Потерянное сердце мира

Дома местных жителей здесь в основном занимали только три-четыре небольшие улицы и выглядели они почти все одинаково: двухэтажные выцветшие строения с хлипкими ставнями и облезшей облупившейся краской. В некоторых из них на первых этажах еще работали некоторые заведения и магазинчики, по крайней мере Монти успел увидеть парикмахерскую, аптеку, один магазинчик и небольшую закусочную-забегаловку, в которой, как догадался журналист, местные мужчины по вечерам потягивают вино втайне от своих жен. Кстати говоря, в этой харчевне, судя по ожесточенному гомону мужчин, сейчас было полно народу.

«Наверняка обсуждают меня и гадают, у кого может находиться алмаз», – догадался Адриано.

В большинстве же своем располагающиеся на первых этажах многочисленные кафе, модные магазины и сувенирные лавки были закрыты на замок или даже просто-напросто заколочены. Некогда яркие, цветные, броские вывески угрюмо теперь смотрели вслед незнакомцу своими поблекшими печальными глазами. Примерно половина домов явно пустовали и были покинуты своими хозяевами. Самое же жалкое зрелище его ожидало впереди. Там, расположившись на возвышении, откуда открывались потрясающие виды на долину и горы, стояли всеми покинутые и заброшенные ряды великолепных строений. Это были гостиницы, санатории и пансионаты, где проживали и лечились отдыхающие. Журналист насчитал никак не меньше тридцати подобных зданий, относящихся к разным эпохам и архитектурным стилям. В основном среди всего этого многообразия мест отдыха подавляющее большинство занимали строения, явно нацеленные на богачей. Однако имелись и отели попроще. Монти даже разглядел одно старое древнее строение, которое было больше похоже на некий постоялый двор из времен давным-давно ушедших, чем на реально действующий еще двадцать лет назад отель. Но тем не менее, подойдя поближе, гость из Рима с удивлением прочитал надпись на покосившейся вывеске, она гласила: «Гостиница высшего разряда с потрясающим видом для людей, ценящих уют и заботящихся о своем кошельке».

«Уверен, что из всего здесь написанного верно было только то, что вид из ее окон и правда открывается впечатляющий», – усмехнулся Адриано и последовал дальше за Пиппо по старинной мощеной каменной дороге, точь-в-точь такой же, какая была на улице возле его собственной квартирки в центре Рима.

Стоит ли говорить, что все эти здания, и великолепные, и попроще, были всеми покинуты и заброшены. Они стояли теперь, мрачно сверкая своими скульптурами, парадными входами и прохудившимися крышами, причудливыми барельефами и выбитыми окнами, редкими видами деревьев и разломанными стоящими под их тенью скамьями.

Все это зрелище вводило Адриано в уныние. За время своей работы журналистом он многое успел повидать. Монти видел сожженные полностью, покинутые после бомбежек дома, города и деревни, в которых больше никто не жил, но почему-то такой тоски он не испытывал еще ни разу.

«Может быть, из-за того, что все это дивное великолепие стоит и пропадает теперь почем зря? Потому что здесь не было никаких военных действий и место погибает просто оттого, что о нем забыли, бросили и перестали заботиться?» Или дело еще и в том, что в нем говорили слова того грузного мужчины, и он теперь воочию видел, как город умирал? Ведь теперь он, кажется, понимал, чего вдруг в одночасье лишились здесь люди и как теперь они продолжают тут жить, без средств к существованию, без работы, оторванные от всего остального мира. А может, просто дело в том, что он перегрелся на этом чертовом, нещадно палящем августовском солнце и его теперь слегка мутит?

– Эй, Пиппо, долго еще нам идти? – окрикнул усталым мрачным голосом Адриано мальчика, успевшего уже изрядно раздолбать о камни его новенький коричневый кожаный чемодан.

– Не-а, уже почти пришли, – пропыхтел малец и в очередной раз крякнул бедный чемоданчик о мостовую.

Журналист поморщился от этого удара, так, как будто он пришелся по нему самому, а не по его вещи, но говорить все равно ничего не стал, видно было, что мальчишка старается изо всех сил.

И все же уныние от гнетущих душу заброшенных и изуродованных прекрасных строений больше уже не оставляло его. Не развеселила даже семейная сцена, невольным наблюдателем которой они стали, пройдя ряды гостиниц и выйдя на открытую проселочную дорожку, по обеим сторонам которой мелькали шикарные виллы, в большинстве своем тоже заброшенные. Какая-то уже немолодая семейная пара прямо на улице выясняла отношения. В мужчину летели тарелки, с дребезгом разбиваясь о землю, со свистом неслись по воздуху кухонные ножи, отскакивающие от стен дома и втыкающиеся в плодовые деревья. В конце в ход полетела даже мебель. Темноволосая с проседью женщина яростно швыряла в своего благоверного стулья, а те, так и не достигая цели, с треском сыпались на части. Все это действие, разумеется, приправлялось отборной руганью, звучавшей от обоих супругов.

Знаменитый журналист только пожал плечами и ни на минуту не остановился, чтобы попытаться успокоить разъяренных людей. Да и, собственно, чего тут было удивительного, такие сцены он постоянно наблюдал как у себя дома в Риме, так и в других городах страны. То ли дело какая-нибудь там Англия. Монти бывал в стране туманов однажды и с удивлением обнаружил, что при ссорах люди там ведут себя совершенно иначе. Удивительное дело, но англичане во время ругани не кидаются друг в друга чем попало, не кричат надрывая глотки, а просто надменно сверху вниз смотрят на тебя и уходят в другую комнату, а то и вовсе на прогулку, при этом тихо и осторожно затворив за собой дверь, но никак не захлопнув ее со всей силы.

Тем временем орущие и ломающие свое последнее имущество супруги остались далеко позади, и впереди наконец-то показалось каменное трехэтажное строение, принадлежащее синьоре Марини.

По пути Монти успел насмотреться на множество роскошных жилищ, но это было, пожалуй, самое впечатляющее. Здание было построено в романском стиле, и по обоим концам строения возвышались высокие круглые башни с конусообразной крышей. Построено оно, однако, явно было не столь давно, хоть и внешне всем напоминало средневековый замок. Возле этой виллы-крепости уютно расположился чудесный сад, в котором были всевозможные цветы, растения и деревья, привезенные, по видимости, не только со всех уголков Италии, но и со всего мира. За его оградой сразу начинался сосновый лес, плавно уходящий все выше и выше, к самым вершинам Апеннин.

Однако самое удивительное в этом месте было то, что оно невероятно разительно отличалось от всего остального в Сан-Лоренцо-Терме. Все в этом здании и окружающей его земле говорило об изобилии и богатстве его владельца. И никакого намека на несчастье, забытье, разруху и бедность, властвующую везде, где только можно было, если от этого места отойти хотя бы на полсотни метров.

Монти от удивления даже протер свои глаза, не веря им, – такой сильный контраст был между этим домом-крепостью и всем тем остальным, что он сейчас наблюдал.

Пока журналист, открыв рот, рассматривал замок синьоры Марини, чумазый малец взбирался с его чемоданом по парадной лестнице, ведущей к входу в здание. Бедный чемоданчик был безнадежно испорчен после того, как шмякнулся о каменные ступеньки ровно столько раз, сколько их было всего.

После того как Пиппо завершил свое надругательство над собственностью журналиста, он оглянулся назад и, увидев, что гость за ним не следует, позвал его:

– Синьор, прошу вас, следуйте за мной, я представлю вас моей госпоже, – задыхающимся голосом прокричал он.

Этот голос вывел наконец Адриано из ступора, и он поспешил пройти через массивные кованые ворота, а затем двинулся через двор, в котором тут и там, разбросанные несколько хаотично, возвышались различные белоснежные скульптуры.

Когда Монти уже было ступил на ступеньки крыльца, он как будто бы почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянувшись через плечо, журналист заметил воззревшего на него садовника, стоявшего с огромным секатором в левой руке.

Поняв, что его заметили, старик садовник вроде как попытался расплыться в добродушной улыбке и радушно кивнуть прибывшему гостю.

Внутри от этой благожелательности у Монти только все похолодело. Этот взгляд… он был совершенно недоброжелательным, холодным и мрачным, от него веяло смертью. Адриано отвернулся и быстро зашагал по ступенькам, стараясь как можно скорее зайти внутрь.

Журналист этого уже не видел, но, как только Монти зашагал по ступенькам, он повернулся к нему спиной и принялся за свою работу, с остервенением щелкая своим инструментом и за раз открамсывая сразу чуть ли не половину кустарника.

Лучший работник римской газеты последних нескольких лет с замиранием сердца отворил эту огромную резную дубовую дверь, гадая, что же ждет его внутри…

III

В заведении Леонардо Марчетти, некогда бывшем солидным рестораном, а ныне превратившемся в обычный кабак, где местные мужчины обычно собирались для того, чтобы отвести душу, пропустив пару стаканчиков любимого палермского, жалуясь на своих злобных фурий-жен, неблагодарных детей, а также разруху и опустение, постигшее их город, сейчас собралось никак не меньше трех десятков разгоряченных выпивкой людей. Разумеется, все они обсуждали драгоценный камушек, стоимость которого точно назвать никто не мог, но все знали, что она воистину огромная. Громко крича и активно жестикулируя при этом без преувеличения всеми частями своего тела, мужчины пытались выяснить, действительно ли кроваво-красный алмаз мог оказаться в их богом забытом городке.

В обсуждении активно принимали участие все, за исключением самого синьора Марчетти, тихо стоящего возле стойки, внимательно вслушивающегося в крики и зорким взором своих блестящих черных глаз наблюдавшего за каждым присутствующим. Владелец заведения, как всегда, был одет безукоризненно. Несмотря на стоящую на дворе уже несколько недель жару, он был в своем неизменном черном, еще десятилетие назад вышедшем из моды фраке, под котором находилась белоснежная выстиранная рубашка. В отличие от остальных местных жителей он один из немногих не утратил своей утонченной изысканности и прекрасных вышколенных годами манер. Леонардо с детства помогал отцу, владеющему этим самым рестораном, в его делах. С ранних лет он учился искусству угождения всем прихотям клиента, какое бы высокое положение тот ни занимал. Марчетти-младший испробовал на себе все возможные роли в этом заведении, начиная от посудомойщика и официанта до бармена и, наконец, владельца этого милого ресторанчика, когда отец умер от сердечного приступа, случившегося с ним после того, как он узнал, что все целебные источники в городе иссякли. Никто не знал, почему тогда еще молодой Леонардо не покинул город вместе с остальными, а остался и вдобавок ко всему не закрыл ресторан. Что им двигало? Глубокая любовь и привязанность к городу (и в особенности к этому ресторану), надежда на то, что все еще образуется и каким-то образом Сан-Лоренцо-Терме вернется его слава или что-то еще? В любом случае заведение Марчетти, хоть внешне и растерявшее весь свой лоск и величие, несмотря ни на что, продолжало работать, в то время как все остальные подобные заведения города закрылись.

Леонардо был необычайно бледен, в то время как все остальные члены семейства Марчетти имели всегда необычайно смуглую кожу. Возможно, дело было в том, что все свое время он проводил в ресторанчике и редко когда выходил на улицу, а может быть, просто слухи о том, что его мать спала с богатыми иностранными туристами, не были такими уж небезосновательными…

Но отца (впрочем, как и его матери) уже давно не было в живых, и Леонардо теперь уже мало волновали эти домыслы. Синьор Марчетти, как и всегда, не обращая внимания на статус и положение гостя, время от времени бесшумными легкими шагами подплывал к клиенту и услужливо наполнял его бокал, после чего вновь так же бесшумно уплывал назад к своей стойке, откуда внимательным взглядом наблюдал за происходящим.

А страсти в его заведении разгорались уже нешуточные. Все присутствующие в этом славном питейном заведении мужчины уже дружно постановили: почему бы алмазу действительно не оказаться у них в Сан-Лоренцо-Терме? И теперь начали решать, у кого же он мог бы оказаться. На этом их дружному согласию пришел конец, и началось ярое противостояние друг другу, порою приправляющееся парой тройкой крепких словец, благо владелец кабака, никому не мешая, не забывал вновь и вновь наполнять бокалы своей пусть и не изысканной и богатой, но все же хоть какой-то клиентуры.

Больше всех и громче всех выступал уже небезызвестный нам пастух Джузеппе. Его обветренное горным воздухом лицо, к тому же изрядно раскрасневшееся от обилия спиртного, вещало одну за другой всем свои версии.

– А как насчет Жерардо, а? У этого одноногого старика вполне мог оказаться этот камешек, я точно помню, что он вернулся как раз после того, как алмаз пропал!

Все присутствующие вопросительно уставились на местного калеку.

Старик сразу же взорвался и вскочил со стула вместе со своими костылями, изрыгая проклятия.

– Ах ты, паскудник! Гад, сношающийся с овцами! Я тебе сейчас покажу, как клеветать на меня! – не на шутку взбесившись, орал он.

В конце концов Жерардо и вовсе запустил один из своих костылей в пастуха. Но тот вовремя увернулся, и оружие улетело в угол, по чистой случайности никого не задев по пути. После этого старик, лишившись опоры, рухнул на пол. Все, конечно же, сразу бросились его поднимать, а затем водрузили обратно на стул.

Это падение немного остудило пыл ветерана войны, и он даже решил объяснить всем причину своего негодования.

– Может, вы все уже и забыли, но я, так и быть, вам, ослам, и этому любителю овечек напомню: мой отряд попал под обстрел немцев двадцать второго января, многие были убиты, но мне посчастливилось только расстаться со своей кривой волосатой ногой. Раненого, меня перевезли в госпиталь, где я и провалялся до мая, а потом, как только меня выписали, отправился прямиком домой. Поэтому, господа, я никак не мог ни присутствовать при казни Муссолини, ни быть потом в Риме, – при упоминании дуче одноногий старик с отвращением сплюнул на пол, остальные не преминули сделать то же самое.

Каждый житель этого всеми ныне забытого городка у подножья гор проделывал этот жест крайнего неприятия каждый раз, когда кто-то упоминал имя проклятого фашиста. Они считали именно его виновным во всех бедах, постигших не только Италию, но и их город, видимо совсем позабыв, что когда-то сами с огромной радостью встречали его восхождение к власти. – И да, у меня до сих пор дома лежит документ, на котором стоит дата выписки из госпиталя вместе с фотографией. Это на случай, если кто-то вдруг захочет сказать, что я мог сбежать оттуда раньше или мог сделать огромный крюк и заскочить в Рим, в котором я, кстати, вообще ни разу в жизни не бывал, – добавил Жерардо, когда заметил, что Джузеппе хочет ему что-то возразить.

Пастух захлопнул свой рот, так и не успев сказать ни слова, и на время затих в углу, явно что-то обдумывая.

Вместо него главным оратором теперь стал Арнабольди. Этот чрезвычайно смуглолицый человек лет пятидесяти пяти обладал крайне неприятным голосом, похожим одновременно на скрипучую дверь и заунывно воющий ветер. Он встал со своего места, вышел вперед и громко заявил:

– Тут и думать нечего, я считаю, что «Сердце мира» в нашем городе может находиться только у одного человека, – проскрежетал он и с самодовольным видом уставился на остальных, сделав своего рода театральную паузу и дожидаясь, когда все бросятся у него расспрашивать, кто это может быть.

Долго ему ждать не пришлось, со всех сторон почти мгновенно на него обрушились волны вопросов.

– Кто же это? Кто? Говори скорее! – кричали они на него.

Джакомо улыбнулся, обнажив свои острые белоснежные зубы, которые чрезвычайно сильно контрастировали с его смуглым лицом, а затем ответил им:

– Разумеется, это наша королева-миллионерша, кто же еще? С чего вы вообще решили, что записка была написана рукой мужчины? Я видел ее и поэтому точно говорю вам: этот почерк может принадлежать лицам обоих полов, причем возраст написавшего также может быть любым!

– А ведь верно! – вскочив со своего места, заплетающимся языком воскликнул Бертолини. – Синьора Марини как раз переехала жить к нам в город вскоре после того, как камень пропал! И никому до сих пор не известно, откуда у нее столько деньжищ! Это точно она!

Следом за ним со своих мест повскакивали и остальные, радостно крича, что их драгоценный алмаз наконец-то нашелся! Все жители Сан-Лоренцо-Терме уже считали его своим, хоть он их никогда и не был.

Не разделяли всеобщего энтузиазма только двое: Марчетти, смирно стоящий за стойкой, причем лицо его по-прежнему не выражало никаких эмоций, а вот глаза все так же внимательно наблюдали за всем происходящим; а также тонкий, как спичка, Морриконе, успевающий сразу быть и учителем, и библиотекарем, и даже сторожем, он с задумчивым видом сидел за одним из столиков и явно что-то обдумывал.

Больше всех радовались и веселились братья Джулиани. Эти двое верзил, один ростом под два метра, другой – чуть больше полутора, несмотря на то, что были родными братьями, рожденными от одной матери и отца, внешне были полной противоположностью друг другу, даже если не брать в расчет их разницу в росте. Абсолютно все в их фигуре, чертах лица и манере поведения было различно. Если длинный Филиппо все время сутулился, то коротышка Эмилио постоянно выпячивал грудь вперед. В то время как у первого нос был длинным и прямым, у второго он был маленьким, похожим на небольшую картофелину. Продолжать их внешние различия можно было долго, но одно-единственное внутреннее сходство не оставляло сомнений в том, что они были братьями, – мыслили эти двое на удивление одинаково, им нередко даже говорили, что у них, по-видимому, один мозг на двоих. И действительно, братьям Джулиани достаточно было взглянуть друг на друга, чтобы понять, что они хотели сказать. Чаще всего так они между собой и общались, обмениваясь взглядом и легко понимая, что один хочет сказать другому. Именно такие люди дают основания полагать, что телепатия, быть может, это не такая уж и фантастика.

Однако этим двоим не дал вволю повеселиться оторвавшийся наконец от своих раздумий Серджио, вставший и звонким, чистым, повелительным голосом учителя заявивший:

– Нам не стоит так легко отметать и другие варианты, по тому что мне кажется, что алмаза у синьоры Марини может и не быть.

Все в зале мгновенно стихли и злобно уставились на говорящего.

– Это еще почему? Ты не иначе как ее защищаешь, а? Всем известно, что ты у нее работаешь! – подал голос старик Жерадо из-за своего стола.

– Мне незачем ее защищать! – вспыхнув, ответил Морриконе. – Просто любой здравомыслящий человек должен рассматривать все варианты и предполагать все возможные исходы! Сами подумайте: если, как вы считаете, богатство синьоры Марини связано с «Сердцем мира», то это означает, что она его продала и у нее его больше нет. Но тогда встает другой вопрос: где оно? Мне кажется, если бы у нее его кто-нибудь купил, это рано или поздно бы уже давно всплыло наружу. В таких случаях обычно кто-то да обязательно растрезвонивает обо всем на весь мир, это ведь все-таки не безделушка там какая-то, это, по некоторым оценкам, самый дорогой алмаз на всем земном шаре! Думаете, долго бы смог его покупатель держать такую покупку в тайне, а? Я считаю, что нет! Но вернемся к синьоре Марини. Если она его не продавала, то и денег за него никаких получить не могла, так что ваша версия о ее богатстве, нажитом на этом камне, тут же распадается!

После этих слов зал взорвался от криков мужчин. Кто-то был согласен с местным учителем, кто-то – нет. Мнения разделились примерно пополам, и теперь каждый пытался доказать свою правоту.

– Чушь все это, камень у этой миллионерши, и пусть наш ученый говорит что ему вздумается, я все равно не поверю! – кричал что есть мочи коротышка Эмилио.

– А мне кажется, он прав! – вопил без умолку находившийся уже в крайне нетрезвом состоянии Бернардо.

Но всех поразили слова внезапно вновь включившегося в обсуждение пастуха, который заявил:

– Может быть, эта прохиндейка разбила его на куски и продает теперь втихую по мелким частичкам, чтобы оставаться незамеченной.

Как это ни парадоксально, но его версия пришлась по душе многим, и они в нее поверили.

– Да постойте же вы все! Вы ведь не дали мне договорить! Я хотел предложить план! Люди, у меня есть план! – пытался докричаться до орущих друг на друга мужчин учитель.

– А ну-ка, заткнулись, дайте договорить нашему книгочею! – прокричал старик Жерардо.

Но никто в зале не повел и ухом, продолжая собачиться между собой.

Только когда одноногий ветеран пустил в ход свои костыли, раздавая ими пинки направо и налево, продолжая при этом сидеть на месте, люди в зале подзатихли и согласились выслушать предложение Серджио.

– Теперь можешь говорить что хотел, – слегка запыхавшись, удовлетворенно проговорил Жерардо, поглаживая свой щетинистый седой подбородок одной рукой, а другой пристраивая возле себя свои орудия.

Худощавый длинноногий учитель гордо выпрямился во весь свой рост и, задрав нос кверху, начал говорить:

– Думаю, у меня есть одно решение, которое поможет уладить все наши споры и позволит приняться за дело умно и методично, как и следовало нам сделать с самого начала.

– Ну и как ты собираешься это сделать, умник? – язвительно отозвался Филипо Джулиани.

Серджио не обратил на него никакого внимания, словно это был какой-то обычный шкодливый ученик, и спокойно продолжил:

– Мы не знаем точно, когда была написана эта записка, но можем с уверенностью сказать, что это произошло уже после смерти Муссолини… – Присутствующие дружно с отвращением сплюнули на пол. – Все мы знаем, что это радостное событие произошло двадцать восьмого апреля. К сожалению, никто не знает, когда точно диктатор лишился своего любимого камня, но всем известно, что он с ним никогда не расставался. Поэтому можно предположить, что, скорее всего, это произошло либо в день его смерти, либо несколькими днями ранее. В любом случае доподлинно известно, что когда немцы освободили его из тюрьмы в горах, то он был при нем, так что будем считать дату потери камня – двадцать восьмое число. Кроме того, раз записка была найдена в Риме, то тот, у кого камень оказался, не мог попасть в столицу раньше двадцать девятого апреля…

– Я бы даже сказал, что тридцатого, – заплетающимся языком промямлил из своего угла Бернардо.

– Хорошо, пусть будет тридцатое, – согласился Серджио, – и если обладатель алмаза спешно отправился в Сан-Лоренцо-Терме, то он вполне мог попасть сюда в тот же день. Это будет нашей отправной точкой. Теперь нужно определиться с конечной точкой. Судя по бумажке, которую мы все с вами сегодня видели, я бы сказал, что ей никак не меньше десяти лет. Мне кажется, логично было бы предположить, что наш таинственный незнакомец – или незнакомка – прибыл в наш город либо сразу после тридцатого апреля, либо до того, как в городе пересохли источники. – Со всех сторон сразу послышался мучительный стон.

– Это еще почему? – проскрипел Арнабольди.

– Потому что в это время, насколько мне известно, все только и бежали отсюда. Да и вспомните сами то время. – Снова мучительные стоны со всех сторон. – Знаю-знаю, это тяжело, но все же я точно уверен, что ни один турист с тех пор к нам не заглядывал. Это раз. А два – это то, что к тому времени все местные уже вернулись в город с войны, из плена или откуда-то еще. По крайней мере, я не знаю ни одного такого человека. – И Серджио окинул взглядом собравшихся, ожидая, что, может быть, кто-нибудь ему возразит. Но ответом ему было только угрюмое молчание, свидетельствовавшее о том, что никто также не мог вспомнить, чтобы после этого кто-то еще возвращался домой или же приезжал сюда на отдых. – В таком случае решено: отправной точкой у нас будет тридцатое апреля сорок пятого, а конечной – двадцать седьмое сентября сорок седьмого. А теперь главное – моя идея, которая позволит нам вычислить владельца «Сердца мира».

Все окружающие сразу же придвинулись поближе и хищными, алчными взглядами уставились на него. Даже владелец сего чудесного заведения, лицо которого все это время абсолютно ничего не выражало и оставалось бесстрастным, облизнул губы и слегка вытянул свою бледную шею вперед, напряженно вслушиваясь в каждое произносимое Морриконе слово.

– Мы всего-то составим список всех тех, кто за эти два с лишним года прибыл в Сан-Лоренцо-Терме! – торжественно заявил Серджио.

– Ха! Вот наш ученый дает! Он хочет составить список всех тех, кто к нам приезжал за почти что два с половиной года! Да ты с ума сошел, голубчик, в этом списке будет по меньшей мере пара сотен человек! – расхохотавшись, заявил старик Жерардо.

– Вы ошибаетесь. На самом деле, если не брать в расчет всех тех, кто город покинул, а только тех, кто в нем сейчас находится, то список должен, по моим подсчетам, получиться не такой уж и большой, – холодно парировал учитель. – К сожалению, нам остается только надеяться, что тот, у кого оказался камень, остался в городе, – быстро добавил он.