Лето взаймы

– Ты не можешь! – прошептала она. – Это нечестно! Ты не имеешь права!

– Я имею право! – отрезал он, и его голос сорвался на крик. – Я твой отец! И я отвечаю за тебя! Пока ты живешь в этом доме, ты будешь делать так, как я сказал! Никаких встреч. Никаких прогулок. Конец.

Это было слишком. Слишком жестоко. Слишком больно. Алиса развернулась и, ничего не видя сквозь пелену слез, бросилась в свою комнату. Она пробежала по коридору и с силой захлопнула за собой дверь, отрезая себя от него, от этой боли, от этого рухнувшего мира.

Она упала на кровать и зарыдалась, уткнувшись лицом в подушку. А из-за двери донесся его голос – уже не кричащий, а твердый и окончательный, как приговор.

– И телефонные разговоры я тоже проверю. Можешь обижаться сколько угодно. Но ты поймешь однажды, что я был прав.

В его словах не было сочувствия. Только холодная, родительская власть. И Алиса, рыдая в подушку, сквозь всю свою боль и обиду начала смутно понимать страшную истину. Она могла бунтовать. Она могла плакать. Но она жила в его доме. По его правилам. И чтобы выжить в этом мире, ей придется его слушаться.

Слезы закончились, оставив после себя пульсирующую боль в висках и горький привкус во рту. Алиса села на кровати, чувствуя себя опустошенной и разбитой. Комната, ее убежище, теперь казалась тюрьмой. Лунный свет, пробиваясь сквозь шторы, рисовал на полу холодные, безжизненные полосы.

Она сползла с кровати и подошла к письменному столу. Выдвинула ящик и достала то, что никогда не показывала отцу, – толстую тетрадь в синей обложке. Ее дневник. Ее единственный настоящий поверенный. Открыв его на чистой странице, она взяла ручку и, сжимая ее так, что побелели костяшки, начала писать. Буквы выходили кривыми, злыми, они царапали бумагу, впитывая всю ее боль и гнев.

28 июня.

Я его ненавижу. НЕНАВИЖУ!

Он не имеет права. Он не может так со мной поступать. Говорит, что любит меня, а сам делает так больно, что хочется кричать. Это не любовь. Это тюрьма. Он мой тюремщик, а не отец.

«Он тянет тебя вниз». Как он мог такое сказать?! Он ничего о нем не знает! Ничего! Он не видел, как Лёшка смотрит на небо, когда мечтает. Он не слышал, как он говорит о «Капитанской дочке», будто сам был этим Гриневым. Он не знает, что у Лёшки сердце больше и честнее, чем у всех этих отличников с их дурацкими теоремами! Математика! Какое ему дело до математики, когда человек умеет строить плоты из ничего и придумывать зоопарки на пустом острове?

Это все ложь. Про оценки, про учебу. Я видела его глаза. Дело не в Лёшке. Дело во мне. Он боится. Боится, что у меня появится кто-то еще, кроме него. Кто-то, кто будет держать меня за руку. Он просто эгоист! Он хочет, чтобы я всегда была его маленькой девочкой, которая никуда от него не денется. Он не хочет, чтобы я была счастлива. Он хочет, чтобы я была УДОБНА. Чтобы сидела рядом и не мешала ему бояться своего одиночества.

Самый лучший день в моей жизни. Он длился всего несколько часов. И он его отнял. Украл. Сжег и растоптал. Он говорит, я пойму, когда вырасту. НЕТ! Я никогда этого не пойму и никогда не прощу! Как можно запретить дружить? Как можно запретить… чувствовать?

Я сижу в своей комнате, и мне кажется, что стены сдвигаются. А за дверью – он. Мой папа, который сегодня умер для меня. И родился кто-то другой, чужой и страшный. Которого нужно слушаться.

Но я не сдамся. Я не знаю, как, но я что-нибудь придумаю. Он не сможет запереть меня навсегда. Не сможет запереть нас. Пусть он думает, что победил. Но он ошибается. Мы найдем способ. Мы найдем свой остров, где нет его правил и его страхов.

Просто нужно пережить эту ночь. И не заплакать утром, когда он будет смотреть на меня своими правильными, отцовскими глазами.

Она захлопнула дневник с такой силой, что по комнате пронесся громкий хлопок. Ручка выпала из ее обессилевших пальцев и покатилась по столу. В груди все еще горело, но теперь к обиде и боли примешалось что-то новое. Холодная, звенящая ярость. Решимость. Он мог запереть ее в комнате, мог проверять ее телефон. Но он не мог залезть к ней в голову. И он не мог отнять у нее то, что родилось сегодня на том острове. Она это сохранит. Во что бы то ни стало.

Лешка шел, а точнее, почти летел по темным улицам дачного поселка. Земля под его кедами казалась упругим батутом, каждый шаг подбрасывал его вверх, и он чувствовал, что мог бы, если бы очень захотел, взлететь и полететь над крышами, над темными верхушками деревьев, прямо к звездам. Воздух был прохладным и пах ночной свежестью, но Лешке было жарко. Внутри у него горело свое собственное, персональное солнце, и его лучи рвались наружу через улыбку, которую он никак не мог согнать с лица.

«Можно».

Одно короткое слово, а в нем поместилась целая вселенная. Можно. Ему разрешили. Она разрешила. Он снова и снова прокручивал в голове этот момент у калитки, чувствуя на своей ладони фантомное тепло ее руки. Он шел, засунув руки в карманы, и в правом кармане его пальцы были сжаты в кулак, будто он все еще держал ее ладонь, боясь выпустить.

Он не смотрел под ноги. Он смотрел на звезды. Они были сегодня яркими, как осколки стекла, рассыпанные по черному бархату. Он даже нашел Большую Медведицу. «Вот, – думал он, обращаясь к Алисе, которая была уже далеко, за закрытой дверью, – смотри, какой ковш. Из него можно пить звезды».

Из-за забора одного из домов донесся знакомый скрипучий голос:

– Лёшенька, ты? Чего так поздно бродишь?

Лешка вздрогнул от неожиданности и обернулся. У калитки, в тусклом свете лампочки над крыльцом, стояла тетя Валя, местная всезнайка и гроза всех окрестных котов. Она была укутана в какую-то невероятную шаль, несмотря на летнюю ночь.

– Здравствуйте, тетя Валя, – как можно вежливее ответил он.

– Провожал кого-то? – ее маленькие, любопытные глазки блеснули в полумраке. – Алисочку Дмитриеву? Видела я вас, видела. Воркуете, как голубки. Ну, дело молодое. Только смотри, отец у нее строгий. Ох, строгий!

Лешка пробормотал что-то неопределенное, вроде «до свидания», и поспешил дальше, чувствуя, как ее пронзительный взгляд сверлит ему спину. Но даже ее слова не могли испортить ему настроения. «Строгий, – думал он. – Ну и что? Зато Алиса…» Он не додумал мысль, потому что она была слишком большой и счастливой, чтобы уместиться в слова.

Его путь лежал мимо самого страшного места в поселке – дома с гусем. Это был не просто гусь. Это был Гусь. Огромный, белый, с оранжевым клювом и глазами, полными чистой, незамутненной ненависти ко всему живому, особенно к мальчишкам. Днем он был надежно заперт за сеткой, но по ночам его иногда выпускали «попастись» на лужайке перед домом.

Лешка замедлил шаг, вслушиваясь. Тишина. Может, пронесло? Он на цыпочках начал прокрадываться мимо зловещего двора. Пять метров. Десять. Он уже почти миновал опасную зону, как вдруг из темноты раздалось шипение, похожее на звук проколотой шины.

Лешка замер. Медленно, очень медленно он повернул голову. В лунном свете, словно привидение, стоял он. Гусь. Он вытянул свою длинную шею параллельно земле, прижал крылья и смотрел на Лешку своими дьявольскими глазками-бусинками.

Секунду они гипнотизировали друг друга. Лешка знал, что бежать – это худший вариант. Это провокация. Но когда гусь, издав боевой клич, похожий на скрип несмазанных ворот, рванул в его сторону, все тактические знания вылетели из головы.

Лешка сорвался с места. Он несся по улице, не разбирая дороги, слыша за спиной яростное шипение и шлепанье перепончатых лап по гравию. Сердце колотилось где-то в горле, в ушах стучало. Он завернул за угол, пронесся еще метров пятьдесят и только тогда рискнул обернуться.

Гусь стоял на границе своей территории, победно гогоча в темноту. Он не стал преследовать врага дальше. Он просто показал, кто здесь хозяин.

Лешка, тяжело дыша, прислонился к забору. Ноги гудели, адреналин бурлил в крови. И вдруг, сквозь одышку, его прорвал смех. Сначала тихий, потом все громче и громче. Он смеялся до слез, до колик в животе.

Какой же нелепый, дурацкий и абсолютно прекрасный был этот день! Он построил плот. Он открыл остров. Он держал ее за руку. Он говорил о «Капитанской дочке». И он только что с позором бежал от гуся. И все это было частями одного целого – его новой, невероятной жизни.

Вытирая слезы смеха, он побрел дальше. До его дома оставалось совсем чуть-чуть. Он был уставший, немного напуганный, но безмерно, безгранично счастливый. И даже грозный гусь теперь казался ему не злодеем, а просто смешным и важным хранителем границ. А свои границы Лешка сегодня расширил до самого горизонта.

Скрипнула калитка его собственного дома, и Лешка окунулся в родной, знакомый мир. Из открытого окна кухни лился теплый желтый свет и доносился самый лучший запах на свете – запах жареной картошки с луком. В этом запахе было все: дом, уют, безопасность, любовь.

Он вошел в дом, и его тут же встретила мама. Она вытирала руки о передник в мелкий цветочек, и ее лицо, обрамленное светлыми, выбившимися из пучка волосами, светилось беспокойством и нежностью.

– Лёшенька, ну наконец-то! Где ты пропадал, авантюрист? Мы с отцом уже все глаза проглядели.

– Мам, я гулял, – ответил Лешка, стягивая кеды.

– Гулял он, – проворчала она, но тут же смягчилась, поправляя его растрепанную челку. – Весь взъерошенный, щеки горят. От гуся опять удирал, что ли?

Из комнаты вышел отец. Он был в старых спортивных штанах и застиранной футболке, в руках держал газету. Он был невысоким, коренастым, с такими же, как у Лешки, упрямыми вихрами на голове и добрыми морщинками в уголках глаз.

– Не ругайся на парня, – сказал он басовито. – Лето. Самое время гулять. Ну что, герой, рассказывай, где был, что видел?

Они прошли на кухню. Кухня была маленькой, но невероятно уютной. Старенький гарнитур, пузатый холодильник, обклеенный смешными магнитиками, на подоконнике – горшки с геранью. Все здесь дышало жизнью и теплом. Это была не богатая, но очень дружная семья, где самой большой ценностью были не вещи, а они сами. Где можно было говорить обо всем на свете и не бояться, что тебя осудят или не поймут.

Лешка сел за стол, и, глядя на родные, любящие лица, не смог удержаться. Счастье переполняло его, и им нужно было поделиться.

– Мы с Алисой… – начал он, и тут же покраснел до корней волос.

Мама с папой переглянулись.

– Что «вы с Алисой»? – мягко подтолкнула мама, садясь напротив.

– Мы за руки держались, – выпалил Лешка на одном дыхании.

На кухне на секунду повисла тишина. А потом отец громко и одобрительно хмыкнул.

– Ого! – сказал он, откладывая газету. – Ну, это серьезный шаг. Поздравляю, сын.

Мама всплеснула руками, и ее глаза засияли.

– Лёшенька! Какая прелесть! Она хорошая девочка, Алиса. Умненькая такая, вежливая.

И тут на него обрушился поток советов – полезных и не очень.

– Главное теперь, сын, не ударь в грязь лицом, – басил отец, посерьезнев. – Девочки, они внимание любят. Ты ей цветочек подари. Не надо букетов из магазина. Полевой. Ромашку или василек. Это от сердца. И всегда дверь перед ней открывай и руку подавай. Это рыцарство называется.

– Ой, какое рыцарство, – отмахнулась мама. – Ты, главное, слушай ее, Лёшенька. Девочкам важно, чтобы их слушали. И не бойся говорить ей что-нибудь приятное. Что у нее глаза красивые или улыбка. Только не ври, говори, что правда думаешь.

– А еще, – снова встрял отец, входя в раж, – никогда не спорь с ней из-за пустяков! Даже если ты сто раз прав, что «Терминатор-2» лучше первого, уступи. Себе дороже будет. Проверено.

Мама легонько шлепнула его по руке.

– Перестань учить ребенка глупостям! Леша, не слушай его. Просто будь собой. Будь честным, добрым. Таким, какой ты есть. Она же тебя именно таким и… – мама запнулась, – …именно за это она и взяла тебя за руку.

Лешка сидел красный, как рак, смущенный до предела, но при этом невероятно счастливый. Они не смеялись над ним. Они радовались вместе с ним. Они были на его стороне. Его маленькая, но такая надежная армия.

– Так, советчики, – хлопнула в ладоши мама, вставая. – А ну-ка, марш руки мыть! И ты, герой-любовник, тоже. Картошка стынет.

Она подмигнула ему, и в ее глазах плясали веселые, любящие искорки. Лешка вскочил из-за стола и поплелся к умывальнику, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете. Он был дома. И здесь его всегда поймут и поддержат. Что бы ни случилось.

После ужина, который показался Лешке самым вкусным на свете, он, пожелав родителям спокойной ночи, ушел к себе. Его комната была его крепостью, его миром. Стены были увешаны постерами из журналов: вот гоночная машина, вот карта звездного неба, а над самой кроватью – большой, немного выцветший плакат с четырьмя героями в панцирях.

В углу комнаты на тумбочке стоял его главный трофей – маленький телевизор «Юность» с приставкой для видеокассет. Он не был подключен к общей антенне – отец говорил, что от телевизора одна головная боль, – поэтому Лешка смотрел только то, что было на его полке. А полка была богатой. Там стояли кассеты с «Аладдином» и «Королем Львом», которые он любил за красивые картинки и песни. Но главным его сокровищем были они. Семь кассет, засмотренных до дыр, с гнусавым, одноголосым переводом, который он знал наизусть. «Черепашки-ниндзя».

Сегодня выбор был очевиден. Он не хотел ни песен, ни джиннов. Он хотел приключений, дружбы и победы над злом. Он вставил в видеомагнитофон свою любимую кассету, ту, где они сражались со Шреддером в первый раз. Щелкнула кнопка, зажужжал механизм, и на экране, после полос помех, появилась знакомая заставка. «Мы не жалкие букашки, супер-ниндзя-черепашки!»

Лешка растянулся на кровати, подперев голову руками. Он смотрел на экран, но видел не только мультик. Он думал, кто из черепах он, а кто – Алиса. Он, наверное, Леонардо – такой же серьезный лидер (по крайней мере, сегодня на плоту). А Алиса… она точно не Эйприл О’Нил. Она скорее Донателло. Такая же умная, все знает, про всякие коры головного мозга. И они вместе – команда. У них есть свой учитель Сплинтер – это его дед с отцом. И свой Шреддер… наверное, тот гусь.

Он улыбался своим мыслям. Комнату наполняли знакомые звуки сражений и шуток. На душе было так спокойно и легко, как не было никогда. Он лежал в своей кровати, в своем доме, сытый, счастливый, согретый любовью родителей и новым, еще непонятным, но таким огромным чувством к девочке, которая сегодня разрешила держать ее за руку.

За окном стрекотали сверчки. В воздухе витал запах скошенной травы и приближающейся ночи. Лешка даже не догадывался, засыпая под бормотание телевизора, что это был последний по-настоящему беззаботный вечер этого лета. Он не знал, что пока он видит сны о черепашках и приключениях, в другом доме, всего в нескольких улицах от него, его лучший друг и его новая любовь сидит в своей комнате-тюрьме, а ее мир уже рухнул.

Он засыпал с улыбкой на лице, уверенный, что завтрашний день будет таким же прекрасным, как и сегодняшний. Он еще не знал, что завтра ему предстоит узнать, что у их общей истории появился новый, куда более страшный Шреддер, чем соседский гусь. И что для победы над ним одних нунчаков и мечей будет недостаточно.

Глава 4. Кр