Наследство любви: Вкус второго шанса

Потом мысль всё равно перескочила на Даниила.

Он вчера держал её ладонь слишком коротко – ровно столько, чтобы не дать повод. И всё же этого хватило, чтобы всю ночь тело вспоминало не слова, а тепло. Смешно: она могла забыть рецептуру крема – и не забывала ощущение чужих пальцев.

Светлана оторвала ещё одну полосу и бросила её на пол.

– Работа, – сказала она вслух, как будто кто-то мог услышать. – Только работа.

Под шпателем клей тянулся тонкими нитями. Под ногтями забилась грязь. Она заметила это и раздражённо сжала пальцы. В Париже такие руки выглядели бы непрофессионально. Здесь – выглядели честно.

Ещё один слой. Ещё.

Светлана остановилась на секунду, прислушиваясь – не к звукам, а к себе. Внутри было странно спокойно. Не счастье. Не облегчение. Просто тишина, которую не получалось найти дома.

Она снова брызнула водой, подцепила край. Обои отошли мягче, как будто сами решили сдаться.

И тут под пальцами вдруг почувствовалось что-то другое. Не бумага. Не клей. Шероховатость стены. И – цвет.

Светлана наклонилась ближе.

Под верхним слоем проступал ещё один – старый, выцветший, будто из другого времени. И в этом слое что-то угадывалось: линия, петля, пятно, слишком яркое для плесени.

Она подцепила край осторожнее. Сдвинула шпатель на сантиметр.

На стене показалась красная дуга. Рядом – желтая точка. Потом – зелёная полоска.

Светлана замерла.

В груди ухнуло так, будто она внезапно шагнула мимо ступеньки. Ладони вспотели. Во рту стало сухо, будто она проглотила ложку какао и не запила.

Она отодрала ещё сантиметр.

Из-под бумаги смотрело детское солнце – кривое, сияющее, с лучами-спичками. И рядом – что-то круглое, похожее на торт.

Светлана медленно сглотнула.

– Нет… – выдохнула она.

Картинка всплыла сама: дед смеётся, держит коробку цветных карандашей, дети визжат, а Ирина Петровна ругается «только не испачкайтесь». Это было так давно, что она считала это сном.

Светлана отодрала полосу шире. Бумага рвалась кусками, оставляя на стене мокрые следы. Под ней открывались рисунки – яркие, наивные, живые.

Торт с огромными свечами – явно её. Рука сразу узнала свою кривую линию: тогда она рисовала торты всегда, как будто кроме тортов в мире ничего не существовало.

Рядом – домик с кривой крышей и вывеской «Мельница», написанной детскими буквами. И подпись, от которой сердце снова ударило в горло:

«Даня С., 1998».

Светлана села на корточки прямо на пол. Колени упёрлись в холодные доски. Пальцы дрожали – не сильно, но заметно. Она провела по буквам, не нажимая. Карандаш давно въелся в штукатурку, как в кожу.

«Даня».

Даниил.

Не «Даниил Андреевич». Не «Соколов». Даня – из времени, когда всё было просто и не требовало защиты.

– Ну надо же… – раздался у двери голос Софьи Михайловны.

Светлана вздрогнула, будто её поймали на чем-то неприличном.

Софья стояла с подносом. На подносе – чашка, лимон, чайник. И тёплый взгляд, которым обычно смотрят на ребёнка, который вдруг расплакался без причины.

– Я думала, ты здесь одна не выживешь без чая, – сказала она. – С лимоном. Как любила.

Светлана поднялась слишком резко. Голова слегка закружилась, но она сделала вид, что всё нормально. Взяла чашку, обожглась – и была благодарна этой боли. Боль проста. Боль возвращает в тело.

– Спасибо, – сказала она. Французское «merci» застряло на кончике языка и не вышло.

Софья подошла ближе и посмотрела на стену.

– Ох, – тихо произнесла она. – Вот оно что. Нашли.

Светлана прижала чашку к ладоням. Чай пах лимоном и чем-то очень домашним – тем, что бывает только в детстве, когда взрослые ещё живы и решают проблемы за тебя.

– Вы знали? – спросила Светлана.

– Конечно, – ответила Софья. – Николай Иванович тогда делал ремонт. Сказал: «Пусть дети разрисуют, а потом всё равно закроем». Ирина Петровна ворчала неделю.

Она улыбнулась и вздохнула так, будто из неё выпустили воздух.

– Он любил этот зал, – добавила Софья. – Говорил, тут сердце «Мельницы».

Светлана кивнула. Говорить было тяжело. В горле стоял комок.

Она снова повернулась к стене. Под тортом был ещё один рисунок – мальчик с поварёшкой, с огромной головой и короткими ногами. Рядом – подпись, тоже детская.

Светлана не удержалась – улыбка вырвалась сама. Глупая, неуместная, счастливая.

И тут взгляд упёрся в другое.

Мальчик и девочка стоят перед «Мельницей», держатся за руки.

И подпись:

«Светик и Даня».

Щёки вспыхнули. Как будто её поймали на признании, которое она никогда не делала вслух.

Софья смотрела на неё мягко.

– Помнишь? – спросила она.

Светлана кивнула ещё раз. Слова всё равно не шли.

Софья осторожно поставила поднос на стол.

– Я тебя не буду отвлекать, – сказала она. – Только… не режься. И чай пей.

Она ушла так тихо, будто боялась вспугнуть не Светлану, а воспоминание.

Светлана осталась одна. И вдруг поняла, что не хочет быть одна – впервые за эти дни. Не хочет возвращаться к этой стене без свидетеля. Потому что если никто не увидит – это будет «приснилось». Если никто не подтвердит – она снова сможет спрятать это под обоями.

Она потянулась к ножу, чтобы снимать дальше, и в этот момент за спиной раздался голос:

– Так вот куда ты пропала.

Светлана развернулась.

Даниил стоял в дверях. Куртка расстёгнута, волосы чуть влажные – видимо, с улицы. Глаза сразу нашли стену. Он замер на секунду, как люди замирают перед чем-то, что неожиданно попало точно в них.

Светлана выпрямилась. Спина сама стала прямой, плечи – ровнее. Тело вспомнило «профессиональную позицию» быстрее головы.

– Я решила проверить стены, – сказала она и тут же пожалела: звучит как оправдание.

Даниил подошёл ближе. Шаги по деревянному полу были спокойными, но внутри него что-то явно ускорилось – она видела по тому, как он на мгновение задержал дыхание.

Он остановился у рисунков и наклонился. Пальцы зависли над стеной, как будто он боялся тронуть.

– Чёрт, – сказал он тихо. – Это правда было.

Светлана кивнула.

– Я думала, мне показалось, – призналась она. – Я вообще это не помнила.

– Я помнил, – ответил Даниил и тут же добавил, будто оправдывался: – Где-то… фоном.

Он провёл пальцем по подписи «Даня С.». Легко, едва касаясь. И это прикосновение почему-то ударило сильнее, чем рукопожатие.

– Твой дед дал нам коробку карандашей, – сказал он. – И сказал: «Оставьте след». Ирина Петровна потом месяц ходила с видом, будто мы разнесли ей всю жизнь.

Светлана хмыкнула – коротко, почти бесшумно. В груди стало теплее.

Даниил ткнул пальцем в мальчика с поварёшкой.

– Вот мой шедевр.

– Пикассо, – сказала Светлана сама не зная почему. И тут же улыбнулась: слово всплыло из воздуха, как будто оно всегда было между ними.

Даниил посмотрел на неё – и в этом взгляде было что-то лёгкое, человеческое. Не «партнёр». Не «бывший». Просто человек, который сейчас тоже оказался без защиты.

– Ирина Петровна именно так и говорила, – ответил он.

Светлана повернулась к своему торту.

– А вот это моё, – сказала она. – Судя по масштабу – я уже тогда хотела кормить весь мир сахаром.

– Судя по свечам, – Даниил прищурился, – ты ещё тогда планировала прожить лет двести.

– Как минимум, – сказала она.

Они стояли рядом. Слишком рядом для «просто партнёров». Светлана уловила запах его одеколона – древесный, горьковатый. Не тот, что был семь лет назад. Другой. Более взрослый. И всё равно знакомый по последние дни – как запах, который привыкает к коже.

Даниил перевёл взгляд ниже – к рисунку «Светик и Даня».

– Это ведь мы? – спросил он.

Светлана кивнула. Голос снова куда-то делся.

Даниил прочитал подпись вслух:

– «Светик и Даня».

Слова прозвучали мягко. Опасно мягко. Как будто он пробовал их на вкус.

– Ты помнишь, что мы познакомились раньше? – спросил он.

Светлана нахмурилась.

– Нет. Я думала… мы познакомились, когда ты пришёл к деду на кухню.

Даниил качнул головой.

– Мама иногда приходила сюда с заказами цветов. Она работала флористом. Брала меня с собой. А ты крутилась рядом, как маленький вихрь. Всё время что-то таскала, что-то спрашивала у деда.

Светлана сглотнула.

«Флористом». У неё внутри что-то сжалось: она знала про его родителей. Знала, что их нет. И вдруг детская подпись «Даня С.» перестала быть милой – она стала болезненной.

– Ты это помнишь? – спросила Светлана тихо.

– Да, – ответил он. – Хотя странно. Память выбрасывает всё лишнее, а потом держит какую-то чепуху.

Он снова посмотрел на рисунок. На мгновение в его лице мелькнул мальчик – тот самый, который высовывает язык, когда старается.

Светлана не удержалась:

– Мне нравится твоя мама. Даже если я её никогда не видела.

Фраза вылетела сама. И сразу стало неловко. Слишком личное. Слишком рано.

Даниил моргнул. Будто очнулся. Спина стала ровнее, голос – суше.

– Я искал тебя по делу, – сказал он. – Дизайнер прислал каталог тканей. Нужно выбрать обивку на стулья.

Светлана кивнула слишком быстро, благодарная за спасательный круг.

– Хорошо. Я закончу здесь и зайду в кабинет через полчаса.

Даниил сделал шаг к двери, потом остановился и обернулся.

– Слушай… – он кивнул в сторону стены. – Мне кажется, это стоит сохранить. Не всё. Кусок. Под стекло. Как… напоминание.

Светлана смотрела на рисунки и чувствовала, как внутри разъезжаются две части: взрослая, которая знает про долги и рынок, и та девочка, которая подписала «Светик и Даня» не задумываясь.

– Да, – сказала она. – Сохраним.

Даниил кивнул и ушёл.

Светлана осталась у стены. Нож для обоев лежал в ладони слишком крепко. Костяшки побелели. Она разжала пальцы, заставила себя дышать.

И только потом продолжила снимать обои – аккуратно, уже по краю рисунков. Теперь она работала не «чтобы не думать». Теперь она работала, чтобы не разрушить.

Кафе было в двух кварталах от ресторана. Маленькое, тёплое, с окнами, запотевшими изнутри. Марина уже ждала – с модным смузи и таким видом, будто прямо сейчас собирается вытащить из Светланы всю правду, даже если придётся применять пытки.

– Значит, ты молчала, – начала Марина без приветствия. – Молчала, что вы знакомы с детства.

Светлана сняла пальто, повесила на спинку стула.

– Я не молчала. Я не помнила.

– Удобная формулировка, – Марина прищурилась. – «Не помнила». И как же вспомнила?

Светлана положила ладони на кружку капучино. Тёплая керамика была приятнее любых психологических приёмов.

– Под обоями нашли рисунки. Детские. Я и он. Подписи. Даты.

– О-о-о, – протянула Марина. – Скрытая стена судьбы. Это же кино.

Светлана закатила глаза.

– Это ремонт.

– Конечно. А сердце у тебя тоже «ремонтируется»? – Марина наклонилась ближе. – Как он отреагировал?

– Удивился, – сказала Светлана. – И предложил сохранить кусок стены.

– А ты?

Светлана пожала плечами.

– Согласилась.

Марина стукнула трубочкой по стакану.

– Ну вот. Началось.

– Ничего не началось, – отрезала Светлана. – Мы партнёры. По бизнесу.

– Вы партнёры по завещанию, – поправила Марина. – Это хуже. Там ещё и условие на шесть месяцев, если ты забыла.

Светлана поморщилась.

– Не забыла.

Марина помолчала секунду, потом резко сменила тон – с игривого на внимательный:

– Ты нервничаешь.

– Нет.

– Да.

Светлана хотела возразить, но слова встали поперёк горла, потому что Марина была права. Нервничала не «потому что бывший». Нервничала потому, что внутри уже трещала идеально выстроенная схема: «я вернулась на полгода и снова уеду». Схема требовала, чтобы Даниил был просто препятствием. А он, как назло, превращался в человека.

– Ладно, – сказала Светлана тихо. – Нервничаю.

Марина удовлетворённо кивнула.

– Почему?

Светлана посмотрела в окно. По улице шли люди с пакетами, кто-то смеялся, кто-то ругался по телефону. Суббота.

– Потому что я не хочу, – сказала Светлана, – снова стать той дурой, которая верит в сказки.

Марина не перебила. Это было редкостью.

Светлана вдохнула и сказала то, что не говорила вслух давно – только внутри, только ночью, только когда казалось, что Париж поможет забыть:

– Семь лет назад я пришла домой и узнала от тёти… что у него есть другая. И что он… – язык запнулся, – что он выбрал «правильный вариант» для карьеры.

Марина медленно выдохнула.

– Ты уверена, что это было именно так?

– А как ещё? – Светлана сжала кружку. – Мне сказали прямо. Тётя его. И я уехала.

Марина приподняла брови.

– Ты разговаривала с ним?

– Нет.

– То есть, ты услышала это – и исчезла?

Светлана резко подняла глаза.

– Ты меня сейчас обвиняешь?

– Нет, – спокойно сказала Марина. – Я пытаюсь понять. Потому что эта история у меня всегда плохо сходилась.

Светлана сжала зубы.

– Ты его не знаешь.

– Зато я знаю тебя, – ответила Марина. – Ты умеешь резать себя первой, чтобы не дали резать другие.

Фраза ударила точно. Светлана отвела взгляд.

Марина стала мягче:

– Я не говорю, что он святой. Я говорю, что… слишком удобно получилось. Тебе сказали – и ты уехала. Без сцены, без объяснений, без шанса услышать его.

Светлана молчала. Внутри поднялась злость – и вместе с ней страх. Потому что если Марина права, тогда все эти семь лет она жила на ошибке. А ошибку исправить сложнее, чем пережить предательство: предательство – это чужая вина. Ошибка – твоя.

– Я не хочу это трогать, – сказала Светлана.

– Уже трогаешь, – Марина кивнула в сторону её рук. – Ты говоришь по-французски, когда злишься.

– Je ne suis pas… – начала Светлана и осеклась. Потом закрыла лицо ладонью. – Боже. Я правда невыносима.

Марина рассмеялась тихо.

– Ты просто живая, – сказала она. – И тебя бесит, что ты снова живая рядом с ним.

Светлана убрала руку, посмотрела на подругу устало.

– Я собираюсь сделать то, что написано в завещании, – сказала она. – Полгода работать. Спасти ресторан. И потом вернуться.

Марина прищурилась.

– Куда? В Париж?

Светлана кивнула.

– У меня был план. Монмартр. Свой зал. Моро обещал помочь. Я копила. Я считала. Я знала, как будет.

Марина взяла свой стакан и покрутила его.

– А теперь?

Светлана посмотрела на свои пальцы. Под ногтями – клей. На подушечках – мелкие порезы от шпателя.

– А теперь я сдираю обои и нахожу подпись «Светик и Даня», – сказала она. – И у меня впервые нет чёткого плана.

Марина улыбнулась – не ехидно, а как человек, который давно ждёт этого признания.

– Может, это и к лучшему.

– В кондитерке не бывает «к лучшему», – буркнула Светлана. – Там бывает «точно» или «в мусор».

– Зато в любви бывает, – ответила Марина.

Светлана фыркнула.

– Я не обсуждаю любовь.

Марина откинулась на спинку стула.

– Тогда обсуждаем страх, – сказала она. – Ты боишься, что он снова выберет не тебя?

Светлана сжала губы. Потом тихо сказала:

– Да.

Марина кивнула, будто услышала то, что и так было написано у Светланы на лбу.

– Тогда держись, – сказала она. – Потому что полгода – это долго. А вы уже не ноль. Вы уже в минусе или в плюс – не знаю. Но точно не ноль.

Светлана допила капучино. Горечь была правильной. Реальной. Без ванильной сказки.

– Мне пора, – сказала она.

– Конечно, – Марина подмигнула. – Иди спасай ресторан и не влюбляйся.

– Замолчи, – буркнула Светлана, но губы всё равно дрогнули.

К вечеру ресторан снова опустел. Сотрудники ушли, свет в зале погас. В кабинете деда горела настольная лампа – жёлтый круг на столе, вокруг – полумрак.

Светлана разложила образцы тканей. Три варианта: тёплый серый, тёмно-зелёный, винный. Она перекладывала их, сравнивала при свете лампы, но взгляд скользил, не цеплялся. Усталость набухла в затылке тупой тяжестью.

На столе лежали распечатки – идеи по интерьеру, черновик десертного сета, список, что заказать. Всё правильное. Всё рациональное. И всё равно в голове держалась пустота – как после слишком долгой смены, когда руки ещё делают, а мозг уже выключился.

Она должна была уйти домой два часа назад. Но мысль о съёмной квартире была как холодный коридор: входишь – и сразу становится пусто.

В «Мельнице» пустота была другой. Здесь пустота была заполнена памятью.

Светлана потёрла шею. Мышцы тянули, будто кто-то держал её за плечи целый день.

Дверь открылась. Холодный воздух с улицы вошёл в кабинет, и вместе с ним – Даниил.

– Извини, – сказал он коротко. – Поставщики.

Он снял пальто, поставил на стол термос и бумажный пакет. Пакет шуршал, как продуктовый, домашний – слишком обычный для кабинета деда.

– Ты ведь не ела, – сказал Даниил.

Светлана открыла рот, чтобы соврать, но желудок ответил первым – громко и предательски.

Даниил усмехнулся.

– Ясно.

Она опустила взгляд.

– Нет, – призналась она. – Не успела.

– Я тоже, – сказал он. – Принёс простое. Не ресторан. Не дегустацию. Просто еду.

Он достал контейнеры: суп, сэндвичи, что-то ещё. Налил чай. Движения были спокойные, уверенные, как на кухне, когда шеф делает то, что умеет, и не пытается впечатлять.

Светлана поймала себя на странном облегчении: он не «пригласил на ужин». Он просто принёс еду. Это проще. Без подтекста.

Они ели молча минуту, две. Тишина была комфортной – не натянутой. В кабинете шуршали только упаковки и ложка, стукнувшая о край.

Даниил поднял чашку.

– За удачный ремонт, – сказал он.

– За удачный ремонт, – повторила Светлана и легко коснулась его чашки своей.

Чай был горячий, крепкий. Он согревал горло, и от этого почему-то становилось спокойнее.

Даниил отставил чашку.

– Сегодня… – сказал он и остановился.

Светлана подняла взгляд.

Даниил смотрел не на неё – куда-то в стол, в дерево, в пятно света от лампы, будто собирал слова из мелких деталей.

– Сегодня, когда я увидел рисунки, – продолжил он, – я вспомнил, как это всё… начиналось.

Светлана молчала. Сердце забилось быстрее – не от романтики. От опасности.

– Мы были детьми, – сказал он. – Потом я пришёл к твоему деду. Потом… – он не договорил. – А теперь мы опять здесь. В его кабинете. С его книгами. С его столом.

Светлана сглотнула.

– «Мельница» тянет обратно, – сказала она тихо.

– Да, – Даниил кивнул. – Будто у неё есть собственная воля.

Он усмехнулся, но в усмешке не было лёгкости. Скорее усталость.

– Думаешь, он специально это сделал? – спросила Светлана.

Даниил поднял глаза. На секунду в них мелькнуло что-то очень простое – и очень личное.

– Николай Иванович редко делал что-то случайно, – сказал он.

Светлана опустила взгляд на ложку. В голове всплыл рисунок «Светик и Даня». И рядом с этим – Маринин вопрос: «Ты разговаривала с ним?»

Светлана резко захотела закрыться. Как она делала всегда: чуть отступить, перевести разговор в безопасное.

Но Даниил не дал.

– Тебе нравилось во Франции? – спросил он.

Вопрос был простой. И в то же время странно опасный: он требовал не отчёта, а правды.

Светлана медленно выдохнула.

– Да, – сказала она. – Там… проще жить в голове. Там никто не напоминает, кем ты была.

– А кем ты была? – спросил Даниил тихо.

Светлана подняла глаза. Даниил смотрел внимательно, без привычной жёсткости.

– Девочкой, которая рисует торты на стенах, – сказала она. – И думает, что всё будет хорошо.

Даниил улыбнулся. Слабо.

– Мне не хватало этого, – сказал он.

Светлана замерла.

– Чего? – спросила она, хотя понимала.

Даниил опустил взгляд.

– Твоего подхода, – сказал он, осторожно, как будто выбирал слово так, чтобы не порезаться. – В ресторане. В работе.

Он сделал паузу.

– После твоего отъезда… здесь стало… иначе.

Светлана почувствовала, как у неё сжались пальцы на ложке. Металл был холодным. Слишком холодным.

Он не сказал «я скучал». Но всё равно это звучало так, будто он произнёс именно это. И от недосказанности было хуже: недосказанность заполняется твоими страхами.

– Давай не будем, – сказала Светлана быстро. – Это было давно.

Даниил поднял глаза.

– Давно, – повторил он. И спросил тихо: – А стало ли легче?

Светлана не ответила.

Потому что ответ был слишком честный: «нет».

Телефон Даниила зазвонил так громко, будто кто-то хлопнул дверью. Они оба вздрогнули. Момент треснул, как тонкая карамельная корка.

Даниил посмотрел на экран. Нахмурился. И сбросил вызов.

– Работа, – сказал он коротко и убрал телефон.

Светлана почувствовала странное облегчение. Не потому что разговор прервался – потому что он мог бы пойти дальше. А дальше у неё уже не было защиты.

– Уже поздно, – сказала она, вставая. – Давай завтра закончим план.

Даниил кивнул. В глазах на секунду мелькнуло сожаление, но он не удержал его.

– Конечно, – сказал он. – Я уберу.

– Я помогу, – автоматически сказала Светлана и начала собирать посуду.

Они двигались быстро, без слов. В их молчании снова возникала привычная профессиональная дистанция – удобная, спасительная. Но воздух в кабинете уже изменился: в нём осталось то, что они не договорили.

Когда они вышли на улицу, город был тёмным и мокрым. Ветер тянул с бульвара холодом.

Даниил остановился у тротуара.

– Я вызову тебе такси, – сказал он.

– Я могу сама, – начала Светлана.

И в этот момент порыв ветра подхватил лист из её сумки – эскизы интерьера. Бумага вырвалась, взметнулась и закрутилась в воздухе.

Они оба одновременно повернули головы.

Лист летел неровно, как птица с раненным крылом, и исчез в темноте.

Светлана даже не побежала. Ноги будто приклеились к асфальту.

Даниил тоже не побежал.

Они стояли рядом и смотрели, как улетает часть плана – и это было почему-то слишком похоже на другое: как улетают слова, которые не успел сказать; как уезжают люди, которых не удержал.

Даниил выдохнул.

– Уже поздно, – сказал он. – Пожалуйста. Дай мне хотя бы это.

Светлана хотела возразить – потому что привыкла не принимать помощь, особенно от него. Но в его голосе было не давление. Забота. Простая, бытовая, без театра.

– Хорошо, – сказала она.

Даниил открыл приложение, вызвал машину. Они ждали молча. Фары появились быстро.

Он открыл ей дверь.

– До завтра, – сказал он.

– До завтра, Даниил Андреевич, – ответила Светлана и тут же разозлилась на себя: снова формальность, как щит.

Даниил усмехнулся – едва.

– До завтра, Светлана Николаевна, – повторил он тем же тоном, будто понимая, что она делает, и не осуждая.

Она села в такси.

Дверь закрылась.

Светлана смотрела в окно на огни города. На каштаны, которые уже стали бронзовыми. На мокрый асфальт. На вывески, которые светились так, будто жизнь – это просто вечерняя прогулка и кофе в тепле.

Город был чужим и родным одновременно. Это раздражало. Это тянуло.

Внутри всё ещё сидело ощущение его взгляда – из кабинета, из разговора. И того вопроса: «Стало ли легче?»

Нет.

Семь лет она строила идеальную глазурь: гладкую, прочную, не тающую от чужих эмоций. Она научилась держать температуру карамели, считать граммы, улыбаться правильно, уходить вовремя. Наука. Контроль. Умение не падать.

А теперь – обои, рисунки и подпись «Светик и Даня».

И чай в кабинете деда.

И его «мне не хватало».

Светлана упёрлась затылком в спинку сиденья.

Самое страшное было даже не в том, что внутри снова появилось тепло.

Самое страшное – что тепло стало настоящим. Не воспоминанием.

Она знала вкус этой боли. Семь лет назад она собирала себя по кускам, убеждая, что лучше отрезать сразу, чем ждать, пока тебе отрежут.

Если она снова позволит себе открыться – и он снова выберет не её… тогда рухнет не только она. Рухнет «Мельница». Рухнет дедовское «держите».

Такси свернуло на её улицу.

Светлана закрыла глаза на секунду и выдохнула.

Полгода.

Всего полгода.

Только работа.

Только план.

Только спасение ресторана.

И никакой любви.

Пальцы на коленях дрогнули – едва заметно.

Потому что тело уже знало: это обещание она может не удержать.

Глава 6

Даниил

Рассвет в «Мельнице» всегда был честнее дня.

Днём ресторан играет роль – улыбается, пахнет хлебом, прячет трещины под скатертями и музыкой. Утром он пустой, голый. В нём слышно, как холодильник щёлкает реле, как где-то в трубах гуляет вода, как доски пола отвечают на шаги так, будто помнят каждого, кто по ним ходил.