Особняк

А он говорит «не смейся». Не смейся про себя. Я не смеюсь потому что смеяться тут незачем. А он говорит «она одна под Фридляндом и осталась». А я думаю враки все это, как это одна ключница под Фридляндом осталась наверное еще кто-нибудь. И вот он растопырил свои руки как полено а я лишилась чувств и рухнула вниз на какую-то сраную тахту и более уж ничего не помню.

ФРИДЛЯНД

У его ключницы красивые и тонкие руки. Ну не такие как у меня, конечно. И вот она говорит мне «Ну что, красавица, я одна под Фридляндом и осталась». И глаз ей там ядром или картечью вышибло. А я говорю ей «ну как жаль конечно». И вот она тоже тянет ко мне свои всевозможные тощие руки и лезет ко мне а я и не знаю собственно зачем.

КАША

Одноглазая ключница сидит напротив меня и манная каша медленно течет и сползает по ее острому подвижному подбородку. А он смеется и говорит «вот так вот и жизнь наша течет сверху вниз – неспешно, порция за порцией, унция за унцией, слащаво и величаво». Ну может быть. Тут он как прыгнет на меня как людоед и мы ухнули вниз под стол, а ключница наверху так и осталась.

НЕКРАСОВ

И вот он говорит мне «я хотел бы провести и закончить свою жизнь как знаменитый поэт Некрасов с Литейной першпективы» а я говорю ему «ну хорошо» и вот он помчался за мной как угорелый а я кинулась от него вдоль по бесконечному коридору но вскоре совсем уж выбилась из сил. Уж не знаю, честно говоря, так ли проводил свою жизнь поэт Некрасов. Нет наверное. На Литейной першпективе можно найти целую кучу полезных занятий. Она необычайно хороша. Я лежу и смотрю в потолок и трепыхаюсь как нерукотворная немощная дурацкая рыба.

ПРЕГРАДА

И вот я подлетаю к окошку, за которым стучат копытами и матерятся ломовые извозчики, и хочу отсюда выпорхнуть. И будто бы крылья вырастают у меня за спиной. Но невидимая преграда препятствует мне и отбрасывает вспять. Я шлепнулась на пол, смотрю – а он немедленно шлепается тоже сверху. «Сейчас подойдет и ключница» – сообщает он мне. И вот уж старческое неотвратимое шарканье все ближе и ближе, вот уже за углом и я прекрасно знаю, что мне отсюда особо никуда уж не деться.

МОРОШКА

И вот он говорит мне «я отправляюсь на Круглый рынок за морошкой, а ты посиди здесь чуток взаперти». И вот он ушел, а я улеглась головой вверх на тахту и стала ждать, когда он принесет мне полкило морошки. А вокруг меня шелестят и бегают суетливые и незримые существа. А вот и ключница.

ТАРЕЛКА

Одноглазая ключница ест прямо с тарелки, ее цепкий язык мелькает быстро, сноровисто и прытко, словно она, прости господи, жаба или муравьед. Она говорит мне «ну красавица под Фридляндом я и не такое видала». Ну может быть, может быть. Я ведь никогда не была под Фридляндом. Может, там и не так все было.

КРУГЛЫЙ РЫНОК

И вот он вернулся и говорит «морошки нет, да и Круглый рынок давно уж закрылся» – и как всегда навсегда. Ну как жаль конечно. Я очень любила Круглый рынок и морошку тоже любила хотя никогда и не была там ни разу. Какой он красивый наверное. И весь такой круглый. И вот он как набросится на меня а я думаю «а как же морошка?» она наверное немного попозже будет. А он говорит мне «зачем нам морошка, когда есть ключница» и как схватит меня своими ручищами, вдоль и поперек, я даже вскрикнуть особо не успела.

ТЕПЛОВОЗНАЯ УЛИЦА

И вот он говорит мне «я сегодня был излишне дерзок с государем и мы теперь будем жить на Тепловозной улице – ты, я и ключница». Нам всем тут хватит места. А мне кажется, мы тут и так все время жили. Ты, я и ключница. Никуда и не уезжали отсюда. А он говорит мне «какая ты однако глазастая» и хвать меня ручищами и вот я помчалась от него во всю прыть по длинному коридору. И бежала, бежала от него, уворачиваясь так и эдак, пока одноглазая ключница не отловила меня с помощью специального механического приспособления.

КОРАБЛИ

Из окон его особняка я вижу как наши корабли заходят в Неву и плывут против течения, борются, борются с волной барахтаются волны захлестывают их. Я говорю ему «смотри корабли превозмогают волну». А он говорит «это очень прискорбно» и как набросится на меня так что и кости мои несколько затрещали.

ПТИЦЫ

Огромные птицы садятся на крышу его особняка и громыхают звонким кровельным железом. Гррум. Гррум. Одноглазая ключница говорит «это сам Илья-пророк по нашу душу на огненной колеснице прилетел» и мелко-мелко так крестится. А он смеется и говорит «нет сестрица, это птицы по случаю государственного праздника сапоги казенные надели». Жмут-с. Я тоже смеюсь сквозь слезы, а он валит меня на тахту как будто бы он медведь а я все думаю причем тут, собственно, казенные сапоги. Это же воробьи в сапогах, вороны в сапогах и, хвала создателю, голуби и, допустим, турухтаны. Это ж сколько им всем вместе сапог потребуется.

КОРИДОРЫ

Иногда по длинным и темным бесконечным коридорам проходит по своим делам Бог, изредка спотыкаясь о неровные деревянные ступеньки или провода, протянутые тут и там, от одной стены к другой. В это время одноглазая ключница прячется в какую-то вонючую пещеру и сидит там, как несговорчивый негостеприимный барсук. Глядит в щелку. Ну Господи. Я хочу догнать Его, чтобы спросить кое о чем, но все никак не поспеваю.

ВНУТРЕННИЙ ХОХОТ

Одноглазая ключница говорит «я сама знаешь ли как певчая птица» и тогда я содрогаюсь всем своим телом от внутреннего хохота, думая, как было бы смешно, если бы ключница поросла куриными, допустим, или страусиновыми перьями, а он говорит мне «о чем ты только думаешь» и валит и валит меня вниз на грязную тахту и прилагает все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы я не особо сильно смеялась и хохотала и соблюдала, по возможности, внутреннюю и благоговейную тишину.

КАДУШКА

По субботам он приносит на кухню громоздкую и неподъемную деревянную кадушку, огромную, как Ледовитый океан, и наполняет ее до краев ключевой водой. Одноглазая ключница ныряет туда и плавает кругами и смеется как ведьма.

«Эй красавица иди сюда поплаваем» – зовет она меня. А я и плавать-то толком не умею. Вода для меня как малознакомая и малоизученная ловушка. И вот он говорит мне «чего ты стесняешься». Ну, стесняться тут совершенно нечего, если хорошенько подумать, и швырь меня в кадушку. А я разделась перед этим, чтобы одежду не слишком сильно в кадушке замочить. И там еще тарелки всякие после завтрака плавают и бултыхаются, потому что так веселее и на них снизу и сверху манная каша. Одноглазая ключница и купается и тарелки худо-бедно моет.

И вот она говорит мне «ныряй, ныряй, красавица тут неглубоко, под Фридляндом с нами и не такое было» и вот мы плаваем в кадушке я, одноглазая ключница и тарелки с манной кашей, все вперемешку, а склизкое дно ногой немного прощупывается так что и утонуть-то тут сравнительно тяжело. Я все думаю «что же там такое было под Фридляндом» но стесняюсь спросить. Наверное сплошной ужас. Одноглазая ключница говорит «это надо очень постараться чтоб здесь утонуть». Ну мало ли. А он тоже смеется как дитя, стоит рядышком и говорит мне «ты такая проныра». Господи, ну причем здесь это.

БРЕННОЕ ТЕЛО

И вот он говорит мне «жизнь уходит, Марфа Сергеевна, и зря вы от меня уворачиваетесь, я лишь слегка тревожу ваше бренное тело». Господи, ну если б только слегка. А я и не знаю, кто такая Марфа Сергеевна. Наверное, он меня с кем-то путает.

ВИТЕБСКАЯ ДОРОГА

Однажды на Витебской дороге я видела очень красивый тепловоз. Он одет как будто бы в синий с иголочки гвардейский мундир. И я прямо-таки влюбилась в него, в тепловоз то есть. Я говорю ему «вот кем вам надо быть, Вячеслав Самсонович, чтоб я вас ну хоть капельку хоть раз полюбила». А он говорит мне «таким я никогда не буду, Марфа Сергеевна». Никогда. И вот он опять за свое, за свои фантастические непотребства, и опять меня с кем-то путает, а я и не знаю, кто это собственно такая.

СНИТСЯ

А мне тепловоз этот до сих пор снится, вместе со своими красными полосками, синий, стремительный и гордый. И я с ним как будто бы манную кашу в обнимку ем.

МИЛЛИОН КНОПОК

У него в кабинете тьма-тьмущая всяких разноцветных заманчивых кнопок. Он говорит мне «у меня тут миллион кнопок или что-то около того» ну я не считала – у меня на руках столько пальцев нет. Загибаю их. Штук двадцать есть это точно. Наберется. И вот он говорит мне: «с помощью этих стальных и пластмассовых кнопок и рычажков я управляю и верчу всей окрестной территорией». Господи помилуй, думаю. Как это так. И вот он ушел по неотложным делам в туалет или к государю, а я шмыг из-под стола и ну кнопки жать, и пальцами, и пятерней, и ладошкой и еще чем угодно, так что и говорить иной раз стыдно. Давлю их. И вот он вдруг вваливается обратно в кабинет, так что дверь в сторонку отлетела, и говорит «что ж ты наделала, Марфа Сергеевна». Сволочь ты этакая. А что я такого наделала я вообще под столом весь день провела. Просидела. Пряталась. И опять же кто такая Марфа Сергеевна.

А я вообще словно как собачка. Или скорее камбала безмолвная, бессловесная.

Смотрит себе на синее небо и ни о чем не думает и не печалится.

А он опять за свое: «что ты натворила что ты наделала Марфа Сергеевна». Ну вот как будто бы это я одна во всем этом виновата.

Смешно ведь.

НАПРАСНЫЕ СТАРАНИЯ

И вот он хватает меня своими немытыми клешнями поперек туловища и тащит в вонючую боковую пещеру, где проживает сумасшедшая одноглазая ключница а я смотрю украдкой в окошко а там ничего так особо и не изменилось. Ну думаю напрасны были мои старания. И ломовые извозчики по-вчерашнему матерятся, сотрясая воздух, и ползут в таинственную туманную даль и дождик вполне себе обычный попрыскивает да накрапывает. Ключница ждет не дождется меня и говорит «иди ко мне». Так что все, если как следует разобраться и не размениваться по всяческим пустякам, стало даже немножечко лучше. «Я ни в чем, поверьте, сударь, не виновата» – говорю я ему. Но он ничегошеньки не слышит и лишь только сопит и сопит у меня над ухом.

СМУТЬЯНКА

«Смутьянка ты моя» – говорит он мне. Господи ну почему все так. Но он молчит и я, кажется, напрасно жду хоть какого-нибудь ответа.

СТОРОЖ

И вот он говорит мне «я отправляюсь за туалетной бумагой, Марфа Сергеевна, на Апраксин двор, ты же прекрасно знаешь, какое это теперь опасное и жуткое предприятие, одноглазая ключница присмотрит и посторожит тебя». «Посторожит, посторожит» – прошамкала ключница. А Вячеслав Самсонович, кивнул головой, развернулся, преодолел секретный засов и был таков. Шасть себе на улицу. А я ему пообещала хорошо себя вести.

ТАРЕЛКИ

И вот он швыряет меня в кадушку, где уже который день плавает одноглазая ключница и всякие тарелки с остатками твердого и жидкого утреннего кушанья. И вот я тут будто жаба или саламандра какая. «Поплавай тут, Марфа Сергеевна» – говорит он мне – и одноглазая ключница тянет ко мне мокрые и жадные недолговечные руки. «Поплавай, красавица». А я все думаю это ведь какая-то глупая и непростительная ошибка, недоразумение или наверное просто сон. Ну или все вместе.

ЗВОНОК

И вот вконец затыркали они меня – он и старая ключница – и я думаю надо звонить милосердному государю или хотя бы в Адмиралтейство, чтоб приезжали на Тепловозную улицу или куда там и забрали меня ради Бога отсюда. Хоть куда-нибудь. И вот я кручу-верчу телефон этот треклятый и направо и налево. А он тут как тут и провод кухонным ножом потихоньку перепиливает, и ключница откуда-то мокрая сбоку подбирается, как паук, наверное, втихаря выбралась из кадушки. «Ты кому это звонишь, красавица». Ты кому это трезвонишь. Так что и поговорить особо и некогда.

УМЕНИЕ

И вот он говорит мне «ты это брось по телефону говорить, Марфа Сергеевна, раз не умеешь». А я даже очень хорошо умею. Спорим?

ПОПЫТКА

И вот с тридесятой попытки я дозвонилась до государя. «Государь, миленький, заберите меня отсюда!» да поскорее а он как выхватит у меня трубку чуть руку не оторвал «Государь не верьте ей, она лжет!» а он ему «Вячеслав Самсонович я вам полностью доверяю, а Марфу Сергеевну вздуйте хорошенько». Ну, это мы с удовольствием. И вот как набросились они на меня, Вячеслав Самсонович и одноглазая ключница, и гоняли меня вдоль по длинному коридору, пока я совсем не выбилась из сил. И тогда я упала и просто так лежу глазами вверх, а они все ближе и ближе.

ПЛОТВИЧКА

И вот я лежу на тахте смирнехонько словно хрупкая рыба уклеечка или безответная прозрачная плотвичка, с добрыми доверчивыми глазами, и смотрю на солнышко, а солнышко смотрит прямо на меня сквозь неплотно задернутую занавеску, и вроде как даже мне подмигивает.

«То ли еще будет, Марфа Сергеевна».

НЕ ТУДА

А я думаю, это я просто не туда попала.

ПОЕЗД И ДОМ

И поездом наверное ошиблась, и дом не тот.

ЕЩЕ

Надо попробовать еще раз.

РАСТЕНИЕ

И вот я снова окунулась в безразмерную и безбрежную деревянную кадушку. Я плаваю, а кто-то под водой щекочет и кусает меня за пятки. Ай! Я думаю это одноглазая ключница или какое-то рукотворное подводное сообразительное растение. Но старая ключница ушла в отхожее место и застряла там на недельку-другую. Вот ведь счастье какое. Господи, тогда кто это. Я верещу на всю кухню, и ужас переполняет мое невеликое тело, и мой встревоженный голос теряется и бродит в дальних закоулках и сусеках зловещего особняка.

ОСЬМИНОГ

И вот он говорит мне «даже такая сущая пустяковина или безделица, как вот эта вот громоздкая и неподъемная деревянная кадушка, может скрывать под своими ледяными волнами целый божий и неведомый мир. Со своими страстями и горестями. Жаль, что вы не верите в это, Марфа Сергеевна». А я верю, верю, честное слово. Ну отпустите же меня, Вячеслав Самсонович. Отпустите меня Бога ради. Ну да он и не слышит меня. Он прыгает в воду, шипит и булькает, как разгоряченный морж и мы плаваем вдвоем среди грязной и наполовину вымытой посуды.

«Вот так же и эскадра наша однажды плыла по Ледовитому океану» – некстати вспоминает он. Понимаете? «Да» – пролепетала я. И вот он приблизился и обвил меня своими щупальцами, как старый ненасытный осьминог.

ЯЗЫК

«Отныне зови меня просто мистер морж или мистер осьминог» – говорит он мне. А у меня язык не поворачивается. Какой ты к черту мистер осьминог. Да и надо бы одно чего-нибудь выбрать.

РЫБКА

И вот я хотела бы, чтобы я была какой-нибудь маленькой малюсенькой минимальной рыбкой красноперкой какой-нибудь и пряталась в дальнем уголке или кармашке безобразной безбрежной кадушки, и чтобы ангел небесный забрал бы меня оттуда из этой кадушки прямиком куда-нибудь на белоснежное небо. Вот сразу на облако. Ну пожалуйста. А он и говорит «не так быстро Марфа Сергеевна».

Не так быстро. Не так быстро. Не так быстро.

ПРАЗДНИК

И вот одноглазая ключница говорит мне «я наконец-то выбралась из сортира, поздравь меня». По этому поводу в особняке произведен был особливо шумный и пышный праздник. И фейерверк был, и из маленькой пушечки вдоль коридора палили, после чего моя клетушка, где я обитаю, наполнилась зловонным дымом. Мои нежные уши до сих пор звенят, и я не очень-то соображаю, что происходит вокруг. И вот он ловит, ловит меня своими кривыми косолапыми ручищами, а я такая верткая и все верчусь, верчусь и не даюсь ему, а потом как бросилась по коридору и бежала до тех пор, пока одноглазая ключница не подкараулила меня и я попалась.

КРОНШТАДТ

И вот он говорит мне «Марфа Сергеевна, я отправляюсь в Кронштадт, чтобы испытать все прелести и опасности морского путешествия. Вы знаете, я не очень-то дружу с палубой, и при первом же удобном случае демонстрирую окружающим содержимое живота своего». А я говорю ему «Вячеслав Самсонович, голубчик, возьмите меня с собою, я не стесню вас, мне бы очень хотелось бы подышать морским воздухом». Я в каюте прикорну где-нибудь на рундучке. Свернусь там калачиком, улиточкой, булавкой или булочкой сдобной. А сама думаю, может мне удасться как-нибудь незаметно прошмыгнуть мимо него и кинуться в гостеприимные балтийские волны, чтобы доплыть до какой-нибудь прибрежной благополучной страны, чтобы хоть немного отдохнуть. От этого кошмара.

А он говорит мне: «Нет, голубушка, оставайтесь-ка лучше вы здесь. Кто знает, что у вас на уме. К тому же у вас сложилась устойчивая репутация смутьянки и дебоширки, и нам никак нельзя быть вместе на людях. Мало ли что».

И вот он напялил кое-как свою чудовищную треуголку и вышел на Тепловозную улицу, где бушевал и буйствовал холодный ливень. А я все думаю «ну и ладно, я хоть высплюсь». И вот я расположилась посреди комнаты, обитой красными обоями, и предполагаю возлечь, на тахту или просто так на пол, или на кровать какую-нибудь, а старая ключница стоит рядышком, в двух шагах, и не дает мне сомкнуть глаз и все время, все время дергает меня за руку. «Не спи, не спи, красавица». Господи, ну как здесь уснешь.

УЖАСНОЕ МЕСТО

Одноглазая ключница торчит рядом и тормошит и тревожит меня: «Не спи, не спи, помни про Фридлянд, красавица». Ну хорошо, хорошо. А я и не знаю, что там надобно помнить про Фридлянд, я там никогда не была, наверное, это какое-нибудь очень ужасное место.

ОТХОЖЕЕ МЕСТО

И вот старая ключница отлучилась в отхожее место и я думаю «вот счастье-то какое» закрыла глаза да так и заснула на месте. Как слониха какая-нибудь. Я сплю, а вокруг меня шуршат и шелестят суетливые и недолговечные существа.

УЖАС

«Под Фридляндом я командовала батареей – говорит мне одноглазая ключница – ты помнишь, красавица, какой там был ужас?» «Не помню, матушка» – пролепетала я. Честное слово. «Ну так я напомню» – процедила ключница и тянет ко мне свои щуплые руки, горячие, как кипяток. «Ну вот теперь-то я понимаю, какой там был ужас» – подумала я и лишилась чувств.

УТОПЛЕННИК

И вот он явился из-под Кронштадта, бледно-зеленый, как сама смерть. Вода бежала по нему холодными ручьями. Его чудовищная треуголка висела поверх его головы, словно грязная усопшая кошка. «Вячеслав Самсонович – говорю я ему – вы сами немного, так, самую капельку похожи на утопленника». «Так оно и есть – невесело усмехнулся он – Вы чрезвычайно наблюдательны, Марфа Сергеевна. Пушкин стихотворец видел меня, наблюдая из окошка – и написал по этому поводу стихи». Я просияла от счастья. «Ваша треуголка…» Ну что треуголка. «Марфа Сергеевна – говорит он – вы должны компенсировать все опасности и невзгоды моего путешествия». «Как я могу сделать это?» – пролепетала я. Такая вот дуреха. «Вы сами знаете» – ответил он. Я упала ему под ноги, а он плюхнулся сверху, тяжелый и мокрый, как ископаемый носорог. А я была как вешняя пушинка.

ТРЕУГОЛКА

И вот стал он передо мной выжимать и выкручивать свою треуголку, так что и на меня чуть-чуть пролилось. «Вся Тепловозная улица смеялась и потешалась надо мной – говорит он мне, поблескивая мокрыми воспаленными глазками – так что я этого им никогда не прощу». «Вы должны их простить, Вячеслав Самсонович – говорю я ему – здешние люди вообще необычайно добры». Умоляю. «Ну, я еще подумаю над этим» – пропыхтел он и набросился на меня, так что я и пикнуть не успела, потому что не было времени.

ШУТКА

«А где же подруга моя одноглазая ключница?» – спрашивает он. «Она утонула в кадушке» – отвечаю я. Он бросается к кадушке, переваливается и перевертывается через борт, словно неловкий кашалот – или тюлень – и начинает шарить по шершавому дну беспокойными руками. «Ведь это же моя невеста». Господи. Я и не знала. Невеста? Но там нет ничего, кроме пары грязных тарелок. «Где она?» – кричит он как ненормальный из кадушки. «Я пошутила – отвечаю – она удалилась в отхожее место». Три часа тому назад. «Тебе эта шутка дорого обойдется» – говорит он, вылезает из кадушки, грязный и страшный, словно голодный паук, а я трепещу перед ним, словно жалкая и бледная полевая мышь.

ВЫСТРЕЛ

И вот где-то далеко-далеко, за тридевять земель, ударила и бубухнула полуденная пушка, призывая всех ускорить земные и небесные дела свои, и эхо далекого выстрела допрыгало и доскакало аж до Тепловозной улицы, словно синий каучуковый мячик. «Что это значит, Вячеслав Самсонович?» – робко спросила я. «А то и значит – ответил он – что настало время всеобщей братской любви». И набросился на меня, словно одичавший сумасшедший бурундук. Вот уж не думала.

ВСЕЛЕННАЯ

«Государь говорит – промолвил он – что несмотря на невзгоды и катаклизмы, наша жизнь становится только лучше и лучше, светлее и ярче, день ото дня, час от часу. А ведь так оно и есть, иначе и быть не может». Я просияла. «Ах как прекрасно устроен божий мир!» – пролепетала я. Манная каша благоухала на столе, и все вокруг было прелестно. И я вроде бы чувствую, что сейчас прямо вот растаю от восторга, образовав на полу небольшую лужицу. «Молчи, Марфа Сергеевна – осадил он меня – тебе ли размышлять о потаенных механизмах и шестеренках нашей премудрой Вселенной!» Ну нет конечно. Куда уж мне. Я дуреха такая.

СОМНЕНИЕ

Когда я иду по длинным и темным коридорам, кто-то дергает меня за волосы и еще за платье. «Марфа Сергеевна, Марфа Сергеевна!» Я вздрагиваю. Никого. И вот я думаю кто бы это мог быть. Старая ключница вроде бы спит? Вячеслав Самсонович, благодетель мой, тоже вот, слава богу, посапывает. Хотя сейчас кто в чем может быть уверен.

ТЕНЬ

И вот я шастаю по пустынным и злым коридорам, словно заплутавшее привидение, а навстречу мне выныривает из боковой комнаты длинная и босоногая любопытная тень. «Кто вы такая?» – говорю. Молчит. «Признавайтесь!» «Я и есть Марфа Сергеевна – глаголет она – и ты станешь такою же, если задержишься здесь хотя бы на пару лишних минут». Я завопила от тоски и ужаса, белесая тень пропала и растаяла, а в дальней каморке закопошилась и проснулась одноглазая ключница и поспешила ко мне.

ОБЪЯТИЯ

«Не волнуйтесь – говорит он мне – на Тепловозной улице и не такое бывает!» Я расплакалась и упала в его объятия.

ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ

«Я вернулся из Кронштадта живой и невредимый – говорит он мне, выжимая прямо передо мной внешнее и внутреннее платье – и от вас, Марфа Сергеевна, я жду скромного, но динамичного вознаграждения!» Я слегка опешила. «Нечто я вам медальку или орден навешу, Вячеслав Самсонович? Анну или Владимира? Или Железного орла? Это, как известно, прерогатива небожителей…» Да и нету у меня при себе никакой медальки. «Ну – засопел он тогда – подарите мне, Марфа Сергеевна, хотя бы один маленький поцелуй, совсем крохотный, пустяшный, если это, конечно, в ваших силах». А у меня и сил-то никаких нет. «Ну если только один…» – пролепетала я..........................................................

СВЕТОДИОДЫ

«Я плыл по бескрайнему, но хмурому Балтийскому морю – поведал мне Вячеслав Самсонович – где-то вдалеке уже угадывались величественные и сердитые очертания Кронштадта, нашей морской твердыни, я вышел на мокрую палубу и вкушал всей грудью прилипчивый и жирный пароходный дым, перемешанный с балтийским воздухом, молодые барышни окружили меня и стали восхищаться мною, я положил глаз на одну из них, самую аппетитную… как вдруг… как вдруг из набежавшей волны вынырнул изрядной величины водяной кольчатый червь и устремился на наш беззащитный корабль… барышни завизжали… вы бы слышали! Вы бы слышали, как они визжали, Марфа Сергеевна».

«Ах какой ужас – пропищала я – а что же было дальше?»

Вячеслав Самсонович насупился.

«Я не хотел вам говорить… Что ж, извольте. Тучи сгустились над нами. Капитан отчаянно вертел рулевое колесо, то вправо, то влево, но корабль был неуправляем. Господь оставил нас. «Вы уж как-нибудь сами» – сказал Он нам. Мы остались одни. «Вячеслав Самсонович – пророкотал морской червь, распахнув страшную вонючую пасть – помнишь ли ты меня?» Да я, господи, ничего не помню. Откуда мне знать и помнить какую-то морскую гусеницу? Барышни завизжали еще громче и прижались друг к другу, словно обреченные белые овечки, их лица пожелтели, потом позеленели, ну а я, повторяю, совершенно ничего не помню. Живот мой скрутило, как промокашку, и я кубарем скатился в трюм, где и просидел весь день меж ящиками с изюмом и светодиодами».