Певец страны Тангейзера. Избранные стихотворения и драмы Уве Ламмла в переводе с немецкого Романа Кошманова (Пилигрима)

В избранных драмах, что вошли в эту книгу, я постарался по новой интерпретировать известные древние сюжеты. Общеизвестно, что англичане являются исключительными поклонниками «Одиссеи». Но и многие немецкие поэты, следуют за англичанами, приняв их суеверие, что победитель, всегда персонаж – положительный. Поскольку я неизменно видел себя троянцем, то позволил себе взглянуть на происходящее в разных историях – глазами побеждённых. Сицилийский Полифем не более людоед, чем кто-либо из туземцев, которым, как утверждали колонисты Её Величества, они принесли английскую цивилизацию. Полифем не желает ничего иного, как просто в тишине и спокойствии заботиться о своих овцах, которых он любит, как любой другой человек какого-либо мира. Но вдруг приходит некто, очень подходяще называя себя «никто», можно сказать этакий «Anywhere», который учит страху «Somewhere». Тут ассоциативные параллели с немецкой историей – лежат в плоскости интересов автора. Колонистское высокомерие также показано в путешествии Аргонавтов. Но более всего страшна судьба Медеи, которая мечтает о Западе и предает своё отечество. Античный ужас этой трагедии все больше и больше смягчается в наше время, даже уже у Грильпарцера – бедная женщина оказывается жертвой обстоятельств, а у Кристы Вольф, она даже становится героиней-освободительницей. Я пытался обратить вспять развитие таких интерпретаций, доведя жуть произошедшего – до крайности, потому что наше время порой гораздо мрачнее, чем античный мир.

«Орфей» – моя любимая драма. Всем очень хорошо известно, что певец, не смотря на запрет, оборачивается, чтобы увидеть возлюбленную, и тем самым теряет её навсегда. Однако я не нашел ни одного литературного материала, который бы достаточно аргументированно мотивировал эту ошибку в поведении героя. Как вообще такое могло случиться, что поэт- певец, заставляющий своим искусством рыдать растения и животных, который смог даже смягчить сердце самого бога Смерти, вдруг совершил такую ужасную глупость? В моей пьесе Орфей имеет сильного противника, который также является «художником», я имею в виду – Гермеса, посланника богов. У этого бога самая роскошная загробная жизнь из всех греческих богов, будь то в гермафродизме, в герметизме или в герменевтике. Пришло время с ним посчитаться! Гермес – делец, может быть даже прообраз искусственного интеллекта, который презирает чувственность человеческого сердца. Лира Орфея не имеет на него никакого влияния, – да, он презирает сына муз, как математик – мечтателя романтика. Его, якобы, правота была и остается поверхностной. Орфей осознаёт скоротечность жизни, и его мать говорит ему пророческие слова о том, что скоро появится тот, кто завершит то, что он пытался делать всю свою жизнь. В своих пьесах я пытаюсь показать, что только с Христом можно лучше понять глубину античных мифов, разглядев их особенности словно в зеркале. Ведь благоразумие и состоит в том, чтобы в каждой мудрости найти истинное зерно.

В драме «Анна Луиза» проводится нить от спора героев о наследии Ницше до упадка литературы времён ГДР, который, далее, уже во время объединённой Германии, оказывается даже меньшим злом, чем бессовестное осквернение могилы главной героини произведения. Княгиня, преследуемая модернистами всех мастей, несмотря на невзгоды и горести, проявляет истинное благородство, найдя свою опору в вере.

Места действий, дух и направленность драмы согласуются со строкой: «Господь меня сюда привёл…“, взятой из стихотворения княгини Шварцбург-Рудольштадтской. Ко всему прочему это изречение я беру и для себя за основу, лишь утверждаясь в том, с благодарностью и радостной надеждой, что Господь был и будет моим заступником, что Он укрепит меня в моих трудах, позволив мне и далее наблюдать, и писать об увиденном.

Уве Ламмла

ЭНДИМИОН

(1979—1988)

Чернолесье

Не доверю я другому:Леса чёрного имён,Ветер, луг, дорога к дому,Это – гибель, смертный стон.Песня, и стихов страница,Страх, любовь, поспешность, пыл,Это смерть, кончины лица,Что я втайне сохранил.Бог забытый, в робе рваной,Слово в звёздной вышине,Были смертью, смертной раной, —Тяжелей любви вдвойне.Дальше следуй, до забвенья;Там, где в маках гаснут дни,Чёрной смерти сновиденья,К ним напевы протяни…

Смородина

Там, где в горку, через поле,К югу тянется наш сад,Куст расцвёл, по чьей-то воле,Много лет тому назад,Вкруг него другие тожеРазрастались покучней,Всюду ягоды, но всё же,Всех смородина красней.Слаще чёрная натураТех, с кислинкою, гроздей,Но багряная микстураСтарше памяти моей.И в кисель, и в морс пригожи,Ешь горстями наконец,Ягоды храни, о, Боже,И смородины багрец!Поредеют мириады, —Буду чуждый небесам,Сада моего нарядыОткровение глазам.Пусть малина – наважденье,Ежевику – не унять,Только сад – моё владенье,В нём – смородинная рать.Мне отведанное былоРоста позднего родней,Но мытарство иссушилоЭтот знак судьбы моей.Призрачны мои старанья,И любовь обречена,Но у грёз есть очертанья,В них – смородина одна.Если дамбы все прорвутся,Дней превратность обовьёт, —Вновь пристрастья призовутся,Пусть им ласточка споёт.Гнев себя же низвергает,Выстоит уклад вещей,Ведь эдем оберегаетКуст смородины моей.

РЫЦАРИ КУВШИНОК

(1989—1993)

Тинтагель

Гордо над морской волноюКорнуолла берег всталГрозной каменной стеною,Властной крепостью средь скал.Утер, Мерлином здесь тайноВ герцога был превращён.Так обрёл король, случайно:Замок, жезл, жену и трон.На скалистый трап ступая,Знаешь, что Артур не разГордо шёл по кряжам края,Что светлы тем и сейчас.Но свидетелей былогоНет средь пыли и камней,Власть у отпрыска иного, —Князя бури и теней.Бьются об утесы волны,Куртка вымокла твоя.Мощью великаны полны,Мифы в глубине тая.О чудесном знают руны,Но хронолог молчалив,Спицы колеса ФортуныМоет дочиста отлив.Шатки у вершины сталиВдруг ступени, и круты.Беззащитен в мощном шквале,Будто лист кленовый ты.А руина ждёт седая,Где всё сагой говорит,Там рудник, не иссякая,Песнь твою посеребрит.Провожатый Безымянных,Праотец печальных снов,Рад ты, что с равнин туманных,Кельтов культ глядит из мхов,Ведь как бард, друид, – со рвеньем,Из источника он пил,Где поздней, с монашьим пеньем,Знак трискель лишился сил.Но когда седую стенуПроблески смогли порвать,Ты пришёл ему на смену,Греешь дланью рукоять,Рифмы лягут в лук взведённый,С песнопеньем слог – един,Лебедем на брег свезённый,Дуб сажает – Лоэнгрин…

Хвала семёрке

Тот, кто камень первым бросит —Семь припрятал за спиной.Рост шестого чувства спроситДля себя тайник седьмой,Если делят в Вавилоне, —Не обжулить, не украсть:Пять и шесть – как на ладони,В кулаке – седьмая часть.Семь огней горят у трона,Семь рогов у агнца есть,Семь князей – АрмагеддонаЖдут, кляня Благую Весть.Семь планет – разнообразнейРун, что в будущее зрят,Семь – философов, семь – казней,Семь, как – время и квадрат.Пядей семь во лбу, – светило,Менее семи, – глупец,Дней, всего семи хватило,Чтобы создал мир Творец.Семилетье – урожая,Столько же – пшено одно,Молви, можно возражая,Семь – не Богом ли дано?

Сон Навуходоносора

Узри себя в зерцале времён:1Ветрами твой облик сметён,В грядущего линию лёг.Тот ствол, что несёт небосвод,Коренья во мрак пустил,Но там, где летит мотылёкСквозь сон, – набирается силВалун, что царства снесёт.Сусáль там смогла обернутьБогов венценосную суть,Светило излилось в царейПокорным теплом, и легкоИграет на чистом лице.Но в кожу, всех знаков мудрей,Прописанный на изразце, —Валун, что пока далеко.Свой культ охраняют жрецы,Упорно вбивая в столбцыВсё то, что служило всегда.Не скроет сребряный кошельБожеств белоснежную прядь,Их сумрак подточит вода,И явно уже не сдержатьВалун, что наметился в цель.В пластах глубочайших сокрыт,Сияньем отброшенный щит,Бесславен и некрасив.Мечом повинуется медьТому, с кем смятенье грядёт,Во злато века превратив,К триумфу богов, но падёт —Валун, коронующий смерть.Ты в кузню вглядись, и внемлиДержаве из óгня земли,Железом возвысит онаНапрасно людей и богов.Всё это валун распылит,Как к Господу взглянет страна, —Его мотылёк усмиритЗлатыми крылами из снов.

СВЕТ ИДЕЙ

(1994—2006)

Атлантида

Рольфу Шиллингу

Гемма предмира, волна перламутра златая,Геи любимица, в час когда спит божество,Берег прилива, где высшее с чистым скрепляя,Ключ от извечного круга обрёл естество.Мягкий Зефир оперяет крыла над тобоюОтпрыскам Неба, их танцев замрёт чехардаВ дивном поклоне, пред нежной твоею красою,Ты – Океана жемчужиной будешь всегда.Дева, что лирики краше, свежее чем проза,Скрыла свой лик пеленою мажорных прикрас,Сон уходящий, в нём бог, словно киноварь-роза,Свято трепещет, в драконе увидев твой глаз.Клад нерождённых прелюдий, не отданных миру,В храме Урана ночном, ты – Горгоне сестра,Будет проверен тобою певец, взявший лиру,Смехом одарен иль запахом Дафны листа.Рифы кораллов тобой восхищаются мило,Чистый источник, в глубинах теряющий лот!Солнце, век меди – эпохой железа сменило,Страшно без меры рождённое Гея вернёт.Время стальное мерцаньем влечёшь за собою,Там, дерзновенно, тобой овладеет храбрец,Или погибнуть тебе, – мотыльком над свечою,Вечен Сатурн, лишь ценнейшее прячет в ларец?Утро, с тобою забвенные ночи благиеНикнут, у Леты, не изгнанной в мрачную тень,Проповедь дней, чтобы ей измерять дни другие,Чудо своё ты сокрыла под тёмную сень.Нимфа-сильфида, с закатом ушла твоя сила,Счастья атолл, что на картах остаться не смог,Ты храбрецам Золотого Руна уступила,Но, лишь погаснет свеча, – оживёт мотылёк.Овны, клеймив её лоно, поля истоптали,Соколы звали героев, под рыканье львов,Но меченосцы портал к ней пока не сломали,Даже любви не разрушить тяжёлых оков.Как олимпийцы беспомощны вдруг оказались,Ночью поведает сага, забытая днём,Славой богов и людей, что нещадно сражались,Скорбь коронует прошедшее в храме своём.Всё же её величавость иссякнет на бреге,Где Афродита из пенной взросла красоты,Но, пред стареющим миром, избранницей Неги,Быть королевой тебе средь атоллов мечты.

Ундина

Позднее чадо творца, что избег дел насущих,Волос, ниспадший святой белизной с ледников,Пагуба, в час предрассветный всех полдней грядущих,Свет манишь в суводь маиса и бездну лугов.Лёгкой стопою, сребряных зеркал не ломая,Лик окуная, от скуки, в дней сонных миры,Входишь как в рощу, познаниям тайным внимая,Ягоды их раскатив, словно отрок шары.В полном покое уснувшего бога рождённыйГлаз, утопивший мечту в синеву навсегда,Чуешь во звоне оружия пыл затаённыйГрозных течений, несдержанных пряжками льда.В мраке, под ивами, выпь расточает угрозы,Шепчет источник певцу свою магию слов,Ты – чудо влаги лобзаний, погибели слёзы,Нега приливов ночных у любви берегов.Ты обхватила рукою, неся по стремнинамЗовы страны, куда юноша редко вступал,Вихрю сродни и добра потаённым глубинам,Вал, что морей божество в Атлантиду умчал.Сердца простор, где слились родники луговые,Чистая верность, среди колдовства облаков,Потчуешь смехом огонь и панно расписные,Вечно идущих ваять твой разлив смельчаков.Жажда разбиться на капли, и вглубь просочиться,Луч, увивающий иву в бездонный поклон,Всё ж, лето в силах, кувшин свой закрыв, – удалиться,Прежде чем будет жнецом первый стебель снесён.С рогом военным пронёсся король за отмщеньемВоль по реке, раздающей наследство его,Снова сражённой тебе быть своим отраженьем,Лишь потому, что хозяин твой рад от того.Гроздь истощится, усохнув с октябрьской листвою,Соки вернутся домой, бросив ветви слабеть,Лягут туманы, и лавр позовет за собоюРифмы певца, расплетающих памяти сеть.Ранних мгновений сестра, в междутеньи живущих,Счастья посланница всем, кто о счастье мечтал,Позднее чадо творца, что избег дел насущных,Ты возвратишься к истокам, в начало начал.

Синдбад

У очага, где к ночи в караванеЗабыли пыль, и всех трудов гранит,На лучшем месте, как предтечи ране,Поэт, в роскошном царственном тюрбане,Просторы, и дорогу к ним хранит.И во дворцах, где таинством фонтаныКупели полнят мраморных твердынь,Слезой поэту воздают султаны, —Что чудится: снуют через барханыГиены, и ревут цари пустынь.И повествует он, поборник слова,Иной раз в рифму, если та придёт,То, что бахши перепевали снова,О призрачных морях, рвах змеелова,И как семь раз ходил в морской поход.Всегда в рассказ введёт хитросплетенье,Смертельный бой, коварство тёмных сил,Но из любой петли есть избавленье,Наверное, – Всевышнего веленье,Чтобы герой до старости дожил.Атоллы, там где грёза возгорится,Оберегает море от господ,Но разуму и делу покоритсяПервейшего, в ком время ободрится,Чей план ни власть, ни случай не сорвёт.И острова бывают, без навета,Кошмарные, что и не передать,И хоть века расспрашивай поэта,Он сам, в осколках сновидений это,Быть может, и сумел бы увидать.Вот первый остров, щедрый и зелёный,Китом уснувшим оказался вдруг,И кто, не веря слухам, впечатлённый,Глазам поверил, – рухнул изумлённыйВ пучину, и в мучений новых круг.Не знает часа смерти тварь живая,Неведомо когда задушит тьма,Мы погибаем, сетуя, страдая,И нам надежда дорога любая,Так как спасение – она сама.Иной пустяк, невидимый порою,Явиться может чудом в час невзгод,Когда команда гибла под волною,Герой, бочонок ухватив рукою,Над чуждым брегом углядел восход.И снова остров, тут кобыл МихрджанаКрыл вышедший из моря жеребец;Целованного богом в лоб, охранаДоставила немедля до султана,И добрый у похода был конец.Вернувшемуся, жёны, мир – желанны,Но коротко, знакомого с хандройНе сдержат ни святые, ни шайтаны,И видно, что вынашивает планы,Ещё горит огонь в крови младой.Мудрец не переспорит Безрассудство,Что наполняет вдох своей мечты,В знакомых лицах видится занудство,В словах о смысле, долге – словоблудство,В советах нет отваги, правоты.Все острова – уснувшие царевны,В сердцах их зачарован нежный пыл,Коль в дрёме слушал волны, что напевныУ гавани чужой, – дела плачевны,Ведь твой корабль давно уже отплыл.И оказалось странствие второеТруднее, чем вести корабль в залив,Кто птицы Рух яйцо нашёл большое,Тот знает, не оставленный в покое,Утащен будет на далёкий риф.А дальше – змеи, с пальму толщиною,Джин, обезьяны, гуль и людоед,Могильный холод, смерть над головою,А уж как в рай попал, какой тропою, —На то пусть ночь другая даст ответ.Смолчит про Соломона гроб, какоеБогатство взял, как смирну и сандал,Миндаль, рубины, жемчуга, алоэ,Добыл, и приумножил скоро вдвое, —Рассвет ведь на востоке засиял.Выходят в путь из караван-сарая,Султан ещё поспит часок-другой,Чужда поэту суета людская,Он всюду грезит, преданно шагая,В труде и муках, следом за мечтой.

Искусство акварели

Лёгкость, что мудрость Китая ведёт за собою,Мягким над наитвердейшим победно встаёт.По сердцу это кому, – не железной тропою,Но вслед за дымкой волнительной грёзы идёт.Чутко, лавируя в царстве воды уходящей,Волос куницы, до крайности в силе скупой,Лёг меж творцом и покорной истомой дрожащей,Вечно сконфуженной перед его чистотой.Непредсказуемо всё, но всему есть законы,С ними, в лазури, – дробится, сливается свет,Даже паук, заплетающий сети-препоны, —Бог-демиург, естества создающий секрет.Так мать-земля обучает титана смиренью,С тем и герой промолчит о несчастьях своих,Зная: в ошибках поспешных скрывается теньюПуть через сад, преисполненный тропок иных.Звуки укрыли мечты под своей пеленою,Тени и блеск обретают цветистую вязь,И пестрота, примирившись в воде с чистотою,Раннее в позднем проявит, ручьём становясь.Цвет вожделенный прельщает ваятеля око,Что осторожно глядит на прозрачность небес,Скрытый, как жёлудь сухой, но совсем неглубоко,– Явственен Бог, пригибающий шепчущий лес.Всюду – начало, нет шага назад; где теченьеБрачного зова надеждой и смыслом живёт,Может покинуть мыслителя вдруг озаренье,И лишь художник тогда пред Горгоной встаёт.Тот, кто взгляд каменный силы ужасной лишая,Твёрже чем мрамор был, воля чья – словно скала,Выйдет на бархатный путь, – там змея вековая,Мира владычицей, кольцами храм обвила.Лёгкие линии жаждут державных деяний,Дарит искусника дух влажным статуям вес,Будто бы он прародитель превечных созданий,Не преклонённых ещё пред величьем небес.Твёрд, каждым утром, внезапным триумфом рождённый,Словно в клинке отражённый, лучистый зенит.Но лишь в воде, кистью мягкой всегда защищённый,Свет, заигравшись, художника с богом роднит.

Критский пастух

Всё зная о себе, доволен он,С вершин оглядывая берег свой,Вихры седы, умащены росой,Свободного с адамовых времён.Он пас животных, с нарожденья их,Стада оберегая от невзгод,Свой завтрак, неоскудный дикий мёд,С богами не делил, и страсть других —Людей, овец, пернатых или коз,Не тайна с давних пор для старика,И далека, как в небе облака.Повсюду им построены вразбросПристанища, где терпкое виноПод шкурами в кувшинах бережёт,Не связанный ничем, Гермеса ждёт,Что неразлучен с Летою давно.Он знает, что растительность мертва,Сгорев на склонах, иль горька подчас,Лишь возле леса, где бродил не раз,Растёт в июле сочная трава.Оврагов зелень, мурава лощин,Годна его разросшимся стадам,Немногочисленным, когда и самБыл помоложе добрый господин.Едва ль на бедный берег враг придёт,Наследует стада ль пастух? – как знать…Уйдёт ли с ними он, иль Пан блуждатьЗаставит по местам, где создан скот?Смеётся в шторм, но молния, дрожаВрезаясь в полинялый свод светил,Ему внушает: это Бог схватилЕго, как будто самка малыша.Он не встречал давно души живой,Заносит в горы редко рыбака,Чтоб нимфа оцерцеила слегка, —Готов принять отравы травяной.Кронидов злато находя кругом,Им бронзу колокольцев расписал,Горюя, что трезвон ничтожно мал,Чтоб услыхал весь белый свет о нём.Усопнет он спокойно, как всегда,Как должно, бытия смыкая круг,И мягким ветром обратится вдруг,Что дерзновен, но не творит вреда.Коль тёмная по венам хлещет кровь,В сирингу дует он или шалмей —О том, что божий сын, что всех вольней,Что всё ещё не вечер, – утра новь.

СТРАСТИ НЕМЕЦКИЕ

(2006—2007)

Под липою

Мирно, под липою, в этомЛучшем для опусов месте,С ветренным пасхи рассветом,Шёл ты к источнику Квесте2.Звонко, под липою, лираПела, являя селянамЖаркую глотку Фафнира3,Символ в карбункуле рдяном.Был ты, под липою, БогомБлагословлён, и при этомРёк тебе Ангел о многом,Шпаги кующий поэтам.Здесь мы, под липою, вняли:Будет у царства рачитель,И, коль анафем не сняли,Пой, словно страж и учитель.

Кифхозерский дух

Всех ратей великих властитель,Чащобы и ветра король,Присяги и чести блюститель,Немецкой духовности соль,Велит, где нифлунгское златоКристаллы сумели взрастить,Зажечься печам, как когда-то, —Кифхойзерским4 духом святить.Мы, словно кузнец Ютербога5,Известны, исполнены сил,Не ищет почёта, восторга,Кто Беса и Смерть укротил,Но кто не снискал благодати,Пока шлёт послов небосвод,В Кифгроте6 пускай, себя ради,Кифхойзерским духом вдохнёт.Назад, к Птолемея вселенной,Ни Папа сведёт нас, ни царь,В грядущем, – с борьбой вдохновенной,Свободу добудет бунтарь,Нам римская в тягость дорога,Наш корень с ней кровоточит,Но в дебрях, где слаб голос рога,Кифхойзерский дух прозвучит.Пусть нет в нас невинности боле,Нет в птицах, и даже в волках,Наивно, по собственной воле,Глядим на орла в облаках,Мечами сильны, и умелы —Сковать титанический щит,И всё же, как Вертер7, незрелы; —Кифхойзерский дух всех сплотит.Ведь в Киффе все чаянья наши,Он общность народу вернёт,И рухнут гранитные стражи,Проявит величие грот,На Тинге8, у древа9, как должно,Близ Тилледы10, – возрождена,Миллениум встретит, возможно,С Кифхойзерским духом страна.Как жаль! Наше время ветшает,Засохли у дуба ростки,Фанфару – мотор заглушает,Слаб полюс, текут ледники,В огне гибнут руны, дороги,Ключ Жизни в плену нечистот,Ведут нас не маги, пророки, —Кифхойзерский дух нас ведёт.Что быль есть, и что ослепленье, —В рядах сотни лучших11 поймёшь,И вера придёт в исцеленье,Исчезнут и подлость, и ложь,Покуда нас факелы греютДыханьем святой старины,Отцов земли не захиреют,Кифхойзерским духом полны.Порой вспоминают пииты,Что Киффа хранят валуны,Престолы, владыки – забыты,Развенчаны, осквернены,Вкруг нас ненасытны вандалы,Предательски ждут свой черёд,Нам крепость – не Эмдена валы12, —Кифхойзерский дух наш оплот.Как знать, быть ли дубу с листвою,Когда воронью13 улететь?Безмерно нам врали с тобою,Безгрешны, – кто верует впредь:Державной стране не зазорно,Мечтать о расцвете своём,И мы, маршируя упорно,С Кифхойзерским духом умрём.

Пилат

Хорош с утра палящий гнёт,В воде спасенье, не в вине.Мой кактус-канделябр цветёт,То добрый знак наверно мне.Цветеньем я не обуян,Кругом невежи да пески,И люди, – скучны для римлян,Темны, надменны и дерзки.Вновь праздник Пасхи у ворот,Поймёт ли кто суть веры сей?С ним каждый раз, из года в год,Резня иль бунт, как апогей.И вечно ругани напасть, —Племянниц будто гам пустой,Те прежде, как в забавы впасть,Рвут косы, в дрязгах меж собой.У здешних сект одна черта:Разумность, Рим, – противны им.Потеют, с пеною у рта,Как зверь, что гоном возбудим.Мне виснет бремя на плечах:Святош, отребье и пройдох,Визжащих о «последних днях»,Унять, чтоб в корне бред засох.Пока все тихо, – впредь бы так;Но со стены взгляну-ка сам.Для желчи с кровью, – не пустяк,Поверить собственным глазам.Я самых громких кощунов,Чьих ядовитее слюна,По счастью, запер без шумов,И к ним, – Варавву драчуна.С докладом стража. Я б поспал,Да где тут… пекло, – не сдержать!Опять какой-нибудь бахвал…А если, – нет меня, как знать?…Но нет, первосвященник ждётУ врат моих, с людьми его.Ему плевать, что мне – не мёд,Быть скверной штуке, жду всего.И только ропот, день-деньской;Отвсюду о протестах весть,А мне, – тащи груз, но такой —Атлантам четверым не снесть!Я жалобе внемлю его,И дам уверенно ответ:Что Рим не скажет ни ничегоПо делу, мне – желанья нет.В тюрьме у них, как мне не жаль,Один молодчик заключён.Шельмец тот не болтлив, не враль,Что даже мне по нраву он.Имел ночлег, но схвачен всё ж,И скромность не чужда ему.За блуд здесь отдадут по нож,Надеюсь, больше я пойму.«Первейший» молвит, хуже бытьЕдва ль удастся граду стрел;Об Иисусе тянет нить,И вот уж с жалобой насел.Там вся провинность молодцаВ том, что сказал: он, – божий сын;И больше что-то, без конца,Дальнейшего, – известен чин.Предчувствовал я: вновь скандалНа почве веры мы узрим;Елей терпения шептал,Что это не тревожит Рим.Но мне доносят, что царёмИзраиля назвался он,Хотят, чтоб гневно, этим днём,В измене был бы осуждён.Без бряцанья мечом, – царёк!Монарх, что бродит босиком;Жара ль пошла ему не впрок,Иль образно болтал тайком?Да, стоил сна мудрёный ход!Тень солнечных часов бежит,Никак священник не уйдёт,Всё сетует, всё говорит…Пришёл терпению конец,Пусть парня приведут сюда,Но банда эта, мой дворецОставит вряд ли навсегда.Спросил ответчика, и вот —Стал сам не рад: своей виныПособник он, и речь ведётПохуже Иова жены.Меня зачем втянули в грязь!?Покуда чудака – запру,И пусть уходит не боясь,Сгинь лишь святоши подобру.Едва ль, как гонг мой прозвенит,У Рима враг, – кощун-стервец,Убудет свора без обид,И я прилягу наконец.Но вдруг волненье стало жечь,Как будто кнут познал спиной,Тут жарко слишком, чтобы лечь,И делать что-то, – шкварит зной.Я – воин, нужен мне приказ,В крови, – усердия нектар,Что нынче вышло напоказНервирует; ну что за жар!Смекаю я: обычай есть..,Верну на пасху я плутаЕвреям, их судил – не счесть,Глядишь, смягчится нагота.Опросят мигом пусть народ:Варавва или Иисус,Свободным воздухом вдохнёт,Так «царь» сгодится снять мой груз.Зову охрану, строг как плеть:Виновным двум встать на дворе!Пусть там решат: кому висеть,На праздник, в этой голь-дыре.Толпа охотно проревёт,И кто-то воле будет рад;Кого не пощадит народ, —Немедля должен быть распят.То замысел не лучший был,Подначен люд святош рукой,Единодушно он вопил:– «Варавва!» в первый раз, в другой…И я вердикта стал рабом,Давно всё надоело мне,Приму-ка ванну, а потом,Случись, что ясно всем вполне.И здесь покоя не найду,К мольбам приказ, известно, – глух.Надеюсь, скоро я уйдуИз края, где хиреет дух.Багровым сделался закат,Гляжусь, и понял: постарел,О смерти шельм мне говорят;Насилу воздух охладел…Казнил я многих бедолаг,Порою даже без вины,Щадил отдельных, – просто так,Те были позже мне вредны.Как в спальню я мою вошёл,Там кактус в редкостном цвету…Но сломлен я, как раб, что гол,Главы жалею наготу.Ведом ли силой я чужой,Весь труд мой, – злобою тернист?Кто на ночь думает, – больной,То мука, словно флейты свист.Мне кактус не принёс чудес,Его колючки, – просто вздор.Легко я оттянул навес,И выбросил цветок во двор.

Господь меня сюда привёл

Псалом памяти графини

Шварцбург-Рудольштадтской

Господь меня сюда привёл,Мой путь невзгодами тяжёл,До сей поры хватило сил,Чтоб ворог руки опустил.Творец не ведает времён,Но будет им обман сметён,С ним обольщений яркий лёдДуша младая разобьёт,Они утратят власть навек,Когда прозреет человек.Господь меня не отдал злу,Он в длань мою вложил стрелу,Надежда, что я берегу,При майских бризах, и в пургу,Из года в год ценней всего, —Залог спасения моего.Она лучом пронзит обман,Его могущества дурманКасаться не перестаётВсего, что любит и поёт.Господь меня упрочил так,Чтоб взор мой не окутал мрак, —В любом обличье нужно знатьТого, кто губит благодать.Лентяев, трусов любит он:Тщеславец – златом наделён,Завистник с ним накоротке,Он стиснул алчных в кулаке,Обжорство, похоть, всё гнильё,Сбирает в воинство своё.Господь ко мне благоволил,И в сердце пламя распалил,Счастливцы мёд его вкусят,Отвергнув нечестивый яд.Творение кровоточит,Держите крепче в битве щит,Где полчища ему грозят, —Молитве страстотерпец рад,И только верою храним,Борец со злом – непобедим.Коль сломан меч, рука дрожит,Смиреньем будет грех изжит,Но это бремя не легкоИ тем, чьё сердце велико,Кто свой клинок не затупил,Сражаясь из последних сил.И даже бедность не позор,Будь разум чист, и ясен взор,Тому, кто вплоть до смерти знал:Он Господа не запятнал.