Голоса внутри. Жизнь до и после

Голоса внутри. Жизнь до и после

Лана Стэйсек

Редактор Маргарита Пальшина

Корректор Виктория Лакбильд

Дизайнер обложки Георгий Бесов

Благодарности:

Модель на обложке: Влада Бородавка

© Лана Стэйсек, 2025

© Георгий Бесов, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-6747-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Знакомьтесь с автором

Лана Стэйсек – автор книги «Голоса внутри. Семейная хроника» – первой, но именно с неё всё началось. Что задумывалось как одна мемуарная история, быстро превратилось в серию – потому что память не приходит сразу. Она накатывает волнами, с характером и часто – с чёрным юмором.

Книга была написана на русском – языке её детства, её хаоса и её лучших «ответочек». Но когда пришло время делиться этой историей с миром, рядом оказалась дочь – Влада. Не просто помогла, а стала личным критиком, моделью для обложки и экспертом по воспоминаниям, которые мама, как водится, видела по-своему.

Она не просилась. Но когда тебе приносят триста страниц семейных тайн, полуразобранных диалогов и эмоционально заминированных зон – не отвертишься. Пришлось нырять: вычитывать, спорить, ворошить прошлое и ловить нюансы. Иногда – с любовью. Иногда – с тяжёлым вздохом, но справились.

Родом из Украины, с 2006 года Лана живёт в США. Воспитала двоих детей, запустила бизнес (My Grill Cleaner) и как-то умудрилась научиться управлять домом, компанией и теперь уже книгой – без инструкции. Она писала не ради славы и не в погоне за трендами, а чтобы удержать то, что женщины в её семье теряли снова и снова – голос, личность, историю. До того, как молчание превращается в забвение. А забвение – в деменцию.

Её тексты – честные, острые и местами смешные в том самом стиле «если не смеяться – кричать». Для тех, кто это прошёл. И устал делать вид, что нет.

Посвящается моему мужу,

Роберту Уильяму Стэйсеку (Robert W Stasek): моему человеку и моей опоре.

Тому, кто не сбежал, даже когда я была на максималках.

Ты видел меня целиком – ещё до того, как я сама поняла, кто я.

И остался. Добровольно. Представляешь?

Перед вступлением.

С порога – по-честному

Я не писала первую книгу ради издания. Не мечтала «стать автором». Я просто больше не могла молчать. Нужно было выложить то, что жгло. Зафиксировать. Довести до конца то, что во мне зрело – упёрто, беспокойно, без украшений. Это был внутренний долг. Не перед кем-то. Перед собой.

Я не мониторила рейтинги. Не писала «для аудитории». Не рассчитывала на аплодисменты. В таких вещах надежды только мешают – они отвлекают от сути. А суть была одна: сказать вслух. О том, что обычно проглатывается. Или прячется. Или вежливо упаковывается в обтекаемое. А мне больше не хотелось быть вежливой.

Что случилось потом – оказалось неожиданным. Первыми откликнулись те, кто знал меня годами, и, казалось, знал вдоль и поперёк. Они были в приятном шоке: от того, что я вообще решилась на мемуары, и особенно – от того, как я это сделала. Прямо. Жёстко. Без умолчаний. Без попыток понравиться. Без привычного «а вдруг кто-то обидится».

А потом пришли незнакомые. Но по-настоящему близкие. Люди, у которых мой голос отозвался внутри. Кто-то писал про мурашки. Кто-то – про слёзы. Кто-то просто молча пересылал книгу дальше. Эти отклики были редкими, но точными. Настоящими. Без игры. Без фальши. И в какой-то момент я поняла: всё, что действительно стоит делать, – делается ради таких моментов. Ради этих людей. Ради попадания в суть, а не в тренды.

Поэтому эту вторую книгу я начинаю не с благодарностей. А с напоминания. Себе – в первую очередь. И, может быть, тем, кто давно хочет, но всё ещё боится сказать свою правду.

Если ты создаёшь – текст, картину, музыку, любое живое высказывание – ты надеешься, что тебя услышат. Что поймут. Что поддержат. Особенно в начале. Особенно когда ещё не зарубцевалась ранка. Новички в этом наивны. Им кажется, что если ты выкладываешь душу, то тебя встретят с открытым сердцем. Нет. Это иллюзия. И чем раньше ты от неё избавишься – тем чище будет путь.

Правда в том, что 98% пройдут мимо. Кто-то забудет через минуту. Кто-то покрутит у виска. Кто-то укусит – не потому что ты плох, а потому что им больно. И они метят болью. Потому что по-другому не умеют.

Но есть 2%. Немного. Зато по-настоящему. Эти люди услышат. Увидят. Поймут. Не сразу, может быть. Но глубоко. Без шума. Без лайков. Без лишних слов. Ради них – всё. Всё остальное – фон.

Не трать силы на остальных. Не жди. Не объясняй. Не унижайся. Ты им ничего не должен. Ни слов. Ни оправданий. Ни поводов для одобрения. А тех, кто пришёл укусить – троллей, критиканов, вечно обиженных циников – вычёркивай. Быстро. Навсегда. Без церемоний. Без диалогов. Мусор – вон.

Состояние творца – это не броня. Это кожа без защиты. И если не уметь различать, кто перед тобой – обнимет или укусит – тебя сожрут. А потом скажут спасибо. Нет уж. Фильтруй. Ограничивай доступ. Закрывай двери, где пахнет гнилью. Работай для своих. Для этих двух процентов. Для тех, кто по-настоящему слышит.

Ты выкладываешь в мир своё. Настоящее. Живое. Не ради лайков. Не ради «успеха». А чтобы дышать. Чтобы быть. И что ты получаешь в ответ? Два процента. Остальные – пройдут мимо. Или бросят камень. Это не трагедия. Это статистика.

Работай для своих. Только для них. Они редкие. Они важные. Они – твоя среда обитания. Остальные – не твои. Не бойся их. Не жди от них ничего. Не трать на них ни мыслей, ни слов, ни сил. Пусть проходят. Пусть шипят. Пусть обижаются. Это не к тебе.

Критиканы, тролли, злопыхатели – это просто шум. Фон. Помехи в эфире. Их цель – отвлечь. Осадить. Поставить тебя в рамку и упрекнуть, если не влез. Не поддавайся. Удаляй их. Из жизни. Из поля. Из внутреннего доступа. Сразу. Без церемоний. Без желания перевоспитать. Ты – не всенародное шоу. Ты – огонь. Ты – смысл. Ты – голос, который нужен не всем, а тем, кому он действительно нужен.

Я люблю перечитывать письма к Луцилию. Сенека – мой. Говорит в лоб. Без шелухи. Один из его посылов: «Если ты многим нравишься – подумай, не стал ли ты слишком удобным». И ещё: «Всё у нас, Луцилий, чужое. Одно лишь время – наше». Моё время – для тех, кто слышит. Кто не требует сглаживаний. Кто не боится правды.

Остальные – пусть мимо. Пусть с камнем. Пусть с обидами.

Я – не для них.

Я – для своих.

И я – не замолчу.

Вступление.

Голоса внутри. Жизнь до и после

Сначала это название пришло просто. Как черта. Между прошлым и настоящим. Между Украиной и Америкой. До и после переезда. Казалось, вот он – главный разлом. Но потом я поняла: у меня вся жизнь из таких разломов. Из внутренних границ, после которых не вернёшься. И не хочется.

До брака – и после. До Роберта – и после.

До – это когда сжимаешь зубы, чтобы не сойти с ума рядом с тем, кто вроде рядом, но рядом с ним – тебя нет. Когда ты как пациент в собственной жизни, а брак – как психбольница без права на досрочное. Не то чтобы всё плохо. Просто тебя в этом «всё» – нет.

После – это когда просыпаешься, и не надо ни притворяться, ни защищаться. Просто дышишь. Просто есть. Без тревоги. Без вечного «на всякий случай». После Роберта – это про нормальность, которую раньше считала сказкой. Про то, что рядом человек, а не угроза.

До – это не то чтобы я не любила животных. Я просто не знала, что они могут быть рядом. Для них не было ни места, ни времени, ни даже мысли. Как будто родные души – это только про людей. А потом – щёлк. И ты понимаешь: пушистое, молчаливое, мурчащее может быть ближе, чем кто угодно.

После – это восемь хвостов в доме. И ни один не случайный. Каждая душа – будто всегда была со мной. Просто раньше я их не слышала. После – это когда дом начинает дышать. У него появляется ритм, тепло, звучание. И он держит тебя в этом мире – лапами, глазами, тишиной.

До – это страх. Боль. Глухота к себе. Такое полузамёрзшее состояние, когда чувствуешь, что что-то важное потеряно, но не знаешь – что.

После – это когда ты начинаешь понимать: душа вечна. Род – это не строка в паспорте. Это живая линия, которая дышит через тебя. И ты – не обрыв. Не случайность. Ты – продолжение. Ты – голос тех, кто был до. И уже в ответе за то, что будет после.

Мои бабушки. Тёти. Женщины, у которых забрали «до». Не телом – памятью. Как будто кто-то вырезал из них прошлое и оставил пустое, беспомощное «после». Они теряли лица, песни, дома, имена. Забывали самих себя. Их «до» стёрли – войнами, потерями, страхом. А «после» стало выживанием без смысла.

Я часто думаю: пусть в следующей жизни у них будет не борьба, не выживание, не забвение. А одно сплошное дежавю. Светлое. Тёплое. До слёз знакомое. Пусть всё, чего им не хватило, – вернётся. Я не знаю, как это работает. Но я этого хочу. До костей. До мурашек. До внутреннего зарока.

Поэтому – «Голоса внутри. Жизнь до и после». Потому что я хочу помнить. Не потерять. Не потому что в моём роду были те, кто уходил в туман. А потому что это – моя форма сопротивления. Моя форма любви. Моя форма памяти.

Главы здесь не будут связаны. Их можно читать с конца, с середины, или вообще не читать. Это не роман. Это – память. А память не ходит строем. Она приходит, когда ей вздумается. Иногда – с болью. Иногда – как подарок. Иногда – с прокурорским криком внутри. А иногда – с выстраданной, точной, глубокой тишиной.

После предисловия.

Не коуч, не психолог – но говорю оттуда, где болит

Я не конкурирую с коучами и психологами. Не стремлюсь к их статусам, дипломам, схемам. У меня нет таблиц, чек-листов, марафонов. Я не учу. Я делюсь. Я не говорю, как правильно. Я рассказываю, как было у меня. Когда всё летело в тартарары. Когда я теряла себя. Когда не нашлось никого, кто подставил бы плечо, – и пришлось опираться на собственный хребет.

Кто-то говорит про границы, ментальную гигиену, любовь к себе. Я не против. Но я прожила всё это не на ретритах. Без теорий. Без наставников. Я просто выживала. Это моя единственная квалификация. Когда я пишу, я не играю в просветлённую. Я пишу с пола. Изнутри. Из той самой точки, где больно, страшно, одиноко и злость кипит. Там живут настоящие женщины. А не фильтры и аватары.

Меня не надо слушать как эксперта. Я не сверху. Я рядом. Я из тех, кто знает, как это – молчать в ванной, чтобы не разреветься. Держаться на работе, когда внутри дрожит. Делать вид, что сильная, когда хочется одного – чтобы обняли. Без «ты не перегибаешь?», без советов, без анализа. Просто были. Просто дышали рядом. Как человек, а не контролёр.

Я не обещаю счастья. Я обещаю правду. Без фильтров. Без приличий. Без оправданий. Вот как у меня было. Откликнется – бери. Нет – проходи мимо. Я никого не тяну. Я просто говорю. Потому что жива. И не хочу молчать.

Вот в этом моя сила. Не в умах. В выживании. В том, что теперь могу смотреть на всё это без жалости – с ясностью. Если ты узнаёшь в этом себя – значит, пишу не зря.

И да, я слышала этот голос: «Тебе легко говорить. Ты там, а мы здесь». Слышала – не раз. Только «там» и «здесь» – это не география. Это состояние головы и внутреннего курса. Можно жить в мегаполисе и тонуть. А можно быть в селе – и каждый день выбираться. Я пишу не из «там». Я пишу изнутри. Из боли. Из усталости. Из бессонных ночей. Из одиночества и попыток не сломаться. Я не потому пишу, что всё получилось. Я пишу потому, что продолжаю идти. Каждый день.

Так что давай без «тебе легко». Мне – не легко. Мне – честно. А честность, как известно, не требует виз и геолокации.

Соня. Без фарша, без гимна. Но с уважением

Когда в школе заставляли читать «Преступление и наказание», у меня было одно желание – сжечь этот том к чёртовой матери. Ну не шло. Всё это бормотание, метания, нищета, страдания. Я сидела, грызла карандаш и думала: да ну, нафиг. Может, была тупая. Не исключаю. Но точно не одна такая.

Меня больше цепляли математика, физика, химия. Там был порядок. Логика. Формулы. Внятный «икс». А литература казалась зыбкой, сопливой, чужой. У меня внутри ещё не было той боли, чтобы её услышать. Я до неё не доросла.

Теперь знаю: у каждой из нас есть свой возраст для классики. Не по паспорту. По внутренней готовности. Когда ты вдруг понимаешь: вот зачем Раскольников носился со своей идеей. Вот почему Соня не сбежала. Не потому что слабая. А потому что сильная. Так, как эта жизнь даже не умеет признавать.

Для меня это случилось в сорок пять. Я перечитала – и всё осело. Не в голове. В – животе. Я почувствовала эту тьму. Эту женскую тишину, громче любого крика. Силу без кулаков, но с корнями. Не жалость. Не «бедную девочку». А женщину. С выжженной душой. С верой не из ума, а из глубины. С любовью, которая несёт, как поток. И она – не утонула.

Раньше я думала, что Соня – жертва. Теперь я знаю: она – выжившая. Без лозунгов. Без драмы. Без Инстаграма1. Просто женщина, которая держалась. Не вымогала любви. Не тянула на себя одеяло. Но если ты к ней приближался – тебе становилось легче. Даже если ты, как Раскольников, тонул в собственной тьме.

Софья Семёновна Мармеладова. Не страдалица. Не ангелочек. Женщина. Несгибаемая. С любовью, которую не показывают в сериалах. С верой, которую не проповедуют. С тишиной, от которой мороз по коже.

Да, таких потом называют «добрыми». А я говорю: несгибаемые. Потому что доброта – это не улыбка. Это выбор: не озлобиться, даже когда было за что. Оставаться собой. Не ломаться. Не становиться тем, что тебя ломало.

Я раньше спрашивала – почему она терпит? Почему не сжигает всё к чертям? А теперь знаю: иногда сила – это остаться. Не ради кого-то. Ради себя. Чтобы не стать такой же, как этот мир.

Соня – это женщины, которых не видно. Которые варят суп, растят детей, утирают слёзы, тянут на себе все долги, переносят грубость. Без флага. Без постов. Без «я особенная». А на их плечах держится всё. Семьи. Жизни. Иногда – целые города.

Если ты узнала себя – не гордись. Остановись. Потому что даже у Сони был кто-то, кто понял: она – не мебель с добрым взглядом. Она – человек. С правом на отдых. На тишину. На заботу. А если у тебя такого человека нет – будь им для себя сама. Тихая – не значит слабая. Уставшая – не значит сломанная. Соня – не символ страдания. Она – доказательство: выжить можно и без крика. Главное – не предать себя.

А теперь – про блёстки вместо правды

Не каждая женщина приходит к своей силе сама. Особенно сегодня, когда вместо честности продают марафоны. Когда выгорание называют «блоком», боль – «кармой», а усталость – твоей виной, потому что ты «не излучаешь».

На тренинге тебе говорят: «Ты – богиня. Ты – свет». А потом ты приходишь домой – и снова тащишь. И молчишь, когда хочется кричать. И теперь внутри не только усталость, но и вина: ты – не та. У всех энергия. А у тебя – ком в горле.

А ещё хуже – когда ты уже сама выучила лексику: «Ты нарушаешь мои границы!» – и с этой фразой лезешь в чужую жизнь. С советами. С диагнозами. С этим «я просто хочу помочь». Говоришь: «Меня не трогай!» – и тут же: «А почему ты не родила?», «А зачем ты с ним живёшь?», «А чего ты такая уставшая?»

Это не границы. Это контроль под видом заботы.

Если не хочешь, чтобы к тебе лезли – начни с себя. Не лезь. Не «помогай», когда не просили. Не оценивай. Граница – это не только «со мной нельзя». Это ещё и «я тоже не имею права».

«А я бы на твоём месте…» – нет, не была бы

Ты не знаешь моего места. Не знаешь, с какими мыслями я встаю. Сколько всего я проглотила, чтобы не сломаться самой и не сломать другого человека. Сколько не сказала. Так что не тебе решать, как мне «надо было».

Легко судить, когда своё спрятано под ковёр. Легко махать чужими ошибками, когда у самой всё шатается. Хочешь помочь – начни с молчания. Или просто спроси: «Тебе нужен совет? Или просто нужно, чтобы тебя не трогали?»

Вот с этого начинается настоящая женская поддержка. Не с блёсток. Не с гимнов. Она растёт из уважения. К чужому пути. К чужому «не могу». К чужому «ещё держусь».

Потому что если мы не научимся слышать друг друга – всё зря. Все книги. Вся боль. Все исповеди. Всё зря, если мы продолжаем лезть туда, куда не звали, и молчать там, где надо держать за руку.

Если мы не передадим то, что прожили, чтобы кто-то не наступил на те же грабли, – то зачем мы это вообще проживали?

А я не хочу зря. Я хочу, чтобы хотя бы одна душа прочитала, замерла и подумала: «Я не одинока. И я ещё могу. Пока жива – могу».

Глава 1. Когда море

тебя не держит

«Чайки разбиваются о скалы, когда их море предаёт»2. Не потому что не умеют летать – а потому что верили: вода под ними. А она вдруг исчезла. Предательство не всегда про людей. Иногда – про стихию, в которую ты вложила доверие. Про то, что должно было быть твоей опорой. И когда оно вдруг перестаёт держать – ты падаешь. Не потому что слабая. А потому что не ждала удара с той стороны, где должно было быть спокойно. Моё море – это не география. Моё море – это те, на кого я надеялась. А потом поняла: зря.

Мне было восемь. Мы поехали на речку – обычный летний день, жара, взрослые с пивом и разговорами, дети в воде, потому что «куда вы денетесь, не утонете ж». Это был Донец – ласковый, вроде бы знакомый, с зелёными берегами и мутной, тёплой водой. Но под этой тишиной жили воронки. В Донце часто бывают водовороты – незаметные, коварные, особенно там, где русло резко уходит вниз. Я была с братом. Мне восемь, ему шесть. Я уже немного умела плавать – отец когда-то учил. Он – нет. Мы играли на мелководье, брызгались, смеялись. И вдруг – обрыв. Под ногами провал. Вода потянула вниз. Меня вжало, закрутило, перевернуло. Я на автомате оттолкнула брата – чтоб его не затянуло. А сама – осталась. В воронке. Первое было не страх – шок. Как будто мир выключился. А потом – паника. Я не понимала, где вверх. Вода лезла в нос, в рот, тело металось, но не слушалось. Казалось, я кричу – но внутри, под водой, никто не услышит. Время сжалось. Я не думала, что умру – я чувствовала, что исчезаю. Не трагично, не громко – просто стираюсь, как будто меня вот-вот не станет. И никто этого не заметит.

Я пыталась грести, но не могла. Меня мотало, крутило. Я заорала. Со всей силы: «Помогите!» Повернула голову – берег. Родители. Сидят. Смеются. Говорят о чём-то. Я снова кричу. Они не смотрят. Никто не бежит. Никто не встаёт. Никто не видит. Паника пришла не от воды – от равнодушия. От осознания, что я исчезаю – и никто даже не заметит. Я была уверена: увидят. Услышат. Я смотрела туда, как на маяк. А в ответ – пустота. Они были заняты.

Меня вытащил чужой мужчина. Сильный, грубый, мокрый. Он кричал: «Чей ребёнок?!» – так, что берег замолчал. А мои – равнодушно: «Ну не утонула ж». А потом ещё и влетело. За то, что полезла. За то, что напугала. За то, что мешаю. Вот тогда во мне что-то щёлкнуло. Я поняла: моё море – это не вода. Это люди. И когда твои люди тебя не видят, когда ты зовёшь – а никто не идёт, это и есть предательство. Не со зла. Просто не заметили. Но сути это не меняет.

Ты как чайка. Разбиваешься не потому, что не умеешь летать. А потому что думала: под тобой море. А его нет. После этого мне долго снилось, что я под водой. Что я там живу. Дышу без воздуха. И эти сны были спокойные, как будто я наконец там, где никто не тронет. Где не надо кричать, чтобы услышали. Где нет чужого смеха с берега. Только я. И вода.

Только позже, уже взрослой, я поняла: эти сны были не про смерть, а про выживание. Психика искала способ вернуть себе контроль. Я не выныривала. Я училась жить там. Там, где меня однажды не спасли. Может, я просто решила: не спасли – значит, научусь сама. Без криков. Без чужих рук. Без вопроса «чей ребёнок». Теперь я – не ребёнок. И теперь это моё море.

Может, поэтому мне не страшно говорить про боль. Я из неё вышла. Не вся. Но живая. А однажды я дала прочитать одну из глав знакомой. Она мельком в ней упоминается, и я подумала, что ей будет важно. Она сказала: «Да, всё верно, всё правда, всё по фактам. Но как-то грустно. Всё слишком негативно». Я спросила: «А где именно грустно?» Она отвечает: «Вот, где ты рассказываешь, как жена моего брата ушла из жизни. Это очень тяжело. Мы до сих пор не можем спокойно об этом говорить…»

А я стою и думаю: при чём тут «негатив»? Это не негатив. Это – факт. Это – смерть. Это не настроение. Это не стиль подачи. Это не «плохо». Это – произошло. Кто-то не справился. Кто-то не подошёл. Кто-то не заметил. И теперь её нет. Не потому что она «перестала чувствовать радость». А потому что она не захотела больше быть. И смерть – это не форма драмы. Это точка. И я не называю это негативом. Я называю это правдой. И имею право её помнить. И рассказать о ней.

Если честно, я думаю, за словами «нам тяжело, нам грустно» прячется другое. Прячется вина. Та самая, что прорывается сквозь вежливые лица, когда понимаешь: она была рядом. Вот здесь. И никто не заметил. Ни муж. Ни мать. Ни невестка. И да – даже её маленькая дочь не смогла удержать. Не потому что виновата. А потому что взрослые вокруг были глухие. Потому что никто не услышал, когда надо было услышать. И вот теперь, когда уже ничего не исправить, проще сказать: «текст слишком тяжёлый», чем признать: «мы не увидели». Мы не спасли. Мы не были рядом. Вот это – по-настоящему грустно.

И, может быть, именно потому, что я это написала, кому-то стало неуютно. Потому что правда не обязана быть удобной. Она не должна нравиться. Она должна быть живой. И если она кого-то задела – значит, ещё не всё умерло.

Потом она добавила: «У меня в жизни всё позитивное». Прекрасно. Пиши. Делись. Пусть читают. Радуются. А у меня – вот так. Я не выдумываю. Я не драматизирую. Я просто не молчу. И если от этой правды кому-то становится грустно – значит, что-то внутри у него ещё дышит.

Если вы родитель – прочтите это внимательно. Потому что дети помнят не только праздники. Они помнят, как тонут. Как зовут – а никто не идёт. Как смотрят на берег – а там никто не смотрит в ответ. Вы можете забыть этот день, эту речку, эту жару. А они – нет. Для вас это «ну, не утонула ж». А для них – первый урок: на своих не всегда можно рассчитывать. Дети не требуют, чтобы вы были идеальны. Им нужно одно – знать: если что, вы заметите. Услышите. Подниметесь. Придёте. Не потому что обязаны. А потому что связь – это действия. В момент, когда надо.

Может, поэтому я так чётко различаю: быть одной и быть одинокой – не одно и то же. Я не боюсь оставаться одной. Мне не скучно с собой. Я умею молчать, дышать, варить кофе и держать ритм. Быть одной – это мой выбор. Это когда ты сама закрываешь дверь, чтобы услышать себя. Это сила. Пространство. Контроль. Но одиночество – это не про тишину. Это про то, что тебя не видно. Не слышно. Это когда ты рядом – а до тебя никому нет дела. Когда ты говоришь – а не слышат. Когда ты как под водой: рта не видно, звука нет, воздуха нет.

Я прожила это в предыдущем браке. Документально, по бумажкам – вместе. В реальности – мимо. Общение – мимо. Тепло – мимо. Смысл – мимо. И сны тогда вернулись. Про дыхание под водой. Потому что даже иллюзорное спокойствие там казалось реальнее, чем быть рядом – и не чувствовать связи.

С Робертом – по-другому. Я выбралась. Не потому что он спас. Я сама себя вытащила. А он просто не мешал. Не давил. Не требовал благодарности за нормальность. Он был рядом. Спокойно. Мягко. По-человечески.

Я по-прежнему люблю быть одна. Но теперь я знаю: если крикну – меня услышат. А ещё я больше не боюсь утонуть. Не потому что стала сильнее. А потому что рядом – человек, который видит. Даже когда я молчу. А это – важнее любых спасательных кругов.

Глава 2. Я была волком,

потому что дома была добычей

Почему мы становимся теми, кто ранит? Не в ответ, не защищаясь, а первыми. Хищно. Холодно. Я хочу понять это в себе – без сантиментов и без оправданий. В детстве я булила других детей. Не по случайности. Не потому что «так получилось». Я делала это осознанно, точно, с холодной злостью. Сейчас за это слово можно схлопотать репутацию чудовища, токсичной, хищницы. А тогда – это называлось «пошутила», «повеселились», «ну чего ты, не обижайся». Мы смеялись ей в лицо, пока она молчала. И я была в этом впереди всех.

Я не родилась жестокой. Я родилась девочкой, которая очень хотела любви и покоя. Но вместо любви был постоянный моральный пресс. Ты не так смотришь, не так ешь, не так говоришь. Ты слишком шумная, слишком умная, слишком живая. Мать могла уничтожить взглядом. Словом. Молчанием. Особенно молчанием. Молчание в доме – это когда тебя будто нет. Когда ты вроде бы живая, но тебя никто не слышит. Я долго не понимала, откуда во мне столько ярости. А потом поняла: я была злой на весь мир, потому что дома меня не принимали.