Как выйти из развода без потерь?

Спать тоже не хотелось.

Боль разрасталась, грозя разорвать сердце, мозг. Её хотелось выплеснуть, с кем-то поделиться, чтобы хоть чуть-чуть ослабить болезненное напряжение.

– Ириш, привет! Не разбудила? – вот ведь, тоже пара с огромным стажем – побольше, чем у Людмилы со Стасиком! А живут душа в душу.

– Привет, Милочка! Нет ещё. А что у тебя с голосом? – голос подруги был как у хорошего психотерапевта – воркующий, успокаивающий, доброжелательный. Это всегда настраивало на поболтать и поделиться.

– От меня Стасик уходит! – Снова волна боли, слезы, спазм.

В трубке повисло молчание.

– Да нет. Да не может такого быть! Нет! Не верю! Всё же хорошо было! Столько планов всего неделю назад! Как так-то?

Да. Всего неделю назад она так хотела к морю! Путешествие с мужем, вдвоём. Возможно, в горы Адыгеи, которые не так давно они штурмовали с палатками, или в почти незнакомую Абхазию.

А теперь уже никогда.

– Вот так! Не ехало – не гремело. Подженился в Кондопоге на сучке с трассы!

– Вообще пипец! Вот мужики-сволочи! Но Стасик-то? Как он мог? Такой мужик порядочный, серьезный, настоящий. Чего его так повело-то?

– Он говорит: «Любовь! Сердцу не прикажешь!»

– Это члену не прикажешь, а сердцу и приказывать не надо. Слушай, а может быть, его приворожили, или ещё какую-то заразу наколдовали? Ну не может человек так переобуться за пару месяцев. Точно эта фря к ведьме ходила. У меня тетка недавно своего мужа через бабку возвращала. Так та пошептала, и колдовство вернулось к разлучнице. Проститутка эта вроде сейчас раком болеет, а мужик обратно припёрся. Ну а если не вернётся, то точно потом сто раз пожалеет.

– Ты бы его видела! Там такая решимость в глазах! А когда она звонит – лицо, как тысячеваттная лампочка.

– Он ещё и при тебе с ней по телефону болтает?! Вот сволочь!

– Нет. В машину уходит и по два часа там сидит.

Милка вдруг подумала, как давно она не разговаривала с мужем по два часа. Да, наверное, никогда. Она вообще не умела долго разговаривать по телефону – пара фраз по делу и всё. Не её это. Куда легче глаза в глаза. А заочно – лучше напишет. А муж? Да и он всегда был неразговорчивый. А поди ж ты!

Когда только поженились, вообще молчуном был. Молчал и делал. А теперь… Книжки на ночь ему читала, вот он и расширил свой словарный запас, гад!

Пауза в разговоре затянулась. Подруга переваривала новость.

– Знаешь, что, давай-ка завтра на карьеры купаться с нами.

Представив себя, зареванную, с океаном слёз внутри и очень слабенькой плотиной, Мила отказалась, клятвенно пообещав звонить, как только понадобится психологическая помощь. Все-таки это так по-русски – лечиться не у врачей, а у подруг.

И снова осталась наедине с пустотой, которая пожирала всё вокруг, включая и саму Милку. Рядом сидела кошка и смотрела своими космическими очами в глаза хозяйки. Даже не в глаза, а в саму душу, наполненную пустой тьмой и болью.

Милка перелезла через огромную супружескую кровать, утопая коленками в шикарном мягком матрасе, купленном недавно для счастливой совместной жизни, неуклюже перевернулась и прислонилась спиной к стене.

Слёзы текли, не переставая. Вспомнилось, как покупали этот матрас. Как он заставил её полежать на каждом понравившемся. Как заботливо заглядывал в глаза: «А этот как?». Она стеснялась окружающих, но, повинуясь приказу, перекладывала свою тушку то туда, то сюда. Она вообще практически всегда его слушалась. И про всё спрашивала, преданно заглядывая в глаза, как собака. Сука!

«Нет. Этого не может быть. Это происходит не со мной! Мой муж не может так со мною поступить. Это сон. Мне снится кошмар. Проснусь, и будет всё, как прежде».

А перед глазами кружились кадры их жизни: вот первые свидания у нее дома, в деревне – такие волнительные! Вот Стас под окнами роддома, когда дочка на свет появилась – потрёпанный какой-то, счастливый! А это редкие встречи в больнице, где Милочка часто и подолгу лежала с больным сыном. Их путешествия, его первое свидание с морем, походы, озёра. Как на подводной охоте он плавал, а она не находила себе места, потеряв из вида огонек фонаря.

Сколько всего! И сколько во всём этом счастья! Неужто любовь жила только в её сердце? Неужели он только пользовался так долго и при первой возможности выкинул, как ненужную вещь?

Про прежнего Стаса такое даже подумать было невозможно. Но человек, который сегодня поселился в квартире – это уже не он. Чужой. Отстраненный.

Сон не приходил. Здравствуй, дружок-корвалол!

После убойной дозы лекарства удалось уснуть.

На час.

Потом снова слёзы, снова отрицание и неверие.

Муж давно уже пришёл с улицы и завалился на диван в гостиной. Сквозь полубредовое состояние она этого не заметила. Но, вставая ночью, заглянула в соседнюю комнату.

«Верхнюю одежду не снял, – по привычке заметила Мила. – Завтра будет всё мятое!». Будить не стала. Хотя, возможно, он тоже не спал.

Ещё одна доза успокоительного укоротила ночь на пару часов.

Как же хочется умереть!

В ванной Мила посмотрела в зеркало и ужаснулась: вместо глаз – щелки, лицо опухло, особенно нос, волосы грязные… Она же вчера хотела до прихода мужа из бани принять ванну!

Не успела… «Помоюсь сегодня», – вспомнила, как еще девочкой стала свидетелем того, как у бабушки дома собирались соседки, чтобы помыть покойника. Сам процесс она, понятное дело, не видела.

Второй день смерти

Под утро прилетело сразу несколько сообщений:

От подруги: «Как ты? Во сколько за тобой заезжать?»

От дочери: «Мам, как ты? Я приеду?»

От сына: «Мам, ты как? Может, что нужно?»

Вынырнув на поверхность реальности, Милочка не могла прийти в себя и долго пялилась в экран телефона, осмысливая происходящее. Медленно возвращалась память и вчерашний кошмар, и боль в грудине, и слёзы.

– Ириш, я никуда не еду. Пока не хочу. Дай мне пару дней.

– Сынок, я держусь. Всё в норме.

– Доченька, приезжай, пожалуйста.

Пока ещё муж уже не спал, но лежал и воспаленными глазами смотрел в потолок. Диван так и не был разобран. Приготовленное ею постельное белье и подушка остались невостребованными.

Уже смиряющийся разум нашёптывал бедной брошенке: «Как я без него? Жалюзи на антресоль так и не повешены, плитка в ванной, обои на кухне, люстра дурацкая с вечно мигающим светом…».

– Стас, пока ты ещё здесь, перевесь, пожалуйста, люстру. Я куплю другую. Эта мигает. – Милочка постаралась, чтобы тон не звучал совсем уж умоляюще. Как будто он не знал об этой неисправности. Уже год как нужно было сменить. Но, может, сподобится, наконец. – Пусть после тебя останется хоть что-то светлое… – Последняя фраза была явно лишняя, но сквозь бредовое состояние пробилась очень неуместная сейчас мысль, что звучит очень по-философски.

Он пробормотал своё вечное «посмотрим», даже не пошевелившись.

Пока ещё супругу снова кольнуло это отстраненное упрямое выражение лица. Как будто он морально приготовился к тому, что она начнёт просить остаться, унижаться, но он будет твёрдо стоять на своём, отстаивая свою «новую любовь». Похоже, он реально этого ждал. А может быть, она не так хорошо и знала своего благоверного. (Благоверного – ха!)

«Не дождётесь!» – подумала Мила гордо, повернулась, прошла в спальню и, сломанная, с беззвучными рыданиями рухнула на кровать. «Господи! Больно-то как! Помоги! Пусть одумается. Пусть никуда не едет! Ведь всё же было хорошо. Ведь не бывает так, чтобы раз и всё сломалось, чтобы вырвало с корнем столько лет брака!».

В квартире поселился ад. Хмурый хозяин молчал, утонув в телефоне. Милочке представлялось, что было в их сообщениях: и любовь, и признания, и ласковые слова, и мечты, и эротические намёки, и надежды на скорую встречу. Как будто танцы у гроба.

И ему было пофиг, что в соседней комнате женщина корчится в предсмертных конвульсиях.

Она попыталась вспомнить всё плохое за двадцать шесть лет семейного счастья, а на память приходило только радостное. Разве не любил он ее в тот апрельский отпуск в Геленджике, куда они, как сумасшедшие рванули на его день рождения? А когда, уложив спать маленьких детей в съемной квартире, срывались под ночь в новую, только что купленную, клеить обои? И там до изнеможения… А когда любили друг друга в лесу? Или это было счастье только для неё? А он так, терпел?

И вот теперь, наконец, пришла любовь. Нет, не так ЛЮБОВЬ!

Один раз она, зареванная, зашла в комнату, где в телефоне сидел муж с равнодушным чужим лицом, почти бывший, и попыталась с ним поговорить.

Нет, она не просила остаться, потому что уже подсознательно отпустила, потому что знала его упрямый характер – чем больше настаиваешь, тем упорнее он будет сопротивляться. Она пыталась его уберечь, чисто по привычке чувствуя свою ответственность за его будущее.

– Стас, будь осторожнее. Этой женщине под пятьдесят. Она прошла и Крым, и Рим. Кладовщица, которая работает с дальнобоем. От нее ушел муж – значит, было за что. Подожди с регистрацией брака.

Людмила почти реально видела, как снежки её слов разбивались о стеклянную стену, выстроенную им, впечатывались, подтаивали и стекали, оставляя после себя кровавые разводы. Он был за стеной в уже новой жизни.

– Мы сейчас будем квартиру покупать. – Она вздрогнула. Её резануло это «мы». А он как будто не замечал её состояния и азартно делился планами. – И она, и я возьмём кредиты. Но вам я тоже буду помогать. И детям, и тебе. Ты вообще обращайся с любым вопросом. И ипотеку так же вместе отдавать будем. Клавочка на всё согласна. Может быть, в гости когда-нибудь приедете. Ты себе обязательно еще кого-нибудь найдешь.

Как горели его глаза!

А у Милки сгорало всё внутри! Что же он тупой-то такой! Как такое можно говорить сейчас? Неужели он не понимает, как это больно? – Она взглянула на мужчину. – Нет. Не понимает. Наивный донельзя! А бабища его? Два года в поиске. Нашла себе порядочного. А он, никогда не изменявший, вдруг получил фейерверк. Мысли перескакивали, сбивались.

– Тебе будет не вытянуть две семьи с двумя кредитами.

Муж молчал и, не отрывая глаз от телефона, делал вид, что разговор закончен. Он уже всё решил. И, зная его характер, Милочка даже не пыталась его отговорить.

Но, Господи, как же это больно!

Опять подступили слёзы.

В спальне, куда она метнулась, чтобы не показывать свою слабость, снова схватила телефон и набрала человеку, который точно должен быть помочь или, хотя бы понять – Оксана несколько лет назад была в такой же ситуации. Она тоже прошла через очень больной развод и воссоединение бывшего мужа с любовью всей его жизни.

– Ксюш, мы со Стасом разводимся!

– Да ну тебя! Не может быть! Ерунда какая! – в голосе подруги было столько возмущенного удивления, что жалость опять прорвалась океаном слез. Не сдерживая рыдания, Милочка выдавила:

– Ксюш, когда перестанет болеть?

– Ну, ты это, Мил, держись. Вы сколько лет в браке?

– Двадцать шесть…

– Раздели на два. Вот столько и будет болеть.

– Я столько не проживу!

– Куда ты денешься! У тебя дети. Слава Богу, вы успели переехали поближе к ним.

– Ксюш, а как ты справлялась?

Через вечность молчания Мила услышала тяжелый вздох. И у нее ещё болит. А ведь прошло больше десяти лет…

– Во-первых, нужно разговаривать. Со всеми, кто близок. Это помогает. Боль уменьшается. Меня тогда только близкие и вытянули. Во-вторых, у тебя есть дети, работа, увлечения. Пиши! Выплесни всё из себя. Может, детектив? Убей их в конце концов каким-нибудь изощрённым способом! Жизнь продолжается. Эта страница закончена, открываем следующую.

Милочка тихо ревела, всхлипывая и вздрагивая всем телом. Нет, ну невозможно столько плакать.

– Спасибо, Оксана, ты мне очень помогла. Но тринадцать лет – это слишком. Жизнь – она, сука, короткая.

Нажав на отбой, Милка решительно поднялась, вытерла слёзы и вернулась в гостиную.

– Комп оставишь? – компьютер всей семьёй собирали ему на день рождения. Дети спрашивали у Милы: «Мам, а как тебе такая клава? Слушай, а мышку попробуй, тебе удобно?» Да. Подарок папе, но он постоянно в рейсах. А для супруги – это и работа, и творчество.

– Я хотел бы забрать.

– Понятно…

– Да ладно, оставлю. – Он был расслабленным и великодушным.

Милка жалко улыбнулась, как от подачки. Но компьютеру она, действительно, была рада.

В дверь позвонили. Дочь. Чип и Дейл спешат на помощь.

Дашка с порога раскрыла объятья и укутала в них маму, давая возможность выплакать горе, даря кусочек той самой необходимой надежности, которая ушла из жизни вместе с мужем.

Папа к дочке не вышел.

Она сама завела мать в спальню, ещё раз обняла, плотно прикрыла дверь и пошла разговаривать с отцом.

В другое время Мила обязательно бы попыталась подслушать этот судьбоносный разговор. Но сейчас апатично сидела там, куда её посадили и, обхватив себя руками, раскачивалась взад-вперед. Мыслей не было. Чугунная голова гудела. Да она и не хотела думать ни о чем.

Наконец, разговор завершился, дочка вошла, присела рядом, приобняла и поцеловала мать в седеющий висок.

– Значит так. Здесь он жить не будет. Пусть сваливает куда-нибудь – его дело. А у нас всё будет хорошо. Мы с тобой через три недельки съездим в Москву на концерт. Поедем?

– Да.

– Ипотеку, если что, мы поможем отдавать.

– Но он же обещал…

– Мамочка, ну, что ты как глупенькая. Мало ли что он обещал. Там будет рулить другая тётка. Это сейчас она хорошая, а потом с новыми кредитами гайки зажмёт. Не переживай – всё устроится.

Женщина посмотрела на свою взрослую мудрую дочь, и в её душе шевельнулась гордость, которая чуть-чуть ослабила тот болючий узел, образовавшийся вчера, когда Милка умерла…

– Даш, ну куда же он сейчас пойдёт? – вдруг осенило Милу.– Денег сейчас с этим разводом впритык. А им ещё квартиру покупать. Вроде, пока не купят, папе и жить негде…

– Мам, ну ты совсем? Нравится быть терпилой? Это их половые проблемы. Хоть на улицу. Думай о себе.

– Дааашенька! Я так его люблю!!! Дашенька, как же больно! Пусть он останется. Я не смогу жить без него! – тихо, почти шёпотом скулила Милка, чисто подсознательно чувствуя, что за дверью спальни сидит он, совсем чужой и уже очень далёкий. Поэтому все плачи и стоны – приглушённо.

Две женщины плакали, переживая одну на двоих потерю. Дочка отвечала так же тихо, в мамину макушку, и тоже сквозь слёзы.

– Всё будет хорошо! Мы справимся. А он когда-нибудь пожалеет. Но будет поздно.

– Я буду его ждать. И приму всегда!

– И потом будешь мучиться, вспоминая его предательство? Мам, отпусти.

– У меня жизнь кончилась!

– Вчера. А сегодня началась новая. И она тоже будет хорошая, правда. А хочешь, мы заведём традицию собираться по пятницам у тебя и играть в настолки? Я научу. Будем с тобой Сашку с Надей обыгрывать.

– Хочу! – Милка кивнула в мокрое от собственных слёз плечо дочери.

На самом деле ей ничего не хотелось, но она знала, что дети не подведут и будут собираться в унылом доме матери, поддерживая и опекая. А потом, со временем, эти сборы будут всё тягостнее, ведь у каждого найдутся свои дела, и, в конце концов, останется она один на один с одиночеством, боязнью замкнутого пространства, боязнью людей и ещё кучей фобий.

– Маш, как же я его люблю! Я без него просто не смогу!

Они долго сидели вдвоем и плакали, каждая по-своему переживая горе.

В дверь позвонили.

Траурную обстановку разрушили голоса сына и невестки. Начался сумбур отцовых сборов. Было решено, что папа отправится на съемную квартиру сына, а тот со своей девушкой переберётся на время к маме.

Милу немного коробило, что дети как ни в чём ни бывало общаются с отцом, решают какие-то вопросы, по-деловому что-то обсуждают. Да, она просила сохранить с ним хорошие отношения. Но сейчас это ощущалось предательством.

Муж неаккуратно сваливал в сумку нижнее бельё, джинсы, еще какие-то вещи. Изредка спрашивал:

– А это можно взять? – И при этом ни разу не взглянул на брошенную жену.

– Бери всё, что хочешь. Только компьютер. Ты обещал. Мне для работы.

На секунду в его глазах промелькнуло расчётливое сожаление. Он согласно кивнул и продолжил сборы.

Через полчаса её уже мутило от его: «А это можно взять? А это?» И так по каждой мелочи. В конце концов, она устало произнесла:

– Бери всё, что хочешь. Даже комп можешь. Ведь на самом деле, его покупали тебе. – Она как-то беспомощно всплеснула руками и ушла в спальню, прикрыв дверь.

Звуки сборов доносились как бы из-под воды.

Она знала, что это только первый этап. Через месяц-два он пригонит свою – теперь уже не общую – машину и заберет всё остальное, очистит семейное гнёздышко от счастливого прошлого.

Слёз почему-то не было. Было отупение и непрекращающаяся загрудинная боль.

Когда щелкнула входная дверь, Милка нашла в себе силы выйти из спальни, чтобы попрощаться. Но он кинул на нее равнодушный взгляд и с какой-то страшной усмешкой, приподнимая две сумки, произнёс:

– Ну вот, все двадцать шесть лет уместились!

«Сука!». Рука женщины, поднявшаяся было для привычного благословения, безвольно упала. Дверь закрылась, отрезая прошлое от его будущего.

– В две сумки! Ты понимаешь, Маша, в две сумки!!!! А ничего, что половина его машины забита тряхомудьем для рыбалки его долбанной?! Сколько нервов я с этой рыбалкой потеряла! А ничего, что ещё полшкафа его костюмов, рубашек, верхней одежды! А для пива его прибамбасов целый огромный шкаф в гостиной?! А он бедненький —две сумки! Да у него шмоток больше, чем у меня. А ещё он ведь никогда не носил зашитое и, не дай Бог, штопанное. Малейшая дырочка – выкидываем.

Было обидно. Жалко себя, прошлую жизнь. Но сквозь эти чувство ростком пробивалась злость.

Да как так-то? Когда поженились – пришел со старинным деревянным чемоданчиком, в котором было штук десять пластмассовых рубашек, модных где-то в 70-х. Откуда их вообще в деревне можно было тогда взять? А теперь, поди ж ты! Две сумки всего!

Умом брошенная женщина понимала, что гнев – лучше, чем сопли, и пыталась подпитать в себе это чувство, чтобы хватило на подольше. Чтобы хоть как-то заглушить клубок боли внутри. Не получалось.

Какие там этапы мы проходим, чтобы смириться с ситуацией и пойти дальше?

Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Уже нужно переходить к гневу, иначе можно закопаться в отрицании и поехать кукухой.

Ведь были же моменты, когда хотелось убить или, даже, развестись. Давай, Милка, вспоминай.

Он всегда был ведомым. Сейчас ты отпустила вожжи и их перехватила другая. Вспомнился момент, когда, еще в конфетно-букетный период его сомнительный дружок подбивал пойти на стрелку к парням, немного попортившим его физиономию. И Стасик рванулся.

Но тогда они были уже в отношениях с Милочкой. Она встала грудью за их будущее:

– Если ты сейчас пойдёшь с ним – ко мне не возвращайся. – И это не потому, что просто захотелось поманипулировать и обозначить свои границы. Она действительно переживала за него, потому что знала, что огребут два мальчика от деревенских мужиков. Да и получил этот якобы друг точно не зря. К замужней женщине полез – в результате её муж и его брат проучили забияку.

И тогда девушка впервые почувствовала этот ноющий укол в сердце: у парня глаза покраснели и налились слезами:

– Если ты меня выгонишь – я повешусь!

И было горячее примирение. Огромное сердце девушки растаяло от счастья. Наконец-то выбрали её!

Сейчас с высоты прожитых лет она понимает, что это была чистой воды манипуляция, маленькая зарубочка, которая сегодня превратилась в огромную пропасть.

А тогда она была счастлива. Она летала.

Она летала двадцать шесть лет.

Как больно падать!

Так. Ещё что плохого? Когда переберёт с алкоголем – агрессивный.

И перед глазами кадры прошлого: День города, он позволил себе лишнего и понеслось. И хоть ты тресни – его никак не выцепить из-за стола. Пить до последнего!

Сколько тогда было детям? Пять и три? Милочка собрала Дашку с Сашкой и пошла домой с ними одна. Дорога была дальняя, автобусы ходили плохо. Тихо топали знакомой дорожкой. Это было хорошее время. Дети с удовольствием рассказывали, как проходит день, про друзей и игрушки. Почему они свернули не по прямому пути, а через железнодорожный вокзал, уже и не вспомнить. Но, когда уже подходили к улице, где снимали неблагоустроенную квартирку, увидели папу. Сашка сразу заплакал, увидев такого папу.

Он был страшен. Милка сразу подумала, что будет бить. Но, отдать ему должное, за все годы брака он ни разу не поднял на нее руку. Только в шутку, играя.

Зато был скандал: не там пошли, долго, он уже дважды пробежал эту дорогу. Тогда, вроде, и телефонов-то не было.

А когда пришли домой, он решительно заявил, что повезет детей смотреть на салют. На машине. С такой дозой алкоголя в крови!

Благо ключи от машины лежали на виду. Милка спрятала их и с ужасом стала наблюдать за мужчиной, который, как лев в клетке, носился по дому и искал заветный брелок.

Стасик угомонился ещё до салюта, уснул на веранде.

И всю ночь Милочка таскала ему тазики. А на следующее утро ему было так плохо! А ей его так жалко! Никакой ругани – чего уж тут, сам наказан.

Женщина вообще побаивалась своего бывшего мужа. И не только в алкогольном состоянии. Резкий тон, недовольный взгляд, непонятное молчание – постоянно ввергали её в панику. Что случилось? Чем недоволен? Что сделала не так?

Она старалась делать так, чтобы он гордился своей супругой. Милочка писала стихи. Так, для души. Но это была хорошая эмоциональная подпитка для её крайне заниженного эго. Людям нравилось, они восхищались. А ей было безумно приятно. И вот эти людские восторги она несла и ему: «Вот, посмотри, я же талантливая! Меня же можно ценить ещё и за это!» И ей казалось, что он ценил, что ему нравилась её такая маленькая, но приятная популярность.

Видимо, казалось.

Про Стаса, кстати, она писала очень редко. Пять-шесть стихов за всё время. Но каждое из них было пронзительно. Она выкладывала квинтэссенцию своих чувств. Хотелось, чтобы понял и принял…

И очень обидно, что он сейчас даже слов не нашел. Не дал оплакать себя на своем сильном плече, не обнял напоследок. Не попросил прощения по-человечески. Просто отрезал и выбросил.

Кобелина!

Звонок телефона вывел её из больного марева. Она перевернулась на кровати, с которой практически не вставала вторые сутки, перевернула подушку сухой стороной и наткнулась на взгляд кошки, как всегда мудрый, космический. «Ничего, Умка, выживем!».

Звонок не прекращался. Обнаружив телефон в складках скомканного одеяла, приняла вызов.

– Милочка, привет! Тут такое слышала! Вы что там с ума сошли? – ещё одна подруга, Наташа, очень прагматичная, серьёзная и надёжная, как скала. Ещё одно плечо, куда можно уткнуться мокрым носом и от души пореветь.

– Наташечка, от меня Стасик уходит!

Как и все остальные, кого огорошила эта новость о такой, казалось бы, крепкой и дружной семье, подруга молчала, переваривая ситуацию. Потом последовала реакция. Очень нужная, очень правильная:

– Так, дорогая моя! Давай-ка к нам.

– Не могу! – прорыдала Милочка. – Мне сейчас ничего не хочется. Я умерла.

– Правильно. Умерла. Родилась другая, сильная самодостаточная женщина. И он умер. Не зря же есть традиции. Умер – на третий день хороним, на девятый – поминаем, на сороковой – отпускаем.

– Я так не могу. Я люблю его. Мне так больнооо!

– Больно. И ещё поболит. Но пройдет. На место боли придет легкая грусть. А сейчас плачь. Оплакивай его. Тебе нужно. Давай, рассказывай и реви.

– Сказали, что тринадцать лет болеть будет.

– Почему именно тринадцать? – в голосе слышалось изумление.

– Двадцать шесть разделить на два.

– Никаких тринадцати лет! Три дня, девять и сорок. Всё! Идём вперед. А если честно, Милка, у нас тоже в семье всё через задницу. Но, если бы случилось что-нибудь подобное с моим, я бы обчистила его как липку, стрясла всё, что возможно, устроила бы себе грандиозный шопинг и поехала за границу. Кстати, что у вас с квартирой?

– Переписывает свою часть на детей. Ипотеку пообещал помочь выплатить.

– Вооот! И пусть это документально оформляет. И передачу прав собственности, и расписку, что будет деньги платить. А то сегодня пообещает, завтра разобещает. А ты ему – раз – расписочку под нос!

Милка всегда завидовала прагматизму подруги, её здравомыслию и ровному отношению с супругом. Там не было ни намёка на самоотверженность. Сначала для себя – потом для него.

Мила так не могла. Всё для него. Стасик так много места в душе занял, просто врос, что сейчас выдрать его оттуда – практически смертельная операция.

Но надо – по молекуле, по атому разобрать эту ненормальную привязанность.