Тени прошлого

– Послушайте, Павел Иванович, то, что вы предлагаете, крайне неразумно. Нельзя вводить новый строй без обсуждения, без собрания представителей от народа и дворянства. Вы предлагаете Диктатуру Временного

правительства, но глава такого правительства может злоупотребить своей неограниченной властью. Вы же помните Бонапарта, который собственной властью превратил себя в императора и ввёрг всю Европу в войну, – сказал человек во фраке.

– А что Бонапарт! – воскликнул Пестель, а это был именно он, – Он великий человек! Он вознёс Францию на небывалую высоту. И если иметь главу, то пусть это будет человек, похожий на Наполеона.

– Сохрани нас Бог от второго Бонапарта, – отозвался Рылеев.

– Но что же вы хотите, Кондратий Фёдорович?

– Что вы думаете о правлении Северо- Американской республики при минимальной власти императора?

– Надо подумать, – ответил Пестель.

– Я, в любом случае, покорюсь большинству голосов и тому Уставу, который будет принят, – сказал литератор.

– Но у нас уже есть одобренный Устав и нужно стараться поддерживать его всеми способами и не останавливаться на полпути.

– Вы предлагаете диктатуру, Павел Иванович, я считаю это неприемлимым. Мы хотим свободы, а не тирана, подобного Бонапарту.

Рылеев видел, что Пестель начинает закипать.

– Представьте нам вашу программу, Павел Иванович, – продолжил он голосом ещё более тихим и проникновеным, чем больше распалялся полковник. Порутчик Оболенский, на чьёй квартире проходило собрание, сидевший до этого в углу в кресле, закинув ногу на ногу, тут же

встал и подошёл к оппонентам:

– Мы хотели обсудить идею воссоединения Южного и Северного общества, как нам предложил Павел Иванович.

– Евгений Петрович, мы обсуждали этот вопрос вчера с Трубецким, Пущиным и Муравьёвым. Большинство посчитало такое соединение необходимым, – сказал Рылеев.

– Но Муравьёв выступил против. Он сказал, что нельзя соединить два общества, разделённые настолько большим расстоянием. И кроме того, мы – за свободу, а юг – за власть одного человека.

– А что вы думаете, Кондратий Фёдорович? – спросил Пестель.

– Я считаю, что любое объединение пойдёт нам на пользу.

Последняя свеча догорела, моргнув

напоследок и лица заговорщиков растворились в темноте.

Пестелю не нравилось Северное общество, не нравился его главный представитель Рылеев и Трубецкой, которого все дружно провозгласили диктатором, непонятно за какие заслуги- вечно колеблющийся, неуверенный. И никак не удавалось договориться об общей программе. Хотя Пестелю категорически не нравилась программа Никиты Муравьёва, он считал её слишком слабой и был уверен, что только радикальные меры спасут Россию. Он желал процветания русских людей и ради этого был готов на насилие к этим самым русским людям, которых так хотел облагодетельствовать. Ему не нравилось, что император стал слишком привечать поляков и, как будто, забыл о

собственных подданных. И, конечно, французская революция не могла не сделать своё дело среди молодых прогрессивных людей, чьим кумиром стал Наполеон. Да, Пестель восхищался Наполеоном, втайне мечтал повторить его путь. Павел хотел увидеть Россию свободной и прогрессивной страной, тем более что мощь её армии увидела вся Европа. И было горько и больно смотреть на крепостных, чей жалкий труд совсем не ценился.

Пестель долго разрабатывал «Русскую Правду», в которой ясно изложил все свои мысли по поводу реконструкции, которая включала ликвидацию монархии, отмену крепостного права, равенство граждан, но, главное, провозглашение России республикой с жёсткой централизованной властью. У Никиты Михайловича были менее

радикальные взгляды, он хотел установление Конституционной монархии и создание парламента, но его Конституция не была одобрена ни Рылеевым, ни его новыми членами Северного общества, среди которых был Оболенский, Бестужевы, Каховский, Якубович, Кюхельбекер, Арбузов. Именно на этих людей рассчитывал Пестель, который хотел соединения двух сообществ. Переговоры затянулись, Муравьёв в лице Северного общества наотрез отказался от революционных действий под предлогом, что они ещё не готовы и продолжал заниматься подготовкой новой программы по переустройству России.

Пестель перешёл к требованиям- он жаждал активных действий. Его «Русскую Правду» не раз обсуждали на собраниях, но чем больше Павел

Иванович настаивал, тем больше Рылеев и его сподвижники осторожничали, а Муравьёв прямо назвал планы Пестеля несбыточными и безнравственными.

Пестель в ярости покинул Петербург и уехал на юг.

Михаил Шереметев въехал в Петербург ночью, но над городом было светло, как бывает в осенние пасмурные дни. Небо низко висело над Невой, отражая в себе её тёмные воды.

– Чудесные белые ночи, – пробормотал Михаил, вдыхая сырой и тёплый петербургский воздух. Улицы были пустынны, только иногда проезжали караульные, да громыхала колёсами гружёная повозка. Михаил жадно разглядывал Адмиралтейство, строящийся Исакиевский собор, дворцы.

Город стал необыкновенно красив. С тех пор, как Шереметев был в Петербурге последний раз, прошло три года и это время, практически не изменившее облик старой Москвы, для Петербурга стало временем расцвета.

Вот и отчий дом. Коляска подкатила по подъездной аллее к главному входу и Михаил спрыгнул на землю, с наслаждением разминая затёкшие ноги. Он оглядел знакомый с детства фасад дома, улыбнулся ему и своим воспоминаниям и едва поднялся на крыльцо, как тяжелая дверь отворилась и вышел Дмитрий Шереметев, младший брат Михаила.

– Миша! – Дмитрий обнял брата.

– Митька, – Михаил едва смог сдержать накатившие вдруг слёзы. Он не видел брата уже два года и за это время Дмитрий возмужал, посуровел. Внешне

они были очень похожи- оба высокие, темноволосые, синеглазые. Только Дмитрий младше на четыре года- ему только сравнялось двадцать два.

– Миша, как же я рад, что ты приехал. У тебя в Москве, видимо, было слишком много дел, что ты столько лет не мог добраться до родного дома.

– Прости, брат, – покаялся Михаил, – Я честно пытался, но дела в Сенате…

– Знаю, – Дмитрий хлопнул брата по плечу, – Ты продолжаешь дело отца и я горжусь тобой.

Михаил растроганно посмотрел на брата. Дмитрий и правда повзрослел. Служба в кавальергардском полку сделала из мальчика мужчину.

– Пойдём в дом, ты, наверняка, устал с дороги.

И оба графа Шереметева прошли в отчий дом.

Михаил уже неделю жил в Петербурге и вёл абсолютно несвойственную ему праздную жизнь. Дмитрий дома появлялся только вечером и днём Михаил был предоставлен сам себе. Когда в свете узнали о приезде старшего Шереметева, засыпали его приглашениями на вечера, приёмы, именины. То и дело к дому графа подъезжали коляски или приезжали курьеры верхом на породистых лошадях.

– Ты не можешь просто взять и отклонить их все, – смеялся Дмитрий, увидев растерянное лицо брата, сидевшего в библиотеке с пачкой конвертов в руке.

– Обычно я так и делал, – ответил Михаил, перебирая визитные карточки.

– И никому не удалось заполучить твою персону в качестве потенциального зятя?

– Признаться, этой роли я успешно

избежал.

– И ни одна дама не покорила твоё упрямое сердце?

Михаил рассмеялся:

– Не настолько, чтобы засылать сватов.

– Ну тогда, думаю, что ты оставишь своё сердце в Петербурге. Императорский дом крайне притягателен и полон прелестнейших девиц на выдание.

– Значит, милый брат, ты полон намерения женить меня как можно быстрее.

– Скажем так, я ещё не потерял надежду подержать на руках племянников.

Михаил и Дмитрий по вечерам выезжали верхом осматривать город и Дмитрий с удовольствием рассказывал брату о семьях, что проживали здесь. Навстречу катились лёгкие коляски и дамы, уютно устроившись на бархатных сидениях,

пытались скрыть румянец волнения, прикрываясь расписными веерами. И это волнение вызывали два красивых молодых человека, гарцевавших на знаменитых орловских рысаках. Иногда они останавливались, завидев знакомых, и обменивались любезностями. В Петербурге пышно цвела сирень и умопомрачительный запах витал по воздуху, наполняя его праздником наступающего лета. Михаил, не скрывая восторга, разглядывал прекрасную архитектуру современных зданий, скульптуры, уютные парки с широкими аллеями для конных прогулок. Он любовался тёмно- голубыми водами Невы, одетой в гранитные берега. До сих пор говорили о страшном наводнении, после которого не прошло и года. Очевидцы рассказывали о страшном ветре, который рушил дома, вырывал с

корнем деревья. Множество людей тогда погибли и пропали без вести. Сейчас уже не видно последствий тех страшных событий, которые, как рассказывал Дмитрий, тогда казались просто катастрофическими. Сам он не был в городе в день наводнения, прибыл в Петербург два дня спустя и нашёл город разрушенным и закованным льдом. Вода, которая поднялась более чем на четыре метра, из-за ударившего на следующий день мороза замёрзла, превратив Петербург в ледяную гробницу. Дмитрий слышал рассказы очевидцев о том, как толпы любопытных горожан бросились к берегу Невы, чтобы наблюдать за разгулом стихии. Вода всё прибывала, туман сгущался над городом, а ветер всё усиливался и от его мощи гнулись деревья и лопались стёкла в домах. Любопытствующие уже не могли

спастись, когда потоки воды хлынули через подземные трубы и вся Нева обратилась в ревущего огромного монстра, сметающего все на своём пути. Нижние этажи были моментально затоплены водой. Люди пытались спастись, кто как мог, но трудно было удержаться в бушующем потоке воды на брёвнах и обломках деревянных строений. Это было по- настоящему страшное зрелище- бурлящие тёмные воды Невы, а в небе, словно гигантские хищные птицы, летали куски кровли.

Сейчас, глядя на гладь Невы, Дмитрий не мог представить, что эта мирно текущая вода разрушила пол города. Сейчас река ласково омывала гранитные берега, плескалась у ног игравших на берегу детей. Дмитрий вспомнил рассказ одного из своих однополчан, который в ужасе наблюдал за разгулявшейся стихией из

окон второго этажа полузатопленого дома, как по бурлящей реке на своей лодке носился генерал- губернатор Милорадович и пытался спасти тех, кого мог ещё спасти.

Дмитрий отвлёкся от своих дум, посмотрел на брата, который с довольно обречённым видом беседовал с княгиней Воронцовой, которая уже в третий раз проезжала мимо них в своей изящной коляске. Дмитрий усмехнулся, – да, его брата точно здесь обвенчают с какой- нибудь смелой красоткой.

Раскланявшись с Воронцовой, Михаил пришпорил коня и братья Шереметевы поехали дальше по Дворцовой набережной. Михаил хотел уже предложить продолжить прогулку по более безлюдным местам, когда увидел, как тот приосанился, его лицо стало серьёзным и почтительным.

– Его Высочество, – прошептал Дмитрий. К ним приближались два всадника, мужчина и юная девушка. Мужчина был необычайно красив, темноволос, его тёмно- синие глаза смотрели спокойно и по – доброму. Михаил сразу узнал великого князя Николая Павловича, а рядом с ним самое прелестное создание, которое когда либо лицезрел Михаил. Девушке было лет восемнадцать, она грациозно сидела на белой лошади, её русые блестящие волосы рассыпались по плечам и спине тугими локонами, а зелёные глаза смотрели из- под полей шляпы весело и задорно. Изумрудные ленты на её шляпке были подобраны в тон её глазам и амазонке. Братья Шереметевы приблизились к красивой паре и Дмитрий первый поздоровался и представил Михаила Николаю Павловичу.

– Я помню вас, Михаил Николаевич. Мы бывали в театре вашего батюшки Николая Петровича.

Михаил склонил голову:

– Батюшка рассказал нам с братом о вашем приезде в Москву.

Пока мужчины обменивались любезностями, прекрасная незнакомка переводила свой смеющийся взгляд то на братьев, то на великого князя.

– Прошу прощения, – лицо Николая осветила улыбка, – Я не представил свою прекрасную спутницу. София Дмитриевна Нарышкина, моя племянница.

Михаил и Дмитрий поклонились, а София ответила сияющей улыбкой, так похожей на улыбку своего царственного спутника. Михаил поймал себя на том, что улыбается в ответ и на сердце его тепло и радостно. Он не слышал, о чём дальше говорили великий князь с его

братом, что- то о его службе в Кавальергардском полку, но Михаил не был уверен в этом. Он был уверен только в одном- более прелестного создания, чем София Нарышкина, он никогда не встречал. Первый раз в жизни он не знал, что сказать, чем заинтересовать юную красавицу и от этого ему тоже было хорошо. От того, что она была рядом, что её смеющиеся глаза говорили, как она хороша, как хорош весь мир вокруг. Это идеальное молчание нарушила лошадь Михаила, которая потянулась мордой к княжне и та погладила её своей маленькой ручкой, обтянутой белой перчаткой. София подняла глаза на Михаила:

– Похоже, я понравилась вашей лошади, граф.

Михаил счастливо рассмеялся:

– Я всегда знал, что она большой

ценитель красоты.

Николай Павлович и Дмитрий посмотрели на них.

– Моя дорогая племянница, не нужно смущать нашего московского гостя, – с теплотой в голосе сказал великий князь.

– Если я кого и смутила, так это лошадь Михаила Николаевича. А она, как мне кажется, абсолютно не против, – и София снова потрепала черную блестящую гриву кобылы.

Тут рассмеялся и Николай, мгновенно превратившись из царственной особы в озорного мальчишку.

– Прошу прощения, господа, – обратился он к братьям Шереметевым, – Мы вынуждены вас покинуть, но я приглашаю вас на празднование моего дня рождения. Наш благодетель Александр Павлович решил устроить для

меня настоящий праздник. Надеюсь, Михаил Николаевич, вы в этот раз задержитесь в Петербурге подольше.

Михаил и Дмитрий ответили поклоном великому князю и прекрасной Софии и всадники последовали дальше. София напоследок одарила Михаила весёлым взглядом своих чудных глаз.

Когда всадники скрылись из виду, Дмитрий посмотрел на брата с улыбкой:

– Что это было, братец?

– Ты о чём? – Михаил чуть прибавил ходу, посторонился, пропуская проезжающую мимо коляску. Над головой шумели тополя, свежий ветерок с Невы развевал ленты на изящных шляпках чинно сидевших в колясках дам, пышно цвела сирень. Это был прекрасный летний вечер, размеренный, спокойный и Михаил вдруг всем сердцем ощутил красоту жизни, её идеальный ход, её чудеса,

которые открылись для него в сиянии золотистых локонов и зелёных смеющихся глаз.

– Я о Софии Нарышкиной, – голос Дмитрия донёсся будто сквозь пелену тумана, – Я тебя таким ещё никогда не видел.

– Каким?

– Зачарованным, околдованным, влюблённым.

Михаил осадил лошадь, ошарашенно взглянул на брата, но ничего не ответил, просто смотрел задумчиво. Потом снова пришпорил лошадь, а Дмитрий, посмеиваясь, поехал за ним.

– Хорошо, – после недолгого молчания сказал Михаил, сдаваясь, – Расскажи мне о Софии. Я так понял, она из рода Романовых, раз Николай Павлович назвал её племянницей. Признаться, я не очень разбираюсь в переплетении дворянских родов.

– София дочь императора, – охотно ответил Дмитрий, – Незаконнорожденная. Отцом её считается Дмитрий Нарышкин, но все знают, кто её отец. Надо сказать, что София всеобщая любимица. Александр Павлович в ней души не чает, как и великие князья.

Михаил кивнул. Образ зеленоглазой красавицы не выходил у него из головы.

– У неё есть жених? – поколебавшись, спросил Михаил.

– Нет, насколько я знаю. Сватались многие, Дмитрий Нарышкин всех отправлял к императору, сам понимаешь, дошли не многие. Да и София Дмитриевна никому из них не отдала предпочтения, хотя кавалеры были блестящие. Некоторые из них так и не потеряли надежды и, если бы не присутствие рядом Николая Павловича или Михаила Павловича, давно бы умыкнули это

сокровище, – Дмитрий с улыбкой взглянул на брата, – И, похоже, ты ей приглянулся.

Михаил, не глядя на брата, погнял свою лошадь вперёд и Дмитрий, не переставая улыбаться, последовал за ним. Он слишком хорошо знал своего брата. Чары прелестной княжны затронули его сердце.

В тот день о Софии они больше не говорили, а вечером поехали на очередной скучный приём, где играли в карты и болтали о пустяках. Михаил отчаянно скучал. Он не любил карты, не любил разговоры о погоде, сплетни о соседях и посредственную игру на клавикорде. Он уже решил было откланяться, когда кто-то хлопнул его по плечу. Михаил резко обернулся и улыбка тут же осветила его лицо.

– Миша, – воскликнул князь Трубецкой,

обнимая друга, – А я гадаю, вы или нет. Давно в Петербурге?

– С месяц уже. Рад вас видеть, Сергей!

Сергей Трубецкой заговорщески огляделся.

– Может, выйдем в сад, поговорим? Я, конечно, люблю бывать у Чернышёвых, но музыканты у них не лучшие и, признаюсь, танцы я не люблю.

– Я как раз думал, как бы избежать танцев, – кивнул Михаил.

– Тогда идём.

Приятели прошли через большой зал, где уже собирались военные в парадной форме и девицы в светлых платьях. Окна были распахнуты настежь, и с улицы доносились смех, восторженные восклицания и чей- то зычный голос звал своего адьютанта. Михаил и Сергей вышли из дома на крыльцо, где собрались яркой группой гусары в

красных доломанах. Они что- то активно обсуждали и взрывы смеха то и дело прерывали этот активный разговор. Трубецкой взял Михаила под руку, и, не задерживаясь у офицеров, спустился вниз. Двое или трое военных отсалютовали полковнику Трубецкому, остальные даже не повернули головы.

Михаил и Сергей неторопливо пошли по аллее вдоль кустов сирени.

– Вы с какой целью в Петербурге? – поинтересовался Трубецкой, словно забыв, что уже задавал этот вопрос. Михаил кинул на него заинтересованный взгляд:

– Что происходит, друг мой? Вы будто в думах о чём то крайне неприятном.

Сергей развернулся и посмотрел Михаилу прямо в глаза, потом снова огляделся, словно пытаясь удостовериться, что их не

подслушивают. Издалека доносились звуки музыки, смех и голоса, но рядом не было никого. Но все- таки Трубецкой повёл Михаила ещё дальше в парк.

– Я хочу пригласить вас на завтрак, – вполголоса сказал князь.

– На завтрак? – Михаил крайне удивился. Стоило ли уходить так далеко, чтобы получить очередное приглашение на завтрак? Трубецкой даже рассмеялся, глядя на растерянное лицо Михаила:

– Это русский завтрак, такого в Москве нет. Увидите сами. Завтра в полдень жду вас у Рылеева. Вы же бывали у него?

– Бывал.

– Я познакомлю вас со многими интересными людьми, послушаете, чем мы живём здесь, в Петербурге. Приходите вместе с братом.

– За Дмитрия не ручаюсь, но я приду, вы меня крайне заинтересовали.

Трубецкой заметно повеселел:

– Ну а теперь, любезный друг, расскажите мне, что вы думаете о современном Петербурге?

Он взял Михаила под руку и они пошли по дорожке в сторону дома.

Рылеев проснулся, по- обыкновению, поздно. Всю ночь он просидел над бумагами Российско- Американской компании, в которых обнаружилась крайняя путаница. Ему страстно хотелось сочинять, но дела требовали завершения и только к утру, умаявшись, он заснул, бормоча: «Кто русский по сердцу, тот бодро и смело, и радостно гибнет за правое дело».

Кондратий сел, свесив ноги и размял нестерпимо болевшие плечи. Неслышно ступая, вошла Наталья, его жена.

– Опять всю ночь работал? – мягко

спросила она, – Я сейчас чаю принесу.

– Подожди, Наташа, – Кондратий сделал жест рукой, подзывая жену к себе. Когда она подошла, он внимательно снизу вверх посмотрел в её спокойные голубые глаза.

– Может, вам с Настенькой лучше уехать из Петербурга? – в который раз спросил Рылеев, каждый раз надеясь на то, что Наталья изменит своё решение, – В деревне поспокойнее будет.

– Почему я должна уехать? В чём причина, Кондратий?

Рылеев внимательно смотрел на жену.

– Всё хорошо, Наташа, – наконец, проговорил он после недолгих колебаний, – Всё хорошо. Принеси, пожалуйста, чаю и пусть Аня приберёт гостиную. У нас сегодня гости.

В полдень Трубецкой заехал за

Михаилом и они вместе отправились к Рылееву. Было пасмурно, моросил мелкий дождик и граф Шереметев с наслаждением подставил лицо под прохладные капли. Они ехали верхом и Михаилу крайне нравился его конь, нравился Петербург, нравилась погода и нравился его спутник, который сегодня казался задумчивым и слегка напряжённым. Михаилу не хотелось интересоваться причиной задумчивости Трубецкого. Сам он чувствовал себя расслабленным и умиротверённым. Они в молчании доехали до дверей Русско- американского дома и уже на пороге, спешившись, Трубецкой схватил Михаила за руку:

– Миша, что бы вы не увидели и не услышали у Рылеева, прошу вас хранить молчание.

Надо признаться, Михаил ожидал чего-

то подобного, иначе Сергей не позвал его с такой таинственностью.

– Я не могу обещать вам то, что вы просите. Может, ваша тайна грозит гибелью кому- нибудь, как я тогда смогу смолчать? Вы бы промолчали?

Трубецкой неопределённо пожал плечами:

– Я в любом случае рассчитываю на вас.

Михаил не успел ничего ответить, как тяжелая деревянная отворилась и на пороге появился Рылеев.

– Прошу, господа.

Михаил и Сергей поднялись в квартиру вслед за хозяином. В большой гостиной уже собралось много народу, некоторых из них Михаил знал лично. Он поздоровался с Александром Бестужевым, Львом Пушкиным, Александром Одоевским, Алексеем Хомяковым, Никитой Муравьёвым,

Николаем Тургеневым. Трубецкой лавировал между гостями и знакомил Шереметева с новыми для него лицами.

– Вильгельм Карлович Кюхельбекер.

– Михаил Сергеевич Лунин.

– Павел Иванович Пестель.

– Иван Александрович Анненков.

– Пётр Григорьевич Каховский.

Большинство присутствующих были в военной форме. Михаил пожимал всем руки, пытаясь запомнить имена, но не был уверен, что при личной встрече сможет их вспомнить. И снова Трубецкой взял Михаила под руку и отвёл в сторону.

– Это наше Северное общество. Слыхали о таком?

Михаил покачал головой:

– Нет, не слыхал. Чем вы занимаетесь, позвольте полюбопытствовать?

Вместо ответа Сергей налил себе вина из

большого хрустального графина. Михаил вопросительно смотрел на приятеля.

– Что вы думаете о создании конституционной монархии в России?

– Я так понимаю, что ваше общество создано для изменения.., – начал было Михаил, но тут его перебил Пестель, который после слов Трубецкого тут же подскочил к ним. Он воскликнул с жаром:

– Республика! Только республика и никакой конституционной монархии!

– Павел Иванович, – Михаил мягко обратился к Пестелю, заметив, что он уже изрядно выпил и явно нарывался на спор с любым из присутствующих, – Позвольте поинтересоваться, как именно вы намерены установить новый порядок?

– Для начала свергнуть царя, – не снижая тона, выпалил офицер.

– Но вы же служите в царской гвардии, – так же мягко и спокойно возразил

Михаил, – И присягали Государю.

– Это ничего не значит.

– А я всегда считал, что слово офицера это закон.

– Но вы же не военный, – почти презрительно бросил Пестель, считавший всех гражданских ниже себя во всех отношениях.

– Вы правы, я в отставке и уже не служу, – не меняя тон, ответил Михаил, – Но прекрасно помню, что значит быть офицером.

Павел Пестель слегка растерялся, а Шереметев заметил, что к их разговору начали прислушиваться. Трубецкой, напротив, будто отстранился от спора и даже отступил на шаг.

– А я скажу, как есть, граф, – из-за спин офицеров вышел молодой человек в штатском. Его глаза сверкали, волосы растрепались и, в целом, вид его

напоминал какую-то большую взъерошенную птицу.

«Каховский», – вспомнил его фамилию Михаил.

– Пётр! – Рылеев пытался его остановить, но Каховский скинул руку, сжавшую его плечо.

– Не надо, Кондратий Фёдорович, я всё равно скажу то, о чём думаю и что желаю всем сердцем. Необходимо полное уничтожение всего императорского дома, всех, кто уехал за границу, был выдан замуж, даже детей, чтобы никто не мог впоследствии претендовать на трон.

– Это жестоко, сударь, – промолвил, наконец, Трубецкой.

Каховский повернулся к Сергею Петровичу:

– И как вы, которого назвали диктатором, хотите совершить

переворот? Пойдёте к Александру и попросите его оставить престол?

Трубецкой помрачнел.

– Нет, князь, только полное уничтожение всех Романовых спасёт нас. Если вы боитесь совершить столь богоугодное дело, я сам возьму пистолет и пойду в Зимний дворец.

Перед мысленным взором Михаила вдруг возникло прекрасное лицо Софии и смеющиеся глаза Николая Павловича. София дочь Императора, а Николай его брат. Значит ли это, что они в скорбном списке Каховского? Михаил посмотрел ему в глаза:

– Я сделаю всё, чтобы не дать вам совершить непоправимое.

Каховский вспыхнул. В Северном обществе он был крайне популярен и привык, что все его слова сопровождались всеобщим одобрением. А