой, как вдруг глаз зацепился за что-то внутри бокса. Солнечный луч, будто ударившись о штыковую лопату, стоявшую там же, под выключателем, где и совковая, странно отыграл на противоположную стену, подстветив что-то на полке, висевшей на уровне глаз. Обычная, облепленная тёмно-коричневым шпоном, она висела тут столько, сколько я себя помнил. Последнее стекло в ней я выбил случайно локтем, когда в спешке скидывал свитер. В Форде на заднем диване тогда ждала Катя. То есть бывшая, да. До свадьбы тогда был ещё год.

Луч указал на круглую жестяную синюю банку из-под печенья, обсыпанного сахаром, которое я так любил в детстве. Оно, конечно, было слишком жирным и сладким, но кто из нас задумывался об этом, когда был маленьким? А кругленькие ещё были посыпаны корицей – самые вкусные. Я снял жестянку с полки. За ней стояла древняя банка из-под растворимого кофе, коричневая, со странной надписью «Cacique». Я совершенно точно видел её впервые в жизни. Поддел отвёрткой крышку, которую, судя по пыли, такой же, как и на всём вокруг, вряд ли трогали последние лет пять. Ну, три так точно. Внутри оказались скрученные края обёрточной бумаги, плотные, светло-коричневые. Развернув их, я увидел на дне какие-то монеты. За спиной чихнул Форд. Этот звук будто пнул меня, прозрачно намекая, что двум тоннам железа гораздо проще добраться до заправки своим ходом, чем моим. Схватив банку, я быстро захлопнул вторую створку, закрепил шпингалет и навесил на калитку замок. В этот раз она закрылась гораздо быстрее.