Лето взаймы

Они подошли к берегу. «Ковчег» мирно покачивался на воде, нетерпеливо тычась носом в песок. Бечевка, которой они привязали его к корню ивы, натянулась и ослабевала в такт волнам. Заходящее солнце рисовало на воде длинную, дрожащую дорожку, похожую на расплавленное золото. Мир замер, провожая этот день, их день. Они стояли на границе своего королевства, готовые сделать шаг обратно в реальность, но унести с собой его самое главное сокровище.

Они оттолкнулись от берега, и «Ковчег» медленно заскользил по золотой дорожке, разрезая ее на две дрожащие половины. Островок стал уменьшаться, сливаясь с вечерними тенями, превращаясь снова в загадку, в мечту. Лешка орудовал шестом, но уже не так размашисто, как днем. Теперь в его движениях была плавная, осторожная сосредоточенность.

Тишину нарушил громкий всплеск совсем рядом с плотом. Большая рыба, сверкнув в последних лучах солнца серебристым боком, выпрыгнула из воды и снова исчезла в темной глубине, оставив после себя расходящиеся круги.

– Ого! – выдохнул Лешка. – Видела? Наверное, щука. Вот бы поймать такую.

– А ты рыбачишь? – спросила Алиса. Она сидела на своем месте, обхватив колени, и смотрела на воду.

Лешка задумался, погружая шест в вязкую прохладу.

– Дед пытался меня научить. Мы ходили пару раз с ним на зорьке. С удочками, с червяками… Но у меня не получается.

– Клёва нет?

– Да нет, дело не в клёве. Я просто не могу. Сидеть вот так, часами, и смотреть на поплавок. Мне скучно становится. Я начинаю думать о чем-то другом, смотреть по сторонам, считать ворон. А потом, когда поплавок все-таки дергается, я уже и забыл, что я на рыбалке. Дед говорит, я еще не дорос до нее. Что рыбалка – это не просто рыбу ловить. Это как… медитация.

Он произнес слово «медитация», подслушанное у взрослых, и сам удивился, как точно оно подходит.

Алиса кивнула, словно его слова подтвердили какую-то ее собственную теорию.

– Он прав. Твой дедушка, – сказала она своим спокойным, рассудительным голосом. – Я читала, что способность к длительной, монотонной концентрации, которая нужна для охоты из засады или рыбалки, формируется в мозгу довольно поздно. Префронтальная кора, которая отвечает за контроль импульсов и терпение, у подростков еще только развивается.

Лешка перестал грести и посмотрел на нее с изумлением. Префронтальная… что?

– Чего-чего развивается?

– Пре-фрон-таль-на-я ко-ра, – так же, как он утром – динозавра, по слогам повторила она, и в уголках ее губ спряталась улыбка. – Это часть мозга, вот тут, за лбом. Она как бы дирижер нашего поведения. У детей и подростков она еще незрелая, поэтому им трудно долго сидеть на месте, трудно ждать. Хочется всего и сразу. Это не потому, что мы плохие или невнимательные, просто мозг так устроен. Природа специально сделала нас такими – любопытными, активными, чтобы мы исследовали мир, а не сидели в засаде. А вот у взрослых эта система уже отлажена. Поэтому твой дедушка может часами смотреть на поплавок и получать от этого удовольствие. Он не просто рыбу ждет, он в этот момент… калибрует свои нейронные сети.

Она говорила об этом так же просто и естественно, как о веслах или уключинах. Сложные слова в ее устах не звучали заумно или скучно. Они были как ключи, открывающие потайные дверцы в устройстве мира. Лешка слушал, и ему казалось, что он видит, как в ее голове крутятся маленькие, идеально подогнанные друг к другу шестеренки. Он вдруг понял, что ее ум – это не просто зазубренные факты из книжек. Это была ее собственная суперспособность. Умение видеть невидимые связи между вещами: между его неусидчивостью и устройством мозга, между любовью к приключениям и эволюцией.

– То есть, – медленно произнес он, пытаясь уложить новую информацию в голове, – я не могу рыбачить не потому, что я разгильдяй, а потому что у меня кора еще не выросла?

– Именно! – подтвердила Алиса с торжеством ученого, чья гипотеза подтвердилась. – Она растет. И когда-нибудь, может быть, ты тоже полюбишь сидеть с удочкой. А пока… пока нам лучше строить плоты. Это для нашей коры полезнее.

Она улыбнулась ему открыто, и в этой улыбке было все: и ее ум, и ее доброта, и их общая тайна. Лешка улыбнулся в ответ. Ему вдруг стало невероятно легко. Оказывается, с ним все было в порядке. И с ней – тоже. Они были просто правильными подростками, с правильной, еще не до конца выросшей префронтальной корой. И это было еще одним, очень важным открытием этого дня. Он с новой силой налег на шест, направляя их «Ковчег» к берегу, где их ждал обычный мир. Но они возвращались в него уже совсем другими.

– Знаешь, о чем я подумала? – вдруг сказала Алиса, нарушая вечернюю тишину. Лешка как раз затягивал последний узел и, не разгибаясь, повернул к ней голову. – Мы с тобой знакомы… сколько? С пятого класса?

– Угу, – промычал Лешка, сосредоточенно дергая за бечевку. – Почти три года.

– Почти три года, – согласилась Алиса с легкой улыбкой. – Я пришла в сентябре, а сейчас почти конец июня… Да, почти три года. А у нас с тобой нет ни одной фотографии. Вообще.

Лешка выпрямился. Это была правда. Странная, необъяснимая правда. Они проводили вместе кучу времени, но им никогда не приходило в голову запечатлеть это. Их воспоминания жили только в их головах.

– У моего папы есть фотоаппарат, – продолжала Алиса, и ее глаза загорелись идеей. – Не обычный, а волшебный. Полароид. Ты видел такой?

Лешка отрицательно покачал головой.

– Ты нажимаешь на кнопку, – она для наглядности выставила вперед указательный палец, – он смешно жужжит и выплевывает белый прямоугольник. И ты смотришь на него, а на твоих глазах, как по волшебству, медленно-медленно проявляется картинка. Сначала тени, потом цвета… И через минуту у тебя в руках уже готовая, настоящая фотография. Не нужно никакой пленки, никакой проявки. Просто чудо.

Она рассказывала об этом с таким детским восторгом, что Лешка невольно заулыбался. Он живо представил себе эту магию: как из пустоты белого листа рождается их мир.

– Я попрошу у папы, – решительно сказала она. – Скажу, что для школьного проекта. Про природу родного края. Он должен дать. И тогда… тогда мы сможем сделать фотографию на память. О сегодняшнем дне. О нашем «Ковчеге».

Лешка почувствовал, как внутри у него что-то радостно екнуло. Фотография. Это было не просто картинкой. Это было доказательством. Вещественным доказательством того, что этот день, этот остров, это сплетение пальцев – все это было на самом деле. Это был шаг. Шаг от тайной, известной только им двоим истории, к чему-то более реальному, осязаемому. Что-то, что можно будет взять в руки, спрятать в ящик стола и доставать холодными зимними вечерами.

– Это… это здорово, – сказал он, стараясь, чтобы его голос не дрогнул от волнения. – Отличная идея.

– Только есть одна проблема, – Алиса чуть нахмурилась. – Он же не может сфотографировать нас двоих одновременно. Нам нужен кто-то третий.

Они на секунду замолчали, обдумывая эту простую техническую трудность. Пригласить кого-то в их мир? В их тайну?

– Оля, – почти одновременно сказали они и тут же рассмеялись.

Оля была их общей подругой. Веселая, немного шумная, но абсолютно надежная. Она была из тех людей, кто умеет хранить секреты, просто потому что не придает им слишком большого значения. Она была частью их обычной, школьной жизни, но при этом достаточно своей, чтобы посвятить ее в маленькое волшебство.

– Мы можем позвать Олю, – развил мысль Лешка. – Скажем ей, что построили плот и хотим это отметить. Она нас сфотографирует. Здесь, у «Ковчега». А потом… потом мы можем сплавать на остров, и она сфотографирует нас там. На нашей поляне.

При мысли о том, что на их земляничной поляне появится кто-то третий, у Лешки кольнуло легкое чувство ревности. Но оно тут же прошло. Оля не нарушит их мир. Она просто поможет его запечатлеть.

– Да, – согласилась Алиса, и ее лицо снова прояснилось. – Позовем Олю. Это будет правильно.

Они стояли у кромки воды, рядом с их привязанным «Ковчегом». Обычный мир вокруг них жил своей жизнью: где-то вдалеке просигналила машина, с другого берега донесся лай собаки. Но для них двоих этот берег был уже не просто берегом. Это было место, где рождались планы. Место, откуда они уплывали вдвоем, а возвращались уже с общей мечтой – о волшебной фотографии, которая сделает их лето настоящим. Навсегда.

Они пошли по узкой, натоптанной тропинке, которая выводила из лесной зоны к первым домам дачного поселка. Вечерний воздух был прохладным и чистым, пах сырой землей и дымком из чьей-то трубы. Первые комары начали свой тонкий, заунывный писк.

– Я тебя провожу, – сказал Лешка так, словно это было само собой разумеющимся. Это не было вопросом. Это было утверждением.

Алиса кивнула, и они пошли рядом, стараясь не задевать друг друга, но остро ощущая присутствие другого в сгущающихся сумерках. Их шаги звучали в унисон по гравийной дорожке.

– Хорошо, что каникулы, – вздохнул Лешка, подбрасывая ногой небольшой камешек. – Ненавижу вставать в семь утра.

– А я по школе даже немного скучаю, – призналась Алиса. – По некоторым урокам.

– Серьезно? – удивился Лешка. – Я вот только по физкультуре и ОБЖ. На физре бегаешь, прыгаешь, в футбол играешь – что может быть лучше? А на ОБЖ нас учили, как костер разводить и что делать, если в лесу заблудился. Полезные вещи.

Он говорил это с мальчишеской прямотой, и это было так похоже на него. Алиса улыбнулась. Они виделись в школе каждый день, сидели в одном классе, но почти никогда не говорили о самой школе. Дети редко обсуждают свою работу вне работы. Школа была фоном, декорацией для их дружбы, а не ее темой.

– А я думала, ты литературу полюбил, – заметила она хитро. – Ты в последней четверти у доски так отвечал, что даже Нина Петровна заслушалась.

Лешка на мгновение смутился. Он замедлил шаг и посмотрел на свои кеды.

– А… это. Да. Это другое. Просто… книжка одна зацепила.

– Какая?

Он поднял на нее глаза. В свете редких фонарей, которые уже начали зажигаться, его лицо выглядело серьезным и очень взрослым.

– «Капитанская дочка». Мы же ее проходили.

– Пушкин? – удивилась Алиса. Она-то думала, его могли увлечь приключения или фантастика.

– Ну да. Я сначала тоже думал – скукота, история какая-то, восстание… А потом как начал читать, и не мог оторваться. Там ведь не в Пугачеве дело. Там про этого парня, Гринева. Он же… он не какой-то супергерой. Обычный парень, немного бестолковый сначала. Но он честный. И смелый, когда надо. И как он эту Машу Миронову полюбил… Он же ради нее на все был готов. Пойти против всех, рисковать жизнью, в тюрьму сесть… просто чтобы ее спасти. И он не хвастался этим. Он просто делал, потому что не мог иначе. Потому что честь… и потому что она.

Он говорил об этом с таким жаром, с таким искренним восхищением, что Алиса остановилась и посмотрела на него во все глаза. Она видела перед собой не просто Лешку, своего друга, который любит футбол и умеет строить плоты. Она видела его душу. Того самого «неправильного орла», который будет просто смотреть. Того самого мальчика, который готов отгонять кархародонтозавров. Оказалось, у его внутреннего мира было имя – Петр Гринев.

Ее сердце наполнилось таким теплом и такой нежностью, что стало трудно дышать. Это открытие было, пожалуй, даже важнее, чем их сплетенные руки на острове. Он был не просто смелым и добрым. Он был глубоким.

– Я всегда знала, что ты не только про «бегать и прыгать», – сказала она очень тихо.

Они стояли под старым фонарем, который бросал на дорогу круг теплого, желтого света. Мимо них пролетел ночной мотылек, привлеченный светом. Лешка смотрел на нее, и ему показалось, что она поняла все. Самое главное.

– Пойдем, – сказала она, сделав шаг. – А то папа точно начнет поисковую операцию. С милицией и собаками.

Лешка рассмеялся, и напряжение спало. Они пошли дальше, уже чуть ближе друг к другу. До ее дома оставалось всего несколько минут. Но за эту короткую прогулку расстояние между ними сократилось на целую вечность.

Дом Алисы показался в конце улицы – аккуратный, с двумя светящимися окнами на первом этаже, которые выглядели как теплые, добрые глаза. Оттуда, из этого островка света и уюта, их разделяло не больше сотни шагов. Эти последние метры казались Лешке самыми трудными. Скоро ему придется сказать «пока» и уйти в темноту, а она останется там, в свете. И все волшебство этого дня растворится до завтра.

Он должен был что-то сделать. Что-то сказать. Чтобы унести с собой не только воспоминание, но и уверенность.

Он остановился у низкой деревянной калитки, ведущей в ее двор. Дальше ему было нельзя. Дальше начиналась территория ее отца.

– Алис, – начал он, и его голос прозвучал чуть громче, чем он хотел. Он заставил себя говорить тише, спокойнее. – Я хотел спросить…

Алиса обернулась. В свете, падающем из окна, ее лицо казалось бледным, а глаза – очень темными и глубокими. Она ждала.

– Там… на острове… – он запнулся, ища правильные слова. Все его красноречие, найденное при обсуждении Гринева, куда-то испарилось. – Когда мы… за руки.

Он неловко замолчал, чувствуя, как краснеют уши.

– Да? – мягко подбодрила она.

– Это… это теперь можно? – наконец выдавил он из себя главный вопрос этого вечера. – Ну, в смысле, я могу… брать тебя за руку? Иногда? Не только на острове?

Он ожидал чего угодно: что она смутится, засмеется, скажет, что он все неправильно понял. Но Алиса посмотрела на него с искренним, неподдельным удивлением. Она слегка наклонила голову набок, как делают, когда пытаются разглядеть что-то непонятное.

– А ты разве не понял? – спросила она так просто, будто речь шла о том, что после дождя трава мокрая.

– Не… не совсем, – честно признался Лешка.

– Лёш, – она сделала маленький шаг к нему, и расстояние между ними сократилось до минимума. – Когда я… – она тоже запнулась, подбирая слова, – …когда я переплела с тобой пальцы, это же не было случайно. Я же не отдернула руку, правда?

Он молча покачал головой.

– Я думала, это и так понятно, – продолжала она, и в ее голосе не было и тени насмешки, только легкое изумление его непонятливости. – Что это значит «да». На все твои вопросы. Про «просто Лёшку», про «быть рядом», про… руку. Про все. Зачем спрашивать о том, что и так уже случилось?

Для нее все было просто и ясно. Их прикосновение на острове было не началом, а подтверждением. Печатью на документе, который они оба уже давно подписали в своих сердцах, сами того не осознавая. Для нее это было само собой разумеющимся.

А для него, для Лешки, это было откровением. Он, который всегда жил в мире догадок и предположений, нуждался в словах. В разрешении. В четком «да» или «нет».

И вот он его получил. Не просто «да, можно». А что-то гораздо большее. Он получил подтверждение, что они находятся на одной волне, в одной вселенной, где самые важные вещи не требуют слов.

Он почувствовал невероятное облегчение, смешанное с восторгом. Он протянул руку – уже не робко, а уверенно. И она, не колеблясь ни секунды, вложила свою ладонь в его. Ее рука была маленькой и прохладной. Его – большой и теплой. Они идеально подходили друг другу.

– Теперь понял, – сказал он, и улыбка сама собой расплылась по его лицу.

Они стояли так у калитки еще несколько секунд, держась за руки. В свете окна. На границе двух миров. И это было их новое соглашение. Простое, понятное и такое важное. Им можно.

За ними наблюдали.

Из темной глубины гостиной, стоя у самого окна, на них смотрел Дмитрий. Он не зажигал верхний свет, и поэтому с улицы его фигура была невидима, растворяясь в полумраке комнаты. В руке он держал чашку с давно остывшим чаем. Он ждал. Он всегда ждал.

Сначала он услышал их голоса – тихие, приглушенные. Потом увидел два силуэта, остановившихся у калитки. Его Алиса. И этот мальчишка. Он видел, как она обернулась, как свет из окна упал на ее лицо. Его маленькая девочка. Она выглядела сегодня как-то иначе. Взрослее.

А потом он увидел, как мальчик протянул руку. И как его дочь, его единственная, его Алиса, без колебаний вложила свою ладонь в его.

В этот миг чашка в руке Дмитрия дрогнула. Холодный чай едва не выплеснулся. В его душе что-то оборвалось. Словно тяжелый, холодный камень, который он носил в себе много лет, сдвинулся с места и покатился вниз, в самую бездну.

Он видел не двух тринадцатилетних подростков, неловко держащихся за руки. Он видел призрак.

Девять лет назад он точно так же держал за руку другую женщину. Свою жену. Они стояли на этом же самом крыльце, и летнее солнце точно так же играло в ее волосах. Она смеялась, рассказывая ему какую-то забавную историю, и ее рука в его руке была обещанием бесконечного счастья. А через три месяца ее не стало. Внезапная, нелепая, жестокая болезнь, которая сожгла ее за несколько недель, оставив после себя оглушающую тишину в доме и четырехлетнюю девочку с огромными, непонимающими глазами.

С тех пор вся его жизнь превратилась в одну-единственную миссию: защитить этот маленький, хрупкий осколок его разрушенного счастья. Алиса стала его миром, его солнцем, его смыслом. Он научился заплетать ей косы, неумело, путая пряди. Он читал ей сказки на ночь, меняя голоса. Он лечил ее сбитые коленки, борясь с желанием запереть ее дома и никогда не выпускать, чтобы она больше не падала. Он видел в ней отражение своей ушедшей любви и одновременно панически боялся, что и этот свет может однажды погаснуть.

И вот теперь, глядя на эту сцену у калитки, он видел начало конца. Он видел не первую любовь. Он видел первое предательство. Не ее предательство – предательство самой жизни, которая снова протягивала свои руки, чтобы забрать у него самое дорогое. Этот мальчик был не просто мальчиком. Он был предвестником. Первым шагом на той дороге, которая неминуемо уведет Алису из этого дома, из его жизни. Сначала – прогулки, потом – свидания, потом – другая жизнь, другой дом, другая семья. А он? Он снова останется один в этом тихом, пустом доме, где единственным звуком будет тиканье часов на стене.

Холодный, иррациональный страх, который все эти годы дремал под спудом отцовской любви и заботы, проснулся и поднял свою уродливую голову. Он превратился в ледяную, жесткую решимость.

Его пальцы сжали чашку так, что побелели костяшки. Взгляд, которым он смотрел на счастливую, ничего не подозревающую пару у калитки, потерял всякую теплоту. В нем появился холодный блеск стали.

Этого не будет. Он не позволит. Он не переживет этого снова. Он защитит свою дочь. От этого мальчика. От этого мира. От ее собственного будущего.

Глава 3. Длинные тени. Часть 2

Последний, быстрый взгляд на удаляющийся силуэт Лешки, и Алиса, чувствуя, как тепло его руки медленно уходит из ее ладони, толкнула калитку. Та тихо скрипнула, как всегда. Щелкнул замок на входной двери. Она шагнула внутрь, в знакомый мир своего дома.

И тут же споткнулась о тишину.

Это была не обычная вечерняя тишина, когда отец читает в гостиной или возится на кухне. Это была тишина тяжелая, давящая, как ватное одеяло. Воздух казался неподвижным и густым. Обычно отец уже был в прихожей, встречая ее с неизменным вопросом: «Ну как прогулка? Не замерзла?». Сегодня ее не встретил никто.

– Пап? – позвала она, и ее собственный голос прозвучал чужеродно и громко, утонув в пустоте, не найдя ответа.

Что-то не так. Холодная, липкая струйка тревоги пробежала по ее спине.

Она медленно, стараясь не шуметь, сняла свои сандалии и поставила их на коврик у порога. Ровно, носок к носку, как он ее учил. Привычное, машинальное действие показалось сейчас единственным островком порядка в этом внезапно изменившемся мире. В доме пахло как всегда – старым деревом, книгами и чем-то неуловимо папиным, смесью одеколона и кофе. Но сегодня к этому запаху примешивалась еще одна нота, которую Алиса не могла определить, но чувствовала всем своим существом – запах затаенной тревоги.

На вешалке висела его рабочая куртка. Значит, он дома.

Разувшись, она на цыпочках прошла из прихожей в гостиную. Здесь горел только торшер у кресла, бросая на стены и мебель длинные, искаженные тени. Папино кресло, его крепость, было пустым. На подлокотнике одиноко стояла чашка, рядом – раскрытая книга, которую он, очевидно, так и не дочитал. Телевизор был выключен, его черный экран безмолвно отражал одинокий светильник.

Она заглянула в проем, ведущий на кухню. Темно. Никакого привычного щелканья закипающего чайника, никакого тихого стука посуды.

Сердце забилось чаще. Она знала, куда он уходит, когда был расстроен или хотел побыть один. В свой кабинет – маленькую комнату в конце коридора, бывшую кладовку, которую он превратил в свое убежище. Дверь в кабинет почти всегда была открыта.

Сегодня она была плотно закрыта. А из-под нее не пробивалась даже тоненькая полоска света.

Алиса замерла перед закрытой дверью. Костяшки ее пальцев, когда она подняла руку, чтобы постучать, казались ледяными. Она постучала – тихо, неуверенно. Раз, два.

Прошла секунда, другая. За дверью было тихо. А потом послышался звук, будто что-то тяжелое сдвинули с места, и щелкнул замок. Дверь отворилась.

Отец стоял в проеме, полностью заслоняя собой темноту комнаты. Его лицо было в тени, но Алиса все равно почувствовала исходящий от него холод. Он был одет в свою обычную домашнюю футболку и спортивные штаны, но казалось, будто на нем тяжелые, невидимые доспехи.

– Алиса. Ты уже пришла, – сказал он. Это не было вопросом. Его голос был ровным, безэмоциональным, и от этого становилось еще страшнее.

– Да, пап. Я… я тебя потеряла. Все в порядке?

– Все в порядке, – ответил он, но не сделал ни шага, чтобы пропустить ее или выйти самому. Он оставался стражем на пороге своей темноты. – Как прогулка? Как дела у твоего… друга?

Последнее слово он произнес с едва заметной паузой, будто подбирал его, как пинцетом.

– Хорошо, – тихо ответила Алиса, чувствуя, как сжимается сердце. – Мы просто… гуляли у озера.

– У озера, – повторил он, как эхо. Он вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь, и прошел в гостиную, в круг света от торшера. Теперь Алиса видела его лицо. Усталое, с жесткими складками у рта. – Алиса, нам нужно поговорить.

Он не сел в свое кресло. Остался стоять, возвышаясь над ней.

– Я сегодня говорил с Ниной Петровной. Нашей классной руководительницей. Просто так, о твоих успехах. Она тебя очень хвалит. Говорит, ты самая способная в классе.

Алиса молчала, не понимая, к чему он клонит. Похвала в его устах сейчас звучала как обвинение.

– А еще мы говорили про других учеников. Про твоего друга. Алексея. – Он снова сделал эту паузу. – У него, оказывается, не все так гладко. По математике еле-еле тройка натягивается. По физике – тоже. Она говорит, мальчик он неплохой, но… ленивый. Мечтатель. Витает в облаках.

Он посмотрел ей прямо в глаза, и его взгляд был тяжелым, как свинец.

– Ты понимаешь, к чему я это говорю? Ты умница. У тебя большое будущее. Институт, хорошая профессия. А такие вот… друзья… они тянут вниз. Незаметно. Сегодня вы гуляете, завтра ты помогаешь ему с уроками, а послезавтра у тебя самой нет времени на свою учебу. Это как якорь, который не дает кораблю плыть.

Мир Алисы, такой яркий, теплый и полный надежд всего пять минут назад, начал трескаться. Она смотрела на отца и не узнавала его. Это был не ее папа, который читал ей сказки и учил завязывать шнурки. Это был чужой, холодный человек, который говорил ужасные, несправедливые вещи.

– Это неправда! – вырвалось у нее. – Лешка не такой! Он… он просто другой! Он…

– Другой? – перебил отец, и в его голосе прорезался металл. – В чем другой? В том, что ему важнее гонять мяч, чем учить теоремы? Алиса, я знаю жизнь лучше тебя. Я не хочу, чтобы ты повторяла ошибки.

– Какие ошибки?! – ее голос дрогнул от обиды и непонимания. – Что я сделала?! Я просто дружу с ним!

– Вот именно. Пока просто дружишь. – Он сделал шаг к ней. – И чтобы это не зашло слишком далеко, я запрещаю тебе с ним видеться.

Это слово – «запрещаю» – ударило ее, как пощечина. Воздух вышел из легких. Несправедливость была такой острой, такой всепоглощающей, что стало больно дышать. Ее глаза наполнились слезами – горячими, злыми.