Малинур. Часть 1,2,3

Двое суток Кузнецов держался на уколах и вроде бы начал выздоравливать, однако голос пропал вчистую. Любая попытка напрячь голосовые связки отзывалась жуткой болью в горле.

В ночь на понедельник жар поднялся с новой силой. Сергей весь вымок от пота. Кое-как сменил бельё, надел сухой камуфляж, что принёс Колесников. Попросил своих офицеров лично присутствовать по очереди на посту наблюдения в ущелье. Наказал при возникновении обстановки немедленно его поднять и залез в спальник.

Лихорадка не заставила себя ждать. Полузабытьё стёрло границу между реальностью и сном. Сергей слышал шуршащие звуки, периодически издаваемые в палатке радиостанцией, и голос Колесникова, что-то отвечающего. Одновременно басил Али со своим «поклянись» и Мухробов, рассказывающий какую-то ерунду про старинный кинжал. Всё смешалось в коктейль из внешних звуков и болезненных слуховых галлюцинаций. Какая-то часть мозга нудно расплетала воображаемый верёвочный клубок, и Сергей без конца то развязывал хитрые узлы, то завязывал их. И главное, во всём этом бреду присутствовала Аиша. Она улыбалась и периодически подсказывала ему, какой конец верёвки нужно потянуть или куда его просунуть, чтобы распутать клубок. Она звонко смеялась, когда у парня ничего не получалось, и тогда брала его за руку, направляя кисть в нужном направлении. Кузнецов осязал её прикосновения и слышал голос как абсолютно реальные. При этом девушка в его бредовом сне была одета в снежно-белую тунику, была без косынки и с распущенными волосами. Но самое интересное: у неё на шее висел крест. Такой же, что много лет назад, почти перед смертью, ему показала бабуля. В один момент Аиша перестала улыбаться и голосом бабушки произнесла её слова в тот день: «Серёженька, это твой крестик. Не ругайся на меня, но я храню его». Сергей попытался что-то ответить, однако дикая боль в горле не дала ни малейшего шанса на это.

Сумеречное сознание порождало какую-то чушь, и, понимая, что это лишь болезненная игра разума, он еле открыл глаза. Полумрак палатки освещался тусклым светом стеариновой свечи. По ткани плясали жуткие тени, облизывая своими языками его лежанку. Колесников сидел за столом и ел тушёнку, почему-то извлекая мясо из банки кинжалом Али. Почуяв, что начальник пришёл в себя, капитан повернулся и, странно улыбаясь, сообщил: «Сергей Васильевич, мельхиор – это сплав меди и никеля». Сергей попытался предупредить офицера, что кинжал нельзя брать в руки, но язык не слушался. Внезапно пламя свечи колыхнулось, тени словно бросились в неистовый пляс, и земля задрожала. Чёрные щупальца обвили тело и начали его трясти, загробным голосом произнеся: «Апостасия… Апостасия, уже пора к нам…»

– …Али пост прошёл, уже идёт к нам! – словно из другого мира, капитан Колесников кричал шёпотом и тряс начальника за плечо.

Кузнецов открыл глаза. Посмотрел на Максима безумным взглядом, потом на его руки и стол.

– …акинак, – еле прохрипел он.

– Какой аммиак, лекарство, что ли? Сергей Васильевич, вы проснулись? Две цели прошли первый сигнальный пост, уже в ночник их видим. Оба – всадники, рысью идут к нам по ущелью. Вот-вот будут у точки пуска ракеты! Вы слышите?

Сергей сел на лежанке, всё ещё не веря, что наконец-то вылез из тягучей трясины бреда, галлюцинаций и липкого страха. Хрипло выдохнул, скривившись от острой боли в горле. Посмотрел на часы: 06:15 – почти семь часов он, оказывается, был в этой жуткой трясине сумеречного сознания. Покрутив кистью возле уха и взяв себя за горло, показал, мол: продолжай, говори, я слушаю; голос пропал.

– Возвращаются! По эфиру шум начался. Четыре УКВ-абонента, пеленги трёх смещаются в сторону ущелья. Вероятно, преследователи! Но стрельбы никакой не слышно.

В палатку влетел полковник Смирнов:

– Серёга, очухался? Всё! Ракета была. Максим, ты чего здесь ещё? Вы там встречаете свою группу?

– Да, тащ полковник. Двое наших ждут их. Мимо не пройдут, но нужно подполковника Кузнецова на точку встречи. Его они в лицо знают, и по условиям он встретить должен, а то мало ли…

Захрипела радиостанция:

– Оба Васи прошли второй рубеж. В шестистах метрах к границе наблюдаю групповую цель. Всадники, не меньше семи отметок… уже девяти… двигаются за Васями.

Серёга подскочил: адреналин опять сделал своё дело. Зна́ком показал, чтобы Колесников налил горячего чаю в котелок, пока он шнурует кроссовки и накидывает «лифчик» с магазинами. Схватив автоматы и радиостанцию, оба разведчика через пять минут уже спустились по склону, куда должна выйти агентурно-боевая группа.

Кузнецов мелкими глотками пил тёплый напиток и вслушивался в предрассветную тишину, как вдруг на небе кто-то захлопал в гигантские ладоши. И сразу же раздалось разноголосое: «Бр-р-р-ра-а-аво-о-о… бр-р-р-р-ра-а-а-аво-о-о…» Одновременно залаяли две собаки: «Саг-саг-саг-саг…» Все эти аплодисменты миномётов, восторженные возгласы крупнокалиберных пулемётов и автоматических гранатомётов через 15 секунд заглушил грохот разрывов мин, что прокатился по ущелью, как состав, гружённый металлоломом. И опять аплодисменты от выхода мин, басовитый раскатистый треск тяжёлых «Утёсов» и тявканье АГС-17, заглушаемые разрывами упавших боеприпасов. Дважды оркестр сыграл согласованную мелодию, но потом началась беспорядочная какофония взрывов и стрельбы. Грохот, многократно отражаясь от склонов ущелья, прилетал с границы и эхом железнодорожного эшелона укатывался по нему дальше, на север.

Разведчики лежали в камнях, напряжённо сканируя взглядом темень и пытаясь в мельтешении отблесков разрывов увидеть силуэты приближающихся всадников.

– Вижу, двое на лошадях, – произнёс офицер, не отрываясь от прибора ночного видения.

Спустя минуту метрах в пятидесяти заметили красный огонёк. Кузнецов моргнул фонариком условный сигнал. Огонёк световой азбукой ответил. Сергей толкнул в плечо Колесникова, тот снял автомат с предохранителя в готовности немедленно открыть огонь. Справа двое офицеров также клацнули флажковым переключателем огня. Кузнецов встал и, включив фонарик с красным светофильтром, положил его на валун в пяти метрах от группы приёма. Сам отошёл на противоположную сторону и спрятался за камень в ожидании подхода всадников.

– Али, чапан, – произнёс пароль Колесников, когда лошади были перед ним в семи метрах.

– Васкат, комондор джан, – отозвался ваханец, не узнавший голоса подполковника.

Тот включил другой фонарик и появился сбоку, напугав жеребцов, и так дрожащих от страха перед канонадой.

– Я здесь, – еле прохрипел Сергей, показав на горло. Потом взял коня под уздцы, протянул наезднику руку: – Как ты?

Али спрыгнул на землю.

– Хорошо, командон. – Мужчины обнялись. – Точно разболелся, совсем голоса не узнать.

В небе кто-то щёлкнул выключатель, и блёклый солнечный свет залил ущелье.

Стрельба стихла. Природа в ужасе замерла от такого шумного рассвета, и даже мелкие птички, обычно в зарослях встречающие солнце весёлым чириканьем, сидели не шелохнувшись. Сергей послал одного офицера к Смирнову, дабы он лично в группе осмотра проконтролировал результат огневого поражения, проверил тщательность обследования на предмет изъятия важных трофеев и документов и не допустил дострела тяжелораненых – обязательно нужен хотя бы один пленный для понимания полноты картины. Обычно раненых душманов спасали, но здесь был особый случай. Огневой налёт совершён всего в километре от пакистанской границы и в ущелье, откуда вытаскивать кого-то времени просто не будет. В любой момент может нагрянуть подмога, и тогда сама группа осмотра, спустившаяся вниз, окажется для противника мишенью на стрельбище. Успеть бы собрать оружие, документы и, заминировав всё, под прикрытием своих выйти по ущелью в тыл.

Перво-наперво Али с напарником попросили воды, и лишь когда напились до отвала, все двинулись к точке эвакуации. Периодически с границы долетало эхо отдельных выстрелов, и Кузнецов каждый раз морщился, понимая, что они значат. По дороге ваханец рассказал, что Вахида ему пришлось просто взорвать в своём доме. Килограммом тротила, что ему выдал Кузнецов, он этой ночью обвалил саманную стену его спальни со стороны улицы. А когда глиняная кирпичная кладка рухнула, он залез в пролом и уже мёртвому головорезу своим акинаком отрезал башку.

Сергей вопросительно взглянул на агента. Тот невозмутимо махнул за спину, где другой офицер вёл под уздцы его лошадь:

– Там, в мешке. Собаке – собачья смерть. Не получилось кинжалом прирезать шайтана. Кишлак большой, он целыми днями где-то лазил. К ночи лишь домой возвращался. Во дворе постоянно охрана и два пса. Когда стену взорвал, их контузило. Пока темно да пыль, я и успел. В стену, кстати, был замурован металлический шкаф, вроде сейфа, его верхнюю часть тоже разворотило. Там какие-то бумаги лежали в шкатулке, забрал их. На, держи, – ваханец достал из-за пазухи и протянул картонную канцелярскую папку. – Между прочим, этим шкафом Вахида и прибило. Его озирбоши16 и соседи примчались, но сразу так ничего и не поняли. Я при них изобразил, будто тоже на взрыв спасателем прибежал. Темень же, да ещё шарфом лицо от пыли закрыл, чтобы с фонариками не узнали. Мы спокойно из кишлака вышли. Смотрим, никто и не собирается за нами гнаться. Пришлось напарнику из автомата пальнуть, тогда лишь засуетились.

По ущелью с севера докатился рокот вертолёта.

– Молодец, Али, – как змей-искуситель, прошипел Сергей. – Вас обоих сейчас вертухой вернём на Бондар-пост. Я с вами. Что с собой забрать нужно, с лошадей снимайте, и на себя. Коней заберут. Давайте быстрее, надо подняться по склону. Вертолёт не может ждать.

Последние метры подъёма подполковник вытянул на автопилоте. Несмотря на адреналин, болезненная слабость дала о себе знать. В глазах темнело, горло с шумом пропускало воздух, но потребность организма в кислороде превосходила возможности больных лёгких изъять его из бедной атмосферы высокогорья. Мышцы ног выкручивало от боли и судорог, начало жутко тошнить, тело покрылось холодным потом, зрение стало туннельным… Сознание держалось на тоненькой нитке его воли.

Выйдя на гребень в паре сотен метров, Сергей увидел вертолёт, еле касающийся земли шасси и натужно ревущий двигателями, тоже страдающими от кислородного голодания. Несколько десантников, занявшие вокруг машины позиции охранения, бежали в их сторону.

– Али, – прохрипел Кузнецов, но, понимая, что в шуме винтов его шипения никто не услышит, схватил за руку Колесникова: – Скажи им надеть маски на лицо и руки свяжи.

Оба агента упали на колени. Пока приближались бойцы, разведчики накинули им на голову мешки, затянули сзади руки ремешками. Сергей закинул за спину автомат афганца, поднял с земли пистолет Али.

– Макс, на контроль парней. Смотри, чтобы не пинали их. Скажи, что пленные и ранены.

Сам отвернулся в сторону и, опершись руками на колени, попытался вызвать рвотный рефлекс. Но желудок кроме чая в себе ничего не имел, поэтому его спазмы возымели лишь отрезвляющий болевой эффект.

Десантура последней запрыгнула на борт, и машина тут же, грузно качнувшись набок, с облегчением провалилась в ущелье, что, оказывается, было всего в метре справа. Три секунды невесомости стоили, наверное, всем пару лет жизни, даже привычным ко всему десантникам. Сергей опять согнулся от рвотного спазма, но даже не попытался упредить нежелательные последствия для окружающих – желудок вторые сутки кроме жидкости ничего не видел, да и та покинула его за минуту до этого. Он заглянул в кабину, попросил у борттехника наушники.

– Здорово, Серый! – Разведчик протянул руку давно знакомому командиру экипажа.

– Здорово, Серёг! – прозвучало в наушниках. Лётчик, выравнивая машину и не поворачивая головы, протянул ладонь для рукопожатия. – Всё нормально прошло, все живы? Это пленные? Идём на Хорог?

– Вроде живы. Внизу ещё работают, но, думаю, самое опасное уже позади. Серёг, закинь нас только на Бондар-пост. Мы там останемся вместе с бармалеями.

В наушниках что-то щёлкнуло, и раздался голос полковника Смирнова:

– Тридцать восьмой, забрал группу?

– Да, забрал. Я тридцать восьмой. Идём на Бондар.

– Пока повиси на районе. Может, понадобишься. В ущелье движуха. Дай Зелёному связь.

Вертолёт уже уверенно опёрся лопастями на воздух, и машина начала набирать высоту. Командир обернулся, зна́ком показал Кузнецову, что канал переключён и он может со своей гарнитуры говорить с начальником. Тот поинтересовался, как прошла эвакуация. Сообщил, что группа зачистки уже выходит без потерь, но в ущелье зашёл ещё отряд душманов, остановился в полукилометре от границы – вероятно, поняли, что дальше засада.

– С Бондара по закрытой связи выйдешь на Хорог. К вечеру там надеюсь быть, – закончил Смирнов.

– Командир, где висеть-то будем? – забеспокоился второй пилот, хорошо понимая, что вертолёт в воздухе – это прекрасная цель.

– Возвращаемся на точку эвакуации, там постоим на винтах у земли лучше. Место хорошее, не просматривается.

Вертолёт заложил левый вираж, и в иллюминаторе стало видно, как вдалеке пара боевых Ми-24 выходит на боевой курс, задрав кверху свои хвосты. Машины поочерёдно выпустили за собой облака чёрного дыма и прочертили тёмные линии от себя куда-то за склон горы.

– Ой, хорошо! – прохрипело в наушниках голосом Смирнова. – Шестнадцатый, двадцать третий, прямо в десяточку, снайпера! Спасибо.

– Пушками ещё отработать? Я шестнадцатый, – поинтересовался командир звена.

– Не, всё, остатки уходят за линейку, не успеете. Спасибо. Мы снимаемся. По топливу смотрите: пока есть, маршрут нашего отхода держите. Тридцать восьмой, тоже спасибо; давай на Бондар, там будь в ожидании.

Вертолёт заревел двигателями и резко пошёл в набор высоты, а потом в наивысшей точке завалился в правый вираж и, развернувшись, как с горки помчался с ускорением вниз, на север.

– Серый… сука, – застонал от позыва тошноты Кузнецов, еле устоявший на ногах и вцепившийся в плечо бортмеханика, который, в свою очередь, держался за ручки курсового пулемёта.

В наушниках раздались смех обоих лётчиков и голос командира:

– Не ссы, Серёга, домой идём. Не обрыгай мне только аппарат, сам мыть будешь!

Кузнецов вернул наушники на голову бортмеханика. Повернулся в салон и в полуприседе, чтобы не упасть, двумя шагами достиг своей сидушки. И лишь в этот момент увидел, что у Али на поясе болтается кинжал. Ваханец сидел в хвосте вертолёта, и никто из десантников оружия у «пленного» не заметил. Не потому что они были невнимательны, нет. Просто парни широко распахнутыми глазами смотрели в одну точку, куда-то в пол у дверного проёма лётной кабины. Кузнецов проследил взгляд: под сидушкой бортмеханика лежала… человеческая голова и равнодушно смотрела в салон. Вероятно, до этого Кузнецов, стоя в проёме, не дал ей вкатиться в кабину, а сейчас стопы лётчика препятствовали голове выкатиться прямо в блистер нижнего остекления. Дождавшись окончания безбашенного манёвра вертолёта, бортмеханик вытянул ноги вперёд и Сергей в последний момент успел упасть на карачки и схватить голову за бороду. Лётчик обернулся, почувствовав какую-то возню под сидушкой. Кузнецов, спрятав руку с головой за переборку, похлопал его по плечу, мол: всё нормально. Плюхнулся на место.

Али сидел с мешком на голове, Колесников кемарил после нескольких бессонных ночей. В хвосте валялось барахло военных, и рядом опустевший вещмешок ваханца. Десантники, не моргая, глазели то на мёртвую голову Вахида, у который вывалился язык, то на живую голову Кузнецова. Сергей встал, и ноша, выскользнув из его рук, подкатилась к ботинкам одного из бойцов. Тот как ошпаренный подкинул ноги чуть ли не выше плеч. Офицер посмотрел на ладонь, она была в тёмной запёкшейся крови. Осмотревшись в поиске потенциального полотенца, своим взглядом привёл нескольких храбрых десантников в состояние первобытного ужаса. Им разное приходилось видеть, но чтобы вот так, просто и незатейливо, по салону вертолёта каталась человеческая голова – это уж слишком сюрреалистично. Офицер взял вещмешок, поднял останки душманского главаря, засунул внутрь и затянул потуже петлю. Зна́ком согнал с места десантника, что сидел рядом с Али, и уселся на его сидушку. Соседний боец достал флягу, полил офицеру на руки. После чего Сергей толкнул Колесникова и, попросив у него платок, вытер им ладони.

– Себе оставлю?

Тот махнул головой и опять задремал. Кузнецов, скомкав тряпку, кинул её за кучу с десантским барахлом.

Бойцы по-прежнему смотрели на офицера с нескрываемым ужасом и уважением к его хладнокровию, вероятно думая, что это он отрезал башку. Мало ли – разведчики же. Никто не знает, чем они занимаются; может, у них так принято поступать с врагами или предателями.

Как ни странно, Сергей абсолютно ничего не почувствовал – ни брезгливости, ни отвращения, ни страха. Хотя раньше подобное зрелище произвело бы на него неизгладимое впечатление. Почему-то душа никак не отреагировала на произошедшее, словно она окаменела. Никакой радости, тем более эйфории, от успешно проведённой операции он не испытывал тоже. Тошнота, головокружение, боль в горле и внутренняя опустошённость.

Вертолёт пошёл на посадку, и в шуме несущего винта послышалось: «Апостасия, апостасия, апостасия…» Сергей незаметно для окружающих вытащил акинак из ножен Али и сунул его в свой магазинный карман разгрузки.

Операция действительно прошла безупречно. Ни одной потери, а душманов намолотили аж десятерых, и это без учёта накрытых авиаударом у самой границы. Троих раненых удалось пленить. Правда, один скончался в ожидании эвакуации вертолётом. Самое главное, был ликвидирован Вахид, главарь банды. Уже к ночи мотоманевренная группа вернулась на Бондар-пост, и офицеры разведотдела приступили к осмотру трофеев. Помимо оружия притащили невероятно красивую конскую сбрую и такое же седло. Оба явно старинные, с серебряными и золотыми накладками, украшены цветными камнями и резной вязью. Судя по гнедому, породистому жеребцу, с которого сняли богатую упряжь, хозяин коня являлся не простым бандитом. И наудачу разведке именно его и получилось захватить живым.

Кузнецов шипящим голосом задал пару вопросов раненому басмачу, лежащему на хирургической кушетке в санитарном бараке. Однако тот ответил лишь, что он гражданин Пакистана и не понимает, почему его захватили советские солдаты.

– Да, могли и не захватывать. Был бы сейчас уже дохлый от кровопотери и немножко поменьше – от волчьих зубов. Кто ты и что делал на территории Афганистана? – Сергей невозмутимо уставился на кровавый бинт, намотанный вокруг бедра пленного.

– А что делаете здесь вы? – глаза бандита блеснули злобой и презрением.

– Ещё и дерзит. То есть не нужно было тебя тащить, чтобы спасти?

– Сами ранили, а теперь хочешь спасение выдать за свою заслугу?

Кузнецов устало улыбнулся, понимая, что сейчас нет смысла продолжать допрос, хотя определённые выводы о субъекте он уже сделал.

– Твоя? – он протянул трофейную уздечку. – Твоя, по глазам вижу. Жить хочешь? Скажи сразу, чтобы доктор зря не старался.

Пакистанец молча глядел на офицера. Доктор и фельдшер, подыгрывая разведчику, прекратили греметь инструментами, что готовили к операции, и тоже уставились на бандита.

Пауза затянулась, и доктор по-русски спросил:

– Ну, чего молчишь? Хочешь или нет? Там ещё пациенты ждут.

– Доктор спрашивает, оперировать или нет, а то ещё пятеро твоих раненых собратьев ждут медпомощи, – перевёл Кузнецов реплику врача, слегка дополнив её. – С бинта кровь уже на пол капает. У тебя артерия задета, до утра не дотянешь. Только не надо говорить, что на всё воля Всевышнего. Ты богатый человек, должен уметь договариваться.

Раненый сморщился от боли, пытаясь удобней лечь на кушетке.

– Режь.

Сергей переглянулся с врачом.

– Что режь? Ногу или глотку? Я тебе вопрос задал: ты жить хочешь? – Офицер нагнулся почти к самому лицу пленного.

– Да, – тихо выдавил из себя гордый бородач.

– Громче! Так и скажи: «Я хочу жить», – повысив голос, прохрипел разведчик, – чтобы доктор услышал, а то у него до тебя здесь солдат наш скончался, твоими… а может, тобой раненный. Громче скажи, чтобы его скальпель не дрогнул случайно.

– Я хочу жить, – вымолвил раненый.

«Сработаемся!» – подумал Кузнецов и, махнув благодарно хирургу, вышел из палатки.

Глава 6

1983 год.

Уже ночью Кузнецов доложил в округ о благополучном завершении операции возмездия и первичных результатах осмотра трофеев. Получил устную санкцию на выплату агентам денежного вознаграждения. Выслушал похвалу и совет крутить дырочку для ордена. Однако ни первое, ни второе почему-то настроения всё равно не подняли. Радовало лишь одно – что появился волчий аппетит, а это свидетельствовало о вероятной победе организма над хворью и возможном улучшении самочувствия.

За успешную работу в эту же ночь Кузнецов вручил Али 500 рублей. Огромная сумма, равная почти двум месячным зарплатам подполковника КГБ. Напарник же, пересчитывая 20 хрустящих стодолларовых банкнот, сиял от радости, потому что если бы эквивалентную сумму ему дали в афгани, то объяснить в кишлаке происхождение целого вещмешка денег он бы точно не смог.

Пообщавшись с агентами и убедившись, что совместное переживание опасности вроде скрепило их отношения, Сергей разрешил афганцу уйти домой. Сам вернулся к себе и достал бумаги, что Али умудрился забрать из дома погибшего Вахида. Разложил их на столе: пара листов с начерченными от руки схемами, несколько с текстами на английском и два запаянных в полиэтилен листа из тонкой потемневшей кожи, испещрённых незнакомым письмом.

Свет погас – это выключили генератор. Кузнецов решил закончить с изучением бумаг утром, но врождённое любопытство и приобретённая профессиональная любознательность пересилили усталость. Он встал с койки, зажёг керосиновую лампу.

Два листа оказались схемами местности, и одну он с удивлением узнал по надписи «Зонг» – название кишлака, где проживал Али. Рядом был очерчен круг и вторая надпись английскими буквами: «Намат Гата». Между надписями стояла цифра «2». При этом на рисунке имелись ещё какие-то значки с цифрами и буквами, смысл которых он понял, лишь сопоставив схему со своей рабочей картой.

– Так-так-так… – вслух вымолвил ошарашенный разведчик, ещё раз проверяя, не ошибся ли он, решив, что два символа на схеме совпадают с местами и номерами дислокации пограничных застав.

Судя по карте, нарисованный круг очерчивал район нахождения древней крепости Каахка, расположенной на советском берегу Пянджа, как раз в двух километрах от Зонга. Кроме них на схеме обозначались три загрангарнизона, несколько наблюдательных вышек и скрытых постов наблюдения пограничников. Четыре значка, вероятно, символизировали места выставления засад или секретов. Он понял это по тем двум, что совпадали с местами задержания Али и гибели наряда прошедшей весной. Кроме того, под сплошными линиями, скорее всего, значились рубежи сигнализационных систем или заминированные участки. По крайней мере в районе 13-й заставы они были именно там. Неясными пиктограммами, вероятно, обозначались ориентиры, потому что мимо них были проведены две пунктирные линии, идущие с территории Афганистана в обход значков гарнизонов, секретов, рубежей, пересекающие границу и оканчивающиеся у круга со странной надписью. Не было сомнений, что это маршруты безопасного пересечения границы.

Кузнецов тяжело выдохнул, ощущая, как гнёт усталости давит на него. Однако ум не сдавался, неспособный расслабиться из-за тревожных догадок:

– Так, если это граница, то… здесь Ишкашим, тут у нас Хорог, а это получается… – он ткнул пальцем в другой овал, очерченный в верхней половине листа и, значит, на противоположном фланге отряда. – Должно быть что-то рядом с Калай-Хумбом, какой-то Карон.

Сергей сверил схему с картой: овал был восточнее кишлака Калай-Хумб – места дислокации первой комендатуры погранотряда – и очерчивал горное плато в километре от излучины Пянджа. Никаких объектов там не было вовсе, но различные значки и пиктограммы своим смыслом ещё больше ввергли подполковника в состояние, близкое к фрустрации: две пунктирные линии также проходили между гарнизонов и застав, избегая мест службы нарядов, сигнализационных комплексов и минных заграждений.

– Сука! – выругался Кузнецов, испугавшись своего прорезавшегося голоса. – Получается, на второй и тринадцатой заставах работают душманские… какие душманские – пакистанские переправы. Это кирдык, теперь точно полный!

Он встал, пнул табуретку, пару раз прошёл вокруг неё по комнате. Сел опять за стол.

– Ладно. Посмотрим, что у нас на этом чертеже. – Пытаясь успокоиться, Сергей взял второй лист со схемой. – Та же хрень, – констатировал он, изучив схожие значки и символы.

Единственное, овал с надписью «Узундара» был довольно далеко от границы, и понять, что за участок изображала схема, он не смог. По крайней мере, пограничная река обозначалась очень широко и с множеством островов, через три из которых также проходили пунктирные линии. Кроме того, сам овал с надписью был перечёркнут крест-накрест.