Дом на птичьем острове. Книга первая. Рожденная быть второй

От бабы Симы всегда по-особенному пахло – хлебом, каплями валокордина, смешанными с чем-то еще, таким родным и неуловимым, что она помнила с младенчества, когда бабуля приходила и сидела с ней, забирала ее из садика, читала книжки и рассказывала сказки. Этот запах охладил пыл девочки – она словно очнулась.

– Ну, у нас все девчонки в классе обсуждают, что в город поедут после школы – поступать на следующий год, вот и решила тебе рассказать.

– Ишь ты, обсуждают они, балаболки! Ты смотри, отцу этого не наболтай, нечего его расстраивать, он и так весь нервный от работы, не спит совсем, засуха в этом году идет… Видела, какие ветра на полях, черные тучи землю уносят? Ты должна матери помогать и о сестре с братом заботиться, а там уж – еще год-другой, – бабушка сбавила голос, почти зашептала, поглаживая внучку по спине между лопаток неожиданно тяжелой для ее роста и веса рукой, словно успокаивала не внучку, а саму себя, отгоняя мысли о сыне, – встретишь его и успокоишься, вот увидишь.

– Ба, о ком ты? Кого встречу? Того, кого мне отец с матерью назначат? Вот еще встреча!

Внутри нее шла борьба. Одна Васька хотела спорить с бабушкой, в сердцах кричать о том, как она устала, что она не живет, а обслуживает всю семью, что она так больше не хочет.

Другая Васька уговаривала ту, первую, помолчать, подумать о бабуле, о маме, папе и брате с сестрой, которых она очень любит, и ей нравится им помогать, нравится, когда они все вместе, а еще лучше, когда все кумовья, родные дядьки и тетки приходят с семьями и двоюродными сестрами и братьями – народу полный двор собирается.

Отец с братом дополнительные столы достают, а девчонки с матерью за три дня до праздника компоты варят, салаты режут, мясо запекают, соленья и варенья достают… Бабуля пироги ставит в уличной большой печи, где только летом выпекают, чтобы в доме жарко не было. Ей нравится, как на весь двор пахнет дровами и сладковатым духом свежих пирогов и блинов. Эти запахи смешиваются с ароматом цветущего сада, жаркого лета, копченостей, солений, уже созревших фруктов.

Они с мамой и Риткой в новых платьях, отец с Игорьком в накрахмаленных рубашках, которые она для них гладит все утро, высунув от усердия кончик языка и вытирая рукавом со лба бисеринки пота. Столы застилают свежими скатертями, и пусть их потом кипятить не перекипятить, но как же сейчас красиво и весело от предвкушения этого праздника, от полного дома детворы, разговоров взрослых! А теперь она тоже почти взрослая, и ей можно не бегать с детворой, а сидеть и слушать, о чем говорят мама и ее сестры, отец с братьями, наблюдать за этой всесемейной общностью и любовью.

Разве все это не стоит того, чтобы мыть, убирать, помогать, заботиться, все время быть занятой домашней работой и ждать, когда тебя выдадут замуж?

Была и третья Васька, которая не хотела вовсе вступать в диалог. Она притаилась где-то глубоко внутри и сидела тихо, не споря, будучи уверенной в своей правоте и том пути, который себе намечтала, еще толком не понимая, чего же она на самом деле хочет. Тут ключевым было, что это она сама намечтала, а не кто-то за нее решил.

– А то ты не понимаешь! Ой, ну и хитрющая! – Бабушка улыбнулась, оттеснила внучку от стола, на котором та перебирала горох, присела рядом с ней.

– Иди-ка ты чайник поставь, у меня там блинки от завтрака остались, сходи в погреб за сметаной и вареньем, давай-ка лучше чаю попьем, – распорядилась Серафима Игнатьевна и, закрыв тему, продолжила за внучку перебирать горох для супа.

– Да, схожу, конечно. Ба, оставь, я сама потом доделаю. – Уже ступив в сторону выхода к погребу, она остановилась и хотела было отодвинуть горох в сторону, но, заметив, как бабушка ловко откладывает нелущеные или порченые горошины в сторону, передумала и ушла за сметаной.

«Все они за меня всё решили, вот уж умные какие!» – проговорила внутри нее одна из Васек.

Работы весной хватало, хотя хватало ее всегда, но весной – это было что-то особенное. Начиная с апреля все хозяйки станицы усиленно что-то мыли, красили, трясли, подметали, обрезали, обновляли и еще много чего делали. Люди выбирались из надоевших за зиму домов, грелись, как коты, на долгожданном весеннем солнце, сулившем щедрый урожай, о котором должны были позаботиться родители Васи. Ее мама и папа были агрономами и отвечали за то, чтобы все росло и плодоносило. Мама – за сады, папа – за поля. Ну а пока всей семьей дружно убирали дом и двор, белили все деревья.

– Мам, а зачем мы деревья красим? – спрашивала Вася, водя кистью по стволу своей любимой черешни, на которой созревали самые крупные и сладкие ягоды янтарного цвета с красными бочка́ми. «Как твои щечки!» – говорил папа маленькой Ваське. Это он и посадил ту черешню, когда дочь родилась.

– Чтобы жучки и червячки всякие разные не могли по стволу до листочков и веточек добраться, – терпеливо объясняла мама, поправляя на ней косынку. – Ну, а кроме этого, посмотри, как красиво!

Она брала дочь за руку и выводила со двора на улицу, где, насколько хватало глаз, по обе стороны тротуара белели стволами сливы, вишни, яблони вперемешку с огромными лесными вязами. Листочки на них только распустились, сияя своей зеленой свежестью, а белые стволы, как гольфики у первоклассниц, обрамляли стройные ножки, украшенные полыхающими желтыми и красными бокальчиками тюльпанов, в изобилии цветущих вдоль всей улицы. Воздух был наполнен ароматом весенних цветов и жужжанием проснувшихся пчел и шмелей.

Эту красоту, подмеченную мамой и переданную ей в дар, она сохранила в себе, запомнив и полюбив свою станицу именно такой – по-майски ярко цветущей и трогательной в своем свежем роспуске стремительно просыпающейся природы. Потом, много лет спустя, она всегда старалась приехать домой именно в начале мая, чтобы не пропустить костер алых тюльпанов и белоснежные гольфы на весенних деревьях.

Все вокруг менялось, жаждало обновлений. Их большой двухэтажный дом из красного кирпича с серой шиферной крышей, похожей на волны любимого Васькой Азовского моря, огромный двор, огороженный ярко-синим забором, повторяющим цвет кубанского неба, накрытый высокими подпорками для винограда, перекрывающими весь двор, с только-только начинающими просыпаться лозами, которые еще чуть-чуть – и разовьются, мощно устремляясь к солнцу, выпуская новые побеги, наращивая малюсенькие кочанчики соцветий, на которые веселым жужжащим роем будут слетаться жадные после зимы пчелы. К осени эти соцветия превратятся в тяжелые сладкие грозди. Все лето виноград будет спасать от зноя прилегающие ко двору цветники, накрывая их кружевной тенью от больших сочных листьев. Цветники вроде по ту сторону от двора, а все равно и за ними тоже пригляд нужен: выполоть под тяпку, чтобы ни одной травинки, цветы посадить, да не абы как, а с умом, чтобы цветение сменяло друг друга и радовало глаз прохожих с ранней весны до поздней осени…

А еще загоны для скота и птицы – все следовало промыть, «протрясти», как говорила мама, вымести, выскрести, изводя дух задержавшейся зимы и копоти от большой печи, которая грела и кормила их всю долгую зиму, обрезать просыпающийся виноград, смести попрятавшиеся по щелям и закуткам двора пожухшие листья, убрать мусор, смыть накопившуюся повсюду пыль, выбить задохнувшиеся в доме ковры, которые висели на всех стенах – мода тогда такая была.

Дом строили Васины родители, когда поженились. В этот дом принесли из роддома ее брата Игорька, потом саму Ваську и ее младшую сестру Риту. Есть такая традиция в их станице – хотя почему только в их, наверное, она общая, – отец должен обеспечить всех сыновей домами. У деда Васьки по отцу, Василия Михайловича, было семь сыновей. Каждому он помог выстроить дом – а куда же деваться? Надо же сыновей на ноги поставить, чтобы было куда жену привести и ребятишек рожать да воспитывать. Родители с домом подсобят, совхоз своих работников поддерживает, ссуду беспроцентную дает, кирпич отгружает, да и вся станица приходит помогать, когда дом закладывают и основу из самана строят. Про саман – это отдельная история, такого вы нигде не услышите.

Станица Должская мало чем отличалась от своих сестер-близнецов, коих больше двух сотен в Краснодарском крае. Параллельные и перпендикулярные улицы с ровными рядами деревьев и цветников, словно разлиновавшие поселок на четкие квадраты подворий. Типовые магазины, дома быта, детские сады, школы и, конечно, люди – трудолюбивые, обожженные солнцем и закаленные ветром, со своими семьями, домами и хозяйствами.

Бо́льшая часть станичников традиционно строила саманные дома из того, что давала природа, – больших кирпичей из смеси глины с соломой. Начиная с ранней весны и на протяжении всего лета, в теплые и сухие дни будущий хозяин дома собирал родственников, друзей, соседей для изготовления самана. На участке для строительства вырывали круглую яму диаметром в пять-шесть метров с возвышением в центре, в несколько заходов совхозный трактор привозил туда красную глину с берегов Азовского моря. Потом, как правило в субботу или в воскресенье, все приглашенные на замес закладывали в яму солому, заливали воду, а молодые ребята на лошадях ходили по самой яме, перемешивая ее содержимое. Несколько человек заполняли специальные формы готовой смесью – замесом, тщательно его уплотняя и формируя будущие кирпичи – саманы.

Для дома нужно было изготовить примерно тысячу штук самана. Никто никогда не жаловался, хоть работа была трудная и нудная. Станичники знали, что, когда им придется строить дом, все так же придут и помогут. Все лето саман сушился, его специально переворачивали, и потом в течение нескольких дней опять же все вместе возводили поэтапно дом.

Сам же замес всегда был большим праздником. Когда работа была закончена, все накрывали столы, пели песни, общались и поздравляли будущих хозяев с началом постройки дома. Летом замесы проходили то в одном, то в другом дворе, чаще всего на окраинах станицы, куда она расширялась и росла.

В конце восьмидесятых некоторые уже начали строить кирпичные дома, но большинство все-таки еще придерживалось традиционной кубанской технологии. Позже саманные дома стали обкладывать кирпичом, так был сделан родителями Василисы и их собственный дом.

Наступил июль 1989 года.

Через месяц Ваське исполнится шестнадцать лет. Она уже считала себя вполне взрослой и самостоятельной, хотя родители, а в особенности отец, были совсем другого мнения.

Васька открыла калитку и пересекла двор, чуть не споткнувшись о разомлевших на жаре сонных кур, чудом выбравшихся из загона и лениво бродивших вдоль натянутой для них матерью сетки в поисках насекомых, зазевавшихся среди шуршащего желтого ракушечника, которым был засыпан весь двор.

– Вот ведь окаянные! – Васька подхватила стоявший рядом веник и, покрикивая на кур, отправила их обратно в загон. Они уже успели частично переворошить и запачкать ракушечник – на желтом фоне явственно виднелись маленькие черные кучки, которые теперь придется убирать.

С одной стороны, ракушка закрывала двор от растущих сорняков, толстый слой не пропускал свет и просто не давал им расти, а те, что умудрялись выскакивать, тут же выпалывали тяпкой и снова закрывали песком. Выглядело очень нарядно и придавало двору ухоженный вид.

С другой же стороны, как они ни старались не вносить ее в дом – переобувались на пороге, обтрясали ноги, постоянно выметали предбанник и не пускали летом в дом котов, все равно ракушка была везде, даже в постели. Борьба с ней шла постоянно, и, пока дети были маленькими, выигрывала всегда ракушка. Мести же ее, выбирая из толстого слоя золотистого ракушечника мелкие листья больших вязов, стоящих по ту сторону забора, веточки, упавшие высохшие виноградины, лепестки цветов и прочий растительный мусор, было делом утомительным. Васе и Игорьку казалось, что это абсолютно бесполезное занятие. Подметать же ракушку нужно было по-особенному. В огороде росло просо, из которого отец вязал упругие веники, ими и мели, да так, чтобы на песке оставался красивый узор, похожий на много сложенных рядом вееров.

– Двор – как наше лицо. Вот зайдут соседи, а у нас все чисто, аккуратно, всё на местах, песок выметен, ни одной травинки, забор покрашен, цветы радуют своими красками. Перед людьми не стыдно и самим на душе хорошо, да и просто приятно жить в чистоте, – уговаривала мама Ваську и саму себя, как когда-то уговаривали друг друга все женщины в семье.

Привычка стала укладом. Василиса вздыхала и бралась за веник, наводя веерные узоры по всему двору.

Вася сбросила на пороге старые стертые сандалии – нога опять успела вырасти, и долгожданный когда-то тридцать шестой, который носила мама – Вася так мечтала донашивать ее туфли и босоножки, – превратился почти в тридцать восьмой. Зато осенью ей купят собственные туфли или мамина сестра тетя Надя отдаст их от своей дочки, которая чуть старше Васьки. Она пересекла кухню и, обогнув печку, выложила из цветастой авоськи на массивный дубовый стол два свежих хлебных «кирпичика», только что купленных по дороге из школы, куда она ходила помогать на школьном огороде и заодно с ребятами увиделась.

Всю дорогу до дома она себя с трудом сдерживала: есть хотелось ужасно, а хлеб, как назло, был свежайшим, с румяной хрустящей корочкой, чуть теплый и невероятно ароматный. Казалось, его запах сопровождал Ваську всю дорогу, стелясь за ней шлейфом, словно дорогие духи. Если бы кто-то заинтересовался ею, то смог бы безошибочно определить по этому хлебному запаху, куда же она подевалась. Но никого она, увы, не интересовала, поэтому увязавшийся за ней хлебный дух ворвался вместе с ней в пустой дом, заполонив его аппетитным ржаным ароматом. Тут-то Васька не удержалась и все-таки отщипнула кусочек от упругой хрустящей горбушки, положила аккуратно в рот, хотела было налить себе белого кваса, который бабуля сама готовила на хмельной закваске, да заленилась спускаться в погреб, быстро прожевала и проглотила так, без всего, отерла руки о подол платья, стирая следы своего маленького преступления, завернула оставшийся хлеб в полотенце и положила в хлебную кастрюлю за печкой.

Пересекла комнату, шлепая босыми ногами по приятно прохладному полу, подошла к старенькому радио, стоявшему на подоконнике, сделала погромче звук. Начиналась передача «В рабочий полдень», диктор уже зачитывал заявки слушателей и включал желаемые песни. Васька закружилась в танце по комнате, радуясь тому, что в доме пока никого нет и она может делать то, что хочет, хотя бы эти волшебные, абсолютно личные пять минут.

Тряпка шуршала по свежевыкрашенным доскам старого пола, оставляя блестящий мокрый след. Ших-ших, туда-сюда – в такт советским песням о людях труда.

«Вот еще под кровать не залезла, да и под столом плохо промыла», – размышляла Васька мамиными наставлениями, перемещаясь по комнате на коленях, подоткнув подол ситцевого халата с запа́хом. Мама могла бы вести курсы по уборке в доме, и мытью полов в частности, хотя, наверное, и сама Вася уже могла бы обучать домоводству. Вон на Ритке можно тренироваться, но та, как нарочно, совсем не поддавалась обучению и постоянно симулировала, ссылаясь то на свой возраст, то на больной живот, то еще на что-нибудь, чем злила Ваську. Хотя, конечно, она еще совсем маленькая… Что такое четыре года? Да, ждать и ждать еще, пока она помогать им с матерью начнет.

Влажный пол выглядел намного привлекательнее. Противный коричневый цвет масляной краски от воды менялся на глазах, приобретая благородный коньячный оттенок. От влажных половиц отражалось дневное солнце, беспардонно заглядывающее в многочисленные окна их большого дома, нагревая прохладный воздух, играя пылинками. Дом был построен из самана и обложен красным кирпичом, поэтому в нем всегда было прохладно в жару и тепло в мороз. Пол высыхал моментально, теряя свою мимолетную привлекательность и становясь опять зрительно не помытым.

Всю неделю мимо их окон, по центральной улице станицы, которая называлась, как и тысячи подобных в разных концах страны, улицей Ленина, колхозный трактор, пыхтя и поднимая за собой тучу пыли – обычное явление в июле месяце, – возил красную глину из карьера на двор Хиляевых. Васька с радостью наблюдала за приготовлениями. Раз возят глину, значит, в субботу они всей станицей пойдут на замес, и она будет освобождена до вечера от хозяйственных работ, а еще увидится с ребятами, будут интересные разговоры – со многими не виделись все лето. Все-таки какое-то разнообразие в ее слишком предсказуемой жизни – это самое главное, ради этого стоит хорошенько оттереть пол, переделать всю работу, порученную ей матерью, устать и рухнуть спать, чтобы скорее наступило то самое утро.

Васька – что за имя такое для девушки? На самом деле она Василиса, но никто так ее не называет. Даже в школе учителя, вызывая к доске выкрикивают просто: «Бондаренко!» Видимо, полное имя для них слишком длинное, а называть девочку Васькой как-то неудобно… Но это лишь ее собственные рассуждения.

Имя ей дала мама. Это одна из семейных легенд, которая частенько вспоминалась, раз от разу обрастая все новыми и новыми подробностями, во время огромных шумных застолий, где собиралась вся их многочисленная станичная родня.

Тогда, в жарком и знойном августе 1973 года, родители мечтали о мальчике, хотя до Васьки они уже родили ее старшего брата, но все равно мама ждала именно еще одного сына. На дочерей в семьях казаков ставки не делали. По мнению родителей, дочь – это отрезанный ломоть, ее основная задача – выйти замуж, поэтому с детства девочки трудились по дому, учились быть хозяйками. Василиса готовит почти с рождения: трехлетней она уже помогала бабушке пельмени лепить и хлеб выпекать.

Залезет на высокий тяжелый деревянный табурет во дворе, где бабушка Серафима Игнатьевна тесто замешивает. Баба Сима улыбается, отщипнет кусочек от упругого, припыленного мукой шара из теста и даст Ваське, чтобы она свой куличик слепила или лепешку раскатала, пробуя управиться с огромной тяжелой белой от муки деревянной скалкой. Та и рада стараться. Пальчики маленькие не слушаются, колобок то и дело норовит сбежать от нее под стол, где парочка пушистых котов, которые у них не переводились, уже сидит в ожидании новой игрушки. Васька пыхтит, облокотилась на стол пухленьким животиком в ситцевом платьишке в цветочек, кончик языка от усердия высунула, старается. Платьишко и щеки в муке, ладошками раскатывает и мнет тесто, потом баба Сима его – в печь русскую на лопате, рядом со своими караваями. Что-то там поколдует, открывает заслонку и вытаскивает обратно румяного цыпленка или солнечную булочку: «На тебе, Васенька твоего колобочка, смотри, какой ладненький вышел!» Ну точь-в-точь как в той сказке, что папа ей вечерами перед сном рассказывает.

Так вот, про ее имя. Первый раз она эту историю лет в пять услышала, запомнила плохо, но смысл уяснила – мама хотела мальчика, а папа – дочь. Потом, лет в десять, бабушка ей свою версию рассказала.

– Отец хотел тебя, внучка, Леной назвать, а мать против была, строптивая она у нас – ну, уж какую нашел… Не нравилось ей это имя, вот и настояла на своем, – обмолвилась как-то бабушка Серафима Игнатьевна – мама Васькиного папы, когда они вместе заготовками занимались и Васька в очередной раз спросила, зачем ей такое имя дурацкое дали.

– Да, я хорошо помню, как тебя, мелкую, из больницы принесли, ты смешная была такая, красная, щеки здоровые – с двух сторон косынки торчат, нос – как куриная попка, глазищи темно-синие, почти черносливины перезревшие, а из-под белой кружевной косынки черный чуб виднеется, – говорила баба Сима.

Игорек тоже любил ей эту историю рассказать, когда хотел ее задеть, специально подробно описывая, какая она страшная была. С каждым разом подробностей и деталей тех событий появлялось все больше.

Чем старше она становилась, тем больше ей рассказывали о происхождении ее имени.

Есть такие семейные истории, которые любят вспоминать и обсуждать за общим столом – говорить-то о чем-то нужно, вот и смакуют их, эдакие объединяющие легенды. Раз от разу каждый добавляет что-то от себя, гордый тем, что якобы вспомнил и знает больше других, и со временем все труднее отделить правду от вымысла – все начинают верить в совместно придуманную сказку.

– Когда отец нас с мамой из роддома забирал, радовался, что дочка родилась. Всем родственникам с гордостью сообщал новость: «У меня дочь родилась, Леночка!» А у него же семь братьев с женами и детьми, у нас по всей станице десятки Бондаренко, так же много, как и ваших, – рассказывала Васька своей новой подруге Наташе Ткаченко, когда они недавно вместе с дополнительных занятий из школы возвращались. – Всем сразу так и сказал, мол, знакомьтесь, вот моя дочурка, Елена Михайловна. Мама же против была. Сказала, что ей это имя категорически не нравится, что будут дочку Василисой звать.

У Галины Игоревны была своя история, связанная с мужем и Еленой – не просто так она категорически не хотела давать дочери это имя. Они с мужем познакомились на курсах повышения квалификации, оба приехали из других станиц в Должскую на обучение. Жили в общежитии несколько недель, ездили на поля, проходили практику, к ним тогда еще профессор из Москвы с новой технологией земледелия приезжал. Галя была совсем молодая, Миша постарше. Она сорок седьмого года, а он сорок пятого. Ей Миша сразу понравился. Высокий – в него дочка-то и уродилась, черноволосый, веселый, при этом очень рассудительный и степенный, была в нем какая-то основательность, которая и привлекла Галю.

Своими наблюдениями и впечатлениями от знакомства с Михаилом она поделилась с соседкой по комнате в общежитии – Еленой Симоновой. Лена была старше Гали, замужем и мужчинами вроде как не должна была интересоваться. Обсудив Мишу, соседки по комнате пришли к выводу, что парень видный и нужно Гале к нему присмотреться, раз глаза его сразу среди других выделили.

Казалось бы, поговорили, и все. Однако на следующий день и все время их обучения Лена не отходила от Миши, постоянно консультировалась с ним, старалась сесть рядом в автобусе, когда их возили на поля или в сады, занимала место рядом с ним за столом, встревала в их разговоры с Галей, буквально оттесняя ее или прося сходить за стаканом воды, находила любые предлоги не допустить сближения Гали и Миши. Галине тогда поведение Лены показалось странным, но она сама себя уговаривала, что ничего не происходит и просто оттого, что ей самой Миша нравится, она так неадекватно смотрит на отношение Лены к Михаилу. Наконец, как-то вечером она решилась поговорить с Леной.

– Лен, а ты почему от Миши ни на шаг не отходишь? – в темноту комнаты почти прошептала Галя. Девушки уже легли спать, за открытыми окнами стрекотали цикады, вдалеке слышались звуки гитары – видимо, местные где-то гуляли.

– Я? Не отхожу? – Лена ответила сразу, будто ждала этого вопроса и приготовилась на него отвечать. – А ты внимательная, как я посмотрю!

По скрипу кровати Галя поняла, что Лена села, и буквально ощутила ее насмешливый взгляд.

– А что же мне к нему не подходить, если он теперь мой! – Лена встала и босыми ногами прошлепала к открытому окну, налила себе воды из стоящего на окне графина, сделала несколько быстрых глотков, осушив стакан.

– Как это – твой? Ты же замужем! А муж? – От подступающих слез у Гали защипало глаза, а голос задрожал, выдавая ее волнение. Цикады за окном смолкли.

– Господи, какая же ты наивная дурочка, оказывается! Ну замужем, и что? Муж где? И где мы с Мишей? Наиграемся и разъедемся по своим станицам, а там он меня забудет, а я его. Вот только ты, я смотрю, втюрилась реально… Ты это брось! Вон мужиков сколько вокруг, что тебе Мишка-то дался? Не для тебя он! – Лена вернулась в кровать, плюхнулась с размаху так, что пружины подбросили ее и приняли обратно в свои объятия. – Спи уже. И прошу тебя, не мельтеши постоянно под ногами, как ненормальная, смешно выглядишь.

Галя больше не подходила к Михаилу. Обучение закончилось, и они разъехались по своим станицам внедрять новые технологии.

А потом Миша нашел ее сам. В итоге они представили друг друга родителям, получили согласие от семей и поженились. Жить молодая семья поехала в Должскую – там требовались кадры и обещали хорошие условия, оба устроились в совхоз. Потом и родителей перевезли, за ними и братья Михаила приехали, все как-то закрутилось, и теперь станица для них всех родная, они ее, можно сказать, строили и строят все эти годы.

Да много всего произошло, а вот имя Лена Галина Игоревна с тех пор на дух не переносит, и почему муж так хотел дочь назвать, для нее было загадкой и болью одновременно. Говорить с ним на эту тему, напоминая о прошлом, она не хотела, да и он тогда полностью отрицал какие-либо отношения с той самой Ленкой из общежития. В общем, быльем поросло, а осадок в душе остался.

– Мама ждала сына, была уверена, что у них будет еще один сын, как же может быть иначе при таком отце? – Василиса пародировала мамин звонкий голос. – Хотела второго сына назвать в честь деда – папиного папы – Василием. Старшего сына, брата моего, они Игорем назвали в честь маминого отца, а тут она хотела вроде как мужу приятное сделать. Ну, а отец ей говорит, мол, посмотри, какая девка чернявая родилась, в нашу родню, какая из нее Василиса?