Пустая Зона

Чувство благодарности разлилось по ее груди, согревая и давая надежду.

Она острожно, стараясь не разбудить, провела рукой по его щеке.

Возможно это гормоны, возможно стресс, но ей безумно захотелось его поцеловать.

Сердце забилось быстрее.

Как давно она не ощущала рядом такого тепла и поддержки. Медленно приблизилась и коснулась губами его щеку, легкий, почти робкий поцелуй.

Аркадий приоткрыл глаза и потянулся. Его рука осторожно коснулась её лица, словно боясь разрушить этот нежный момент.

Марина почувствовала, как напряжение медленно уходит, оставляя место теплу и близости.

Он нежно прижал её к себе, их губы встретились в тихом, но страстном поцелуе.

В комнате повисла тишина, наполненная только их сбивчивым дыханием и едва слышным биением сердец.

Мысли в голове исчезли, словно кто-то выключил бесконечный поток её внутреннего шума. Не осталось ни тревоги, ни привычного ожидания. Только плотное тепло, разливавшееся от его объятий по всему телу.

И в этом мягком свете ночника, Марина впервые за долгое время позволила себе просто быть.

Утром, когда первые лучи солнца проникли в комнату, Аркадий лежал тихо и боялся дышать.

Он осторожно провёл ладонью по своим волосам, почесал подбородок, хотел потянуться, но сдержался.

Казалось, любое движение разрушит хрупкое, почти нереальное счастье.

Он не верил в происходящее, но твердо знал, что теперь он ее не отдаст.

Много лет он не смел даже надеяться. Был рядом, помогал, шутил, подставлял плечо и делал вид, что всё в порядке.

Марину он полюбил с первой встречи, ещё в институте, на вступительных экзаменах.

Она стояла у доски с фамилиями поступивших, в короткой белой юбке и простой футболке, с двумя косичками, и испуганными, но упрямыми глазами.

Аркадий своё имя увидел сразу, но не мог отойти, стоял рядом и следил, как она водит пальцем по списку.

Когда, наконец, она нашла себя, улыбнулась и облегчённо выдохнула, он тоже выдохнул.

Почему – не знал.

Просто почувствовал, что ей нельзя не поступить. Мир был бы каким-то не таким, если бы она не прошла.

В институте они сдружились, но близко к себе, она его не подпускала. И честно говоря, он не особо настаивал, он видел ее старания в учебе и не хотел отвлекать.

Веселое было время, институтские годы он вспоминал с теплом. Он был душа компании и завсегдатай вечеринок.

Но Марина стояла в стороне от всей этой суеты. Именно поэтому он снова и снова ловил себя на том, что ищет её глазами в толпе. И каждый раз, когда находил, на душе становилось светлее.

А потом неожиданно появился Платов.

Аркадий видел как Марина полностью растворяется в нем.

Он не стал мешать. С головой ушел в работу, пошел на повышение.

Он дважды был женат, каждый раз искренне веря, что сможет забыть Марину и начать новую жизнь. Женщины его любили.

Но даже когда появлялась любовь рядом с другой женщиной, мысли о Марине никуда не исчезали.

Ему было тяжело предавать себя, и, в конце концов, оба брака не выдержали этой борьбы.

Первый распался особенно громко. Надежда, вспыльчивая и требовательная, не смогла смириться с тем, что Аркадий однажды без колебаний принял Марину на работу в редакцию. Надя увидела в этом обман, предательство, доказательство того, что прошлое всё ещё живо. В доме начались бесконечные сцены. Надя метала вещи, срывалась на крик, потом плакала и просила прощения. Брак рассыпался быстрее, чем он успел осознать, что именно произошло.

Со второй женой всё было иначе. Таня была тихой, мягкой, и чем-то неуловимо напоминала ему Марину. Поначалу это казалось утешением: он словно находил отражение того, что для него было недосягаемо. Но со временем это превратилось в тяжесть. Аркадий всё яснее понимал: ему жалко Таню, потому что никто не заслуживает жить в тени другого человека.

Он сам принял решение уйти. Для Тани это стало ударом, она тяжело переживала расставание, но на удивление довольно быстро вышла замуж и родила двойню. И он успокоился.

Аркадий посмотрел на Марину и улыбнулся.

Она медленно открыла глаза, встретила его взгляд и улыбнулась в ответ.

– Доброе утро.– нежно сказал он и поцеловал ее в лоб.

– Доброе.– ответила она, натягивая одеяло до подбородка.

– Я в душ и надо что-то сообразить на завтрак. Я голодный как волк!– сказал он вставая и направляясь в ванну.

Марина растеряно смотрела ему в след. Она не понимала как это произошло и что делать дальше.

В голове путались мысли: страх, надежда и сомнения. Она тихо вздохнула, слушая шум включенной воды.

«Господи, какая я дура» – эта мысль звучала в голове, как заезженная пластинка. Она повторяла её снова и снова, в надежде, что от этого хоть немного отпустит.

Но не отпускало.

Она совершенно запуталась в своих чувствах.

Ещё вчера она смеялась над его рабочими шутками и была уверена, что рядом с ним всё просто. А сейчас каждая секунда давила на неё грузом выбора.

Марина прижала ладони к лицу, чувствуя, как щеки горят.

Она даже не знала, чего ей сейчас больше всего хочется: заплакать, закричать или исчезнуть. Хотелось выдернуть себя из этой реальности, где слишком много боли, решений и последствий.

Марина прикусила губу до боли, надеясь заглушить то, что рвалось наружу.

Аркадий долго стоял под горячей водой, пытаясь привести мысли в порядок.

Он вышел из душа, распаренный, с чуть покрасневшей кожей, на которой блестели капли воды.

Он быстро обмотал полотенце вокруг бёдер, стряхнул волосы и провёл рукой по лицу.

Внимание привлек белый предмет на стиральной машинке. Он взял в руки тест и долго смотрел на него, пытаясь осмыслить и не веря глазам. Сомнений быть не могло. Марина беременна.

Его едва зародившаяся уверенность в счастье разлетелась, как карточный домик. Он снова остался на пороге. Чужой и лишний.

Он резко вдохнул и сжал кулаки, вены на руках напряглись и посинели.

Теперь ему всё стало ясно: это было не начало новой жизни, это была попытка убежать от реальности.

Аркадий медленно зашёл в комнату, держа в руках тест.

Он остановился у края кровати и посмотрел на Марину: долго, внимательно, как будто заново учился её читать.

Голос у него был тихий и без упрёка:

– Он знает?

Марина опустила взгляд и медленно покачала головой.

– Нет, – прошептала она. Губы дрогнули, в голосе был срыв, и по щекам покатились слёзы. – Не знает.

Она судорожно вдохнула. И без того бледное лицо стало ещё белее, почти прозрачным. Плечи подрагивали, она казалась ему такой маленькой и беззащитной, словно в любой момент могла исчезнуть.

Внутри всё сжалось. Он испугался, что она снова сорвётся.

Аркадий сел на край кровати и взял ее лицо в свои руки.

– Мариш, не надо, прошу, не рви мне душу, я люблю тебя, ты это знаешь и всегда знала!

Он начал целовать ее мокрые щеки, глаза, лоб, он целовал так неистово, будто знал, что теряет её снова. Будто каждый поцелуй это последняя возможность удержать.

Он целовал её, как тонущий хватает воздух.

– Я люблю тебя! Люблю! Я люблю всё, что есть в тебе!

Глава 8

Павел ехал первым. Его Буран уверенно резал наст шипя гусеницей по скрипучему льду. Он внимательно следил за горизонтом, за каждым бугром и каждым завалом. Тундра могла быть обманчиво тихой. Здесь она не угрожала, не злилась, просто выжидала.

Следом ехал Виталий, он был сосредоточен и знал, что в такую погоду лучше молчать, сохранять дыхание и беречь силы. За его спиной, плотно прижавшись, сидела Ирина. Её колени уже затекли, руки дрожали от напряжения, и всё, что она могла – это держаться, стараясь не мешать.

От Виталия тянуло терпким табаком, сейчас он был молчалив и серьезен, но надёжность чувствовалась даже в том, как он держал руль. Он напоминал ей родного дядьку – добряка с сильными руками, который часто брал её на рыбалку. Они уходили рано утром, ещё до завтрака, брали с собой бутерброды с сырокопченой колбасой, сладкий чай в термос, и у речки, что протекала рядом с бабушкиным домом, раскладывали всё это добро на аккуратно сложенную скатерть. Тогда такие завтраки на речке казались настоящим праздником: солнце мягко грело кожу, трава блестела росой, а рядом сидел человек, с которым мир становился простым и добрым.

Она обожала эти утренние походы. Иногда ей удавалось вытащить на крючке крошечную рыбку, и тогда маленькая Ира визжала от восторга, а дядька хохотал до слёз и хлопал её по плечу, как настоящего рыбака. Ирина сильнее вжалась в куртку, пряча лицо от ветра. Как же ей не хватало того солнечного тепла и беззаботности детства.

Виталий иногда бросал взгляд на девушку, она вела себя стойко, не жаловалась и не отвлекалась. Он ценил ее выдержку и потому старался ехать ровнее и не вилять по кочкам лишний раз. Пусть дорога была тяжёлой, ему хотелось, чтобы ей досталось поменьше тряски.

Замыкал колонну Дмитрий, за его спиной сидел Артём. Он то и дело выглядывал из-за плеча, стараясь разглядеть Иру, та ехала впереди, её фигура лишь изредка мелькала сквозь снежную пелену. Сидеть было тесно, дыхание сбивалось от ледяного воздуха, но он упрямо выпрямлял спину – не время показывать слабость. В груди всё чаще поднималось волнение, тело ныло от холода, но Артём гнал это прочь. Если Ира держится спокойно, значит и он должен. Мужик же. Держись. Терпи.

Эти мысли придавали силы, он сильнее сжал пальцы и вцепился в рюкзак перед собой.

Монотонность местности начинала давить. Бескрайнее белое пространство, кое-где торчащие скальные останцы, замерзшие кусты с хрустальной крошкой льда.

Солнце едва поднималось над горизонтом, бросая бледный свет на землю, где не было теней, только снежная пыль, поднятая снегоходами. Казалось, весь мир выцвел, оставив только два цвета: серо-белый и ледяной синий.

Спустя несколько часов Павел поднял руку. Колонна остановилась. Он спрыгнул, проверил местность: небольшой овраг, за которым подветренная сторона холма. Здесь можно было сделать привал. Все с трудом слезли с снегоходов, разминая затёкшие конечности.

Дмитрий снял шлем, из-под балаклавы показалось покрасневшее, напряжённое лицо. Он коротко кивнул Артёму:

– Живой?

– Пока да, – буркнул тот и, не дожидаясь ответа, пошёл в сторону Ирины.

Ира вытащила из сумки термос, ладони тут же заныли, перчатки были сырые.

Она открыла крышку, пар ударил в лицо, и на миг стало тепло.

Воду разлили по кружкам, добавили порошок. Горячая жидкость сразу изменилась, по ветру потянуло запахом соли, жира и чего-то мясного.

Ирина втянула носом воздух: пряная смесь сушёного мяса и специй обожгла ноздри, и живот тут же болезненно напомнил о себе.

Она редко ела подобное. Пожалуй те бутерброды у речки были единственным простым удовольствием. В её семье на столе чаще бывали крабы, икра, красная рыба. В детстве ей даже было неловко признаться, что она не знает вкуса дешёвой лапши в пачках, тогда казалось, что это делает её чужой в обычных компаниях.

– Пей до дна, – сказал Виталий, протягивая Ирине кружку. – Соль и тепло – это то, что нужно.

Она прижала бульон к ладоням и ощутила, что эта грубая пища нужна ей здесь больше всяких деликатесов.

Остальные жевали куски вяленого мяса, орехи, хлебцы. Пар смешивался с морозом, горячая жидкость обжигала горло, но тепло держалось недолго, уже через минуту его смывал ледяной воздух. Тундра давала лишь передышку, не позволяя забыться.

Павел не ел. Он стоял, глядя вдаль, где на горизонте уже темнела гряда курумника.

Виталий подошёл с сигаретой и протянул её Павлу. Тот прикурил, глубоко вдохнул и выдохнул дым в морозный воздух.

– Ленка приглашает на юбилей. В мае, пятнадцатого, в ресторане хочет отмечать. И Марину конечно. —сказал Виталий.

– Юбилей, значит— тихо пробормотал Павел. – Лена всегда умела организовать праздник…

Они помолчали, вглядываясь вперёд, туда, где тундра сливалась с небом.

– Паш, ты не переживай. Может еще все наладится.

Скулы Павла на миг напряглись, и он отвёл взгляд в сторону.

– Знаешь… я правда рад за тебя. Ты нашёл себя, у тебя дом, семья, всё как надо. Я знаю, что ты прав. Пора остановиться.

Он помолчал и тихо добавил:

– Как думаешь, у меня получится?

Виталий затянулся, выдохнул и только потом сказал:

– Не знаю, Пашк. Честно, не знаю. Ты упрямый, тяжёлый, всё в себе держишь… Может, и получится. А может, опять всё по новой.

Он помолчал, потом посмотрел на него в упор:

– Но одно я знаю точно – Марина не заслуживает всего этого.

Павел сильнее сжал челюсть и кивнул, не отворачиваясь от горизонта.

– Знаю. – Он глубоко втянул дым и выдохнул тонкой, неровной струёй. – В этом вся беда.

Павел кинул окурок в снег и проверил GPS. До зимовки оставалось около трех километров, но в такой ветер это могло занять больше часа. Он бросил взгляд на небо. Облака низко, не нравится ему это.

– Десять минут, – сказал он. – Проверьте снаряжение. Батареи, застёжки, всё. Потом до зимовки без остановок.

Ирина поставила кружку на снег и попыталась застегнуть сбившийся ремень на ботинке, но пальцы не слушались, перчатки отсырели и стали грубыми, как наждак.

Артём сразу заметил, наклонился:

– Дай я, – сказал он, и, не дожидаясь ответа, помог справиться с пряжкой. Металл звякнул, он поправил ремень, хлопнул ладонью по сапогу.

– Так надёжнее.

Ирина кивнула.

– Спасибо.

Он улыбнулся, но слишком быстро отвёл глаза, смутившись своего рвения.

Ветер налетал всё сильнее. Порой казалось, что он не просто дует, а шепчет что-то сквозь снежную дымку. Ирина сжала кружку двумя руками, сделала большой глоток, допивая содержимое. Тепло потекло внутрь, возвращая силы.

Павел прошёл мимо неё, остановился, чуть наклонился:

– Как самочувствие?

Ирина только открыла рот, но Артём, стоявший рядом, ответил быстрее, с улыбкой:

– Мы отлично.

Павел на миг задержал взгляд на нём, потом перевёл глаза на Ирину. Она чуть кивнула, подтверждая.

Платов коротко качнул головой и отошёл, не добавив ни слова.

Они собрались, закутались плотнее и заняли места на снегоходах.

Моторы загудели, колонна рванулась вперёд, в гулкую белую пустоту, где царили только ветер и холод.

Павел снова вёл колонну. Мотор его “Буранa” урчал ровно, послушно, но он знал, техника не вечна. Особенно здесь, где всё подчинено только одному закону – закону тундры.

Он смотрел вперёд, в промозглую белизну, всматриваясь в ее дыхание. Тундра была как живая. Она была, как старая умная женщина: молчаливая, наблюдающая, терпеливая. Не вмешивается, пока не посчитает нужным. Но если ты ступаешь не туда, если забываешься, она заберёт. Не потому что злая. Потому что так устроено.

Он подумал, что у каждого, кто приходит сюда, тундра спрашивает одно и то же: «Зачем ты здесь?»

И каждый отвечает по-разному: кто гордыней, кто глупостью, кто надеждой.

Сам он уже не знал, зачем. Привычка, потребность, долг. Павел не был романтиком, он прекрасно понимал, что развитие требует жертв. Но вот только чьих?

Иногда, как сейчас, в застывшей тишине снежной равнины, ему казалось, что тундра будто прощупывает: ты кто – чужак? враг? И Павел очень хотел оправдаться перед ней, объясниться. «Я не враг. Я просто пытаюсь понять, как быть…»

Он видел, как трудно сохранить баланс между необходимым развитием и хрупкой природой, и понимал, что каждый новый столб, каждая труба, это не просто техническая задача, а вызов самой природе.

«Не разрушим ли мы то, что не в силах восполнить? Не станет ли этот прогресс преступлением против земли, которую мы только учимся понимать?»

Но тундра не ждала объяснений. Она видела насквозь. И ему оставалось только ехать дальше. Под свист ветра, в холод и пустоту, молча отвечая на её немой вопрос.

Он оглянулся, колонна держалась хорошо. Даже Ирина. Молодец. Крепче многих, с кем он ходил. Только Артём его настораживал. Тот суетился, оглядывался постоянно. Нехорошо это. Когда в голове беспокойство, можно сделать глупость.

Павел вгляделся вперёд. Где-то там, за снежной пеленой, ждала ночёвка. Надо успеть до темноты. Он чуть прибавил газу и сжал зубы. Тундра смотрела. И он смотрел в ответ.

К вечеру добрались до нужной точки. Старая стоянка оказалась на южной стороне холма, прикрытая от ветра. Рядом, покосившиеся брёвна бывшей зимовки, теперь скорее ориентир, чем укрытие.

Пока свет не ушёл, поставили палатку.

Это был последний месяц зимы, но день в тундре оставался коротким: солнце едва поднималось над горизонтом, скользило, и к трём часам небо снова начинало темнеть.

Земля была промёрзшей до камня, колышки входили с трудом, пришлось повозиться.

В тундре при минус сорока всё казалось вымершим, растительности почти не было, лишь кое-где торчали жёсткие, прижатые к земле кустики. Дмитрий нашёл немного карликовой берёзы – низкого кустарника с мелкими сухими ветками, едва различимыми в снегу.

Деревце было небольшое, но его должно хватить, чтобы соорудить подстилку в палатке: тонкий слой веток хотя бы немного отгородит от мёрзлой почвы.

Он остановился, наклонился, разглядывая скудную поросль. Выглядело всё хрупким и непригодным, но армейская закалка подсказывала: даже тонкая сухая щепа может пригодиться, если использовать её правильно.

Он снял рукавицы, чтобы удобнее работать ножом. Лезвие вошло в древесину легко, почти без сопротивления. Рука двигалась привычно, ритмично, как когда-то в лесополосах под Псковом.

Там же он впервые понял, что руки помнят работу лучше головы.

Память въелась на долгие годы. И вместе с этим слова товарища Лёхи, что часто повторял: «Делай, Димон, и не думай. Всё равно за нас уже подумали».

Тогда всё казалось бессмысленной муштрой, иногда и наказанием. Сейчас же, в тундре, те же движения давали уверенность. Ни командиров, ни строя, но тело знает порядок. Дмитрий действовал быстро, словно выполняя строевой приказ. В этом занятии была простая, ясная цель, которая приносила странное облегчение: не нужно решать, не нужно гадать, просто делать то, что должен.

Артём в это время тянул тент, борясь с упрямым ветром, который пытался вырвать ткань из рук. Павел с Ириной закрепляли ветрозащиту, руки скользили по верёвкам, узлы получались тугими и почти деревянными от мороза.

Наконец палатка обрела форму, стены перестали дрожать от порывов, и вскоре печка внутри уже дышала ровным теплом. Сырой пар клубился у потолка, вещи грелись на растяжках, по ткани пробегали мелкие капли талой воды.

Все устроились тесно, но уютно.

Чайник на горелке тихо пыхтел, выпуская короткие облачка, как старичок покуривающий трубку.

От него тянуло легким ароматом мятного чая, смешанным с едва уловимым запахом смолы и лапника, которым недавно растапливали костёр.

Пока остальные раскладывали ужин, Дмитрий, надвинув на уши гарнитуру, хмуро возился с настройками связи. В наушниках что-то глухо потрескивало. Его лицо оставалось сосредоточенным, он пытался уловить невидимую ниточку сигнала среди белого шума.

Все уселись ужинать. Блюда были простые, но питательные: сушёное мясо оленя, немного квашеной капусты в банках, ржаной хлеб и тёплый чай из местных трав.

Виталий любил оживлять вечера у огня рассказами. Для него это было своего рода бонусом за все тяготы пути. Он устроился поудобнее и заговорил:

– Знаете, у местных жителей рацион в основном состоит из продуктов животного происхождения. Летом они охотятся и рыбачат, а зимой на оленей полагаются. Растительной пищи здесь мало, и она скорее добавка, чем основа. Клюква, морошка – это настоящая роскошь.—Он сделал глоток чая и улыбнулся:

–Летом же тундра совсем другая, она оживает. Цветут мхи, лишайники, яркие цветы, а воздух наполнен запахами трав и цветов. Ветер тёплый, а солнце почти не заходит. Полярный день.

Виталий провёл ладонью по щетине и продолжил:

– Зимой же всё совсем иначе. Белая пустота, мороз и тишина. Всё это нужно учитывать, чтобы выжить.

– Интересно как они справляются с долгой зимой и полярной ночью? Ведь темно почти круглые сутки.– спросила Ирина

Виталий кивнул:

– Да, это настоящее испытание. Особенно в декабре, когда не видно ни зари, ни заката.

Он сделал паузу, обхватил ладонями кружку.

– Сейчас уже легче. День начал прибавляться, солнце снова появляется. А была тьма, беспросветная. Месяцами. Чтобы не потерять связь с жизнью, они используют традиционные обычаи и поддерживают крепкие семейные связи. Саамы, например, очень ценят рассказы и песни. Через них передают историю, знания о природе и выживании. Ненцы держат оленей, для них это не только источник пищи, но и часть культуры и жизни. Зимой семьи собираются в чумах возле огня, а дети учатся у старших навыкам выживания. С раннего возраста они выходят на охоту и за оленями, учатся наблюдать за природой, понимать её знаки. Современные технологии, конечно, тоже пришли в тундру, спутниковая связь, интернет, но традиции пока остаются важной частью жизни.

– А ещё, – с улыбкой продолжал Виталий, подбросив в огонь сухую ветку, отчего пламя коротко вспыхнуло,– у саамов есть специальный способ ловли рыбы через лёд. Без сетей и крючков. Они делают проруби и ловят рыбу руками, используя терпение и сноровку.

Ирина улыбнулась, думая, как важно сохранить эту гармонию, между знаниями прошлого и вызовами настоящего.

– А вы с местными общались? – спросила Ирина, глядя на Виталия поверх кружки с чаем.

Виталий усмехнулся, качнул головой в сторону Павла:

– Я-то по делу, наездами. А вот он, – кивнул на товарища, – чаще всего сталкивался. Ему и рассказывать.

Павел чуть помедлил, будто собираясь с мыслями, и наконец заговорил:

– Конечно, приходилось. В первый раз ещё на практике, потом уже по работе, когда ставили метеостанции и бурили в районе стоянок ненцев. Они поначалу настороженные, а потом принимают как своих. Если уважаешь их уклад и не лезешь с городскими замашками, открываются.

Он помолчал, смотря на огонь в буржуйке потом продолжил:

– Один старик, Пётр Иванович, ненец, как-то сказал: “Ты не будь тут умным. Ты тут будь внимательным”. И правда, у них знания не из книжек, а из поколений. Он мог по следам на насте сказать, сколько оленей прошли, когда и с какого стада. Или по цвету неба понять, что через два дня буря будет. И к природе совсем иначе относятся. Как к живому. Не как к ресурсу. И это чувствуется. Каждый чум как часть мира, не нарушение его. Даже к месту стоянки относятся с уважением. Не шумят, мусор не оставляют, следов почти не видно. Мы уходим и остаётся дорога от снегохода, а у них даже тень будто тает. Человек ведь тоже часть природы. Не выше, не сильнее. Просто звено в цепи. Всё связано: олень, мох, ветер, человек. Сломаешь одно, рухнет всё. Мы же сами из неё. Кости – как камень, кровь – как река, дыхание – как ветер. Просто забыли об этом. А они, не забыли. Живут не вопреки природе, а вместе с ней.

Ирина внимательно смотрела на Павла, слушала молча. Когда он что-то рассказывал так увлеченно, невозможно было в это не погрузиться. Всё, что раньше казалось далёким и почти сказочным, теперь вдруг стало живым и настоящим, через эти простые слова и уважение.

Вечер медленно угасал. Огонь в печке потрескивал всё тише, разговоры стихали, и в палатке воцарялась мягкая усталость.

Вскоре они забрались в спальники, расслабились и согрелись. Напряжение и холод отступали, уступая место тихому комфорту. Тишина быстро окутала палаточную жизнь, и вскоре каждый погрузился в сон.

Павел лежал, вглядываясь в темноту палатки и прислушиваясь к редким вздохам спящих рядом. Мысли цеплялись одна за другую, мешали покою.

Он так и не сказал Виталию «спасибо», надеясь, что ещё будет время. Но время ускользало быстрее, чем хотелось признать. Он слишком часто рассчитывает на «потом», а жизнь в экспедиции учила: никакого «потом» может и не быть.

С каждым годом дни будто сжимались, уносились быстрее, недели сливались, и то, что казалось совсем недавним, уже оставалось далеко позади.

События теряли плотность, превращались в тонкую плёнку, которую легко порвать пальцами памяти.

Всё чаще Павел замечал, что едва помнит, как это – жить беззаботно, как пахло лето в детстве, как можно было радоваться дню просто так.

На их место приходили тревожные воспоминания, память словно сама отбрасывала светлое, оставляя только то, что давило и не отпускало.

Постепенно тишина становилась вязкой, глаза тяжелели. На миг ему показалось, что прямо перед ним дрогнул огонёк. Пламя вспыхнуло ярче, и вместе с ним ожили картины прошлого, которое не раз настойчиво возвращалось ночами.

Казалось, он снова лежит не в палатке, а там, в сырой и беспокойной тайге: когда команда потеряла связь, когда буря согнула деревья, когда гром гремел, словно грохот рушащихся скал, а дождь лил стеной, как будто небеса пытались смыть с земли всё живое.