Рябиновые бусы

К этому времени семья переехала в трёхкомнатную квартиру: свою «хрущёвку» они продали, недостающую сумму Льву выделили на работе в рассрочку. Конечно, если бы квартиру Лев оформил на себя, сумма уменьшилась бы значительно, но Алмагуль на это не соглашалась:

– Петю ты не обидишь, я знаю, – робко возражала она мужу, – а что будет с Дамиром, если мы разведёмся. Он останется без квартиры. А я положила столько лет, чтобы из общежития перебраться в нормальное жильё. Если бы не комната в коммуналке, мы бы до сих пор скитались по углам.

Она отчаянно пыталась сохранить семью, с таким трудом построенное счастье. Но спокойной себя чувствовала, только когда муж уезжал на вахту. Уверенности в завтрашнем дне не было до тех пор, пока Дамир не окончил строительный институт и не женился. Лев успокоился, осознав, что годы идут, он не молодеет и силы уже не те, младшего сына надо ставить на ноги, а пасынок может обеспечить себя сам. Он понял, как дорога ему жена, все эти годы создававшая уют в доме и сохранившая семью, когда он по полгода отсутствовал за тысячи километров. «У тебя по-прежнему глаза-смородинки, как при нашей первой встрече, хотя мы уже бабушка и дедушка и давно на пенсии», – нежно обнимает Лев родные плечи Алмагуль.

Апрель 2002 г.

Бабье царство

…Автобуса долго не было, и ожидающие на остановке от нечего делать рассматривали друг дружку. Внимание привлекала немолодая пара. Несоответствие их внешности бросалось в глаза: высокий мужчина с густой тёмной шевелюрой, не тронутой сединой, и приземистая полноватая дама с невзрачным лицом и маленькими, глубоко посаженными глазами. Жиденькие бесцветные волосы растрепались на ветру. Эту уж точно в толпе не заметишь и вслед не обернёшься.

Но эти двое с такой любовью смотрели друг на друга, так оживлённо беседовали, что невольно останавливали на себе взгляд. «И чего он в ней нашёл, ведь они совсем не пара», – завистливо прошептала молодая девчонка в короткой юбке со стройными ногами. И хотя слова прозвучали тихо, женщина услышала и поняла, что речь о ней. Румянец вспыхнул на щеках, и она громко, на всю остановку, произнесла: «Когда бог красоту раздавал, я спала, а когда счастье – вот тут я не проспала, успела на раздачу».

Подошёл автобус, и толпа торопливо заполнила салон. Антонина Тимофеевна села у окна и, прислонившись лбом к холодному стеклу, расплакалась. Слова некрасивой женщины о счастье жгли сердце горькой правдой. Словно бы про неё та сказала.

…О такой девушке мечтает каждый мужчина. Казалось, у Антонины нет изъянов: и рост, и фигура – всё при ней. Тяжёлая русая коса до пояса, выразительные глаза с поволокой, гордая посадка головы, обворожительная улыбка – свою красоту она носила с достоинством. Любая работа спорилась в её руках: мастерица печь торты, вышить салфетку, связать кофточку, сшить любую вещь, даже пальто. А ещё чудесный грудной голос, запоёт – мурашки по коже. И покладистый добрый характер в придачу. Какой парень откажется привести в дом такую хозяйку!

Юра был Антонине под стать. На свадьбе гости шептались: «Не молодые – картинка, любо-дорого поглядеть, счастливо заживут». Но сразу после рождения Яночки Юрий стал прикладываться к бутылке. Сначала пил немного, потом чаще и больше, пагубное пристрастие потянуло за собой преступление. Вернулся из заключения надломленный, обиженный на весь свет, тем более на Антонину и дочку. Красота молодой жены уже не радовала, а вызывала ненависть: «Всё хорошеешь мне назло, тебя и горе не берёт». Агрессия требовала выхода, вскоре в ход пошли кулаки. Когда в порыве злобы Юрий начал плевать в кастрюлю с супом, отлично зная, что у него туберкулёз, терпению женщины пришёл конец. Антонина забрала дочку и ушла, даже не хлопнув дверью.

Со временем сцены скандалов стали забываться, жизнь входила в спокойное русло. Яночка перестала вздрагивать при каждом стуке в дверь и прятаться под стол. Она росла весёлым, общительным ребёнком, хорошей учебой и открытым характером радовала мать. К этому времени Антонина уже училась на заочном отделении в институте и преподавала в школе математику. Встретился и отзывчивый молодой человек, вскоре ставший Яночке папой, а Антонине мужем. Помня первую неудачу, она приложила все усилия, чтобы сделать семейную жизнь счастливой. Варила, шила, стирала, училась и работала с пущей энергией и старанием, ей хотелось, чтобы уютный домашний очаг прочно удерживал Дениса, и ему не приходило в голову глядеть на сторону. Привлекательный галантный мужчина притягивает противоположный пол как душистый нектар пчёл. А оценивающие взгляды соперниц, брошенные вслед мужу, Антонина замечала не раз.

Через год у Яночки появилась сестрёнка, и девочка помогала матери стирать пелёнки, бегала на молочную кухню, гуляла с Риточкой. С грудным ребёнком работы хватало. Денис крутился, как мог, стараясь заработать, молодая мама разрывалась между учебой и домашними хлопотами.

Иногда помогала подружка Варя. Они учились с Антониной в одном институте и часто после занятий возвращались вечером вместе. Варя допоздна засиживалась в гостеприимном гнёздышке: пили чай с вареньем, чертили курсовые, обсуждали школьные проблемы. Варе нравилась квартира Сидоровых, где почти всё было сделано руками Дениса, хлебосольная хозяйка, хохотушка Яночка и маленькая крикунья в коляске. Если стрелки часов переваливали за полночь, Антонина просила мужа проводить подругу домой, ночью всякое может случиться. Тому, что Денис задерживался с каждым разом дольше и дольше, провожая Варю, значения не придавала.

…В первый класс Рита шла гордая и нарядная, с огромным белым бантом в волосах, держа в одной ладошке мамину руку, в другой – папину. Антонина несла букет гладиолусов, а Денис – новенький ранец. Для Яны этот учебный год был последним, после окончания школы она собиралась поступать в университет. Когда Денис сообщил, что уходит к Варе, это стало настоящим потрясением для матери и дочерей. Яна плакала и бросала в лицо отцу обидные слова: «Я ненавижу всё мужское отродье. Мой отец нас обижал, теперь ты бросаешь маму и нас с Ритой. Вы сломали мне жизнь. У меня экзамены, надо готовиться к вступительным экзаменам, а у вас каждый день нервотрёпка и ругань из-за развода».

После ухода Дениса в доме Сидоровых никогда больше не появлялись мужчины, с подругами тоже было покончено раз и навсегда. Женщины привыкали жить втроём, обходиться без сильных рук. Всё чаще в квартире можно было увидеть неприбранные постели, разбросанные повсюду интимные дамские вещицы. Раскроенная, но несшитая юбка могла пылиться на столе по нескольку месяцев, засохшие цветы в мутных вазах некому было выкинуть. Сломанные розетки и неприбитые гардины тоже стали атрибутом их жизни.

Старшая Яна окончила университет и работала в книжном издательстве, друзей у неё было много, но ни с одним молодым человеком она не встречалась, выработав устойчивую неприязнь к противоположному полу. Младшая Рита заканчивала школу. Часто к Антонине Тимофеевне забегали её воспитанники, а с любимым учеником Ярославом Маркиным она занималась математикой больше других: он мечтал учиться в МГУ и усиленно готовился. Рита тоже собиралась поступать в вуз, но неожиданно весной у неё ухудшилось самочувствие. Она и раньше-то кушала плохо, всегда была худенькой, а тут волнения с экзаменами, перегрузки, бессонные ночи… У девушки пропал аппетит, бледность приобрела подозрительную болезненность.

На выпускной вечер она не пошла. А когда с огромным букетом роз к Антонине Тимофеевне заявился Ярослав, Рита расплакалась и выбежала из комнаты. Вечером мать и сестра с пристрастием выспрашивали у неё причину внезапных слёз. После долгих допросов она призналась, что ждёт ребёнка от Ярослава. Он и замуж звал, узнав о беременности, но гордая Рита посчитала, что парень её не любит и делает это из жалости к ней и чувства стыда к учительнице. Замуж выходить она отказалась наотрез. Последний раз Маркин предлагал руку и сердце Рите перед отъездом в столицу. Но убеждения матери и сестры ни к чему не привели.

В 18 лет Рита осталась с дочкой на руках. Полина родилась раньше срока и плакала ночами напролёт: у молодой мамы не было молока. Потом Рита окончила институт и получила распределение в Чебоксары. Сестра Яна настаивала, чтобы сестра оставила дочку с ними: «Ехать с ребёнком в чужой город, мотаться по общежитиям … Оставь мне Полину, мы с мамой её воспитаем, я посвящу ей свою жизнь, а у тебя ещё сложится на личном фронте, ты ещё совсем молодая. А мне уже поздно строить семью». Но в очередной раз упрямая Рита настояла на своём и уехала в Чебоксары с малышкой. Правда, после положенных трёх лет отработки вернулась в родной город к маме и сестре. Замуж так и не вышла. Ярослав Маркин, прождав несколько лет, в конце концов, женился на москвичке.

…В квартире Сидоровых всё та же мебель и то же бабье царство – разбросанное бельё на кроватях, недошитые вещи, сломанные стулья и немытая посуда в раковине. Только хозяйки постарели, и красота их стала угасать. У сорокалетней Маргариты седина посеребрила кудри, а Яна подумывает о пенсии. По-прежнему мужчиной в доме и не пахнет. Так и живут эти четыре женщины разного возраста под одной крышей. Неудачный опыт замужества матери не отважилась повторить ни одна из дочерей. Полина, гордость факультета, оканчивает университет, но на молодёжные тусовки не ходит. Она почему-то уверена, что если родится ребёнок, то будет непременно девочка, а семейная жизнь не сложится, разве можно нарушить семейную традицию?!

Антонина Тимофеевна винит себя в неудавшейся судьбе дочерей. «Сама не построила семью и девочкам плохой пример подала. К чему вся моя жизнь и красота, успехи в учительской деятельности, лучше бы я успела на раздачу счастья», – вспоминает она слова невзрачной женщины на остановке и до утра ворочается без сна в постели, не согретой мужским теплом.

Май 2003 г.

Примета

С Лерой мы познакомились во время сдачи сессии. Заочницы-новички, мы сразу подружились и поселились вдвоём на съёмной квартире. Ловкая и быстрая, эта неугомонная весёлая хохотушка успевала переделать кучу дел, пока я только обдумывала план предстоящего дня, лёжа в постели. Лера мыла полы, убиралась в комнате, готовила что-нибудь вкусненькое, чтобы в короткие передышки между лекциями и сдачей зачётов-экзаменов побаловать вечно пустой желудок заочника. С ней было легко и просто в общении, кроме одного «но». Лера верила в приметы. Безоговорочно.

Стоило мне получить четвёрку на экзамене, как перед следующим она чуть ли не силком срывала с меня «несчастливое» платье. Мы снимали квартиру в частном секторе и подолгу пережидали чёрных кошек, которые словно нарочно собирались переходить дорогу, как только мы появлялись на пороге. Как-то раз из-за Лериной причуды едва не опоздали на экзамен. Утром, едва открыв глаза, она соображала, с какой ноги встала, чтобы определить, удачным выдастся день или нет. Если встречала женщину с пустым ведром, тут же разворачивалась и пережидала недобрую весть.

Казалось, приметы высыпались из её сознания бесконечным потоком. Ей под силу было составить целую книжку суеверий. Я даже название ей придумала – «Приметы. Из опыта провинциальной девицы». Лера не разрешала ставить дамскую сумочку на пол, уверяя, что не будут водиться деньги, которых, между прочим, и так было негусто. Ни под каким видом не проходила в «чёртовы ворота», да и мне запрещала срезать путь через проём телеграфных столбов и опор. Это изрядно напрягало и начинало надоедать.

Как-то вечером к нам заглянула Лерина однокурсница. Она досрочно сдала сессию и уезжала домой. Мы напоили гостью чаем и угостили яблочным пирогом, на что Лера была большая мастерица. Проводив подругу, я, желая отблагодарить Леру за вкусное угощение, принялась мыть полы. Но как только взялась за тряпку, та коршуном налетела на меня и выхватила её из рук. «За уезжающими не моют», – закричала Лера, и её враз потемневшие глаза остановили моё желание сделать комнату чистой. Я отмахнулась: «Опять ты со своими приметами, уже не смешно. Надоело». Но Лера, внезапно побледневшая, твердила одно и то же: «Никогда не мой за уезжающими, никогда!»

Она забралась с ногами на диван и кивнула мне, приглашая присесть рядом.

– У тебя муж и двое деток, – всхлипывая, с завистью прошептала она. – А я вообще никогда не выйду замуж. Не суждено. Думаешь, я не вижу, как вы подсмеиваетесь над моими суевериями. Я такой не всегда была. На приметы чихала и голову высоко держала. Вот только жизнь распорядилась по-своему, заставила верить в то, на что раньше не обращала внимания.

…Претендентов на руку и сердце Леры было хоть отбавляй. Она перебирала женихов в поисках самого достойного. У одного не устраивали холодные потные руки. «Словно жаба обнимает», – жаловалась она подружкам. Другой был не так галантен, как хотелось ей. Третий только через десять минут, а не каждую, повторял, что она самая красивая.

Стас устраивал девушку по всем статьям. Прекрасно танцевал, был ласков и постоянно баловал сладкоежку пирожными. Лера угощала любимого яблочным пирогом и готова была пойти за ним даже на край света. Или, на худой конец, в армию. И хоть оба знали, что Стаса скоро призовут в армию, повестка стала неожиданностью. «Проверим наши чувства, – утешал Стас, гладя мягкие послушные волосы девушки, – в своих чувствах я уверен». Лера тоже была уверена и даже собирала чемоданы, чтобы поселиться поближе к служивому, пока тот топчет солдатские сапоги. «Таких жертв не надо, лучше письма пиши почаще», – отшутился Стас и ушёл отдавать долг родине.

Лера складывала в шкатулку весточки «с фронта» и регулярно отправляла солдату тёплые письма, где чуть ли не по часам в мельчайших подробностях описывала свой каждый прожитый в одиночестве день. На танцы не ходила, воспитывая характер, так как была большой любительницей вальса и быстрых энергичных ритмов. Когда они танцевали со Стасом, окружающие не сводили глаз с грациозной пары.

В майское воскресенье подружка уговорила Леру прокатиться на чёртовом колесе, всего один разок, в праздничный день. Не сидеть же год в ожидании служивого взаперти. Лера уступила и оказалась рядом с высоким парнем с льняными вьющимися волосами. «Как Есенин, – мелькнула мысль поклонницы певца русской природы, – какое утончённое, вдохновенное лицо». Они катались до закрытия парка. Растерянная подруга не могла уговорить Леру пойти домой и проклинала себя, что вытащила узницу развеяться.

Всю ночь напролёт он читал Лере «Шаганэ ты моя, Шаганэ…». И девушке казалось, что она и есть прекрасная Шаганэ. Теперь Лера каждый день с нетерпением ждала встреч с Альбертом, а не писем солдата. О таком единении душ и взглядов она читала лишь в книжках. Мало того что он понимал её без слов, по наитию, ей было очень интересно с Альбертом. Влюблённым не хотелось расставаться ни на минуту. Привязанность к Стасу слабела с каждым днём, он отошёл в её жизни на задний план. Альберт заполнил её существование новыми эмоциями и желаниями, заполнил всю её жизнь. Весной сделал предложение, и Лера согласилась без колебаний. Иногда просыпалась по ночам от угрызений совести, что не дождалась Стаса из армии, как обещала, но червячок сомнений тут же изгонялся прочь.

Когда их улица утонула в цветущей сирени и от божественного аромата шла кругом голова, Стас вернулся из армии. Глядя на него, повзрослевшего и возмужавшего, в Лере вспыхнуло угасшее чувство, но оно не было уже столь сильным. Стас не упрекал девушку в неверности, но, глядя в глаза, выпытывал: «Ты уверена, что именно Альберт твоё счастье? Я люблю тебя больше жизни. Со мной не будешь ни в чём нуждаться». Сердце девушки разрывалось на части. Когда она видела Стаса, то была почти уверена, что он её судьба. А вечером наедине с Альбертом сердцем понимала, что любит его. Она никак не могла выбрать из двух дорогих ей мужчин единственного.

Хмурым утром, когда небо заволокли тяжёлые тучи, после объяснения с Альбертом она дала окончательное согласие стать его женой. Ошалевший от счастья, он схватил любимую и закружил по комнате, покрывая лицо поцелуями.

– Можно ехать за кольцами? – он не скрывал своей отчаянной радости. – А у кольца нет ни начала, ни конца, как и нашему счастью. Я всю жизнь буду носить тебя на руках. А ты кормить меня яблочными пирогами. У нас будет много детей, все такие же красивые, как ты.

– Нет, лучше пусть наши дети будут такие, как ты, – смеялась Лера. – Представляешь кудрявых белоголовых ребятишек. Я хочу двух сыновей и двух дочек.

– Не представляю, но очень хочу. Сейчас забегу домой за деньгами и в город. Ещё успею на автобус. Я тут немного натоптал, слякоть на улице, ты уж извини.

Дверь захлопнулась, и Лера принялась мыть полы в прихожей. За этим занятием её и застала мать.

– Что ты такая весёлая не по погоде, небо-то плачет, посмотри, какие тучи ходят, может, и град будет.

– Мы решили пожениться с Альбертом. Он в город уехал за кольцами. Я такая счастливая, мамочка!

– За уезжающими не моют, доченька, – мать помрачнела, – примета плохая.

– Ах, мама, какая ерунда, это суеверия. Лучше подскажи, как объясниться со Стасом, ведь ему очень тяжело, он всё ещё надеется, что мы останемся вместе.

…Единственное свободное место в автобусе оказалось около Стаса. Альберту пришлось сесть рядом. «Поздравляю вас с Лерой, – хмуро бросил Стас сопернику. – Вся улица только о вас и говорит. Береги её. Не прощу, если ваша жизнь не сложится и ты не сделаешь её счастливой».

Стас отвернулся к окну – ходившие желваки на скулах выдавали волнение. Он хотел ненавидеть этого красавчика-блондина и не мог. Лера выбрала его, а она не могла ошибиться.

Монотонный дождь бил по стеклу, и дорога походила на его размытую жизнь. В задумчивости он не заметил, что произошло на повороте, только яркие вспышки встречных фар и скрежет колёс. Автобус несколько раз перевернулся, и глаза начала застилать красная пелена. Липкая и тяжёлая, она накрыла Стаса с головой.

Лера узнала о гибели Стаса и Альберта от соседки. У неё отнялись ноги. Мать пыталась растирать их, но встать дочь не могла. А когда отошли ноги, отнялись руки. Обезумевшая Лера не чувствовала горячего дыхания матери, жизнь для неё померкла.

– Теперь со мной никто не хочет встречаться, – закончила печальную исповедь Лера. – У меня дурная слава девушки, которая рылась в женихах и не сделала счастливым ни того ни другого. Я приношу всем только несчастье. А полы за уезжающими не моют. Никогда. Примета плохая.

Июль 2003 г.

Директор костра

Родителей Колька старался не вспоминать. В детской памяти мало что сохранилось, да и те немногочисленные картинки были неприятными. От матери, неряшливой и грузной, вечно пахло самогонным перегаром. В редкие минуты встреч она больно тискала сынишку в объятиях и совала в ручонки кулёк с растаявшими подушечками, которые бабушка называла «дунькиной радостью». Может, неизвестной Дуньке эти конфеты и приносили радость, а Кольке только слёзы. Он любил хрустящие «Рачки», но родительница такими подарками не баловала. Наверное, и не знала, что он их любит.

Отец и вовсе не вызывал никаких других эмоций, кроме страха. Он любил заниматься с Колькой наукой. И когда мальчишка не мог сообразить, сколько будет 2 плюс 2, отец волосатой крепкой рукой хватал его за вихры и бил сначала головой о стол, а потом, для пущей убедительности, о стенку. Может, поэтому Кольке учение давалось с трудом. В школу он ходил исправно, но интереса ни к каким предметам не проявлял и учился слабо.

Вскоре отец и мать навсегда исчезли из жизни паренька, и в доме воцарилось спокойствие. Мать уехала из города, а отец завёл другую семью и уже других детей учил уму-разуму. Своего старшего сына от жены-алкоголички не вспоминал.

Круг родственников замкнулся для Кольки на бабушке и дедушке. Они окружили мальчика заботой и лаской и воспитывали как могли, по-стариковски. Колька учебники брал в руки редко, ничем не увлекался и ни в какие секции и кружки не записывался. Единственным занятием, которому он мог предаваться часами, было созерцание огня. С малых лет он научился ловко управляться с русской печкой, что стояла, словно барыня в широкой юбке, посреди комнаты. Он знал, что такое поддувало, вьюшка, шесток, чело и зев печи. Больше всего ему нравилось сидеть перед открытой дверцей и смотреть на языки пламени. Они плясали в неистовом танце, каждую секунду изменяя рисунок и ни разу не повторяясь. Огонь завораживал. Колькину картошку, печёную на шестке ломтиками, любили все – только у него они получались такими румяными и хрустящими.

На огороде мальчишка выполнял обязанности кострового. Мог разжечь огонь даже в дождь и при отсутствии сухого топлива. Костер был аккуратным и жарким, без едкого дыма. И прозвище у Кольки было соответствующее – Директор костра. Это бабушка придумала. Иногда они ходили с дедушкой на рыбалку, тогда он всю ночь командовал у костра. Разбивал палочкой угольки, и они, вспыхивая, озаряли ночное небо яркими искрами. Через минуту их поглощала тьма, но следом взлетали другие. Нагретые на огне камни, спрятанные за пазуху, отдавали тепло медленно и долго, до утра. А вкуснее поджаренных кубиков ржаного хлеба с солью ничего и придумать было невозможно. Жизнь в такие моменты казалась прекрасной и удивительной. Эти редкие минуты блаженства до мельчайших подробностей вспоминались потом долгими зимними вечерами у печки.

С одноклассниками у Коли сложились непростые отношения. Он стеснялся своей ущербности – как и все рыжие, обладал тонкой прозрачной кожей, отнюдь не мужской, редкие бесцветные ресницы и брови делали выражение лица голым и беспомощным, а крупные веснушки по весне сливались в сплошные коричневые пятна. Своей внешности он стыдился и всегда старался быть незаметным. На вопросы учителей предпочитал отмалчиваться, в гости к себе никого не приглашал. Чем хвалиться-то – бедностью да разве что печкой. Но кто оценит её, если все одноклассники жили в благоустроенных квартирах и не привыкли бегать за дровами, выгребать золу из поддувала, осенью прочищать дымоход.

Домашними хлопотами он себя не обременял, по дому поспевала бабушка, на дедушке значился огород. В обязанности мальчика входило растопить печь, согреть еду, заварить чай. Такого вкусного душистого чая ни у кого не получалось. Для этого у Директора костра были особые дрова и особые травы. Секретов своих он не раскрывал.

…Зимой, за полгода до окончания школы, внезапно заболела бабушка. Она всё чаще ложилась днём на постель, чего прежде никогда не делала, и всё тяжелее дышала. Словно что-то внутри душило её и не давало вздохнуть свободно. Серым мартовским утром, когда Колька вскочил пораньше, чтобы растопить печь и напоить бабушку горячим чаем с клюквой, он увидел, что одеяло на ней неподвижно. Бабушка умерла тихо и незаметно, никого не потревожив своим уходом. Это стало настоящим потрясением для семнадцатилетнего юноши.

Через неделю умер и дедушка. Кто хлопотал о погребении, Колька не помнил. Всё прошло, как в тумане. Толпились соседки, причитая о дальнейшей судьбе мальчишки, приходили какие-то люди из собеса. Колю везли сначала на кладбище, потом посадили за поминальный стол. Он ничего не соображал. Очнулся только тогда, когда остался в пустом доме наедине со своей печью. Звенящая тишина резала слух, пугала мальчишку, он всё время держал свет включённым во всех комнатах. По вечерам на стареньком диване возникала фигура бабушки с вязанием в руках. Протерев глаза, он понимал, что там никого нет. Дедушка мерещился ему у печи за починкой удочек и блёсен. Так проходили дни, похожие друг на друга как капли воды.

Примерно через месяц после похорон с Колькой случился первый приступ эпилепсии. Хорошо, что это произошло в школе, на глазах одноклассников, вовремя оказали медицинскую помощь. Потом приступы участились. Он стал бояться оставаться дома один, но идти ему было некуда. Приближались выпускные экзамены, а там взрослая жизнь, пугающая самостоятельностью и выбором решений. Она не сулила ничего хорошего. Однажды вечером, когда он грелся у открытой дверцы, пришёл сосед и поставил на стол бутылку самогонки: «Попробуй, Колян, помогает – от тоски спасает и жизнь делает краше». Самогон парню не понравился, он напоминал пьяную мать. А водочка пришлась по вкусу. Хмельное тепло разливалось по душе, и забывалось прошлое, не хотелось думать, что станет с ним после школы.

Аттестат с горем пополам Колька получил, на работу устроился в психбольницу кочегаром. Топить приходилось не берёзовыми дровами, как дома печку, а углём, но огонь был ещё более мощным и сильным. Языки пламени выскакивали из открытого жерла и ластились к ногам, точно щенки. Управлять бушующей стихией нравилось. Он всё чаще оставался ночевать в кочегарке – огромный пустой дом отталкивал нежилым запахом. Сердобольные работники психбольницы скрывали болезнь Коли от проверяющих, жалели парнишку. Скрывали и участившиеся выпивки в одиночку. Работал он исправно, а молчаливость и угрюмость относили к особенностям характера. Нахохлившись, он часами смотрел на пляшущие язычки огня, напоминающие живых кривляющихся человечков, они строили смешные рожицы и звали к себе. Казалось, в чреве бушующего пламени он обретёт тепло и покой утраченного домашнего очага. Раскалённый зев топки кричал, неотступно призывая к себе…