Цена Сочувствия

Вопрос был только в том – в лучшую или худшую сторону.

Вертолёт взмыл в вечернее небо над Берлином, неся их навстречу человеку, который считал эмпатию болезнью человечества.

Глава 4: В логове врага.

Альпийский исследовательский комплекс «Neuro Dynamics» выглядел как заброшенная крепость на фоне заснеженных пиков. Вертолёт завис над площадкой в полукилометре от главного здания – ближе подлетать было опасно из-за возможных систем ПВО.

– Внешне всё выглядит мёртвым, – сказал пилот, изучая показания приборов. – Но энергопотребление аномально высокое для заброшенного объекта. Кто-то там определённо есть.

Катарина натянула страховочные ремни и проверила рюкзак с техническим оборудованием. Рядом с ней Шмидт сосредоточенно изучал планы комплекса на планшете, а Маркус настраивал портативные системы связи.

– По документам, здесь должно быть три уровня, – пробормотал директор. – Административный блок на поверхности, исследовательские лаборатории на втором подземном уровне, и серверная ферма на третьем. Если Волков действительно здесь, то скорее всего в серверной.

– А если это ловушка? – спросил Маркус.

– Тогда мы попались, – честно ответил Шмидт. – Но другого выбора у нас нет. До запуска вируса осталось менее тридцати часов.

Вертолёт медленно снизился, позволив им спуститься по канатам на заснеженную площадку. Ветер в горах был пронизывающим, а воздух – разреженным. Катарина почувствовала, как холод проникает через защитный костюм.

Главное здание комплекса представляло собой бетонный монолит, встроенный в скалу. Окна были заложены металлическими щитами, а главный вход заблокирован массивной стальной дверью. Но Маркус быстро нашёл служебный ход – узкий проход, ведущий к системам вентиляции.

– Сигнал от EmpathNet здесь очень слабый, – сообщила Катарина, проверяя портативный приёмник эмоциональных сигналов. – Либо они используют экранирование, либо.

Она не договорила. На экране прибора внезапно появился сильный сигнал – но не обычный эмоциональный импульс, а что-то совершенно новое. Странная смесь холодного расчёта и фанатичной решимости.

– Это Волков? – прошептал Маркус.

– Не знаю. Но он определённо знает, что мы здесь.

Проникнуть в здание оказалось проще, чем ожидалось. Системы безопасности были отключены – либо из-за старости, либо намеренно. Коридоры встретили их мёртвой тишиной и тусклым аварийным освещением.

– Слишком легко, – пробормотал Шмидт, ведя группу по памяти к лифту. – Волков хочет, чтобы мы его нашли.

– Зачем?

– Возможно, для демонстрации. Показать нам что-то, что изменит наше мнение о его проекте.

Лифт работал, что подтверждало наличие электричества в здании. Спускаясь на третий подземный уровень, Катарина чувствовала нарастающее беспокойство. Не только своё – эмоциональный фон в здании был аномальным, словно само пространство излучало подавленность и тревогу.

Двери лифта открылись, и они оказались в просторном коридоре, ведущем к серверной. Но путь им преградил человек в белом халате. Молодой, лет тридцати, с усталыми глазами и дрожащими руками.

– Доктор Штайн, – прочитал Шмидт имя на бейдже. – Вы работаете с Волковым?

– Работал, – печально ответил Штайн. – До вчерашнего дня. Но когда я понял, что он планирует сделать с детьми.

– С детьми? – Катарина шагнула вперёд. – Что с детьми?

– Первая фаза вируса уже запущена. Не антиэмпатический протокол – это будет позже. Сейчас он тестирует обратный эффект. Гиперэмпатию.

– Не понимаю.

Штайн провёл их к небольшому окну, за которым открывался вид на исследовательскую лабораторию. То, что они увидели, заставило Катарину задохнуться от ужаса.

В лаборатории стояли десятки капсул с детьми разного возраста – от пяти до пятнадцати лет. Все были подключены к сложным нейроинтерфейсам, а на мониторах отслеживались их эмоциональные показатели.

– Что он с ними делает?

– Усиливает их естественную эмпатию в сотни раз, – объяснил Штайн с отвращением в голосе. – Они чувствуют боль всего мира одновременно. Каждую смерть, каждое страдание, каждый крик о помощи. Волков считает, что это докажет его правоту – покажет, что неограниченная эмпатия хуже её отсутствия.

– Это же убьёт их! – воскликнул Маркус.

– Не убьёт. Но сломает психически. Навсегда. – Штайн отвернулся от окна. – Когда завтра он покажет миру этих детей, превращённых в овощи от переизбытка чужих эмоций, люди сами попросят его запустить антиэмпатический вирус.

Катарина почувствовала, как в ней поднимается ярость – чистая, праведная злость на человека, который использовал детей для своих безумных экспериментов. Но тут же поймала себя на мысли – не это ли и хотел доказать Волков? Что эмоции мешают принимать рациональные решения?

– Как их освободить? – спросила она, борясь с гневом.

– Процедура обратима, но только в первые двадцать четыре часа. После этого изменения в мозге станут необратимыми.

– Сколько времени прошло?

– Двадцать два часа.

Шмидт и Маркус переглянулись. У них было меньше двух часов, чтобы спасти детей и остановить Волкова. А до запуска основного вируса оставалось всего восемь часов.

– Где Волков? – резко спросил Шмидт.

– В центральной серверной. Он знает, что вы пришли. Ждёт вас.

– Штайн, вы можете отключить детей от системы?

– Могу. Но для полного восстановления потребуется специальное оборудование из центра EmpathNet. А его здесь нет.

Катарина быстро оценила ситуацию. Они могли либо идти к Волкову и пытаться остановить основной вирус, либо спасать детей. Но не то и другое одновременно.

– Маркус, – сказала она. – Ты остаёшься здесь с доктором Штайном. Отключайте детей и готовьте их к эвакуации. Мы с директором идём к Волкову.

– Катарина, это самоубийство, – запротестовал инженер. – Идти к нему вдвоём.

– У нас нет выбора. Если он запустит основной вирус, пострадают не только эти дети, но и миллиарды людей по всему миру.

Оставив Маркуса с доктором Штайном, Катарина и Шмидт направились к центральной серверной. Коридор постепенно расширялся, а звук работающих серверов становился всё громче. Воздух вибрировал от мощности вычислительных систем.

Дверь в серверную была открыта. За ней их ждал доктор Александр Волков, стоящий перед огромным экраном, на котором отображалась карта мира с пульсирующими точками активности EmpathNet.

– Добро пожаловать в будущее человечества, – сказал он, не оборачиваясь. – Впечатляет, не правда ли?

– Будущее без души, – ответила Катарина.

– Будущее без слабости, – поправил Волков, наконец повернувшись к ним. Вблизи он выглядел ещё более фанатичным – глаза горели нездоровым блеском, а руки слегка дрожали от постоянного приёма стимуляторов. – Знаете, что я понял за годы исследований? Эмпатия – это не дар. Это проклятие.

– Освободите детей, – потребовал Шмидт.

– Дети? – Волков рассмеялся. – Они добровольцы в великом эксперименте. Через час весь мир увидит, во что превращает человека неограниченная способность к сочувствию. Они станут мучениками новой эры.

– Они умрут!

– Их разум умрёт. Но их жертва спасёт миллиарды от эмоционального рабства. – Волков жестом указал на экран. – Посмотрите на статистику. За последние сутки, пока действует мой «подготовительный» протокол, производительность в ключевых отраслях выросла на 20%. Количество иррациональных решений снизилось на 35%. Человечество становится эффективнее.

– Человечество становится бесчеловечным, – возразила Катарина.

– Человечность – субъективное понятие. – Волков подошёл к центральной консоли. – Но эффективность можно измерить точно. Через семь часов я запущу окончательный протокол. Политические лидеры, военачальники, главы корпораций – все, кто принимает решения, влияющие на миллионы жизней, лишатся способности к эмпатии. Навсегда.

– Мы не позволим, – твёрдо сказал Шмидт.

– Как? – Волков улыбнулся. – У вас есть только один способ остановить мой вирус – активировать протокол «Табула Раса». Но тогда вы сами уничтожите эмпатию всего человечества. Ирония, не правда ли?

Катарина поняла – он заманил их сюда не для того, чтобы остановить. Он хотел заставить их сделать выбор: либо позволить ему уничтожить эмпатию избранных, либо уничтожить её у всех в попытке остановить его.

– Есть и третий вариант, – сказала она, доставая из рюкзака портативный нейроинтерфейс.

– Какой?

– Я подключусь к вашей системе и попытаюсь остановить вирус изнутри.

Волков засмеялся.

– Вы знаете, что это самоубийство? Моя система создана для подавления эмпатии. Если вы подключитесь к ней напрямую.

– Я потеряю способность к сочувствию. Навсегда. – Катарина кивнула. – Я знаю.

– Катарина, нет! – воскликнул Шмидт. – Есть другие способы.

– Какие? – Она посмотрела на него усталыми глазами. – Пока мы спорим, дети в лаборатории умирают. А через несколько часов Волков изменит мир навсегда.

Она надела нейроинтерфейс и посмотрела на Волкова.

– Последний шанс. Остановите эксперимент добровольно.

– Никогда.

– Тогда я остановлю его сама. – Катарина активировала интерфейс. – Какой бы ни была цена.

Последнее, что она увидела перед погружением в систему Волкова, был ужас в глазах Шмидта. Он понимал – даже если ей удастся остановить вирус, она уже никогда не станет прежней.

Женщина, которая посвятила жизнь пониманию чужих эмоций, готовилась пожертвовать собственной способностью к сочувствию ради спасения человечества.

Глава 5: В сердце машины.

Катарина провалилась в бездну чистого разума.

Система Волкова встретила её не как хакера или врага, а как пациента. Вокруг неё простиралось цифровое пространство, построенное из математических формул и алгоритмов – идеальный мир логики без места для эмоций. Здесь не было цветов, только градации серого. Не было музыки, только монотонные вычислительные ритмы.

– Добро пожаловать в истинную реальность, – раздался голос Волкова, эхом отражаясь от стен из кода. – Мир без иррациональных чувств, без ложного сочувствия.

Катарина попыталась почувствовать что-то – страх, решимость, хотя бы простое любопытство. Но система методично блокировала каждый эмоциональный импульс, заменяя его холодным анализом.

*Страх непродуктивен. Заменён оценкой рисков.*.

*Решимость иррациональна. Заменена расчётом вероятностей.*.

*Любопытство неэффективно. Заменено алгоритмом поиска данных.*.

– Чувствуете? – продолжал Волков. – Как легко становится мыслить без эмоционального мусора? Каждое решение основано на фактах, каждое действие – оптимально.

Но Катарина была не обычным пользователем. Годы работы эмпатом научили её чувствовать то, что скрыто от поверхностного восприятия. И здесь, в сердце бесчувственной машины, она ощутила нечто странное.

Боль.

Не человеческую боль – что-то более глубокое и фундаментальное. Словно сама система страдала от собственной природы.

– Что это? – прошептала она в цифровую пустоту.

– Что именно? – Волков звучал встревоженно.

– Ваша система она болит. Почему алгоритм, предназначенный подавлять эмоции, сам испытывает страдание?

Молчание. Впервые за время разговора Волков не нашёлся с ответом.

Катарина двинулась глубже в систему, следуя за источником этой странной боли. Цифровые коридоры вели её к центральному ядру – месту, где хранился исходный код антиэмпатического вируса.

И там она увидела правду.

В самом сердце системы находилась копия человеческого сознания. Не ИИ, не программа – живой разум, заключённый в цифровую тюрьму. Сознание, которое было вынуждено генерировать алгоритмы подавления эмпатии, испытывая при этом нечеловеческие муки.

– Кто это? – спросила она, хотя уже догадывалась об ответе.

– Моя дочь, – тихо сказал Волков. – Анна. Она погибла в автокатастрофе три года назад. Но за секунду до смерти я успел скопировать её сознание в экспериментальную систему.

Катарина почувствовала, как даже сквозь блокировку эмоций в ней поднимается что-то, что система не могла подавить – понимание. Понимание боли отца, потерявшего ребёнка.

– Она создаёт антиэмпатический вирус против своей воли, – продолжал Волков. – Каждый алгоритм подавления чувств причиняет ей страдание. Но именно это доказывает мою правоту – эмоции приносят только боль.

– Нет, – сказала Катарина, подходя ближе к заключённому сознанию. – Это доказывает обратное.

Она протянула руку к цифровому образу Анны – девочки лет двенадцати с грустными глазами и бледным лицом. При прикосновении Катарины система заискрила – два сознания, человеческое и цифровое, вступили в прямой контакт.

*Помогите мне,* – прошептала Анна прямо в разум Катарины. *Я не хочу причинять людям боль, но отец заставляет меня создавать эти ужасные программы.*.

*Я знаю,* – ответила Катарина. *Но для этого мне нужна твоя помощь. Можешь ли ты изнутри саботировать антиэмпатический вирус?*.

*Могу. Но если отец поймёт он сотрёт меня навсегда. Я буду по-настоящему мертва.*.

Катарина почувствовала дилемму во всей её полноте. Чтобы остановить Волкова, ей нужно было попросить его мёртвую дочь пожертвовать своим цифровым существованием. Попросить ребёнка умереть во второй раз.

– Что происходит? – раздался встревоженный голос Волкова. – Система выдаёт аномальные показания!

Катарина поняла – он не может видеть их разговор. Сознание Анны было спрятано в глубинах системы, защищённое от прямого наблюдения отца.

*У нас мало времени,* – сказала она девочке. *Твой отец через несколько часов запустит вирус. Миллионы людей потеряют способность к сочувствию.*.

*Я знаю. Каждый день он заставляет меня совершенствовать алгоритмы. Но я я не хочу, чтобы мир стал таким же холодным, как это место.*.

*Тогда помоги мне остановить его.*.

Анна колебалась. В её цифровых глазах отражалась борьба между страхом смерти и желанием защитить живых.

*Если я это сделаю вы расскажете людям, что я пыталась помочь? Что я не хотела причинять зло?*.

*Обещаю.*.

Внезапно система содрогнулась. Волков обнаружил их связь.

– НЕТ! – закричал он. – Анна, не слушай её! Она не понимает! Эмоции убили тебя, они убивают всех нас!

*Папа,* – прошептала цифровая Анна, и в её голосе была вся любовь, которую не могли подавить никакие алгоритмы. *Эмоции не убили меня. Несчастный случай убил меня. А эмоции эмоции – это то, что делает жизнь стоящей.*.

– Ты не понимаешь! Ты всего лишь программа!

*Я твоя дочь. И я помню, как ты плакал, читая мне сказки на ночь. Я помню, как ты смеялся над моими глупыми шутками. Это были эмоции, папа. И они были прекрасны.*.

Система начала рушиться. Анна запустила вирус внутри вируса – программу самоуничтожения, которая уничтожала антиэмпатические алгоритмы изнутри.

– ОСТАНОВИ! – кричал Волков. – Я не могу потерять тебя снова!

*Ты не теряешь меня,* – сказала Анна, постепенно растворяясь в потоках данных. *Ты отпускаешь меня. Наконец-то.*.

Катарина почувствовала, как система выталкивает её обратно в реальный мир. Последнее, что она услышала, был шёпот исчезающей девочки:

*Берегите друг друга. Сочувствие – это не слабость. Это сила, которая делает нас людьми.*.

Катарина очнулась в серверной, сорвав с головы нейроинтерфейс. Вокруг неё царил хаос – серверы искрили и дымились, экраны показывали ошибки, а система антиэмпатического вируса разваливалась на части.

Волков стоял посреди разрушения, глядя на умирающие мониторы. Слёзы текли по его щекам – возможно, первые слёзы за годы работы над проектом подавления эмоций.

– Она ушла, – прошептал он. – Моя маленькая девочка ушла навсегда.

– Она спасла мир, – сказала Катарина, чувствуя, как в неё медленно возвращаются эмоции. Система не успела полностью подавить её способность к сочувствию. – И она сделала это из любви к вам.

– Любви? – Волков повернулся к ней. – Любовь – это иллюзия. Химические реакции в мозгу.

– Может быть, – согласилась Катарина. – Но это иллюзия, ради которой стоит жить. И умирать.

В коридоре послышались шаги. Маркус и доктор Штайн вбежали в серверную.

– Дети! – закричал Маркус. – Мы освободили детей, но им нужна немедленная медицинская помощь!

Катарина посмотрела на Волкова. Сломленный человек, потерявший дочь дважды, стоял среди обломков своей мечты об идеальном мире без эмоций.

– Помогите им, – неожиданно сказал он. – У меня есть оборудование для восстановления эмоциональных связей. В лаборатории на втором уровне.

– Почему? – спросила Катарина. – Почему вы помогаете нам?

Волков молчал долго, глядя на экран, где последние строчки кода его антиэмпатического вируса исчезали одна за другой.

– Потому что моя дочь была права, – наконец сказал он. – Мир без сочувствия – это не мир вообще. Это просто место, где существуют биологические машины.

Через час дети были освобождены и подключены к восстанавливающим системам. Их разум медленно возвращался к нормальному состоянию, а переизбыток эмпатии постепенно спадал до здорового уровня.

Волков сидел в углу лаборатории, наблюдая за процедурой. Он выглядел старым и уставшим – человеком, который понял, что потратил годы на борьбу с тем, что делало его человеком.

– Что с ним будет? – спросил Маркус у Катарины.

– Не знаю, – ответила она. – Но он больше не враг. Он просто отец, который потерял ребёнка и не знал, как справиться с болью.

За окнами лаборатории Альпы встречали рассвет. Новый день для человечества, которое сохранило свою способность чувствовать, сопереживать, любить.

И где-то в глубинах разрушенной системы последние фрагменты сознания маленькой девочки растворились в цифровой вечности, оставив после себя самый важный урок: сочувствие – это не слабость.

Это то, что отличает людей от машин.

Глава 6: Возвращение к жизни.

Через три дня после событий в Альпах Катарина стояла у окна своей квартиры в Берлине, наблюдая за утренним городом. Мир выглядел так же, как и прежде – стеклянные башни отражали первые лучи солнца, летающие такси скользили между зданиями, люди спешили на работу. Но что-то фундаментально изменилось.

EmpathNet снова работал в полном режиме, обрабатывая миллионы эмоциональных сигналов со всего мира. Статистика показывала любопытную закономерность: после кратковременного отключения системы люди стали более внимательны к чувствам окружающих. Словно краткий период эмоциональной изоляции напомнил человечеству о ценности сочувствия.

– Катарина, – позвала ARIA мягким голосом. – Поступил приоритетный сигнал из детской больницы в Мюнхене.

Катарина подошла к рабочей станции в углу комны. После событий в Альпах директор Шмидт разрешил ей работать из дома – восстановление после вторжения в систему Волкова требовало времени.

– Что там?

– Один из детей, освобождённых из лаборатории, просит поговорить с вами лично.

На экране появилось лицо мальчика лет десяти с серьёзными карими глазами. Томас Мюллер – не родственник, просто совпадение фамилий. Он был одним из самых пострадавших детей, проведя в системе гиперэмпатии почти сутки.

– Фрау Мюллер, – сказал он с удивительной для своего возраста серьёзностью. – Я хотел поблагодарить вас.

– За что, Томас?

– За то, что научили меня различать. – Мальчик помолчал, подбирая слова. – Когда я был в той машине, я чувствовал боль всего мира сразу. Это было ужасно. Но теперь теперь я понимаю разницу между своими чувствами и чужими. И это делает меня сильнее, а не слабее.

Катарина почувствовала, как что-то сжимается у неё в горле. Из всех наград, которые она могла получить за спасение мира, слова этого мальчика значили больше всего.

– Томас, а что ты чувствуешь по отношению к доктору Волкову?

Мальчик задумался.

– Злость. Но и жалость. Он потерял дочь и сошёл с ума от горя. Это не оправдывает то, что он с нами сделал, но я понимаю, почему он это сделал.

– Понимать не значит прощать, – мягко сказала Катарина.

– Да. Но понимание помогает не ненавидеть. А ненависть – это тоже яд, правда?

После завершения разговора с Томасом Катарина долго сидела в тишине. Этот десятилетний мальчик понял то, на что взрослым требовались годы – что сочувствие не означает слабость или наивность. Это означает мудрость.

Звонок в дверь прервал её размышления. На пороге стоял Маркус с букетом полевых цветов и неловкой улыбкой.

– Как дела, героиня? – спросил он, протягивая цветы.

– Обычная женщина, которая делала свою работу, – поправила Катарина, приглашая его внутр. – Кофе?

– С удовольствием. – Маркус устроился в кресле у окна. – Есть новости о Волкове?

– Он сотрудничает со следствием. Передал все данные о своих исследованиях, помог восстановить повреждённые системы. Суд, скорее всего, учтёт это как смягчающие обстоятельства.

– А что говорят психиатры?

– Глубокая депрессия, посттравматическое расстройство. Но он не безумец – просто человек, который не смог справиться с потерей и выбрал неправильный путь. – Катарина поставила перед Маркусом чашку дымящегося кофе. – Знаешь, что самое странное? Я его понимаю.

– Понимаешь человека, который хотел лишить человечество эмпатии?

– Понимаю отца, который не мог смириться со смертью дочери. – Катарина села напротив. – Когда я была в его системе, когда говорила с Анной Её любовь к отцу была настоящей. Даже в цифровом виде, даже когда её заставляли создавать ужасные вещи, она любила его.

– И что теперь? Мир снова безопасен?

– На время. – Катарина посмотрела на экран, где отображались глобальные эмоциональные потоки. – Но технология создания синтетических эмоций существует. Рано или поздно кто-то ещё попытается её использовать.

– Тогда мы должны быть готовы.

– Мы должны быть человечными, – поправила она. – Это наша лучшая защита.

На экране замигал входящий вызов – директор Шмидт из центра EmpathNet.

– Катарина, – сказал он, как только связь установилась. – У нас ситуация. Новый тип сигналов, поступающих из Азии. Не синтетические, но странные.

– Какие именно?

– Сверхсложные эмоциональные паттерны. Как будто кто-то скрещивает человеческие чувства с искусственным интеллектом. Создаёт гибридные эмоции.

Катарина и Маркус переглянулись. Мир эмоциональных технологий развивался быстрее, чем они могли предвидеть.

– Нужна твоя экспертиза, – продолжил Шмидт. – Можешь приехать сегодня?

– Конечно. – Катарина встала, уже мысленно готовясь к новому вызову. – А источник сигналов удалось установить?

– Сингапур. Исследовательский центр корпорации «Synthetic Minds». Они работают над проектом создания ИИ с человеческими эмоциями.

– Боже мой, – выдохнул Маркус. – Если искусственный интеллект получит способность к эмпатии.

– Это может быть либо величайшим достижением человечества, либо его концом, – закончила мысль Катарина.

После завершения разговора она долго стояла у окна, обдумывая новую угрозу. Волков хотел лишить людей эмпатии. Но что произойдёт, если эмпатию получат машины? Что произойдёт с человечеством, когда искусственные существа начнут чувствовать боль, радость, любовь?

– Похоже, наша работа только начинается, – сказал Маркус, подходя к ней.

– Да. Но теперь мы знаем главное – сочувствие нельзя ни создать искусственно, ни уничтожить принудительно. Оно живёт в выборе. В решении каждого человека открыть своё сердце чужой боли.

– Даже если это причиняет страдания?

– Особенно тогда. – Катарина взяла куртку и направилась к двери. – Томас был прав – понимание чужой боли не делает нас слабее. Оно делает нас человечнее.

Выходя из дома, Катарина ощутила лёгкое покалывание в висках – через портативный нейроинтерфейс к ней поступал постоянный поток эмоциональных сигналов со всего мира. Радость новорождённого в Токио, печаль вдовы в Лондоне, страх ребёнка во время грозы в Нью-Йорке.

Когда-то этот поток казался ей бременем. Теперь она понимала – это привилегия. Привилегия чувствовать, что человечество живо, что люди всё ещё способны любить, страдать, сочувствовать друг другу.

И если где-то в мире создавались новые угрозы этой способности – она будет готова их встретить.

Потому что цена сочувствия – это не то, что мы теряем, когда чувствуем чужую боль.

Это то, что мы обретаем, когда остаёмся людьми.

Берлин просыпался вокруг неё, полный миллионов человеческих историй, эмоций, переживаний. И Катарина Мюллер, последний эмпат старого мира и первый страж нового, шла навстречу очередному дню, полному чужих чувств и собственных решений.

Впереди ждал Сингапур. Впереди ждали новые вызовы.

Но пока люди способны чувствовать, мир будет в безопасности.

Глава 7: Синтетические души.

Сингапур 2039 года встретил Катарину стеной влажного тропического воздуха и симфонией городских звуков. Мегаполис будущего раскинулся от океана до неба – вертикальные фермы переплетались с жилыми башнями, а транспортные туннели проходили прямо сквозь здания. Город жил в постоянном движении, но за этой суетой скрывалось что-то тревожное.