Жизнь по чужим правилам

Мама, которая обращалась к нитке с иголкой только вынужденно и неохотно, когда надо было зашить дырку на дорогой вещи, искренне восхищалась успехами дочки. Окрыленная дочь не останавливалась.

Выписала журналы с выкройками. Записалась на курсы. Комнату заполнили катушки ниток, лоскуты тканей, рулоны миллиметровой бумаги…

Она даже телевизор теперь смотрела только с карандашом и бумагой, зарисовывая понравившиеся наряды дикторов, актеров, кого угодно! С одинаковым интересом следила за остросюжетным фильмом и за прогнозом погоды. Просто потому, что не слушала, а только смотрела телевизор. Не воспринимая ни одного звука с экрана, зато подмечая пуговицы, воротники, количество складок, пышность рукава, кружево, ширину подгиба подола.

А в шкафу появились новые юбки и платья.

– Молодец, – наконец и папа увидел прок в ее хобби. – Полезный навык. Если что – и себя оденешь, и семью.

– И всю страну! – воскликнула Ира, и глаза ее заблестели.

Папа рассмеялся, а дочь, не обращая внимания на его смех, затараторила:

– Пап, слушай, я решила стать дизайнером одежды! Буду создавать свои коллекции! Придумывать, а потом шить. И устраивать показы! Стану кутюрье!

– Кем? Это швея, что ли?

– Нет. Швея только шьет, а дизайнер придумывает модели! Вот я так и хочу!

– А что там придумывать? Все давно придумано: брюки, рубашки, юбки, платья…

– Пап, ну как ты не понимаешь?! Брюки тоже бывают разные. Вот ты же знаешь Славу Зайцева? Или Юдашкина? Вот, как они!

Отец поморщился. Не самые авторитетные люди в его картине мира.

Ира же продолжила мечтать. Но в этот раз (в отличие от цирка и олимпийской медали) чувствовала, что все возможно и возникло не на пустом месте. Более того, уже начинает сбываться: вот подруга попросила помочь с костюмом для выступления на конкурсе бальных танцев. Ира расшивала платье пайетками, крахмалила белые воланы на подоле и ощущала, как у нее за спиной вырастают крылья. Поднимают вверх и уносят в мир, где можно бесконечно создавать эскизы и шить в окружении таких же фантазеров, катушек с нитками, манекенов, булавок, рулеток, ножниц.

В такие минуты она отчетливо видела свою будущую мастерскую: небольшое помещение с теплым желтоватым светом, от двери несколько ступеней вниз – такие она видела на иллюстрации каморки папы Карло из «Буратино». Непременно деревянные. Два больших широких стола, швейные машинки трещат, как огонь в камине, а вдоль стен – стеллажи с заготовками и тканями. И запах! Она ощущала запах этого помещения из фантазии, из своего будущего. Пахло уютом и счастьем.

Потом были муки выбора и обстоятельства

Конечно, это ужасная недоработка. Недоразумение. Точного слова Ира подобрать не могла, но суть такая: от человека, буквально вчера закончившего школу, требуют выбрать профессию. То есть ожидается, что в шестнадцать лет (реже в семнадцать, но что там этот год, много мозгов, что ли, прибавляет?) каждый знает, чего хочет, и, главное, хочет настолько, чтоб посвятить этому жизнь. Вчерашний подросток, едва придя в себя от гормональных скачек, должен делать такой рациональный выбор. Определить свое будущее. Не слишком ли?

Даже если – и это идеальная ситуация – этот самый бывшей подросток знает, чего хочет, и может объективно оценить свои способности (ха-ха, вот второе в реальной жизни почти не встречается: где объективность, а где подросток?!). И что? Здравомыслия и логики при этом может не быть. Очень частое явление. Юношеский максимализм называется. А значит, шансы ошибиться с выбором очень велики.

Ира не раз делилась с родителями мечтой стать дизайнером одежды, и каждый раз получала в ответ ухмылку папы или снисходительный наклон головы мамы. По мере ее взросления ухмылки и наклон головы стали вытеснять разумные отговорки и доводы против.

– Ты же видишь, что происходит в стране. Все ударились в коммерцию. А ты собралась одежду шить! Как в мексиканских сериалах этих ваших… – разводил руками папа.

– Ириш, шмотки сейчас на каждом углу. Дефицита нет. Можно найти что угодно. Кому нужна швея? Где ты будешь брать клиентов? Проще и дешевле купить готовое! – вторила мама.

– Ты же английский знаешь! Вот это – да! За ним будущее! Всегда на хлеб заработаешь. Переводчиком или репетитором. Вон в соседнем подъезде училка уроки дает. Знаешь, сколько она за один урок берет?! Не знаешь. А я вот знаю.

– Дочка, ты можешь шить для души. Рисовать все, что там хочешь. Но образование надо получить высшее и нормальное. Чтоб профессия была в руках. А потом делай что хочешь!

Ира привыкла доверять родителям, полагаться на их опыт. Рациональная часть ее натуры зудела про избитое «они желают тебе только добра» и о том, что советы мамы-папы еще ни разу не подводили.

К ней тут же подключилась и пугливая часть натуры, которая стала все чаще о себе заявлять после окончания пубертата: «А с чего ты вообще взяла, что у тебя получится?! А если нет – что будешь делать? Да таких кутюрье, как ты, вагон и маленькая тележка!»

Очень страшно…

Руки постоянно тянулись к лоскутам ткани, сложенным на краю стола стопкой. Их тепло под подушечками пальцев всегда успокаивало. Вот этот – от рубашки для школьного спектакля, этот – от летнего платья, эта ленточка – от брюк, не законченных еще. Она улыбалась каждому как старому другу. Складывала их на столе в только ей понятный пазл. Лоскутки послушно ложились рядом, друг к другу, прижимаясь неровными боками, прилаживались. В голове сразу же возникала идея-картинка, а потом – бац! – лишний круг, какая-нибудь фланель или оксфорд. Ну никак не подходит. И все. Нет больше картинки. Гора тряпок, и только.

Ира измучилась.

Мысли о будущем сверлили ее голову с момента пробуждения и, кажется, не прекращались во сне.

Даже когда сидела у одноклассницы поздним вечером за подготовкой к школьному капустнику, нет-нет да и начиналось навязчивое жужжание. Ира трясла головой, чтоб разогнать этот пчелиный рой и сосредоточиться. Она подшивала Кате костюм. Та стояла на табуретке, закрыв глаза, и подпевала новым песням модного английского бойз-бенда.

– Ир! Ты сейчас мой халат пришьешь! – засмеялась Катя.

– Ой… правда?!.. Фух, нет, все нормально, не бойся. Задумалась просто, – вынырнула из своего гипноза Ира.

– Меньше думай – это вредно! Я ж тебе музыку включила, чтоб ты послушала! Класс, да? Особенно медляк этот мне нравится. Слушай! А если я под него буду уходить, а? Ну в смысле я такая говорю свой текст, тра-ля-ля… потом, значит, пауза. И потом я иду такая… так-так… и играет музыка… А?

Она спрыгнула с табуретки, подбежала к магнитофону, перемотала песню на начало и снова включила. Как только послышались первые звуки, Катя запрокинула голову, отвела руки назад, на манер опущенных крыльев, и поплыла в сторону двери. В такт музыке. Лицо выражало томление тоской и вдохновением. В дверном проеме замерла в какой-то античной позе.

– Примерно так. Нормально?

– Вроде нормально. А не слишком драматично?

– Так это же драма и есть! Ты чего, не понимаешь?!

Ира пожала плечами. Она и сама считала, что плохо разбирается в актерском мастерстве: всеми любимые актрисы, которые в кино прожигали взглядом соперниц и рыдали так, что тряслись плечи, ей не нравились, а тех, на кого ей было приятно смотреть, родители называли «амебами».

Катя же мечтала о театральной сцене. Ни одна школьная постановка не обходилась без ее участия, а на торжественных линейках ей доверяли декламировать самые длинные стихи и торжественные речи. Все единодушно признали за Катей актерский талант и пророчили поступление в театральный институт. Сама она говорила о своем будущем служении театру как о данности.

– Кать, – послышался голос мамы с кухни. – Лелька звонила. Она туфли забыла, растяпа. Ну-ка, сбегай-ка, отнеси ей. Красные только. Только поскорее давай! Ей скоро выходить!

Глаза Кати вспыхнули от восторга. Место драматичной тоски на лице моментально заняла улыбка.

– К Лельке пойдем! Бросай давай свои нитки! Ну, скорее! – взвизгнула она.

– Куда пойдем?

– Куда-куда? В «Седьмое небо»!

Так назывался самый дорогой ресторан в районе. Простые смертные туда не заходили, если только на какой-то очень важный юбилей, предварительно накопив внушительную сумму. Это было место отдыха шишек и бандитов. Счастливчики, хоть раз оказавшиеся внутри, рассказывали о царском убранстве, золотой лепнине и бархатных стульях, о блюдах – сплошь деликатесных. Периодически днем, когда ресторан был закрыт, кто-нибудь да пытался, прильнув глазами к стеклу, через щель в плотных занавесках разглядеть интерьер, но безуспешно – прямо напротив единственного места, где тяжелые шторы немного распахивались, высилась массивная колонна в виноградной лепнине.

Вечером у входа стояли два охранника, которых весь район дружно называл сервантами. Из-за широких фигур и блестящих кожаных курток.

В общем, «Седьмое небо» оправдывало свое название – почти все мечтали в него попасть, но доступно это было лишь избранным.

А Леля там пела. Чуть меньше десяти лет назад она закончила музыкальное училище, вокальное отделение. Почти так же, как сейчас младшая сестра, старшая тоже мечтала о сцене. Только не театральной. И даже не академической. Ее привлекала эстрада. Получив диплом, она присоединилась к вокально-инструментальному ансамблю, игравшему в стиле диско, которых тогда расплодилось как грибов после дождя. Несколько лет колесила по стране, надрывая связки то на дискотеках в местных ДК, то на гулянках региональной администрации.

Пару раз, правда, удалось и на конкурсы попасть, которые должны были транслировать по телевизору. Но дальше отборочного тура Леля с командой не прошла. Продолжила кочевую жизнь. Пару раз чуть не вышла замуж, оба раза за таких же музыкантов из других ВИА, с которыми пересекались на сборных концертах. От жениха номер два даже забеременела, а он ее тут же бросил. Тогда Леля, недолго думая, сделала аборт в какой-то полуподвальной клинике Воронежа. Отходила от так называемой операции два месяца, с температурой и капельницами. Как сказал врач, это было последствием не только операции, но и общего истощения организма. Пришлось прервать гастроли и поехать домой лечиться.

Ее мытарства сопровождали укоры и требования остепениться от родителей, которым хотелось видеть дочь замужем, с детьми и при стабильной работе, хоть в той же музыкальной школе. И деньги, и уважение.

Пока Леля была на больничном, в ансамбль взяли другую солистку. Так и сказали: «Лелик, без обид, нам надо что-то есть». Положа руку на сердце, она даже обрадовалась, потому как давно мечтала закончить эти бесконечные разъезды и попытать силы в шоу-бизнесе. Но никак не могла бросить группу, подвести других.

Помыкавшись еще какое-то время от подработки к подработке, Леля попала в «Седьмое небо». По блату, или правильнее будет сказать, «через постель». У нее начался роман с директором этого заведения, женатым многодетным еврейским папой. От скуки. Быстро закончился, но работа осталась. Директор не зря-таки занимал свой пост, коммерческая жилка в нем всегда брала верх над эмоциями.

Катя открыла шкаф старшей сестры, а там! Для девочки из советского детства, как Ира, это было покруче Нарнии, скажу я вам. Вешалки заполняли наряды такой красоты, что слов не подобрать! Кружево, яркие цвета, бархат, блестки и даже перья. Как цветы после ночи, наряды подняли свои головки, стряхнули дремоту и чуть свысока смотрели на округлившийся рот Иры и такие же глаза. Такое количество красоты она не видела даже в магазине.

– Так… Это не то… Не то… А, вот они! – по-хозяйски бубнила себе под нос Катя, перебирая коробки с обувью.

Ира опустила голову. И чуть не потеряла дар речи. От пола, в два ряда, стояли коробки с обувью! Вернее, с туфлями. То есть несколько коробок только туфель! То есть обуви на один и тот же сезон! Все на высоком каблуке, отличались только цветом и немного фасоном. В голове моментально зазвучал голос мамы: «И куда столько туфель?! Солить, что ли?!» Но его заткнул невесть откуда пришедший мещанский восторг: «Вот бы и мне сто-о-о-о-о-олько-о-о-о!»

Катя взяла коробку с умопомрачительными красными туфлями на шпильке. Блестящие, с открытым носом и ремешком вокруг лодыжки! У Иры при виде них чаще забилось сердце и что-то застряло в горле. Будь у нее такие туфли… да она бы!.. ох, даже страшно подумать, что было бы… Может, и хорошо, что их нет.

В ресторан зашли со служебного входа. Рядом курили официанты. Вид у них был такой, словно они и есть владельцы заведения. Четыре девушки перед трудоустройством наверняка прошли кастинг: высокие, стройные, с бесконечными ногами и волосами, собранными на затылке. Красный маникюр, сжимающий сигареты, прищур из-под густых ресниц, под которым Ира непроизвольно опустила голову пониже, придурковато улыбнулась и пропищала: «Здрас-с-с-сте».

Тут дверь распахнулась, и из-за нее показалась Леля, ярко накрашенная, в алом длинном платье с разрезом. Из-за двери поплыл запах жареного мяса, от которого сразу закружилась голова.

– Наконец-то! Давай быстрее, – рявкнула Леля и сделала жест, чтоб сестра шла за ней.

Они пробирались «гуськом» по узкому проходу, заставленному с обеих сторон коробками. На полу – вздутый линолеум. На потолке – голые лампы с голубоватым светом. Запах жареного мяса смешивался с чем-то кислым. Прошли мимо двери в каморку, где за заваленным папками столом сидела пожилая женщина и громко отчитывала здорового крупного парня. Он недовольно рычал в ответ.

Вдруг Леля остановилась, жеманно захихикала, а на ее пятой точке возникли две мужские ладошки – маленькие, усыпанные черными волосами. Обладателя этих рук загораживала фигура певицы.

– Тимурчи-и-и-ик… не на-а-а-адо… я не одна. Я на сцену иду. Позже заходи, ладно?

Руки моментально исчезли. К стене прижался невысокий щуплый мужичок с глазами навыкате и в пышных усах. Он улыбался во все зубы и пропускал процессию вперед: «Проходите, девочки, проходите. Смену себе, что ли, готовишь, Леля? Симпатичные…»

Гримерка, как ее назвала хозяйка, оказалось узкой (примерно метр) и длинной комнатой без окна. В тупике стояли стол с зеркалом и кресло. По бокам – стулья, выстроенные в лавочку, а на них лежали груды одежды. Под стульями теснились коробки с обувью. Леля быстро скинула тапочки-шлепки, надела туфли, которые принесла сестра, и скомандовала:

– Вот, это платье захвати домой, пусть мать постирает. Все, я побежала. Уйдете – дверь закрой поплотнее.

Катя угукала, Ира прижалась к стене, пропуская хозяйку на выход. Когда певица поравнялась с ней, сильно пахнуло водкой. Несвежий горький запах. На лице его обладательницы блеснул тональный крем, очень толстый слой, но и сквозь него были видны широкие поры на коже.

– А мама не против, что сестра здесь поет? – спросила Ира, когда они шли домой.

– Сначала ворчала. Сейчас наоборот. Молится, наверное, чтоб Лелька подольше тут работала. Она за вечер зарабатывает как мать за месяц. Считай, нас содержит. Это не то что на бэках быть.

– Где?

– Ну на подпевках. Она ж почти у всех наших звезд пела. Не знала? Больше года! Но там гораздо меньше денег.

– Ничего себе! А почему ушла? Нашла бы продюсера какого-то, чтоб ее тоже звездой сделал.

– Да ты что… – со знанием дела отмахнулась Катя. – Там же блат сплошной или через постель. К ней как-то пристал один, она отказала, ее на следующий день выгнали. Вот и вся звезда.

– И что же, никаких знакомств не осталось? Может, кто-то другой помог бы. У нее ж талант!

– Да кому он нужен?! Нет, в шоу-бизнес она и сама больше не хочет. Насмотрелась там всякого, говорит. Вот поэтому я пойду в театр! Там нет этой грязи, там – искусство! Там только талант ценят.

То, с какой уверенностью Катя произнесла последние фразы, выдавало в ней эксперта, поэтому Ире оставалось только благоговейно кивнуть.

В ту ночь она очень плохо спала. Ворочалась почти до рассвета. Сердце куда-то рвалось и никак не хотело успокаиваться, лишь под самое утро сдалось. Но уснуть все равно не получалось, обессиленная Ира лежала с открытыми глазами, глядя в потолок. Белый и равнодушный, скучный, как армейская простыня. Потом стала проваливаться в дрему. Вздрагивала. Открывала глаза – не сразу понимала, что перед ней: тот же потолок или откуда-то взявшаяся стена, которая наваливалась на нее. Белизна окутывала ее как туман, тягучий пресный кисель, тянула, проглатывала.

Ира снова вздрагивала, пыталась вырваться, но терялась в тумане снова, и снова, и снова.

Утром, уставшая и разбитая, она сообщила родителям, что собирается поступать в иняз. Очень обрадовалась этой новости школьная учительница английского языка, которая считала Иру самородком и постоянно твердила о необходимости развивать такой лингвистический дар. В общем, все пожелания и рекомендации старшего поколения были услышаны. Даже самой стало легче, наконец-то закончились метания и наступила определенность.

Страх – «а все ли я делаю правильно?» – настигал ее еще раз, уже перед самым последним экзаменом, когда другие были сданы блестяще. Волнение ушло. Оставался маленький шаг. Шажок. Нужно было просто его сделать.

И тут как вор из-за угла: «А того ли я хочу?!»

Ответ пришел почти сразу.

Ожидая результаты, абитуриенты бегали за всякой всячиной в ближайшую «стекляшку» – магазин у метро, чуть больше ларька, где продавали все подряд. Ира с подружкой решили взять по банке колы с чипсами. Когда же еще увлекаться вредной едой, если не в молодости? Позже не получится, после отметки «двадцать пять» тебе уже призывно машут рукой ПП и прочий ЗОЖ.

Зашли, встали в очередь. Тесно, жарко, ощущение, что все друг у друга на головах. Тем удивительнее было обнаружить бабушку, которая нарисовалась в дверях и, уверенно расталкивая будущих студентов, шагнула в глубь «стекляшки». Оказалось, почти у самой стены стояла ширма, отгораживающая какой-то угол от остального помещения. Края не доходили до потолка, за счет чего общий свет проникал внутрь. На одной из стенок было вырезано некое подобие окна-выдачи с закрытыми ставнями.

Бабуля принялась стучать в окно. Ширма сотрясалась в такт ее ударам и только усилием воли держалась на месте. Наконец дверца окна вывалилась вперед, и из темноты возникло широкое, уставшее, в красных пятнах лицо женщины «за сорок».

– Опять неправильно! Гляди! Хожу и хожу только, – бабушка ткнула в лицо пакет.

Из окна выросли полные руки, взяли пакет, извлекли из него какую-то тряпку, утянули за собой в глубь ширмы. Видимо, чтоб там развернуть.

Бабушка засунула голову в окно, вслед за исчезнувшей там женщиной, и продолжила отповедь:

– Шов! Шов-то разошелся! А? Смотри-ка… Вона!

– Где? А, это? Не разошелся, не. Нитки просто отошли, три стежка, – гудело из окна.

– Не знаю, что там отошло, а с дыркой мне не надо!

– Да нет дырки. Три стежка мелких. Иголка не пробила, видно… Перешью сейчас.

– А криво почему? Смотри! Вона! – она занырнула в окно руками. – Видишь? Во! Шов идет тута, а потом вверьх. А?

– Это же изнанка. Машинка барахлит, соскочила. Там же никто не увидит.

– А мне что твоя машинка! Что ж, раз наничку, то можно криво?! Совсем стыд потеряли?! А?! А сто рублей заплати, значить? Деньги-то я отдала! Вот и делай как положено! Бессовестные!

– Я вам верну деньги.

– А брюки я, значить, должна кривые носить? По твоей милости! Нет уж! Переделывай!

– Там три стежка, незаметно же.

– Мне – заметно! Надо делать как следоват!

К слову, на сто рублей Ира могла позволить себе в студенческом буфете чай и шоколадку.

За ширмой началась какая-то возня. Бабушка вынырнула из окна, продолжая бубнить ругательства. Дверь открылась, вышла обладательница лица – полная женщина в спортивном костюме и стоптанных шлепках. Отсчитала двести рублей, положила их в пакет с брюками и вручила бабушке. После – закрыла дверь и окно.

Бабушка ровно секунду стояла молча. Затем просунула руку в сумку, достала деньги, пересчитала, наслюнявив предварительно пальцы. Наконец удовлетворенно кивнула и, продолжая ворчать и ругать «бессовестных», вышла на улицу.

Покидая стекляшку, Ира еще раз взглянула на закрытую наглухо ширму в углу.

Выдохнула: хорошо все-таки, что она решила поступать в иняз.

И поступила.

А дальше – студенческая жизнь и женская дружба

С Викой они познакомились почти сразу, в сентябре, а сдружились во время первой сессии. Пару раз поболтали, разок сели рядом в столовой, так и повелось.

Никто так не боялся экзаменов, как Вика. Приходила сильно заранее, сидела у кабинета и зубрила. Лицо напряженное, белого цвета, в глазах паника. Губы бормотали одно и то же, как заклинание: «Я ничего не знаю… ничего!» У нее были самые подробные конспекты по всем предметам и еще пара справочников по теме. Заходила в аудиторию всегда в первой пятерке, веря, что к смельчакам преподы будут более снисходительны.

Сначала над ней посмеивались: падать в обморок из-за учебы? Детский сад какой-то. А к концу сессии стали относиться чуть свысока. Излишняя тревожность не пользуется у молодежи уважением.

Ира жалела беспокойную сокурсницу, пыталась поддержать словом, а Вика с нескрываемой радостью приняла сочувствие к себе и охотно делилась даже самыми сокровенными переживаниями.

Одним словом, Ира к этому не стремилась, но так уж вышло. Не успела моргнуть, как рядом появилась подруга-сокурсница. А почему бы и нет? Друзья – это же всегда хорошо!

И здесь очень хочется процитировать «наше все» Александра Сергеевича. Во-первых, просто для того, чтоб в этом рассказе прозвучал-таки красивый русский язык, изящный оборот и глубокая мысль. А во-вторых, потому что это описание во многом подходит к ситуации.

Итак:

Они сошлись. Волна и камень,Стихи и проза, лед и пламеньНе столь различны меж собой.Сперва взаимной разнотойОни друг другу были скучны;Потом понравились; потомСъезжались каждый день верхомИ скоро стали неразлучны.

Ира училась не напрягаясь, знания сами собой укладывались в ее голове. Доходило до совсем уж странностей: от заучивания иностранных слов она получала удовольствие! Ей это правда нравилось! То, что для других было настоящим адом под названием зубрежка, для Иры превращалось в релакс. Раскрывала перед собой тетрадь и не спеша выводила новые слова, красиво, с вензелями. Аккуратно обшивала кружевом. И тут же все запоминала. Всего-то несколько стежков – и деталь прочно сидит на месте.

Она с удовольствием погружалась в мир фонетики и звуков. Строила в голове схемы грамматических конструкций.

Вторым языком выбрала итальянский. За неповторимую мелодичность и еще потому, что давно мечтала побывать в Италии. Походить по каменистым улочкам, увидеть ярко одетых людей. Рассматривать их крупные украшения, льняные рубашки, шейные платки, пиджаки насыщенных цветов. И конечно же, наслушавшись про пылкость итальянских мужчин, мечтала однажды оказаться под шквалом их комплиментов и горящих глаз, чтоб увезти эти эмоции с собой. Нет, ей не нужны романы. Комплимент, сказанный однажды громко и искренне, помнится дольше случайной связи и гораздо лучше повышает настроение!

Если у нее будет сын, рассуждала Ира, его обязательно надо научить говорить женщинам комплименты и подбирать классные костюмы, чтоб небрежно их носить. Если же родится дочь, то с младенчества ее униформой станут кружева, цветные юбки и подчеркивающие фигуру платья. Этакая Софи Лорен.

Да, тогда Ира еще активно мечтала. Фантазировала. Собирала идеально скроенные детали вместе (семья, сын, дочь, Италия), заботливо наживляла швы, чтоб потом, в будущем, когда придет время, пройтись уже по заготовкам шелковой двойной нитью (это будет она и любимый муж), на чистовик.

Тогда она еще не догадывалась, насколько далекой от этих фантазий окажется ее семейная жизнь…

Вика же все пять лет буквально выгрызала свой диплом. Билась за каждую четверку. Умирала над учебниками. Зубрила до тошноты и звона в ушах.

Вторым языком выбрала испанский, не из симпатии или за произношение попроще, нет. За популярность. Просто прикинув, что чем больше людей на нем говорит, тем больше шансов, что зубрежка будет не зря. О поездках в Испанию или Латинскую Америку думала с содроганием, так как ненавидела жару.

У них с Ирой были совершенно разные мотивы почти во всем.

Вика училась для того, чтобы как можно скорее начать работать и съехать от родителей. Так сама и призналась: была б ее воля, сразу после школы пошла бы в официантки, чтоб снять отдельную комнату. Но воля эта не могла даже голову приподнять, придавленная к земле жесткими правилами отца. В их семье установился строй, близкий к тирании.

Дочь и жена боялись лишний раз вздохнуть. Двадцать лет назад, во время медового месяца в типичном пансионате для трудового класса, отец заметил, что жена слишком приветливо улыбается мужчинам в ответ на комплименты и любезности. Последней каплей (или скорее финальным аккордом) стала песня, исполненная местным солистом для отдыхающих во время ужина. Стоял себе на сцене. Пел о природе. И вот дернуло же его пойти в зал, подойти к одному столику, ко второму, наконец к тому, где сидели молодожены, и спеть одну фразу (про зеленую листву), глядя в глаза будущей маме Вики. Мама даже не улыбнулась тогда, от стеснения только опустила глаза в тарелку. А у молодого мужа в тот самый миг сорвало все тормоза. Нет, он не стал бить коварного обольстителя или устраивать сцену жене, просто они вернулись на следующий день домой и больше никогда никуда не ездили. Друзья и подруги из жизни тоже довольно быстро исчезли, как и красивые наряды жены. Она одевалась скромно и функционально, в темные тона.