Рябиновые бусы

Гибель Коли списали на болезнь и белую горячку. Похоронили Директора костра рядом с бабушкой и дедушкой.

Октябрь 2003 г.

Деньги к деньгам

До наступления Нового года оставалось всего несколько часов. Венька, одетый по-домашнему в трусы и майку, старательно вылавливал ножом солёные огурчики из трёхлитровой банки. Жена Тамара, уходя поздравить родителей с наступающим Новым годом, наказала мужу резать овощи помельче и раскладывать в разные миски – для винегрета и оливье.

Каждый год Венька зарекался скопить побольше деньжат и разориться-таки на красную икру: крупную, зернистую, прозрачную, словно бусинки, какой однажды угостила соседка, когда он заскочил к ней поутру за солью. «Зойка жрёт икру на завтрак, – обозлился Венька, – а я не могу позволить себе деликатес даже в праздник. Обязательно заработаю денег, куплю и угощу Тамарку, небось, тоже никогда не пробовала».

Однако один Новый год сменялся другим Новым годом, а деньги на красную икру всё не удавалось накопить. Вот и в этот праздник из-за задержки зарплаты опять приходилось довольствоваться привычными винегретом и оливье. Хорошо, что сумел выкроить гроши на подарок благоверной – большой флакон дешёвой туалетной воды. Что преподнесёт ему супруга в новогоднюю ночь, Венька знал заранее. Ещё неделю назад наткнулся в шкафчике на новые семейные трусы, синие в белый горошек. Видно, совсем у Тамарки фантазии не хватает, коль каждый год дарит одни и те же вещи: на 23 февраля – носки, в новогоднюю ночь – непременно трусы, а на день рождения – очередной галстук, которые он терпеть не мог и вешал на шею только в исключительных случаях.

Венька наконец-то догадался заменить нож на вилку, и дело по вылавливанию огурцов из банки пошло веселее. Салат получился вкусным, и он остался очень доволен собою. «Вынесу-ка мусор, – решил он, – пока Тамарка не вернулась и не отправила на улицу перед самым застольем».

Примяв обёртки и прочие отходы, дабы не растерять по дороге, Венька накинул старую курточку, сунул ноги в стоптанные тапочки, приспособленные из отрезанных негодных валенок, и выскочил на лестничную площадку. Около Зойкиной квартиры копошились два Деда Мороза в красном и синем атласных костюмах с огромными мешками подарков. Венька аж опешил от неожиданности и протёр глаза – не двоится ли? Лица Дедов Морозов скрывали роскошные белые бороды и накладные кустистые брови. От изумления Венька даже поперхнулся:

– А чё это вас сразу двое-то, мужики?

– Дык, накладочка вышла, – глухо промямлил Мороз в синем. – Я с нынешней работы пришёл поздравить вашу соседку, а он (мужик ткнул в живот Мороза в красном одеянии) – с прежней службы заявился. Да и как не поздравить такую красивую и богатую дамочку от чистого сердца. Даже и третий Дед Мороз не помешал бы…

Зависть распирала Веньку. Он с ненавистью окинул взглядом неподъёмные мешки в руках Дедов Морозов и от злости чуть не свалился со ступенек. Когда вернулся со двора с пустым ведром, на площадке уже никого не было. Зато пришла весёлая Тамарка с сияющими глазами, мурлыкая под нос свою любимую песенку из репертуара шведского ансамбля «Мани, мани, мани…». Супружница всегда напевала этот мотив, будучи в хорошем расположении духа. При виде её счастливого лица Венька разозлился и в сердцах швырнул тапочки под шкаф.

– Когда мы только выкинем это хламьё, стыдно уже от дворовых собак! Купила бы лучше тапочки мягкие, пушистые, с заячьими мордами, какие я у соседки Зойки видел!

– Что это с тобой? – изумилась Тамарка резкой перемене настроения мужа. – Ведь тебе так нравились эти старенькие тапочки моего отца… Раздевайся, сейчас за стол садиться будем. Салаты уже перемешал и майонез добавил?

Венька ткнул ложкой в овощи, попробовал и сморщился: оливье, ещё несколько минут назад казавшийся верхом кулинарного искусства, стал вдруг пресным и невкусным.

– Кислит что-то, – недовольно буркнул он в сторону жены, – наверное, опять самый дешёвый майонез купила.

– Ты сам покупал и ещё хвалился… Забыл разве? Не пойму, что с тобой происходит?

– Почему так везёт людям, – вымолвил муж расстроенно, – у одних и так денег куры не клюют, так им ещё деньги к деньгам идут, а мы с копейки на копейку перебиваемся всю жизнь, и никакой перспективы впереди. Вкалываешь, вкалываешь, и ничего себе позволить не можешь, даже икры…

– Какой икры? Баклажанной или кабачковой? Я нынче много наготовила на зиму той и другой…

– Какая баклажанная?! Красной или хоть чёрной, которую богатые даже на завтрак едят. Представляешь, к соседке Зойке сразу два Деда Мороза припёрлись. К нам вот с тобой почему-то ни одного. А уж в мешках что принесли, даже и не знаю как сказать. Наверняка новенький телевизор или компьютер, а может, и музыкальный центр. А мы когда заменим наш древний телик? Дети уже подросли, а мы всё смотрим ящик, купленный на твои декретные деньги. Хоть бы какой-нибудь богатый дядюшка нашёлся и наследство оставил. Сколько раз тебе говорил, вспомни хорошенько, может, есть у вас за границей кто-нибудь из родственников. Если у тебя память никудышная, так родителей выспроси, пока живы…

– С чего это ты решил, что у меня память плохая? – обиженно надула губки Тамарка, поправляя золотую цепочку на груди.

– Да ты каждый Новый год мне семейные трусы покупаешь, только расцветки разные. Хоть бы раз подарила модные облегающие плавки, чтоб не стыдно было в душевой перед мужиками раздеваться.

– Тебе всегда семейные нравились, – прошептала Тамарка. От незаслуженной обиды носик её покраснел, а на ресницах задрожали слёзы.

– Живут же люди, – не унимался Венька, не обращая внимания на переживания жены. – Деньги к деньгам, а нищета к нищете. У Зойки дом – полная чаша, как королева одевается, в норковые да песцовые шубы, пальцев на руках не хватит, чтобы все бриллианты нацепить. Так мало ей, бизнесменше, ещё прут и прут подарки. Куда девать станет, квартира-то не резиновая.

– Она скоро переезжает, – успокоила Тамарка мужа, – недавно хвасталась, что квартиру новую купила. Поселится у нас по соседству обычная семья, и будет всё хорошо. Давай не ссориться, Венечка, сам знаешь, как Новый год встретишь, так его и проведешь. Пойдём садиться к столу.

– У меня что-то аппетит пропал.

– Вот мама пирожки с грибами передала, твои любимые, не сердись. Ну их, эти деньги, не в них ведь счастье. У Зойки вон до сих пор нет мужа, а у меня есть ты, и в семейных трусах смотришься очень неплохо. Иди надевай рубашку с галстуком. А новые тапочки я тебе обязательно куплю, обещаю. С зайчиками, какие ты видел у Зойки.

Жена зажгла свечи и разложила белоснежные салфетки. Наряженная пушистая ёлка мерцала в темноте огоньками, создавая романтическое настроение. Накрытый стол источал благоуханный аромат, на кухне шкворчали котлеты. А по всему дому пахло мандаринами. Новогоднее застолье удалось на славу.

…Утром Веньку разбудил настойчивый звонок в дверь.

– Кого там в такую рань принесло? Поспать не дадут после праздника, – недовольный Венька глянул в глазок.

И тут же отпрянул: искажённое стекляшкой лицо участкового милиционера не предвещало ничего хорошего.

– Вчера вашу соседку Зою Каталкину обокрали, вынесли всё подчистую, что могли. Вы ничего подозрительного не заметили?

– Только Деды Морозы приходили, подарки ей принесли. Я их лиц не разглядел, бороды густые закрывали… Вот тебе и деньги к деньгам…

– Вы это о чём, гражданин?

– О своём, товарищ участковый, о своём…

– Тамарка, – крикнул окончательно проснувшийся и почти протрезвевший Венька в глубину квартиры, – тащи скорее последние деньги, я в магазин сбегаю, красную икру куплю… А ты чайник поставь, сейчас завтракать будем.

Декабрь 2004 г.

Наташкина судьба

Наташка – моя соседка по комнате в рабочем общежитии. Чёрные влажные глаза, как блестящая от росы смородина, крупные тёмные кудри, непослушно разметавшиеся по плечам, точёный профиль, вся она – страсть и порыв. Если бы я была художником, обязательно написала бы картину «Царица Наталья» или что-нибудь в этом духе. Подружка похожа на цыганку породистых кровей, хотя фамилия у неё обычная русская, очень подходящая к выразительным живым глазам, – Смородинова.

– Наташ, дай денежку, – слышится нудный голос под окном.

Это Наташкин отец-алкаш. Он передвигается, ловко уместив испитое худое тело на кургузой дощечке, отталкиваясь от земли руками. Лет десять назад отмороженные по пьянке ноги ампутировали выше колен, но самое ценное сохранилось. У Наташки 12 братьев и сестёр, её отец с матерью давно лишены родительских прав, но ничуть не переживают по этому поводу: несмотря на увечье, во всю радуются жизни и исправно плодят на свет божий детей, поправляя пошатнувшуюся демографию страны. Наташка – старшая в семье, потому ей приходится отдуваться за всю ораву. Папаша вызнал, где живёт и работает дочь, и постоянно требует родительский «налог».

– Я ведь тебя, доченька, родил, ты должна мне теперь помогать, видишь, какой я увечный, пожалеть надо, – канючит доходяга в старом засаленном пиджаке.

– Лучше бы не рожал, – сквозь зубы цедит Наташка и со злостью кричит вниз, – проваливай отсюда, не позорь меня.

– А ты дай на бутылку, я и уйду, – просяще скулит с асфальта мужичонок-обрубок.

– Лучше отдай, Наташ, – советую я, – ведь не даст поспать, а завтра рано на работу.

– Подавись, мучитель, – Наташка в сердцах швыряет деньги, завернутые в солонку.

«Манна небесная» глухо шлёпается на мокрую траву.

– Спасибо, дочка, а мы с матерью опять ждём прибавления.

– Никакая я тебе не дочка, я в детдоме выросла, – возмущается Наташка, шмыгая хорошеньким носиком, – когда ты только запьёшься и сдохнешь!

– Не скоро ещё, доченька, – успокаивает папаша, щеря в беззубой улыбке рот.

Все Наташкины сёстры и братья, как и она сама, выросли в детских домах. Все больные, и потому перспективы быть усыновлёнными у них ничтожны. У десятилетнего Ромки порок сердца. Повезло лишь последней из сестёр – новорождённую Олимпиаду удочерили врачи, принимавшие роды у забулдыги-матери, и тут же выехали за пределы области. О её судьбе Наташка ничего не знает, но надеется, что хоть у одной из них будет счастливый семейный очаг, а не скитания по детдомам и общежитиям.

Сама Наташка, пока выросла, сменила несколько детских домов. Немногочисленные фотографии дают понять, как жилось их обитателям в захолустном убогом селе. На одном из снимков – кудрявая черноглазая девчушка позирует в кедах на снегу, на ней застиранное ситцевое платье и рваная кофта. Рядом в такой же потрёпанной одежонке девчонка в резиновых сапогах.

– Почему зимой в кедах? – недоумеваю я.

– Так резиновых сапог на всех не хватало.

– А валенки или ботинки на меху, – вспоминаю я свои мягонькие валенки-самовалки, подшитые папой.

– Такого нам отродясь не давали.

– Наверное, от кед да резины твоя хвороба, – предполагаю я.

Наташка болеет уже не первый год, и дела её всё хуже и хуже. Но она грешит не на босоногое детство, а на свою профессию. Наташка работает на заводе токарем. В цехе, ворота которого раскрыты настежь зимой и осенью, всю смену гуляют сквозняки, простудиться тут пара пустяков. Сквозняки и считает подружка виновниками болезни. От постоянной работы стоя ноги её и прежде время от времени отекали и распухали. А однажды после больничного отёки хотя и спали, но ходить, как раньше, девушка уже не могла, вышла на работу, а стоять толком не может.

– Началась атрофия мышц, – вспоминает начало недуга Наташка и без запинки выговаривает мудрёное название болезни. – Перевели на лёгкую работу в кабинет бумажки перекладывать, а болезнь уже перекинулась на руки. Устают сильно и едва поднимаются.

Наташка очень любит гулять по городу со мной. Конечно, гулять – сильно сказано, потому что ходит она, с трудом передвигая ноги, а стоять на месте без посторонней помощи или опоры вовсе не в состоянии, переступает с ноги на ногу как стреноженный конь. А всё туда же – глазки строит парням, хотя они от неё, как от чумной, шарахаются.

По выходным два раза в месяц соседка забирает на побывку девятилетнюю сестрёнку Танюшку из детского интерната, остальные ребятишки разбросаны по детским домам области. Наташка потчует черноглазую смазливую куколку сладостями и фруктами и водит в кино. Правда, ночевать не оставляет и перед тем, как отвести обратно в интернат, тщательно обыскивает.

– Так и норовит что-нибудь стянуть, – ловит мой вопросительный взгляд Наташка, – сколько ни учи, что брать чужое нехорошо, детдомовских не перевоспитаешь. Видишь, где твоя брошка, – извлекает она из Таниного кармашка простенькую безделушку в виде виноградной кисти.

– Бери, Танюш, на память, я себе другую куплю, – без сожаления прощаюсь я с брошкой, пусть похвастается в детдоме перед подружками.

– Нечего баловать, завтра у тебя деньги стащит, – комментирует старшая сестра, выкладывая украшение на стол.

Но я всё же сую в обветренные Танюшкины ручонки изумрудную ветвь. Мне ни к чему, а девчонке радость.

Однажды Наташку от завода отправили лечиться на курорт. На Кавказе у неё такая любовь случилась, похлеще бразильских сериалов. Болезнь тогда только начиналась, а её гордой величественной походке позавидовала бы любая топ-модель. У них-то что, одни кости, обтянутые кожей, а у Наташки всё при ней – и грудь, и фигура, и ножки. Вот ножки-то и свели с ума красивого горца Гиви.

Нашептал орёл ласковых слов девушке, каких она за свои неполные 20 лет отродясь не слыхала, наобещал златые горы выше Казбека, дуреха уши и развесила. Посулил, как водится, жениться и увезти из общежития в белом платье и белой фате на белой «Волге». Полечилась Наташка сказочно – привезла с курорта праздничное настроение, радужные надежды на свой будущий дом и семью и зародившуюся под сердцем жизнь.