Союз трёх девиц и загадка Светланы. Книга вторая

– Но отец Сергий сказал что такого имени нет в святцах, – уныло сказала та. – Сошлись на Поле и с тех пор меня так и кличут.

– Поликсена – звучное имя, с историей, – сказала Лиза. – И оно к тебе очень идёт. А фамилия твоя?

– У меня её нет, – грустно сказала Поля-Поликсена. – Ни фамилии, ни родины, ни документов.

Лиза только и смогла, что подойти и обнять подругу, сидевшую на противоположной стороне большого стола. Та собиралась заплакать.

– Разводить нечего тут слёзы-сопли, – решительно пресекла их знахарка. – Есть имя. Придумать фамилию. Выправить документы. Будет с родиной посложнее. Но «подданная Российской Империи» неплохо на мой вкус.

– А действительно, Поличка, – поддержала знахарку Лиза. – Ты можешь выбрать себе любую фамилию.

У травницы загорелись глаза, она немного подумала и зафонтанировала идеями:

– Франкенштейн? Представьте – Поликсена Франкенштейн! Роскошно! Звучит, как героиня из немецкой оперы! Или поэтесса!

Знахарка и Лиза не успели прокомментировать эпатажность выбора, как Поля понеслась дальше:

– Дюма? Поликсена Дюма. Нет, слишком просто. Бестужева-Рюмина? О, а можно в честь городов! Московская. Или Бостон. Как вам Поликсена Бостон? А еще растения мои разлюбезные. Бетула, берёза значит, моё любимое дерево. Идеальное растение. И лечит и греет. Из бересты посуда отличная. Дёготь берёзовый. Опять же сок…

– Поля, остановись, – изнемогала от смеха Лиза.

Обычно бесстрастная знахарка тоже не удержалась от широкой улыбки.

– Ну ладно, – не обиделась Поля. – А в записях про Союз нужно исправить Полю на Поликсену.

– Непременно, Поличка, – согласно кивнула Лиза.

– Ваш Союз прекрасен, – знахарка наливала свежий чай в опустевшие кружки и рассуждала вслух. – Но сделать что вы можете? Польза какая? А есть организация Время дочерей. Учат там девушек воинскому искусству, разным премудростям, противостоять злу. Становится женщина сильной, независимой. Защитить может себя и близких. Надвигается зло когда, Время дочерей объединяется и сражается …

– …с Недобрыми, – невежливо перебила её Лиза. – Мы помним.

– Говоришь напрасно, девочка, с пренебрежением о том, силу чего понять пока не в состоянии, – кротко сказала знахарка. – Представь тренированных, владеющих тайными знаниями, бесстрашных девушек и молодых женщин. Спасти под силу которым десятки, сотни, и даже тысячи людских душ и жизней. Это не слабые существа целиком зависящие от мужчин. Это самодостаточные личности которые могут применять и силу и ласку.

– Да неужели так бывает? – недоверчиво спросила Лиза. – Это наверное придуманные истории, чтобы женщинам было проще нести своё бремя?

– Бывает, – утомившись, знахарка вновь вернулась к телеграфному стилю разговора. – Решишь узнать – расскажу. Покажу. Научу.

– Пожалуй, мне это интересно, – помолчав, ответила Лиза. – Проведаю Матильду и вернусь. Шар пусть здесь побудет. Хочу на поезде поехать. Говорят, он очень удобный.

Она не стала уточнять, что из-за усиливающихся ночных кошмаров опасается, как бы не натворить чего непоправимого. Вот вернётся и попросит их приготовить какое-нибудь снадобье.

Переночевав в лесной избушке, Лиза отправилась в Полевской на попутной телеге поставщика продуктов. А оттуда, на извозчике, в Сосновоборск.

На вокзале она узнала, что нужный поезд будет только завтра. Решив повидаться с кухаркой Агафьей, но не желая появляться в борделе, она послала к ней мальчика-посыльного с запиской. Радостная Агафья прибежала на вокзальную площадь через час.

– Голубка моя, – кухарка бросилась обнимать нежданную гостью. – Молодец, что приехала. Сейчас быстро извозчика кликнем, да ко мне поедем. Я ж домик прикупила, на денежки-то твои. Как же мне благодарить-то тебя? Ужо наиглавнейшей гостьей будешь! Накормлю от пуза!

– Не стоит, – отбивалась Лиза. Она почувствовала себя нехорошо по пути в Сосновоборск, ещё стоически держалась, но силы были на исходе. – Мне бы прилечь. Укачало, видать, в дороге.

– Действительно, бледненькая какая, – всполошилась Агафья и заорала во всю мощь лёгких: – Извозчик!

К ним моментально подъехала пролётка. Пока кухарка с возницей, здоровым широкоплечим детиной, грузили Лизу в экипаж, та потеряла сознание.

– Охтимнеченьки! – всплеснула руками Агафья и крикнула кучеру. – Давай, в земскую больницу! Да быстро!

– Как скажешь, хозяйка! – обнажил в ухмылке великолепные зубы тот.

Он вскочил на козлы и тряхнул копной тусклых грязных волос. На несколько мгновений обнажилась мочка уха со шрамом, выглядевшим так, словно её разорвали и неаккуратно сшили.

Глава 4. Матильда. Весна, 1897 год. Москва.

Матильда отложила кисть. Подобного она ещё не слышала, хотя считала себя знатоком таких тем. Ада, не меняя раскованной позы, махнула рукой на облачко лилового бархата, небрежно брошенное на ковёр:

– У меня нечто подобное, правда более изящное – эстетическое платье à la мадам Рекамье. Не слышала про такую?

Матильда отрицательно помотала головой. Интересно послушать. Но снисходительный тон собеседницы раздражал. Она что, совсем её за дурынду держит?

– Ах, Тильди, жаль, – щебетала Аделаида. – Я потом расскажу про неё. Моё платье – идеально. Я придерживаюсь мнения, что платье бессмысленно, если не побуждает в мужчине желания снять его с тебя. Понимаешь, да? Оно, как греческая туника, необыкновенно удобное, свободное и не сжимает тело. Утяжка – зло и многие доктора утверждают, что это вредно для здоровья.

Матильда слушала, кивала и вспоминала, как возмущался отец, когда пришла её пора носить корсеты. Как жалел «маленького гусара», в процессе упаковки хрупкой фигурки в «тряпичные латы». И как очередная пассия, лукаво улыбаясь, обещала показать, что корсет – это красиво и соблазнительно, и его возмущение сменялось масляными взглядами в сторону любовницы. Тогда Матильда мало что понимала, лишь повзрослев и наблюдая бордельную жизнь, осознала всё.

Аделаида продолжала томным голосом:

– А уйма тяжелых нижних юбок, а влачащийся по земле подол? Разве ты сама не чувствуешь, как это всё обременяет? Мой покойный муж, милый пузанчик Годфри, возил меня во Францию, Италию, Германию. Вот там просвещённое общество выступает за одну нижнюю юбку, за укорот длины, за туфли на низком каблучке. Ткани должны быть лёгкими. Вот, к примеру, моё – из облегчённого французского бархата. За ним очень просто ухаживать. Хоть я и не ограничена в прислуге. И пусть катятся к чёрту эти тяжёлые шляпы с вуалями! Красиво, не спорю, но морока та ещё. Того гляди брякнутся, а снимешь – приходится полчаса волосы поправлять. А это не всегда удобно, если раздеваешься вне дома, ну ты понимаешь, о чём я…

– Ну не знаю, Ада, мне по сердцу всё, против чего они выступают, – пожала плечами Матильда. – Пышные юбки, изящные туфельки, шляпки с вуалью, тафта, муар. А корсет грудь хорошо оформляет. Я себе назаказывала всякого…

– Моя милая провинциальная простушка Тильди! – хищно сверкнула глазами Ада. – Ты так прелестна в своём желании понравиться.

Матильда вспомнила Катеринку, с её фанатичной любовью к корсетам, и почувствовала почти физическое отвращение. Мысль нырнула в прошлое, и девушка вспомнила, что она вела подобные разговоры с Лизой, в самом начале их дружбы. Где же Лизавета сейчас? Давно от неё никаких вестей. Глаза Матильды затуманились, она почувствовала, что скучает по приключениям Союза трёх девиц.

Ада ворковала, не замечая, что собеседница её не слушает:

– Ради свободы дам англичане создали Ассоциацию рациональной женской одежды и поощряют создание наисовременнейших нарядов. Так и появилась модель reform, рациональное платье с высокой талией. Насмешники окрестили его реформаторским мешком. Конечно, ведь им не нужно утягивать жирное пузо в бандаж, можно и зубоскалить над зависимыми женщинами. Кстати, дамы богемы выбирают именно такие платья. А скушное большинство до сих пор предпочитает корсеты, в которые их затягивают камеристки и горничные. Неужели тебе это нравится, милая?

– Корсеты сейчас можно застегивать самой, – возразила Матильда. Она в прошлом пользовалась помощью Лизаветы при одевании, но в Москве накупила себе новых граций и всё чаще одевалась без помощи Ганны. – Там эти, петельки-крючки на бюске, а потом шнуровку подтянуть. Да и он, действительно, делает фигуру привлекательнее.

– Девочка моя, – прощебетала Ада. – Тебе не нужно этого, ты и без того соблазнительна сверх меры.

Девушка смутилась и сосредоточилась на рисовании. Тем временем, прекрасная натурщица продолжала возлежать на диване – нагая и бесстыжая. Но Матильда, к неудовольствию Ады, смотрела без особого восхищения на изящное, идеальное тело. На кожу – нежную и белую, с просвечивающими голубоватыми жилками. Волосы цвета ореха, уложенные в простую греческую причёску, которая так шла к ампирному стилю, не приводили её в экстаз. Как и карие глаза с длинными пушистыми ресницами, точёный носик, пухлые чувственные губы. Это удивляло и даже задевало Аделаиду, привыкшую к поклонению её чувственной красоте.

Ада не знала о прошлом Матильды. Та благоразумно скрывала его, опасаясь плохой репутации в кругу красивых, богатых и порядочных, как наивно думала бывшая куртизанка, девушек.

– Мой идеал женщины – мадам Рекамье, – продолжила болтать весёлая вдовушка. Пусть она не заинтересовала Матильду божественной красотой тела, но возможно очарует её как собеседница? – Обожаю её образ, созданный Франсуа Жераром. Ну та картина, где она в платье с открытыми плечами и на диванчике. Кстати, подобные кушетки так и называются – рекамье.

– Не видела такой, – пробормотала Матильда, старательно рисуя. – Кто это?

– О, очаровательная женщина, – воскликнула Аделаида. – Французская светская львица, содержала собственный салон, собирала знаменитостей в своём доме. Писателей, художников, политиков, военных – весь парижский цвет начала восемнадцатого века.

– Так это история из пыльного сундучка? Я думала она наша современница.

– Не важно, – поджала губы Ада. – Знаешь, как её звали полностью? Жанна Франсуаза Жюльетт Аделаида Бернар! Шикарно, да?

«О боже, какие мы чувствительные! – подумала Матильда, заметив неудовольствие Ады. – Интересно, как долго я смогу притворяться, что мне всё это нравится…»

– Неужели тебя назвали в её честь? – подыграла она своей натурщице.

– Возможно, – лукаво улыбнулась та, оценив любезность. – Так вот, Жюли только исполнилось 15 лет, когда её выдали за банкира Жака Рекамье. Ему больше 40 было уже. Старый, богатый, добрый. Совсем как мой Годфри, царствие ему небесное.

– Надо же, – удивилась Матильда. – Не знала, Ада, что муж твой был стариком.

– Прежде всего, он был душкой, – рассмеялась Аделаида. – Оставил мне кучу денег и умер. Кстати, про чету Рекамье ходили слухи, что банкир был её отцом и брак фальшивый, чтобы передать состояние. Правду теперь никто не узнает. Старичок подарил Жюли на свадьбу роскошный особняк в Париже, где она и устроила салон. Приятная обстановка, изысканная кухня и чарующая хозяйка. Представляешь, у мадам море поклонников, но всем от ворот поворот, только дружба. Странно, ты не находишь?

– Нет, – пожала плечами Мати. – Верность мужу – черта, достойная уважения. Тем более, подарившему дом в Париже.

– Возможно, – ухмыльнулась Ада. – Но была в её жизни одна маленькая странная деталь. Двадцатилетняя нежная и преданная дружба с мадам де Сталь. Настолько крепкая, что Жюли поехала за ней в изгнание, устроенное Наполеоном, и следовала за ней из города в город почти 5 лет. С ума сойти!

– И что же в этом странного? – искренне удивилась Матильда. – Женская дружба существует.

– Пожалуй, – промурлыкала Ада и сменила тему. Возможно Матильду заинтересуют наряды? – Знаешь, Тильди, я люблю стиль мадам Рекамье, и у меня весь гардероб забит подобными платьями. Заезжай как-нибудь, покажу.

– Всенепременно, – машинально ответила Матильда, увлеченная процессом рисования.

– Дома я ношу восточные парчовые халаты и японские кимоно, – продолжала Ада. – Они настоящие, привезены с Востока. А еще у меня полно нарядов и разных штучек от «Либерти и компания». Это магазин китайских и японских товаров на лондонской Риджент-стрит. Там умопомрачительные ткани! Просто восторг! Кстати, я лично знакома с владельцем. Артур Либерти, такой обходительный толстый джентльмен. У него чудесная вторая жена, Эмма, а с первой, Мартой, он развёлся. Тильди, представляешь, у них там возможны разводы! Не то что у наших святош, пока добьёшься своего – пройдёшь семь кругов ада и унижений. Откуда знаю? Подруги рассказывали. Кстати, я бы хотела тебя с ними познакомить.

Глава 5. Поля. Осень 1896 – весна 1897 года. Лесная избушка близ города Полевского.

Волк затаился в засаде, выбрав место в кустах, через которые легко было перемахнуть. Она точно его не учует. Ветер дул в морду и ворошил густую шерсть, линяющую после зимы. Треснул сучок. Зверь навострил уши, потянул носом. В ароматах весенней, просыпающейся земли выделялся один – нежный, еле уловимый, знакомый. Она! Волк пригнулся, изготовившись, и прыгнул…

– Ага, попался! – хохотала Поля, когда зверь, внезапно выскочив, очутился возле неё. – Я тебя унюхала издалече, псинка пахучая!

Волк низко опустил массивную голову и требовательно боднул девушку лбом, прося ласки. Он вилял хвостом, как обычная дворовая собака. Поля почесала его за огромным ухом.

Столь нежные взаимоотношения начались у них не сразу. Первое время, когда знахарка приказала волку стеречь и оберегать Полю, он вел себя как старший, караулящий несмышлёныша. Следовал за ней по пятам, отгонял посторонних, ежели чудилась ему опасность. И не зря. Ведь людей в лесную избушку приходило изрядно. Не то чтобы сплошной людской поток, но по 2-3 человека каждый день, а когда и вовсе по десятку.

Знахарка славилась в округе своими настоями и мазями – от всяких хворей, что одолевали деревенский люд, не избалованный докторами. Она хорошо определяла болезни и выведывала причины, к ним приведшие.

От уехавшей в Санкт-Петербург Лизы не было ни слуху, ни духу. И Поля решила, что подруги там неплохо проводят время. Конечно, ей было немного обидно, что ни та ни другая даже не написали ей. Но у самой Поли-Поликсены совершенно не было свободного времени, чтобы грустить и печалиться.

Знахарка взялась учить девушку всему, что знала сама. Хотя утверждала, что всё постигнуть та не сумеет. Мало времени. Да и опыт особый. Поля с удивлением осознала, что женщина умеет разговаривать длинными предложениями и не всегда общается в телеграфном стиле. Хотя периодически возвращается к нему, когда устаёт.

Они обе решили, что девушке важнее всего пополнить знания по травам и научиться оказывать первую помощь. Поля читала много книг с иллюстрациями, участвовала в приёме больных. Она с головой ушла в изучение: нюхала снадобья, собирала с наставницей сырьё для лекарств и впитывала всё как губка. К сожалению, у неё совсем не оставалось времени на Павла, и он тяжело это переживал.

– Полька, – приставал он к девушке, – а давай я с вами в лес пойду. Вместе-то веселее.

– Понимаешь, Павличек, – отводила взгляд Поля. – Мы ведь не забавляться идём. Тётенька меня учит.

– А что же мне делать, душа моя? Всё понимаю, но тоскливо мне, скучно. Ведь я здесь только ради тебя.

Павел провёл в лесной избушке всю осень 1896-го и зиму 1897-го, занятый хозяйством. Заготавливал дрова, таскал воду из родника, чинил дом, ходил за припасами в соседнюю деревню. И знахарка была ему за это очень благодарна. Пространства в избе было достаточно, чтобы все трое имели своё спальное место. На деньги, оставленные Михаилом и Матильдой, Павел купил несколько тюфяков и перин, подушки, одеяла, постельное бельё, кой-какую тёплую одежду и обувь. Зимы на Урале суровые. Также он прикупил инструментов, досок и гвоздей, сколотил две дополнительные кровати, натянул веревки и на ночь изба перегораживалась занавесями, напоминая восточный шатёр, в котором, как известно, все стены из ткани.

Желая как-то улучшить аскетичную жизнь в лесной избушке, Павел кашеварил, прибирался и даже стирал в маленькой речушке, протекавшей в паре километров. Он сколотил тачку и катал тяжести на ней. Ещё договорился с деревенскими, чтобы те привозили продукты раз в месяц.

Жизнерадостный румяный Павел старался развлечь любимую и устраивал из приёмов пищи потеху.

– Уважаемые дамы и господа! – улыбаясь, провозглашал он, сидевшим за столом знахарке и Поле. – Нынче предлагаю отведать луковые котлеты со сметаной а-ля рюсс, на гарнир – гратен дофинуа или по-простому картофель, печёный в сливках. Отполировать всё это пригожество вишневым холодцом, с корицей для достойного аромату, запить духмяным чайком и жизнь заиграет яркими красками.

Или:

– Отобедаем нынче супчиком наваристым с грибцами да травами лесными. Закусим шанежками картофельными, сдобренными хреновиной ядрёной, забористой, и в сердце сразу весна расцветёт.

Скудноежки, что Поля, что знахарка, равнодушные к изыскам и питающиеся, только чтобы не протянуть ноги, терпели, понимая, что Павел старается для них. Но однажды знахарка заявила, стараясь ласковым тоном смягчить прямоту слов:

– Вот что, парень. Хороший ты, добрый, рукастый. Но выпрашивать милость, как псу хозяйской ласки, не дело. Учиться девке надо. Не до тебя сейчас. Езжай, живи свою жизнь. Отучится Поля. Решите сами тогда.

Поля молчала и не глядела ему в глаза. Так что вскоре Павел уехал в Петербург к Михаилу и Матильде.

– А как же вас звать? – пыталась узнать Поля каждый раз, когда знахарка обучала её и была в добром настрое.

Та всегда пропускала этот вопрос мимо ушей и оставляла без ответа. Но однажды, когда Поле особенно хорошо проявила себя в учёбе, знахарка сказала:

– А я и не помню своего имени.

– Как? – поразилась девушка до глубины души. Даже она, человек без роду и племени, без знания, где она появилась на свет, и кто её родители, обладала именем. Пусть она не помнит имя данное при рождении, но ведь она получила другое. А тут взрослая, мудрая женщина. Как же так?

– Да обыкновенно, – усмехнулась знахарка. – В какой-то миг я просто… очнулась. Осознала себя. А потом… Долгая это история…

– Давно Вы тут?

– Да уж лет с десяток, наверное, – пожала плечами женщина.

– И всё время одна? – ужаснулась Поля. – Не страшно?

– Ничуть, – ответила знахарка и кивнула на кошку, – вот, Микстура тут сразу была, а волк… ну, он потом появился.

Знахарка еще никогда так много не рассказывала о себе или своей жизни. Поле очень хотелось расспрашивать и дальше, но побоявшись, что приступ откровенности собеседницы закончится, поэтому задала только один вопрос:

– А как вас деревенские называют?

– Знахаркой и кличут, – ухмыльнулась та. – А еще ведьмой, шаманкой, старухой и даже Ягой.

– А можно я буду звать Вас Магистрисой? – просительно сказала Поля. – Такой титул раньше носили уважаемые женщины в Византии. Я в одной книжке об этом читала.

Знахарка лишь пожала плечами, мол, зови как хочешь, мне без разницы. Поля угадала. Разговорчивость закончилась также внезапно, как началась.

Поля с Магистрисой изучали и заготавливали травы, грибы, листья, ветки, и прочие лесные дары. Что-то сушили, что-то настаивали, что-то подвергали ферментации в печке. Поля забросила свои знаменитые чаи.

Голова её буквально пухла от учёбы. Но, в отличии от хаоса, доставшегося от прежней жизни, когда Поля поглощала всё без разбора и груда знаний представляла кашу из латинских слов, бесполезных фактов и сказочных сюжетов, знахарка объясняла и учила по порядку, от простого к сложному. Цепкая память Поли хорошо справлялась. Свежие знания были разложены в её голове как по полочкам – чётко и ясно. Весной, видя, что девушка прилежна и старательна, поглощает знания легко и с удовольствием, Магистриса решила применить другой способ обучения.

Глава 6. Матильда. Весна 1897 год. Москва.

Окончив сеанс рисования, девушки разъехались каждая по своим делам. У Аделаиды было назначено свидание с «умопомрачительным брюнетом». А Мати, не имея конкретных планов, решила поужинать вне дома. Встречаться с Михаилом не хотелось, скользкие шуточки Ады про «стареньких мужей» подействовали.

Почему-то в голову полезли воспоминания о жизни с отцом. Она помнила его в чине кавалерийского поручика, командовавшего казачьим полком в русско-турецкую войну. Жили скромно, постоянно переезжая с места на место. Кочевали по разным гарнизонам, куда он получал назначения. Отец возил её с собой, ни бабушек с дедушками, ни другой родни не было. Во всяком случае, Матильда о них не знала. Жили обычно на квартире, которую снимало для них очередное гарнизонное начальство.

Матушки она не помнила, а отец имел сложный характер. Большую часть времени Матильда проводила либо с няньками, либо с квартирными хозяйками, которые жалели «милую сиротку при живом отце». Он занимался воспитанием дочери в перерывах между службой и мужскими развлечениями. Был строгим, даже жёстким. Муштровал как мальчика – физические упражнения, ограничения в еде, режим дня. Лет с восьми появились приходящие учителя, а нянь сменили пассии отца, которых он часто менял. Холостой офицер искал супругу себе и мачеху Матильде, но всё как-то не складывалось. Однако папенька был весьма любвеобилен. Она с ранних лет наблюдала за тем, что девице знать вовсе не положено

Отцовское воспитание сотворило из неё решительную особу. И это, несомненно, принесло много пользы. Но кто знает, как сложилась бы Матильдина судьба, если бы росла она подле матери.

Мама, весёлая светская красавица, легко разбивающая мужские сердца, состояла в браке со скучным богатым стариком. И отец посчитал своим долгом отбить у него такое сокровище.

– Она была так прекрасна! – твердил он, в пьяных откровениях. – Но старый сморчок владел моей любимой и ничто не могло нам помочь!

Супруг её подолгу пребывал за границей и это позволяло возлюбленным вести почти совместную жизнь. Родилась Матильда, и какое-то время они были безумно счастливы. А потом она пропала вместе с дочерью, месяца на три и объявилась печальная, похудевшая, с решительным видом и большой шкатулкой. Не вдаваясь особо в подробности, объявила, что обязана вернуться к мужу. Тот потребовал её присутствия за границей и что взять дочь с собой абсолютно невозможно. В шкатулке были драгоценности и немного денег. Возлюбленная осталась на ночь, и отец подумал, что утром уговорит её бросить мужа и остаться с ним. Он собирался уйти в отставку, уехать и растить Матильду вместе. Но утром он нашёл только записку, с одним словом – «Прости». С тех пор отец презирал женщин и пользовался ими. Он растил дочь «гусаром в юбке», чтобы она не походила на мать.

Драгоценностей хватило на сносную жизнь. Они кочевали. И даже обитали немного в Москве, где отец чуть не женился на чудесной молодой женщине, служившей приказчицей в модной лавке. Но строгие правила военных не позволили этого. Кандидатуру не одобрили полковые дамы, скандализированные тем, что в их общество вольётся недостойная. Отец ожесточился ещё больше.

Растревоженная воспоминаниями Матильда решила вернуть себе хорошее настроение древним, как мир, способом. Вкусно поесть. И поехала в недавно открывшийся ресторан. Там подавали, столь милые её желудку, телятину со спаржей и нежное суфле д’Орлеан. Закончив обед, она ждала десерт и скучающе осматривала зал, как внезапно к её столику подошёл тот, кого она не чаяла увидеть.

– Какая неожиданная встреча! – высокий стройный юноша, лет восемнадцати, радостно улыбался ей. – Маля! Ты стала невообразимой красавицей!

Сердце Матильды пропустило удар. Рука сжала десертную ложечку с такой силой, что та сломалась бы, не будь мельхиоровой. Данила! Его волнистые каштановые волосы, зачёсанные назад, всё так же красивы. Матильда помнила, как шелковисты они на ощупь. Модный костюм, цвета шоколада, подчеркивал атлетически сложённую фигуру, от которой она теряла голову. Когда-то. Белоснежная рубашка и шелковый шейный платок, с нарисованными вручную экзотическими орхидеями, заколотый бриллиантовой булавкой, скрывали шею. Ей так нравилось её целовать! В прошлой жизни.

Три года назад, не представляющие существования друг без друга, четырнадцатилетняя Матильда и Данила, который был старше её на один год, сбежали от родных, противящихся их встречам. Влюблённые остановились в гостинице, отъехав от своего города всего пару десятков километров. Это было настоящее безумие – и величайшее приключение. Несколько дней они провели в полном восторге. Не покидали номер. Прислуга оставляла им под дверью еду и кувшины с теплой водой, для омовения. Потом они стали выбираться на прогулки и обедать в гостинице. Хозяйка, немолодая еврейка с глазами навыкате и огромным крючковатым носом, смотрела на юную пару странным взглядом. И часто останавливала Матильду, задавая разные вопросы.