Дом на птичьем острове. Книга первая. Рожденная быть второй

– Вот это история! – удивлялась Наташа. – Так как же ты в итоге Васькой стала? Поругались они?

– Ну, не совсем. Мама моя вечно всеми командует, правда кроме папы. – Василиса улыбнулась, вспоминая, какая мама дома в папином присутствии – необычайно тихая и покладистая – и какая, напротив, шумная и бойкая, когда его нет. – Ну, и тут решила, что будет по-ее. Месяц меня все звали Леной, представляешь? Была бы Елена Михайловна! А потом мама взяла документы, поехала и сама меня зарегистрировала Василисой. Вернулась и всех перед фактом поставила. Говорят, что еще год все родственники, друзья да и бабушка не могли привыкнуть и, приходя к нам в гости, спрашивали: как ваша Леночка поживает? Вот так! – рассказывала Васька, отчаянно жестикулируя, горячась, изображая в лицах всех причастных к этой большой жизненной несправедливости.

– А я ненавижу свое имя! Лучше бы я Леной была, как отец хотел, а то кличка какая-то – Васька, как у кота дворового… Ну кто на такую девушку посмотрит! Как вообще может быть девушка Васькой?! А если я когда-нибудь мамой стану? Представляешь, чтобы твою маму Васькой звали?! – Она в сердцах поддела ногой попавшийся на пути камешек, запустив им в стоявшую рядом урну, тот гулко ударился и рикошетом отлетел обратно, попав Ваське по голени. – Блин! Вот ведь зараза, еще и камень этот!

– Ну, Вась, ой, Василиса, – поправилась Наташа после такого эмоционального рассказа подруги. – Не переживай! Я даже и не думала, что ты так мучаешься из-за имени. – Наташа присела на корточки и осмотрела место ушиба на ноге подруги. Сорвала рядом листок подорожника, послюнявила его и протерла ссадину. – У кошки боли, у собаки боли, а у Васеньки проходи! – сказала она, улыбнувшись, взяла подругу под руку и прижалась щекой к ее руке.

Они дружили не так давно. В начале прошлого учебного года Наташина семья переехала в Должскую из Москвы. Как объяснила Наташа, ее мама заболела, и ей не подходил влажный московский климат, загазованность улиц и большое количество серых дождливых дней. Отец перевелся в Должскую, устроившись ведущим инженером на кирпичный завод. От совхоза им дали жилье. Наташа пошла в девятый класс местной школы, где и познакомилась с Василисой. Такие, казалось бы, разные, девочки теперь не разлучались ни зимой, ни летом – вместе в школу ходили, на танцы и на музыку, каждую свободную минуту – а их было совсем мало – стремились встретиться и очень доверяли друг другу.

– Ну хочешь, я тебя буду только Василисой звать? Хочешь? – убедительной скороговоркой выпалила Наташа, заглядывая в Васькины глаза-черносливины.

– Да ладно уж, я привыкла к Ваське, но ты согласна, что это совсем не нормальное имя для девчонки? – ответила Василиса. – Все, не болит уже, пойдем дальше, вдруг все-таки кого-то из ребят встретим.

Она скинула босоножку и, балансируя на одной ноге, придерживаясь за Наташу, вытряхнула попавший песок. Затем, словно оттягивая время, поправила банты на тяжелых косах, уложенных корзинкой почти в основании затылка, и вдруг резко развернулась, оказавшись перед Наташей, крикнула с вызовом, протягивая последнее слово:

– Айда за мной! – И что есть мочи побежала вперед, хохоча и зазывая с собой подругу.

– Все, он его больше не встретил. Понятно? – Василиса укладывала маленькую Риту спать.

– Как не встретил? Они же с ним в лесу? Куда же он делся? – удивленно канючила Рита, напрочь отказываясь спать, как сестра ни старалась ее усыпить длинными, выдуманными на ходу сказками.

– Ну как, как? Это же лес, там много тропинок… Помнишь, мы вместе с папой в лес ездили за грибами? Ну вот, зайка по одной тропинке скачет, а волк по другой бежит, – отвечала Василиса с уже еле сдерживаемым раздражением.

Она устала и хотела скорее завершить последнее из своих дел на сегодня, чтобы еще успеть чай попить, надеясь застать маму на кухне и поговорить с ней о важном и тревожащем. А эта мелкая любопытная мышь ну никак не засыпала!

– Все, убежал волк, а зайка пошел к своим деткам спать их укладывать. Поняла? – подвела итог Василиса, погладила сестренку по белокурой головке – надо же, сестры родные, а как от разных родителей, настолько они были непохожи, – и хотела было встать, выключить свет и уйти, как Рита приподнялась на кроватке, села, протерла уже сонные глаза маленькими кулачками, посмотрела на Василису и вдруг прильнула к ней, прижавшись щекой к груди, обхватив обеими ручками.

– Вась, не уходи, посиди еще, ну пожалуйста, – растягивая слова, тоненьким голосочком тихонько сказала Рита. – Я так тебя люблю, ну спой мне еще песенку, ту, про медведицу и Умку! – Она тяжело вздохнула, как маленькая уставшая старушка, пододвинулась ближе и положила голову старшей сестре на колени, свернувшись клубочком, как котенок.

Василиса посмотрела на часы с кукушкой, которые висели в коридоре и были видны в чуть приоткрытую дверь Ритиной комнаты. Стрелка неумолимо приближалась к десяти вечера, вот-вот дверки домика откроются и выскочит маленькая птичка, знакомая ей с детства. Вася вздохнула и затянула глубоким грудным голосом, стараясь петь тихо, чтобы отец не услышал, что Рита до сих пор не спит, а значит, Василиса опять не справилась с порученным ей делом – для него это было смерти подобно.

– Спят твои соседи, белые медведи… – тихонько старательно выводила она. Пальцы ее перебирали волосы малышки, гладя белокурую головку, удивительно пахнущую теплым парным молоком, а в памяти всплывал мультфильм, где маленький Умка искал свою маму, и то время, когда она сама вот так лежала и мама гладила ее по голове, напевая эту же песню.

«Вот ведь, я про себя жалуюсь, что мне тяжело, ною, сколько у меня обязанностей, а ведь Риточка совсем мало с мамой бывает. А оказывается, мне повезло. До двенадцати лет мама была только со мной, Игорек не считается, он парень и так к маме не льнул никогда, хотя до трех лет мама была вообще только его.

А Рита, она ведь сразу третьей родилась, никогда без нас не была и не узнает, как это, когда мама только твоя. Когда у меня будут дети, я постараюсь быть с ними все время, смотреть, как они растут, учатся ходить, говорить… Малыши такие забавные и нежные, как куклята живые. Вот Ритуся вроде уже подросла, а как прижмется, ручками обнимет, все внутри переворачивается. Хотя пусть у меня будет только один ребенок. Я буду любить его одного и больше никого. Ну, мужа еще буду любить, но это другое совсем.

Да, пусть папа говорит, что детей должно быть много, так им легче в жизни будет, они никогда не останутся одни, – вон у отца сколько братьев, их жены, дети, они теперь тоже все нам родные. Они есть у нас, а мы – у них. Да, но когда вот так, рядом, то только тот тебе близок, кого ты действительно любишь, а разве можно всех детей сразу любить?

«Наверное, на самых младших любви уже не хватает? Или, наоборот, от старших любовь забирают и младшим отдают? Где же такое сердце взять, чтобы на всех хватило?»

Нет, пусть у меня будет одна дочка. А сын как же? Ладно, сын и дочка, и все. А муж? Если муж так не захочет? С мужем договорюсь!» – представив, как она будет с мужем договариваться, Василиса улыбнулась, вспомнив редкие споры отца с матерью, в которых прав всегда оказывался отец – без вариантов.

После таких мыслей ей так жалко стало маленькую сестричку, что она невольно сгребла ее вместе с одеялом, подобрала всю, словно драгоценную ношу, прижала к себе и стала качать на ручках в такт колыбельной про пушистого Умку, представляя, что вот так же будет укачивать свою доченьку.

– Ну, лягу сегодня позже, подумаешь, – уговаривала Василиса саму себя, продолжая убаюкивать сестру, сидя на краю кровати, раскачивалась в такт колыбельной, перебирая в ладони ее маленькие пальчики.

Пока тихонько пела, унеслась мыслями в свое раннее детство, когда она действительно была вдвоем с мамой. Вспомнила, как они, переделав домашние дела, пока томился в ожидании ужина в большом чугунке картофель и тушилось ароматное мясо с подливой, а у мамы была свободная минутка, заговорщицки доставали из новенького желтого шифоньера большую коробку с ее картонными куклами.

Сам по себе шифоньер тоже заслуживал отдельного внимания. Когда Васька была маленькой, в их большом доме почти не было мебели. Только самое нужно и простое. Для нее и брата – металлические кровати с пружинными сетками, на которых было так здорово подлетать к потолку, путаясь в спущенных колготках; старая родительская тахта, обтянутая зеленой потертой тканью в крупную черную клетку, да небольшой кухонный стол с основательными ножками и шестью дубовыми табуретками, которые еще дед сколотил на новоселье молодоженам, словно рассчитав заранее количество членов семьи сына.

Потом родители где-то по случаю достали – а тогда можно было только достать через братьев или знакомых, кому-то что-то уступив, пообещав, подождав, – румынский мебельный гарнитур из нескольких предметов. Василиса помнила тот день, когда на огромном совхозном грузовике, водителем которого работал папин брат дядя Леша, привезли мебель. Отец с братом разгружали, Игорек крутился тут же, мама с бабушкой радостно суетились вокруг, сбежались ближайшие соседки, на Василису то и дело прикрикивали, чтобы не путалась под ногами и забрала кошку, которая ошалела от происходящего и металась по всему двору.

Суетясь, шутливо переругиваясь и чертыхаясь, всё разгрузили во дворе, перегородив вход в дом. Две большие полуторные кровати стояли около ступеней. Василиса и дочки соседки, как только взрослые скрылись в доме, тут же забрались на эти кровати вместе с кошкой. Они радостно прыгали, поскальзываясь на пленке, защищающей матрасы, – непередаваемое ощущение полета, веселый визг и гвалт на весь двор! Жаль, недолго длилось их маленькое счастье – всего лишь пока взрослые тащили в дом шифоньер-богатырь, сверкающий, соломенного цвета, со скругленными боками и с большим зеркалом в полный рост.

Потом все предметы заняли свои места в доме. Две полуторные кровати разместились в родительской спальне, превратившись в супружеское ложе и заменив зеленую тахту, которая перекочевала на первый этаж и поселилась в коридоре. По бокам от кроватей торжественно водрузили две тумбочки, где мама со своей стороны теперь хранила вязанье и старенькую потертую Библию, доставшуюся ей от прабабушки. Василисе эту книгу не разрешали трогать.

«Это ценная старая книга. Вот вырастешь, я тебе про нее расскажу», – говорила мама.

Только когда дочка болела и никак не могла справиться с температурой, Галина Игоревна присаживалась к ней на кровать с томиком в руках, раскрывала пожелтевшие странички и шептала лишь одними губами, умоляя Господа дать здоровья ее девочке.

Шифоньер поставили напротив кроватей. В нем поселились мамины платья, блузки, юбки и папины костюмы с рубашками. А еще туфли. Господи, сколько же у мамы было туфель! Где только она их брала и куда носила? Этим вопросом Василиса задавалась позже, когда выросла. А тогда…

По субботам она не ходила в детский сад, почему – уже и не помнит, это была последняя группа, осенью ей уже пора было идти в школу, и мама считала ее достаточно взрослой, чтобы оставлять дома одну. Это было ее лучшее время!

Позавтракав и проводив брата в школу – в субботу он учился, а родители работали, – Вася заходила в спальню родителей и приотворяла дверцу в грозный загадочный шифоньер, принадлежавший в эти часы ей одной. Раскрывая большую скрипучую створку шкафа, она смотрела на него снизу вверх, прикладывала маленький пальчик к губам и таинственным шепотом говорила:

– Тс-с-с, только маме, чур, молчок!

Дотрагивалась пальчиками до ткани платьев, ощущала фактуру струящегося прохладного шелка, невесомого крепдешина, теплой, чуть колючей шерсти, мягкого сукна. Выбирала самое красивое, ныряла в него, а потом долго рассматривала восхитительные, пахнущие натуральной кожей туфли. Выбрав подходящие, обязательно на высоком каблуке, надевала их прямо на свои белые носочки, подхватывала подол платья и, шаркая каблуками, перемещалась в длинный коридор между комнатами, где стояло трюмо с тремя зеркалами, на котором выстроились в ряд нехитрые флакончики маминых духов и помад.

Мама почти не красилась и мало душилась, но и то, что у нее было, казалось Василисе невероятным богатством. Накрасив губы – духами она пользоваться не рисковала, вдруг заметят, – она крутилась возле трех зеркал, представляя себя певицей из передачи «Утренняя почта». Распустив длинные темные волосы, чуть прихрамывая и поскальзываясь на деревянном крашеном полу на неудобных маминых каблуках, путаясь в шелках длинного подола, Василиса кружилась и пела, ощущая себя невероятно взрослой и красивой.

Коробка с картонными куклами была собственностью Василисы. Она их очень любила, просила дарить ей на Новый год и день рождения. Несмотря на небольшой выбор, родители собрали для нее приличную коллекцию. Самой же любимой была кукла Наташа. Она была старше самой Василисы лет на десять. Маме ее отдала какая-то из приятельниц. Осталась от дочери.

Кукла была вырезана из плотного картона. Черные волосы, как у Василисы, были подстрижены по ушки и кучерявились, обрамляя лицо. Каждый раз, глядя на прическу Наташи, Василиса мечтала отрезать волосы – вдруг папа когда-нибудь все-таки разрешит!

На кукле были нарисованы розовые трусики-шорты, белая маечка, носочки и туфельки с перепонкой – точно такие же, в каких сама Василиса ходила в садик. Руки Наташа сложила на груди, прижав к себе смешного разноцветного клоуна и коричневого плюшевого мишку – о таком Василиса только мечтала.

Эта кукла была редкостью. Обычно наряды на картонных кукол «надевали» с помощью бумажных «ушек», загнув которые платье закрепляли на картонном основании. У Наташи же на животике был наклеен круглый магнит, к которому можно было прикладывать наряды, хранящиеся в коробке, меняя образ куклы и ее настроение.

В коробке с Наташей лежали наряды на все случаи кукольной жизни. Для прогулок – голубая матроска с большим отложным воротником, украшенным двумя белыми полосками по краю, плиссированной юбочкой и аккуратными манжетами с теми же полосками. Руки Наташи на этой картинке держали маленький бумажный кораблик, словно была весна и она вышла прогуляться вдоль ручья. Наряд хозяюшки – розовое платье с повязанным поверх него синим кухонным фартуком в белый горошек, в руках – зеленая кастрюля. Для путешествий у Наташи было белое меховое пальто, зеленые вязаные рукавички – Василиса попросила маму связать ей такие же – и аккуратный дерматиновый чемоданчик с металлическими скругленными уголками.

Как здорово было вместе с мамой наряжать Наташу! Выбираешь наряд, обсуждаешь, куда она в нем собирается пойти, прислоняешь к кукле, магнитик встречается с ответным металлическим кружком на платье, чуть слышно щелкает – и вот, нарядная кукла готова к выходу в свет!

Больше всего Вася любила вместе с мамой рисовать для Наташи новые платья. Да, у них получалось не так хорошо, как на картинках, но зато можно было придумывать что угодно! Они обводили контур куклы карандашом на альбомном листе, потом мама дорисовывала платье и давала Василисе раскрасить его. Папа принес откуда-то похожие железные кружочки, которые Васька клеила к нарисованным платьям пластилином. Кукольная коллекция росла день ото дня. Это было бесценное время творчества вдвоем, вместе с мамочкой. С Маргаритой в куклы играла только Васька. У мамы сейчас совсем не было времени.

Василиса и не заметила, как пролетело время. Ритуся уже уснула, сладко сложив ладошки под нежной розовой с чуть заметным пушком щекой. Вот и родственница-кукушка выглянула из своего домика – на мир посмотреть и проверить, как тут без нее сестры обходятся.

– Ку-ку…

Василиса бережно переложила сестру с колен на кровать и аккуратно укрыла одеялом, подоткнув его со всех боков: Рита спала беспокойно, крутилась во сне и под утро оказывалась совсем на другом краю кровати в одной пижамке. Тихо встала и выглянула в окно. Родители продолжали свой разговор за столом во дворе. Отец что-то объяснял, активно жестикулируя руками. В последнее время он все чаще был чем-то встревожен, мама его успокаивала, между ними что-то происходило.

«Опять обо мне говорят и ссорятся. Может, им бабуля рассказала про мои мысли о городе, или отец увидел меня и Наташу с теми ребятами на берегу…» – Василиса стояла у окна, скрытая занавеской. Задернув шторы плотнее, она, тихонько скрипнув половицей, вышла из комнаты сестры, притворила дверь и, передумав спускаться в кухню, чтобы поговорить с мамой о том, что ее тревожило в последнее время, зашла в свою комнату.

Глава 2. Мальчик на белом коне

В разгар сельхозсезона и мать, и отец работали почти без выходных, и лето было тем самым волшебным временем, когда Василиса с братом были предоставлены сами себе целыми днями. Понятно, что домашние дела никто не отменял, но все равно это была настоящая свобода! Напоив с утра кур и гусей, чуть прибравшись в доме, они заскакивали на велосипед и, прихватив виляющего хвостом-вентилятором пса, мчались к морю.

Чаще всего и позавтракать забывали. Не беда! По пути к морю, а ехать было буквально минут пятнадцать, всегда можно было найти чем перекусить – станица щедро делилась своими дарами: в начале лета – бордовой, с тугими бочка́ми черешней, потом – золотистыми, с розовыми «щечками» абрикосами или мелкой, чуть горьковатой, утыканной темными конопушками, напоенной кубанским солнцем оранжевой жерделой – диким абрикосом, в изобилии растущим вместо лесополосы вдоль полей, перемежаясь с душистой белой акацией.

Когда весной лесополоса цвела, над станицей стояло плотное, ароматное густое марево, напитывая все вокруг необыкновенным запахом цветущего абрикоса, на смену которому приходила акация – сочетание нот апельсина с миндальным оттенком.

Это был аромат детства, который многие потом в своей взрослой жизни, покинув станицу, безуспешно пытались вспомнить или найти в дорогущем парфюме.

В июле-августе лакомились ароматными яблоками и грушами – идешь по краю садов, набираешь в подол платья или за пазуху заправленной в штаны рубашки, чуть пройдешь, а там еще краше плоды висят, высыпешь набранное и рвешь снова, отбирая самые сладкие и сочные. Им и конфет-то толком не хотелось, сладости хватало от ягод и фруктов. Потом до самого позднего вечера купались, возились в песке, рыли ходы в глине, ловили руками и ногами рыбу, питались тем, что удалось добыть на земле и в море. И лучше не было времени, чем лето!

Наступила та самая долгожданная суббота июля, когда они собирались на замес к семье Хиляевых. Всю неделю Василиса старалась выполнить домашние дела заранее, чтобы осталось меньше на субботу. Встали утром совсем рано, родители чуть свет уже уехали в поле.

Игоря семья Хиляевых пригласила на замес как опытного наездника, а Василиса напросилась с ним, но и от нее помощь будет. Брат и его друзья хорошо держались на лошадях, хотя совхозные кони для верховой езды не были обучены: строптивые, норовистые, их больше в телегу запрягали. Седел нет, только уздечки. Это особое искусство – усидеть на коне, не приученном к наезднику, без седла и стремян.

Пацаны коней знают хорошо – у каждого свой характер и норов, – недаром же подростки все свободное время на совхозной конюшне пропадают. Сами распределят между собой, кому какой достанется, оседлают и пригонят коней, которых совхоз выделил Хиляевым во временную аренду за небольшую плату, а иногда бывало, что и без оплаты договаривались. Вся станица – друг другу сваты, кумовья да братья, одни другим помогают и выручают. Зарплаты небольшие, вот и крутятся все, кто как может.

Василиса с женщинами вначале будет наблюдать за тем, как мальчишки на конях месят красную глину. Мужики, словно в топку, подбрасывают солому в огромную яму, постоянно добавляя воды из огромной бочки, стоящей рядом. Потом все вместе будут помогать мужчинам укладывать готовую смесь в специальные деревянные формы для саманного кирпича. Мужчины вилами выбрасывают из замеса огромные комья влажной глины с торчащей соломой, а женщины и подростки – кто лопатами, кто ведерками – разбирают и складывают в деревянные формы, все вымазанные охристой глиной, с шутками, песнями и прибаутками. Смех, крики, весело. Все перепачканные и смешные, подшучивают друг над другом, а в конце еще и хозяина дома могут выкупать в оставшейся жиже. Обливают и желают, чтобы дом долго жил.

Кони ходят по кругу, топчутся недовольно, укрощенные пацанами. После замеса женщины столы будут накрывать, застолье – обязательно. Будут угощать всех, кто на помощь пришел.

Для молодежи замес был большим праздником, на котором все вместе делают одно дело, себя показывают, на других смотрят. А сколько молодых семей сложилось в станице, познакомившись на замесе! Потом и их дома строили всем миром.

Летом замесы были то в одном, то в другом дворе – саманный кирпич должен хорошо просохнуть, для этого нужна жаркая погода. Каждый раз подростки с удовольствием присоединялись, и были уже те, кто филигранно управлялся с лошадью. Конь-то – он живой, может встать в яме, заупрямиться, отказаться работать, – непростое это для коня дело, неохота ему, увязая в глине, перетаптываться, перемешивать маслянистую густую массу, пахнущую по́том и соломой.

Опытные наездники коня уговорят, дело сделают и гордые ходят, похвалу от хозяев получают. Игорь тоже выучился с лошадьми договариваться, частенько вместе со своим другом Пашкой на скотном дворе и в конюшне время проводил, всех совхозных лошадей знал, поэтому в сезон замесов они оба были нарасхват в станице.

Сегодня день выдался особенно жарким. Семь утра. Солнце, не стесняясь, транслирует дневную жару, вот так вот сразу, без прогнозов, без заигрывания, сплошным потоком. Еще чуть – и будет негде скрыться, даже тень великанов-ясеней, стоящих вдоль центральной улицы станицы, не спасет. Виноградные лозы, заботливым тентом накрывающие все дворы, не обещают прохлады, усиленно наливая стремительно спеющие грозди, ловя подоспевшее солнце.

Сегодня горячо будет всем – и людям, и лошадям. Огромная бочка воды уже привезена, стоит, напитывается солнечными лучами, прогревая свое водяное прохладное нутро. Жирная охристая глина, тем же заботливым трактором перемещенная заранее с родных берегов Азовского моря во двор Хиляевых, за пару дней успела заветриться и начала подсыхать, прощаясь с остатками влаги, превращаясь в растрескавшуюся каменную твердь, стремительно обесцвечиваясь, словно выгорая на солнце, отдавая ему лучшие краски.

Брат с друзьями договорились встретиться около Дома культуры и потом вместе пойти на конюшню, забрать лошадей. Некоторые из хлопцев не виделись бо́льшую часть лета: кто-то уезжал на подработку, кто-то помогал родителям в совхозе, некоторые ездили в трудовой лагерь. Встретившись сегодня, они с увлечением рассказывали, как провели это лето, делились своими новостями.

Василиса стояла в сторонке от брата с его компанией, то и дело поглядывая на дорогу в ожидании Наташи, которая должна была к ним подойти, да отчего-то задерживалась.

Все утро вместо домашних дел Васька прокопалась в шкафу, решая, что же ей надеть так, чтобы было прилично и удобно, по-рабочему, ведь она к вечеру вся в глине будет, но чтоб при этом не выглядеть пугалом – вокруг будет полно парней. Выбор пал на старую отцовскую футболку белого цвета, которая чуть прикрывала ей бедра, и школьные тренировочные штаны.

В брюках и блузке идти было нельзя: отец выступал категорически против женщин в брюках или, не дай бог, в джинсах. Поэтому у нее и брюк-то не было, хотя в шортах или джинсах было бы очень удобно работать. А ведь у некоторых девчонок были джинсы – так здорово сидели на них, подчеркивая фигуру!

В платье или юбке идти тоже нельзя: наклонишься, пока будешь глину раскладывать, и все твое исподнее наружу, неприлично это, осуждающе звучал в голове голос матери. Поэтому она надела треники, подкатав их до колен и избавившись таким образом от ненавистных штрипок-петель, надеваемых на стопу, чтобы тренировочные штаны держались и не подскакивали – ткань у них была тонкая, моментально вытягивалась на коленях, а про цвет Василиса старалась вообще не думать – непонятный линялый синий ее раздражал. Ну как можно было использовать такой краситель?!

Видимо, чувство прекрасного в ней было врожденным, перешло от матери, которая, несмотря на то, что в магазинах почти ничего из стильных вещей купить было нельзя, удивительным образом как-то умудрялась выглядеть по последней моде из журналов «Бурда» и «Верена». Эти красочные глянцевые журналы привозили в станицу из Ростова или Москвы, передавали из рук в руки, снимали копии выкроек, перерисовывали модели и шили у портних.

Мама не просто заказывала платья из этих журналов для себя, а затем и для повзрослевшей дочери, она еще и вносила свои коррективы в модели, объясняя собственные идеи швее. Потом многие модницы станицы охали, ахали и просили сшить им так же, как у Гали Бондаренко.