Красное Болото

– Здорово, деда Ваня, – сказал Дмитрий Иванович. – Как жизнь?

– Помаленьку, – ответил сторож Синицын.

Он приходился матери Дмитрия Надежде двоюродным братом и был уже человек в годах, но почему-то по имени-отчеству его никто не называл. Возможно, причиной тому было его холостое состояние.

Не замужем была и младшая сестра Синицына тётя Клава.

Соседки объясняли нежелание Вани Синицына вступать в брак изменой его первой любви, а одиночество тёти Клавы – трагической гибелью жениха.

На самом деле деде Ване и тёте Клаве брачеваться было попросту лень и неохота. Они приросли друг к другу с раннего детства, когда Ванятка стерёг мичуринские яблони в колхозном саду, охраняя заодно маленькую Клавку, пока их мать работала в поле. Вместе они пошли в школу, расставшись на два года, пока Ванятка ходил в армию, вместе съездили в Снежинск и тотчас оттуда вернулись, не захотев городской жизни.

Деда Ваня вернулся к охранной деятельности, тётя Клава пошла работать продавщицей в деревенский магазин. После того как умерла мать, а сестра Маринка вышла замуж, тётя Клава и деда Ваня негласно поделили дом: спаленка и большая комната с телевизором и ножной швейной машинкой «Зингер» – тёти Клавы, вторая комната, соединённая с кухней, – деды Вани. Остальное хозяйство общее.

– Жизнь у меня благополучная, и Клавка здорова, и Маринка ничего, – продолжил деда Ваня отвечать на вопрос. – На кладбище ходил?

– Да.

– Это хорошо. Это ты молодец. А знаешь, что с могилки Надежды Александровны чугунную оградку спиздили?

– Нет, – ответил Дмитрий. – Не дошёл дотуда. Кто спёр?

– Скобин говорит, неизвестно. Но ты ж знаешь, Димка, какая этот Скобин ленивая хуйня. Я вот, Димка, пьюшшой, а он – пьянь! – Деда Ваня скорбно покачал бородой. – Разве такой должен быть участковый? Когда уже его снимут отсюда к херам, а?

– Его к херам сюда загнали из всех приличных мест.

Дмитрий огляделся, сел на серую лавочку под раскидистой ветлой и пригласил деду Ваню последовать его примеру. От веса деды Вани лавочка пошатнулась, но устояла. Не таких видала эта лавочка.

– Красное Болото, значит, неприличное? – сухо осведомился деда Ваня.

– Да ладно тебе! Сам знаешь. Дальше болота не сошлют. Где оградка-то?

– Да у суки этой, Лёньки Самохвалова. Он спиздил. Скобин ссыт к нему сходить, вот и неизвестно ему.

– Не моя это территория. – Дмитрий вздохнул. – Ладно, дойду до Скобина. Скажу: не вернёшь оградку – снимут.

Не любил он влезать на чужую землю, но знал, что иным способом ничего не сумеет достигнуть.

День был будний, а солнце в зените, однако Скобин был без формы. В сероватой майке, прилипшей к пузу, и тренировочных штанах он сидел в летней кухне. На столе перед ним стояла банка с квасом и тарелка с вишней, под столом на полу – подозрительная пузатенькая бутылка мутного стекла.

– Самогон? – спросил Дмитрий Иванович, кивнув на бутылку.

– Не-не-не! Настой целебный. На мяте. Я ж, сам знаешь, самогонщиков этих – у-у-у!

Скобин погрозил кулаком, густо поросшим чёрными жёсткими волосками и походившим на облезлого ежа.

– На кладбище был, – сообщил Дмитрий Иванович, без спросу присаживаясь на шаткую лавочку.

Скобин сразу поскучнел.

– Ну?

– С могилки Надежды Александровны чугунную оградку спи… спёрли.

– Ну?

– Лёшка Самохвалов спёр.

Скобин поскучнел ещё больше и поскрёб брыластую щёку.

– Это ещё доказать надо, – вяло сказал он и покосился на бутылку с целебной настойкой.

– Пойдём, Анатолий.

– Куда? – совсем затосковал Скобин.

– Доказывать, – весело сказал Дмитрий Иванович. – Доказывать, Анатолий. Или ты Самохвалова боишься?

Разумеется, Скобин боялся, но делать ему было нечего. С трудом отклеившись от лавки, он ушёл в дом и через некоторое, довольно продолжительное, время вернулся уже в форме и фуражке.

Дмитрий Иванович скрашивал ожидание, поедая вишню и косточками стараясь сбить осу, вившуюся подле.

На самом деле ничего весёлого в предстоящем деле он не видел. Самохвалов был подлый парень, мстительный, говнистый и довольно сообразительный. Напасть в открытую на милиционеров он не посмеет, но может задеть мать или детей, а нет – так материну скотину или любимых её котов.

Котов у бабы Нади было два, и звали их человеческими именами: Яшка и Василий. Хотя и родные братья-близнецы, коты ни в чём друг на друга не походили.

Василий был сплошь чёрен, без пятна, Яшка имел щучий раскрас – серый в хищную полоску. Василий был положительный котовий мужчина, вежливый и основательный, несклонный к воровству. Возникни перед его носом кусок мяса, Василий только отвернётся. Яшка же уродился сущий цыган: весёлый, драчливый, беззаботный к последствиям и тащил всё, что не приколочено гвоздями.

Почему баба Надя назвала котов именно так, она никому не говорила. При этом все знали, что Васей и Яшей звали Надеждиных братьев-близнецов, которые в семнадцать ушли на фронт и оба не вернулись.

Почему она не назвала именами братьев своих сыновей, а назвала бессмысленное зверьё, баба Надя тоже никому не говорила. Но все и так знали, что похоронки семья не получила. Баба Надя верила, что братья её живы, только по какой-то причине не смогли вернуться с чужбины, и загадывала на котов теперешнее братнино житьё. Знало про это всё Красное Болото, и их не трогали, что бы ни натворил бесшабашный Яшка.

Самохвалов, конечно, тоже знал.

– Сволочь ведь какая! – сказал Дмитрий Иванович вслух.

– Такой и есть, – отозвался возвратившийся Скобин, сразу догадавшись, о ком и почему речь.

Дело, однако, прошло удивительно легко.

Слухи в Красном Болоте разносились скорее, чем радиоволны в эфире. Не успели участковый с Дмитрием Ивановичем выйти за ворота, а Лёнька Самохвалов уже знал, что к нему идут. Выругав себя за то, что не спрятал оградку старой врачихи в деревянной халабуде на болоте, как делал обычно с украденным, он вытащил её на двор из сарая, оттуда же достал банку зелёной краски и принялся мазать прутья. На жаре краска быстро сохла. Когда Дмитрий Иванович и Скобин достигли двора Самохвалова, оградка была уже готова.

– Ух, какие люди! – восхитился Лёнька, обнажая золотые фиксы в дружелюбной улыбке. – Чем обязан? Милости прошу к нашему шалашу. Чай, кофей?

– Оградка-то, – пропыхтел упарившийся Скобин и вытер пот, льющийся из-под фуражки, клетчатым носовым платком в шахматных конях, – Надежды Александровны?

– Её, – не стал отрицать Лёнька. – Ходил вот деда проведывать, гляжу, а врачиха что-то облупилась вся. Прямо жаль взяла. Отличная была женщина, так уколы ставила, что до сих пор вся жопа в синяках. Вот, решил покрасить. Еле допёр. Тяжёлая! Обратно довезти не поможете?

– Поможем, – отозвался Дмитрий Иванович. – Анатолий Семёныч – человек при исполнении, незачем ему форму грязнить, а я – с милым сердцем. На чём повезём?

– На тачке. – Лёнька приветливо осклабился. – Живо обернёмся. Вон и краска высохла, не испачкаемся. Что, Анатолий Семёныч, уже отбываете-с? И даже чаю не попьёте?

– Некогда, – строго ответил Скобин. – Делов много. Участок-то большой.

– И то, – согласился Лёнька, выкатывая тачку.

В четыре руки классовые враги водрузили на тачку оградку и, словно старые друзья, покатили её к кладбищу. Шли молча.

Лёньку подмывало сказать гадость или отмочить пакость, однако он сдерживался. Приезжий мент погостит и свалит, незачем обострять. А оградка никуда не денется.

Дмитрий Иванович тоже не шёл на конфликт, зная, что дети останутся здесь до конца лета, а мать с её котами и деда Ваня – навсегда. Лёньку, конечно, посадят, но пусть уж не за то, что он может сделать с дорогими сердцу Дмитрия Ивановича людьми.

– Ой, благодать-то какая! – пропел Лёнька, когда они добрались до кладбища.

Тут и правда было хорошо. Берёзы шелестели густой листвой, мели над могилками плакучими ветвями. Разнообразные цветы пышно расцветали в густой невытоптанной траве, гудели пчёлы и шмели, порхали рыжие крапивницы.

Пришлось повозиться, устанавливая тяжёлую оградку на место.

– Как один-то справился? – отрывисто спросил Дмитрий Иванович.

– Мир не без добрых людей. Помогли благому делу, – не поддался на милицейскую провокацию Самохвалов.

Враги поглядели друг другу в глаза и разошлись.

Мать варила смородиновое варенье в большом медном тазу, снимая набухшую пенку деревянной ложкой. Аня сидела рядом и поедала пенку из блюдечка.

Лёша со своей порцией сидел перед телевизором и смотрел «В мире животных».

«При встрече со львом вести себя следует хладнокровно», – проникновенно произнёс ведущий передачи Николай Николаевич Дроздов.

– Со львами лучше вообще не встречаться, – заметила Аня.

– Золотые твои слова, Анечка, – согласилась баба Надя вслух, а Дмитрий Иванович – мысленно.

И всё-таки удачный исход операции примирил его с жизнью.

Глава 4. В каждой строчке только точки

Ничто так не примиряло Лёшу с жизнью в деревне, как завтраки бабы Нади.

Творог с густой сметаной, огурцы и помидоры прямо с грядки, пирожки с картошкой и грибами, оладьи с вареньем украшали стол; не было на нём ничего магазинного, но всё было вкусное. Готовила баба Надя и на семью, и на Лёшиного друга Андрюху.

Серёга столовался дома, в Андрюхином же доме съестного было не так уж много и не то чтобы хорошо приготовленного.

Первое время баба Надя Лядова сильно не одобряла. Брат у него сидел, мать пила, да и сам он не блистал хорошим воспитанием.

– Ну и друзья у тебя, Алёшенька! – говорила баба Надя с неодобрением. – Рожа как у вахлака.

– Друзей не выбирают, бабушка, – кротко отвечал Лёша. – Да и рожу тоже. С какой родился, с такой и живёшь.

Против этого резонного замечания баба Надя ничего возразить не могла и против Андрюхи тоже больше не возражала, только хмурилась при его появлении, на что привычный к хмурым лицам Андрюха не обращал внимания.

Постепенно баба Надя решила, что особого вреда от Лядова её внуку не будет, и даже стала приглашать его к столу. Вечно голодный Андрюха не отказывался. Вот и сегодня Лёшка его ждал.

– Чайник поставь! – крикнула баба Надя из сеней.

Лёша взялся за ручку насоса. С протяжным скрипом заходил поршень, и в подставленный бак полилась вода из скважины. Когда бак наполнился, Лёша зачерпнул железным ковшиком и напился чистой ледяной воды, потом наполнил чайник и водрузил его на плиту.

Во дворе раздался шум: овчарка Найда облаяла котов, те обшипели её в ответ. После завершения ритуала привязанная к калитке Найда растянулась в пыли, коты разошлись по своим делам, а Андрюха уселся за стол, без напоминаний вымыв сначала руки и ополоснув вечно запылённое лицо.

Папы Димы уже не было: с зорькой ушёл на рыбалку. Аня съела свою порцию оладий и убежала полоть грядки, пока солнце невысоко. Мама Света ела творог вприкуску с какой-то книжкой.

– Ты хоть за столом-то романы свои отложи, – заворчала баба Надя.

– Это не роман, – вздохнула мама Света. – Это новые СНиПы.

– Чего?

– Строительные нормы и правила при постройке многоквартирных домов, – грустно сказала мама Света. – Скоро отпуск закончится, надо понемногу готовиться к работе. А ты, Лёша, готовишься? Как твоя программа на лето?

– Мама! Да ещё июль не кончился! – возмутился Лёша. От напоминаний о грядущей школе даже во рту стало неприятно, словно ел малину, а раскусил травяного клопа. – Зачем заранее-то заниматься, когда целый год на это есть? Вон бабушка, наверное, вообще домашних заданий не делала.

– Ишь, не делала! Раньше-то пером заставляли писать, – вспомнила баба Надя. – А бумага плохая, рыхлая, перо цепляет, то тут клякса, то там. Я в рёв! Батя ругается. Зачем моей девке чистописание? Имя умеет написать, и ладно, чай не дьячок. Учитель, однако, у нас был строгий. Даже Ванятка, филин пьюшшой, и то до сих пор буковку к буковке выводит. Не то что ты, – укорила она внука. – Получишь письмо, а в нём каракули – не то кура лапой писала, не то коза копытом.

– Нынче дети не могут учиться чистописанию, – сказала мама Света юмористически. – У них слабее нервная система.

Лёша даже вздрогнул. Вот такая у него мама! Молчит-молчит, а потом скажет такую обидную вещь, что ты готов уменьшиться до невидимой молекулы. Да ещё при друге!

– Маманя говорит, от нервной системы помогает лещ, – поддержал тему Андрюха, до этого наедавшийся молча.

– Лещ? – удивилась мама Света. – Жареный или на пару?

– Кулаком в ухо. От хорошего леща любые нервы проходят.

Педагогический совет Андрюхи произвёл на маму Свету и бабу Надю странное действие.

– Давай-ка я тебе ещё сметанки положу, – засуетилась баба Надя, а мама Света без всяких дополнительных посулов молча подвинула к Андрюхе вазочку с конфетами.

Лёша только рот открыл. Умеют же некоторые!

– Хорошая у тебя родня, – сказал Андрюха, когда, наевшись, они вышли на улицу, отвязали Найду и уселись на велосипеды. – Жалостливая. Небось и отец не бил ни разу?

– Пару раз ремнём попадало, – признался Лёша.

– Ну ремнём – не поленом… Куда двинем?

– Серёга в лес звал, чего-то показать хотел.

– Поехали, – согласился Андрюха. – А сам-то он где?

А Серёга был в большом затруднении.

Попал он в сложное положение по собственной вине, как это обычно и случается с мальчиками его лет и аналогичного легкомыслия. Мать велела ему увезти на свалку накопившийся мусор: тряпки, старые журналы и ещё какую-то чушь. Серёге же было некогда: он хотел отвести в лес Андрюху и Лёшу, чтобы показать им недавно обнаруженный ход к секретной фашистской базе. Поэтому он решил, не теряя времени, спалить мусор заодно с ветками недавно спиленной черёмухи. Не размышляя долго, он вытряхнул тряпки и прочий хлам на ветки, для скорости полил керосином и поджёг.

Пламя не то что зажглось, а прямо-таки подскочило, опалив Серёге чёлку и ресницы. Он отшатнулся от заполыхавшего костра, только сейчас сообразив, что разжигать его рядом с домом в нынешнюю сушь – идея не из лучших. Ужасная идея.

Бросившись к бочке с водой, он зачерпнул ведром, добежал до костра и выплеснул в пламя. Костёр даже не пригас. Серёга побежал обратно к бочке. Чуть не плача, он метался туда-сюда и уже понимал, что это бесполезно, что огонь вот-вот перекинется на баню, а оттуда – на дом, а там всё сгорит и всё пропало. Дым густел и чернел, пламя трещало, злобно веселясь.

– Помогите! – заорал Серёга. – Горим!

Откуда-то появилась Найда и залаяла на огонь. Лёша и Андрюха расступились, пропуская Серёгу к бочке.

– Горим! – крикнул он на бегу.

– Лопаты хватай! – сообразил Андрюха.

Лёша схватил лопату, к счастью прислонённую к стене бани, и принялся закидывать огонь землёй. Вдвоём с Андрюхой они заставили пламя отступить от стены. Серёга, бросивший ведро, притащил половик, который мать повесила сушиться на забор, и принялся глушить огонь плотной тяжёлой тканью. Скоро пламя опустилось, а потом вовсе погасло. Друзья затоптали последние искры и остановились, вытирая с лица пот и копоть. Горло саднило, будто его натёрли наждачной бумагой, изъеденные дымом глаза слезились.

– Ептыть! – высказался Серёга. – Спасли вы меня, пацаны. Ещё чуток, и всё бы!

Ребята оглядели поле битвы. Забрасывая пламя, они вырыли довольно большую неопрятную яму. Клочья тряпок и остатки веток разлетелись по двору. На стене бани красовалось огромное пятно копоти, поднявшееся почти до окошечка. На земле валялся грязный обугленный половик.

– Ептыть! – снова сказал Серёга и опять чуть не заплакал.

– Да, слов тут не найти, – согласился Лёша. – В каждой строчке только точки. Мётлы у вас есть?

Ребята подмели двор и закопали яму, заодно разровняв и засыпав пепелище. В ведре развели щёлок и отдраили стенку бани почти дочиста. Только с половиком вышло затруднение.

– Да он ничего, – присмотрелся Андрюха. – С обратной стороны обгорел, её всё равно не видно. Только гарью воняет.

– Вот что, – решил Лёша, – берём половик – и на речку. Почистим глиной и песком, на солнце посушим, может, отойдёт.

– Я вас в лес вести обещал, – сказал Серёга понуро.

– А в лес пойдём в полночь. Так даже интереснее.

Ребята привязали половик к багажнику Серёгиного велосипеда и отправились в тайное место, где никто, кроме них, не бывал и не смог бы увидеть, как они купают половик.

Глава 5. Б. из Колодца

После полудня девочки собрались купаться на речку.

Аня взяла полотенце, зелёное в тканых розах покрывало, из банки с чайным грибом налила чаю в бутылку из-под кефира, приготовила еду: четыре куска хлеба – два намазанные маслом и посыпанные сахаром, два так, варёное яичко, немного соли в бумажке и помидор. Припаса было довольно.

Поискала сумку. Вспомнила, что бабушка поставила пластмассовую сетчатую корзинку, с которой ходила в сельпо, в большой комнате.

После кухни, маленькой и жаркой, в большой комнате было темно и прохладно. Узамбарские фиалки и глоксинии, не любившие яркого солнца, блаженствовали на всегда притенённых высокими сиренями подоконниках. Плотные плюшевые шторы были наполовину задёрнуты, словно для того, чтобы людям на фотографиях не слепило глаза. Мужчины в фуражках и форме, женщины в нарядных старомодных платьях сидели прямо и держались строго. Никто не улыбался. Улыбаться было нечему и некогда.

В дальнем углу висела старая икона, тускло поблёскивая закоптелым золотом одежд и почерневшим окладом. В полумраке скрывалась эта свидетельница отсталости отдельных обитателей Красного Болота и не хотела света.

Аня внимательно посмотрела на Богоматерь. Богоматерь молча ответила ей бездонным взглядом длинных оленьих глаз, и во взгляде её можно было прочесть страдание, смирение и безутешную грусть.

Аня нахмурилась и отвела глаза. Смирение и грусть были ей чужды и неприятны, но какая-то тёмная оленья струнка отозвалась в ней вечным сочувствием к строгим людям на фотографиях. И, может быть, к людям вообще.

Лара, Наташа и Вера ждали её у колонки. Они тоже запаслись едой и сейчас набирали воду из колонки в пластиковую белую канистру.

Мимо вразвалку прошёл Лёнька Самохвалов, ощупал девочек наглым серым взглядом, сплюнул сквозь щербину между двумя золотыми коронками – малы ещё, сиськи не отросли, а не то бы… – и побрёл дальше, загребая пыльными кирзачами и оставляя за собой сизую полосу беломорного дыма.

– Пиздюк! – прошипела Наташка с чувством, но тихо, чтобы Самохвалов не услышал.

От него и в глаз было недолго получить.

– Это плохое слово, – строго сказала Аня.

– Какой человек, такое и слово. Неча на плохих людей хорошие слова переводить, – отрезала Наташа.

– Много у вас тут плохих людей?

Вера пожала плечами.

– Как везде, наверное. Не очень много, а всё же не без них. Вот у Андрюхи брат – тюремщик.

– Стережёт бандитов? – уточнила Аня.

– Сидел. – Вера взглянула на Аню снисходительно: большая девка, а таких вещей не знает!

– Ну уж, он и не плохой, – не согласилась Наташа. – Братан-то Андрюхин.

– Кольку Рогова до смерти убил, – возразила Вера.

– Так ведь нечаянно! Оба пьяные были. А вот Самохвалов – того берегись! Он собаку один раз облил бензином и поджёг. Если он не пиздюк, так я и не знаю.

– А ещё у нас колдуны есть, – сказала Вера внезапно.

– Ну да? – не поверила Аня.

– Есть, – подтвердила Наташа.

– А что, много их тут? – продолжала не верить Аня.

– Один, но очень сильный, – сказала Вера. – Муравин Василий Ильич, счетовод из правления. Колдует с утра до вечера.

– Как в сказках?

– Как в сказках, но взаправду, – объяснила Наташа. – Может болячку наколдовать, на корову порчу напустить. Или, наоборот, вылечить.

– А в прошлом году, когда засуха была, у нас тут дожди лили аккуратно, – поделилась Вера. – Ни много, ни мало, а как надо. Это всё Ильич сделал. Везде сушь, а у нас дождь каждую пятницу. Колдун, конечно!

Девочки двинулись в путь. Вышли за околицу, прошли через ржаное поле. Миновали дощатый мост, зыбко ходивший из стороны в сторону, нарвали ивовых веток – отгонять оводов и слепней – и стали подниматься в гору. Дорога была чистая, наконец-то высохли все лужи и запеклась грязь. Девочки поснимали сандалии и пошли босиком, наслаждаясь горячей мелкой пылью между пальцами ног.

Под горкой в низине паслось колхозное стадо. Среди пёстрых и рыжих коров белели козьи спины. Пастух Игнат за чекушку брался присмотреть за козами мелких собственников. Чекушка доставалась ему почти даром: козы паслись сами по себе, не признавая никакого пастуха, кроме строгого козла Калиты, и домой приходили самостоятельно. В задачу Игната входило только выгнать их за ворота, подальше от огородов.

Девочки дошли до своего излюбленного местечка на крутом берегу, откуда видны были и река, и луга за нею, и зеленеющий лес, расстелили покрывала и разложили свои припасы.

– Хорошо-то как! – Лара упала на спину, закинула руки за голову, мечтательно глядя на пышнотелые облака, пасущиеся в зените. – Как будто зимы никогда не будет.

– Не вспоминай даже, – отмахнулась Наташа.

– Я знаю одну историю про зиму, – медленно сказала Аня.

– Страшную? – уточнила Лара.

– Конечно.

– Давай рассказывай!

– А не забоитесь? – прищурилась Аня.

– Да кто же летом зимы боится? – засмеялась Наташа.

– Тогда ладно, – сказала Аня, пряча улыбку. Она не сомневалась в своих силах. – Тогда слушайте.

Первый Анин рассказ. Снежный ангел

Одна девочка очень любила зиму. Особенно она любила упасть в снег и махать руками и ногами, чтобы получились крылья. Мама девочке сказала, чтобы никогда так не делала, а то придёт Снежный ангел и заморозит насмерть. Но девочка решила, что мама её просто пугает, чтоб не простудилась.

Однажды после школы девочка пошла за гаражи, где сугробы были чистые-чистые, белые-белые, упала в сугроб и махала руками и ногами, пока не сделала огромного снежного ангела. А маме сказала, что с горки каталась.

Утром девочка проснулась с температурой. Мама с папой решили, что она побудет дома, а сами ушли на работу. Осталась девочка одна. Она очень обрадовалась, потому что как раз сегодня у неё была контрольная по математике.

Выпила девочка таблетки, пополоскала горло содой. Смотрит из окна на двор, а там внизу стоит человек – высокий, худой-прехудой, в белом пальто, без шапки, и на её окно смотрит. Смотрит прямо на девочку.

Она сперва испугалась, а потом подумала, что показалось ей. Жила-то она на пятом этаже. Вернулась девочка в кровать, включила телевизор и стала смотреть кино про бронзовую птицу.

– Вместо контрольной-то! – хихикнула Вера.

– Неплохо, – согласилась Аня. – Но ты слушай, что дальше было. Слышит девочка, будто у двери кто-то скребётся. Сначала обрадовалась, думала, мама с работы отпросилась. А дверь никак не открывается.

Побежала в коридор.

– Что, – кричит маме, – ключи забыла?

Тут за дверью затаились и скрести перестали. Вспомнила девочка про Мосгаз и испугалась.

– Кто там? – кричит. – Уходите! Я сейчас милицию позову!

И слышит: кто-то от двери тихонько, на цыпочках, – «топ-топ-топ».

Девочка бегом к телефону, а телефон молчит! Сломался или отключили.

Спряталась она под одеяло и телевизор выключила, как будто дома никого нет. И вдруг слышит: кто-то царапает в балконную дверь. «Скрр-скрр» по стеклу. На пятом-то этаже!

«Не пойду!» – думает девочка. А потом в одеяло завернулась и пошла.

И видит сквозь стекло: стоит на балконе тот самый мужчина, худой-прехудой, а лицо белое-белое, и рука по стеклу царапает, тоже белая-белая, а пальцы длинные-длинные, тонкие-тонкие.

Аня понизила голос:

– Смотрит девочка – не пальто на нём, а белые-белые крылья. Скребёт он пальцами по двери, и стекло всё инеем покрылось, ничего не видно стало, только слышно: «скрр-скрр». Стоит девочка, уйти не может. И видит вдруг, что палец, тонкий, как иголка, в щель проник и шпингалет поворачивает.

Аня сделала паузу и глотнула чаю из бутылки.

– Пришли вечером мама с папой с работы. Смотрят, стоит девочка посреди комнаты, вся насквозь ледяная, и глаза заледеневшие открыты. Так и не смогли её разморозить. Доктора сказали, что никогда ещё не видели, чтобы человек сплошь в лёд превратился. Одни только глаза оттаяли, но лучше бы не оттаивали – вытекли они совсем. Так девочку и похоронили – всю ледяную и без глаз.

Девочки помолчали, представляя себе заледеневшую жертву Снежного ангела.

– Пошли купаться? – предложила наконец Наташа.

– А знаете, почему она так сильно замёрзла? – сказала Лара, когда девочки спускались к реке по пыльной крутой тропинке, почти сползая с обрыва. – Потому что человек на шестьдесят процентов состоит из воды.

– Да ну! – не поверила Наташа. – Человек же не огурец!

– Не ну, а состоит. Нам в школе сказали.