Настройщик

Зависть.

Да. Она тоже была. Черная, вязкая как нефть. Зависть к его власти. К его кабинету. К его праву проходить сквозь людей, не замечая их. К его ледяному, непроницаемому спокойствию.

И под всем этим, под слоями восхищения и зависти, разгоралось что-то еще. Что-то новое. Голодное. Жгучее. Амбиция, которая перестала быть просто желанием карьерного роста. Она обрела конкретную, осязаемую цель.

Кай смотрел на эту дверь. На тонкую полоску света под ней. Там, в стерильной тишине, сейчас сидел бог. И он, Кай, был всего лишь жрецом в его храме.

Но жрецы иногда мечтают занять место богов.

Он поднес стаканчик к губам и допил остывший, горький кофе одним глотком. Горечь привела его в чувство.

Он опустил взгляд на свои руки. Потом снова на дверь.

– Когда-нибудь, – прошептал он так тихо, что его слова утонули в гуле вентиляции, – я буду сидеть в его кресле.

Эта мысль, впервые облеченная в слова, перестала быть просто мечтой. Она стала программой. Конечной целью.

Он еще не знал, что система, которой он так восхищался, была на грани сбоя. Аналогового, непредсказуемого. И что его желание сбудется гораздо быстрее и при куда более страшных обстоятельствах, чем он мог себе представить.

***

Глава 11: Затишье перед Бурей

Щелчок.

Сухой, окончательный звук замка, отрезающий его комнату от остальной квартиры. От ее мира. Теперь это его территория. Стерильная зона. Командный пункт.

Лео не суетился. Суета – признак дилетанта. Признак слабости.

Он медленно, с выверенной, почти ритуальной точностью работал. Черный рюкзак. Не школьный. Другой. Тактический. Он сам его купил.

Опустился на колени. Расстегнул молнию. Звук был резким, как будто рвали плотную ткань.

Он не просто доставал вещи. Он раскладывал их на полу, на темном паркете, создавая из них узор. Схему.

Первым лег баллончик. Тяжелый, холодный. Матово-черный. Лео взял его, встряхнул раз, другой. Резкий, оглушительный в этой тишине грохот металлического шарика внутри. Не звук. Сигнал. Сигнал готовности.

Рядом лег моток веревки. Не бельевой, не хозяйственной. Настоящей. Альпинистской. С яркой, ядовито-зеленой нитью, вплетенной в серую основу. Он намотал конец на ладонь, потянул, всем весом проверяя на прочность. Она не поддалась, врезаясь в кожу. Хорошо.

Пара плотных рабочих перчаток. Он не стал их примерять. Он знал, что они впору.

Компактный фонарик. Тяжелый для своего размера. Лео щелкнул кнопкой. Узкий, беспощадно-яркий луч света ударил в потолок, выхватив из полумрака крошечный участок. Щелчок. Тьма. Еще раз. Работает.

И последнее.

Сложенный вчетверо лист бумаги. Он аккуратно развернул его. План дома, скачанный из открытого кадастра. Схема этажа. Дрожащая линия, нарисованная от руки, вела от старой пожарной лестницы на торце здания к одному из окон. Окно было обведено жирным красным кругом.

Все.

Он смотрел на разложенные на полу предметы. На этот натюрморт своей решимости. Порядок. Идеальный порядок. Все по протоколу.

Сердце стучало. Не от страха. От предвкушения. Горячая волна поднималась от живота к горлу. Он знал это чувство. Это не паника. Это мобилизация. Тело готовится к выполнению задачи. Отец бы это назвал «оптимальным боевым состоянием».

Он не боялся.

Страх – это иррационально. Эмоциональный шум. А у него был план. Четкий. Логичный. Выверенный. Он прокрутил его в голове в сотый раз. Подъезд. Код. Лестничная клетка, проверить, что тихо. Выход на пожарную лестницу. Три пролета вверх. Аккуратно. Без шума. Окно. Баллончик. Эмблема. Быстро. Четко. И вниз.

Он – оперативник.

Эта мысль была твердой как сталь. Он не хулиган, который идет пачкать стекло. Он – исполнитель. Солдат, который наносит превентивный удар по источнику диссонанса. Восстанавливает акустическую гигиену.

Он – сын своего отца.

И сегодня он это докажет.

***

Тишина.

Ее мастерская встретила ее привычным, успокаивающим шорохом. Шепотом старого дерева. Запахом бумаги, чуть сладковатым, хрупким. Ее безопасное пространство, где время текло медленно, неспешно, подчиняясь лишь законам распада и возрождения. Сегодня он не работал.

Она сидела за столом. Старинная гравюра. Мелкая, почти невидимая трещина по краю. Нужно было наложить тончайшую, невесомую заплатку. Ее руки. Обычно они были продолжением инструмента. Точные. Уверенные. Теперь они чужими казались. Пальцы – неповоротливые, грубые. Пинцет дрожал. Качался в воздухе, словно маленькая стрелка компаса, потерявшая север. Гравюра расплывалась перед глазами. Не могла сосредоточиться. Не могла.

Воздух в мастерской, обычно такой живой, вдруг стал плотным. Тяжелым. Он давил. На грудь. На виски. Гнетущая, необъяснимая тревога. Не просто беспокойство. Это было почти физическое ощущение надвигающейся беды. Как падение атмосферного давления перед ураганом. Тишина была полна этих невидимых, звенящих колебаний. Каждый звук за окном. Гудок машины. Резкий крик птицы. Все заставляло ее вздрагивать. Сердце сжималось. Тугой, холодный комок.

Она отложила пинцет. Гравюра осталась лежать, хрупкая и беззащитная, как она сама. Не могла. Не сейчас.

Лира поднялась. Подошла к большому арочному окну. Город. Серый. Безразличный. Он жил своей жизнью, полнился своим шумом, и ей не было до него дела. Как ему не было дела до нее.

Она думала о своем решении позвонить в полицию. О том, как ее палец, твердый и холодный, замер над клавишей «Enter». Она так и не сделала этого. Не смогла. Не смогла предать сына, даже ради его спасения. И теперь это бездействие давило на нее с невыносимой тяжестью. Оно было хуже, чем яд. Это была активная, мучительная боль.

Она чувствовала себя беспомощной. Запертой. В ловушке времени, которое неумолимо двигалось к какой-то катастрофе. Она видела ее. Чувствовала ее запах. Запах озона. Запах пластика. Запах яда.

Ей казалось, она слышит, как тикают невидимые часы. В стенах. В воздухе. Каждый удар – шаг навстречу. Что-то должно было произойти. Что-то, что было уже не под ее контролем. Не под контролем никого. Система заработала. Ее система. Его система. И они столкнутся.

Она прислонилась лбом к холодному стеклу. Оно не давало облегчения. Ее дыхание запотело на стекле. Маленькое, хрупкое облачко. Оно исчезло. Как ее надежда. Это был ее мир. Мир, который она пыталась защитить, но который оказался слишком хрупким для войны ее мужа. И слишком ядовитым для ее сына.

***

Она не знала, сколько простояла так. Может, минуты. Может, вечность. Тело, казалось, превратилось в чугунный колокол, из которого убрали язык. Звук. Ни один не проникал. Движение. Ни одно не давалось. Она опустилась обратно в кресло. Не взяла пинцет. Не протянула руку к гравюре.

Стены. Они давили. Воздух. Он стал густым. Она подняла взгляд. На старинные часы. Большие. С маятником. Их мерное тиканье всегда успокаивало. Сегодня оно било. Ритмично. Неумолимо. Не просто звук. Обратный отсчет.

Тик. Так.

Стрелки. Черные, безжалостные. Они ползли. Семь. Ровно семь вечера. Он скоро уйдет. Она знала это. Знание было острым, как бритва, скользящая по коже. Тревога, что клубилась в горле, сухим, колючим комком, вдруг замерла. Застыла. И сменилась. Мутировала. На ее месте разлилось. Ледяное предчувствие. Неизбежного.

Она чувствовала его запах. Озона. Пластика. Яда.

Не могла. Больше не могла просто сидеть и ждать.

Лира поднялась. Деревянными шагами пошла к выходу из мастерской. Шаги были тяжелыми. Глухими. Она еще не знала, что будет делать. Ничего не знала. Только то, что должна двигаться. Должна.

Щелкнул замок. Мир ее ковчега остался за спиной. Впереди – холодный коридор. И тишина. Не та, что успокаивала. Та, что давила. За пределами ее мира.

***

Глава 12: Обычный Вечер

Свет. Не бьющий, но обволакивающий. Золотистый, мягкий, как дорогое шампанское в бокале. Он струился по полированному дереву стола, по хрусталю, по безупречно белой скатерти. Закрытый зал ресторана «Вершина» жил своей собственной, приглушенной жизнью на самом пике небоскреба. Внизу, за панорамным окном, расстилался город. Море огней. Покорное. Лежащее у их ног.

Элиан сидел. В черном кресле, таком же удобном, как его трон в кабинете. Напротив – Серон. Его куратор из госбезопасности. Невозмутимое, серое лицо. Голос тихий, но весомый. Звон бокалов. Ненавязчивая музыка. Все было калибровано. Идеально.

– Ваша кампания с детьми – это шедевр, Элиан, – Серон отрезал кусок кровавого стейка. Нож скользнул по мясу бесшумно. – Чистая работа.

Элиан чуть заметно кивнул. Недвижно. Он отпил красное вино. Вкус – терпкий. Сложный. Как игра.

– Индекс тревожности – на максимуме. Про реформу никто и не вспоминает. Ни слова. – Серон поднял взгляд. В его глазах – что-то вроде уважения. Холодного. Функционального. – Гарант лично просил передать благодарность.

Элиан принял похвалу. Как должное. Он не чувствовал триумфа. Просто удовлетворение. Часовщик, чьи шестеренки работают безупречно. Он был на своем месте. На вершине. В его мыслях уже выстраивались новые цепочки. Бюджеты. Миллионы. Расширение влияния. Следующие ступени. В его иерархии.

Он поднял бокал. Рука в безупречно сидящем пиджаке. В ней – власть. В ней – контроль.

Телефон. На столе. Едва заметный. Он вибрировал. Тихо. Тревожно. Сигнал. Аномалия.

Элиан опустил бокал. Недовольно. Очень легко. Имя на экране: «Лира». Он посмотрел. На источник помех.

«Где Лео? Он не отвечает».

Раздражение. Тонкое. Как укол статического электричества. Опять ее паника. Он не прерывал разговора с Сероном. Просто протянул руку. Быстро напечатал ответ. Функционально.

«Наверное, у друзей. Переходный возраст. Не накручивай себя».

Он отложил телефон. В сторону. Мысли о сыне мгновенно вытеснились. Как лишние данные. Обсуждение многомиллионных бюджетов. Следующий проект. Следующая вершина.

Он был в своем мире. На вершине. И в этом мире. Идеальном. Калиброванном. Не было места для мелких семейных тревог.

Он был Богом.

***

Мелкий, противный дождь сыпал без остановки. Не стеной, а тысячью ледяных игл, пронизывающих воздух. Лео стоял под козырьком подъезда. Старый, обшарпанный бетон нависал над головой, пахнул сыростью, затхлостью, чем-то вроде мокрого картона. Тусклый свет из окна первого этажа желтил грязные лужи на асфальте. Ни панорамных окон. Ни услужливых официантов. Только холод. И запах мокрого асфальта, и сырости из подвала.

Он чувствовал его. Холод. Но он был готов. Внутри, наоборот, горел огонь. Тот самый, горячий. Мобилизация. Он не боялся. Отец бы одобрил.

И тут они появились. Из темноты. Из-под дождя. Нерешительные тени. Марк и Эрик. Они шли, ссутулившись, втянув головы в плечи, словно пытаясь спрятаться от мира. Мокрые. Замерзшие. Жалкие. Они не говорили. Просто остановились, дрожа, не решаясь подойти ближе.