Спитак. Студенты

Спитак. Студенты

Ильдар Халиков

Моим друзьям —

бывшим студентам МЭИ,

бойцам спитакского

спасательного отряда

посвящается…

Корректор Елена Тепляшина

© Ильдар Халиков, 2025

ISBN 978-5-0067-5753-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Каждый раз, когда на экране телевизора мелькают кадры разрушенных стен, кучи мусора, совсем недавно бывшие чьим—то имуществом, вещами, которые кто-то несколько часов назад надевал, гладил, брал в руки, играл, я думаю о том, что еще недавно эти предметы хранили тепло людских тел и рук. И вот теперь они разбросаны возле стен разрушенных домов, на них наступают чьи-то равнодушные ноги, их яркие когда-то цвета превратились в однообразную, покрытую серой пылью массу.

И неважно, что явилось причиной этого кошмара: землетрясение, взрыв бытового газа или происки террористов – это всегда трагедия, сломанные судьбы и чей-то незаметный труд, попытка хоть как—то, хоть чем—то изменить страшный исход судьбы.

Я преклоняюсь перед работой спасателей МЧС, тех, кто всегда первыми приходят на помощь, чей номер телефона знает даже трёхлетний карапуз и глубокие старухи. Но никакой процесс, даже спасение людей в трудных ситуациях, не происходит сам по себе. У него есть свой путь, своё начало, продолжение и конец. И я горжусь тем, что мне посчастливилось быть в самом начале этого пути, в его отправной точке – в Армении, страшном декабре 1988 года.

Прошло уже больше 30 лет с того момента, когда страшный удар стихии стёр с лица земли несколько армянских городов. Спитак был разрушен полностью. Иные в этот момент мирно спали. Кому-то уже не суждено было проснуться…

Мне сейчас часто приходит в голову вопрос: «Что же заставило молодых ребят, студентов, большинству из которых на тот момент было 22—23 года, принять чужую боль как свою собственную и как в омут броситься на помощь чужому, в общем—то, народу, в чужой для них стране?».

Ответов может быть много, но одно я знаю точно. Это не корысть и не желание заработать на этом какие- то дивиденды. Хотя потом, уже после возвращения из Спитака, за нашими спинами звучали тихие шепотки: «Как сумели выгодно съездить! И слава, и почёт!». Какая слава?! Когда едешь в пустоту, не имея представления о том, где будешь жить, чем будешь питаться, что тебя ожидает, без всяческих гарантий продолжения учебы в институте, хотя обучению в нём уже отдано несколько лет. Когда тобой движет единственное желание помочь другим людям, разделить их беду независимо от национальности, языка и обычаев.

Это было время заката социалистической эпохи. Множество тогдашних терминов уже начинали утрачивать свою комсомольско-пионерскую привлекательность. И если бы тогда нам кто—то сказал об интернационализме, вряд ли это вызвало бы всеобщий восторг. Но уже только сейчас, почти через 30 лет, думая и размышляя о тех событиях, я начал явственно понимать, что это и был интернационализм в чистом виде, без коммунистической пропаганды. Когда впервые в истории современного мира маленькой стране, пережившей страшную трагедию народу, помогал весь мир, кто чем мог, без призывов и лозунгов.

Вспомнить о них, моих друзьях, ребятах, отправившихся в этот путь и проживших вместе со мной несколько недель среди руин жилых домов, трупов людей и человеческого горя и о событиях, происходивших тогда с нами, и есть задача этой книги.

И когда я пишу эти стоки, у меня перед глазами снова они – студенты Московского энергетического института, бросившие дом, учёбу и привычное студенческое житьё ради призрачного призыва «помочь людям». Тех, кого я сейчас смело могу назвать «последними романтиками уходящей советской эпохи…».

1. Всё началось с телевизора…

«Ты помнишь, как всё начиналось…»

А. Макаревич

Если бы в тот момент мне, студенту—дипломнику факультета электрификации промышленности и транспорта Московского энергетического института (МЭИ), которому осталось меньше полугода до заветной защиты диплома о высшем образовании, как говорится в старой студенческой присказке «пять минут позора, и ты инженер», кто-то сказал о том, что завтра мне предстоит оказаться за много километров отсюда, в далёкой Армении, я никогда бы в жизни этому не поверил.

И лестница в общаге, где я жил и по которой спускался тогда, приведёт меня и несколько десятков других ребят в другой мир, страшный, серый, который большинству людей знаком только из теленовостей да из немногочисленных книг.

А лестница спускала меня с этажа на этаж, на площадку, где стоял человек, сыгравший важнейшую роль в моей жизни, – Ваня Севченко. Невысокого роста, коренастый, с живыми горящими глазами, он всегда сыпал весёлыми шутками, остротами и оригинальными идеями. Так, однажды ему достались, уж не знаю от кого, в наследство роликовые коньки тогдашнего советского производства – с кожаными ботинками и металлическими полозьями, на которые крепились резиновые колесики.

Тогда, в 1988 году, они были большим дефицитом, как, впрочем, и много чего еще. Это теперь ими, уже пластиковыми, с множеством наворотов, больше похожими на обувь для катания с горных склонов, никого не удивишь, и мой младший сын с четырех лет гоняет на них по двору в окружении друзей в такой же новомодной обувке.

Иван, похоже, не снимал их ни днём, ни ночью. Я в одном был уверен: в институте он их снимал, наверное, с громадным сожалением. Но зато всё оставшееся время он проводил, катаясь по длинным коридорам факультетской общаги, и снимал их, как нам казалось, только когда ложился спать. А может, и не снимал…

Но тогда это выглядело бы весьма забавно. Ваня спит, а из—под одеяла торчат две ноги, обутые в чёрные блестящие ботинки с колёсиками, ещё вращающимися от безумной гонки.

Ване доставляло огромное удовольствие с грохотом мчаться по старому, давно не циклёванному паркету длинного общажного коридора, заставляя местных девчонок, спешащих с горячим ужином в кастрюльках из общей кухни в комнаты, прижиматься к стенам, в ужасе не знающих, за что им крепче держаться: за посуду в руках или за полы халатиков, распахивающихся от производимого Ваней ветра и обнажающих их молодые белые ноги.

Вот и сейчас на нём были роликовые коньки несмотря на то, что давно уже был одиннадцатый час. Стоя на лестничной площадке, он то и дело поскальзывался, и все его тело постоянно дергалось, отчего Ваня, против воли кивавший головой, походил на большую птицу с усами. Чтобы удержать равновесие, он хватался за деревянные, крашенные отвратительной коричневой краской перила.

– Ты про Армению слышал? Про землетрясение? —увидев меня, спускающегося по лестнице вниз, спросил Ванька.

А я, честно говоря, слышал об этом совсем чуть—чуть, краем уха. Телевизора и радио у нас в комнате не было. Газет мы не выписывали, да по большому счёту и не читали. Разве только «Московский комсомолец» и то в основном «Звуковую дорожку» Артура Гаспаряна.

– Ну, слыхал. А чего? —чтобы не ударить в грязь лицом, ответил я.

– Мы туда на помощь рвануть собираемся! Ты как, с нами не желаешь? Хотя ты, конечно, теперь дипломник. Тебя лопатой с кровати не поднимешь! —съехидничал Ванёк. Может, из-за намека на лопату и то, что ею поднимают почему-то с кровати, а может быть, что-то ещё, но я почувствовал себя задетым.

– Почему это!? Может, и поеду! —разозлился я.

– Тогда давай через полчаса в комнату к Сабликову Женьке. Там будут новости по телеку. Соберутся все, кто хочет ехать. Ты поговори со своими, может кто—то ещё из дипломников с нами?! —Ванька сорвался с места, и, со страшной силой громыхая роликами, помчался вниз, снова собирать народ.

За эти полчаса я постарался собрать как можно больше информации о произошедших событиях. Оказалось, что в ночь на 8 декабря сильнейшее землетрясение практически стёрло с лица земли город Спитак, сильно разрушены были Кировакан (теперь он называется Ванадзор), Ленинакан (нынешний Гюмри) и Степанаван. Разрушения в каждом из них были различны, но, как сообщали советские СМИ, именно Спитак был городом, где разрушения носили самый массовый характер. Можно сказать, что город был полностью снесен с лица земли.

Оканчивался 1988 год. Шла горбачёвская перестройка. В советских республиках активизировалось национальное движение за отделение от Советского Союза. Между Азербайджаном и Арменией шло вооружённое противостояние за Нагорный Карабах, где проживало множество этнических армян. Эти схватки порою перерастали в настоящую войну. Ненависть и злоба двух народов друг к другу всё чаще прорывалась наружу. В речах телевизионных комментаторов слышалась большая растерянность и полная неготовность к действиям. Катастрофа, словно огромный плуг, вскрыла всю неспособность государства чётко и быстро реагировать в сложившейся ситуации. И поэтому в самом обществе появились люди, взявшие на себя груз ответственности за жизни и судьбы других людей.

Я в первую очередь решил поговорить о поездке со своим соседом по комнате Вадимом. Его реакция была, в общем-то, для меня абсолютно понятной. Сам он был с Украины и всегда твёрдо стоял на земле, всегда предпочитая толстую синицу в руках худосочному призрачному журавлю.

– Диплом на носу. А у меня ещё конь не валялся. И какие гарантии, что меня потом на диплом выпустят, дадут защититься? —спросил он меня.

– О каких гарантиях ты говоришь? Я тебе что, декан? Или его родственник? Сам ничего не знаю. Для меня сейчас это не главное. Там люди под завалами, а те, кто живы, помощи ждут, которой нет и когда появится – непонятно.

– А ты чего в это лезешь, ты что, правительство или партия? Ты поступай, как хочешь, а я рисковать не буду. Ты ведь даже деканат в известность об этом, как я понял, поставить не успеешь, если завтра с утра ехать собрался?

– Не успею, но желающие об этом рассказать наверняка найдутся, поэтому можно не заморачиваться.

Я развернулся и быстро вышел, понимая, что дальнейший разговор не имеет смысла. В других комнатах реакция была примерно такой же. Кто—то просто спокойно отказался, а кто—то посмеялся, покрутив пальцем у виска. И все хором напоминали мне о возможных последствиях этого «безумного», с их точки зрения, поступка. Похоже, Ваня был прав. Дипломника можно сдвинуть с места только чем—то весьма значительным, даже лопата казалась слишком нежным инструментом для этого дела.

Но вот там, куда я пришёл после переговоров с сокурсниками, эмоции кипели очень бурно. Группа ребят, человек пятнадцать, большинство из которых я знал, но тесно не общался, сидела возле экрана телевизора и смотрела, не отрываясь, последние новости. Информация была туманная и обрывочная. И что самое главное, её было слишком мало для того, чтобы ясно представлять, что же там сейчас на месте катастрофы происходит. Да, были толчки, большие разрушения, много жертв среди населения, так как удар стихии пришёлся на ночное время, когда жители городов мирно спали в своих домах.

После двухминутных новостей в комнате повисла гробовая тишина. Все молчали и глядели друг на друга.

– Я не знаю, как там и что, но сидеть здесь сложа руки не могу, – вдруг раздался чей-то решительный голос. Это заговорил Женька Сабликов. Есть люди, чьи лидерские способности не вызывают сомнений. За ними готовы идти сразу и безоговорочно, потому что их слова и действия вызывают внутри абсолютную уверенность в том, что, не смотря на все трудности, всё будет хорошо. Женька – человек этой категории. Он успел пройти через Афган – служил десантником, охранял Кабул, где занимался разминированием. Сапёры вообще люди уникальные, они обладают удивительным умением концентрироваться в сложные и опасные моменты, когда совершенно непозволительно давать выход своим эмоциям и тревогам. Хотя внешне они совсем не производят впечатления людей холодных и рассудочных, лишённых каких-либо чувств.

Вот и короткая речь, которую произнёс Женька, была произнесена с такой страстью, с такой яркостью и выразительностью, что никто не мог оторвать от него глаз. Он говорил о себе, о том, что чувствует, когда видит эти кадры, и внутри у каждого из нас появлялась и крепла уверенность в том, что мы не просто хотим помочь людям в беде; мы можем им помочь.

– Никому ничего обещать не могу. Я был в деканате, особенного понимания не встретил, единственное, о чём удалось договориться – это что, может быть, дадут академический отпуск и потом позволят восстановиться. Может быть… – ещё раз многозначительно подчеркнул он.

– Но это же только через год, – разочарованно протянул сидевший рядом со мной третьекурсник.

– Да, поэтому и не хочу ничего от вас скрывать. Скорее всего, все уехавшие и, соответственно, не успевшие сдать зачёты для допуска к сессии, будут отчислены. Прямо так сказано не было, но намёк прозвучал. – Лицо Женьки стало твёрдым, скулы резко обозначились на лице. – Но для меня это сейчас не главное. Главное – максимально быстро туда добраться и приступить к работе.

– А что мы там можем сделать? – задал вопрос кто-то из сидящих на подоконнике. В небольшой комнате все собравшиеся с трудом помещались, и поэтому каждый устроился, где мог.

– Странный вопрос. Думаете, дел мало будет? Завалы разбирать, вещи собирать, да всё, что может принести хоть какую-то пользу людям.

– А куда и когда едем? – прозвучал новый вопрос.

– Едем в Спитак. Попробуем самолётом до Еревана, там найдём какой-нибудь транспорт до места. Питание и палатки берём с собой, может, придется выйти в совершенно разрушенном месте, пригород или деревня какая-то. Там связи, электричества и водопровода нет, на тепличные условия можно не рассчитывать. И, конечно, нужны с собой деньги на дорогу.

– Так, ладно. – Со стула поднялся Димка Темник, высокий светловолосый, чем-то напоминающий былинного богатыря из фильмов Ромма. Он имел большой авторитет среди второкурсников и к тому же успел обзавестись семьёй, что для студентов этого курса было большой редкостью. К его мнению прислушивались даже старшекурсники.

– Давайте определяться. Сейчас расходимся и через час собираемся снова, но только те, кто окончательно решил ехать. Кто собрался, пусть посмотрит свои запасы, пройдёт по своему этажу и «настреляет» всего, что может быть полезным. Берите консервы, палатки вещмешки, котелки, тёплую одежду и одеяла для себя. Тех, кто не придёт, ни в чём винить не будем. Каждый решает сам.

Народ шумно поднялся и по одному потянулся из комнаты. Часть пацанов тормознулась в курилке, которой служила площадка между этажами. Я тоже достал сигарету и закурил вместе со всеми.

– Дипломники не поедут. Я один. Обошёл всех, но никто не захотел.

– На ваших никто особенно и не рассчитывал, – откликнулся Вася Васильков, невысокий худощавый парень из Чимкента. Темные глаза на скуластом монгольском лице горели, как угли.

Мы с ним не были особо знакомы, но он мне нравился. Меня привлекала его спокойная уравновешенность, однако потом, через несколько дней, я понял, что за спокойствием и хладнокровием скрываются, как за бронёй, такие пламенные страсти, позавидуют герои мыльных сериалов. Ко всему, что его захватывало, он относился с таким энтузиазмом, что это невольно вызывало уважение окружающих. Мне он казался каким-то ожившим восточным божком. Скуластое, точно вырезанное из дерева лицо, чёрные жёсткие волосы, редкие усики, похожие на птичьи перья, узкие глаза-щёлочки, похожие на блестящий антрацит, неподвижные позы, скупые движения – всё это вызывало жуткий интерес. Он мог в любой момент, прислонившись спиной к чему-нибудь твёрдому, присесть на корточки в позу «орла», в его руке тут же появлялась зажжённая сигарета, которая прочно устраивалась в уголке его рта, и всё Васино тело застывало, приобретая сходство с вырезанной из тёмного дерева или камня фигуркой, вокруг которой курился какой-то священный дым. А в довершение всего Васёк в общаге постоянно ходил в тёмно-синем чапане, стёганом среднеазиатском халате. Завяжи его платком на поясе, надень тюбетейку, которую он тоже иногда носил – и получится готовый узбек русского происхождения.

– Да никто никого за яйца не тянет. Я вот сам себя гадом считать буду, если вспомню потом, что мог помочь и не помог, в Москве остался, – смачно плюнув в угол, где стояла железная урна, выкрашенная в ядовито-зелёный цвет, добавил к словам друга Сашка Марченко, по прозвищу Марчелло.

Они с Васькой были друзья не разлей вода. Даже внешне были друг на друга похожи, одинакового роста, скуластые, энергичные, только Сашка, в отличие от Васька, был светловолосый и голубоглазый, да и фигурой выглядел покрепче, не в пример субтильному, но жилистому приятелю.

– Ладно, пошли рюкзаки собирать! – Хлопнув дружбана по спине, Васька поднялся. Привычка часами сидеть на корточках и чувствовать себя в таком положении исключительно комфортно меня в нём тоже удивляла. Я мог так просидеть не более пятнадцати минут. Потом ноги начинали затекать, а если потерпеть и остаться в этой позе дальше, то встать мне уже получалось только с чужой помощью или уцепившись и подтянувшись за что-нибудь руками.

Я тоже напоследок затянулся «Явой», щелчком отправил окурок в урну и пошёл собираться.

На сборы времени ушло совсем немного. У меня богатый туристический опыт, и всё, что необходимо для похода, всегда лежит в моём шкафу. Телогрейка, строительный подшлемник, выпрошенный у приятеля по этажу, постоянного участника различных студенческих стройотрядов, тёплый шарф – мамин подарок, два тяжёлых шерстяных одеяла, являющихся собственностью общаги, а значит, и энергетического института.

– Ладно, хоть здесь шерсти клок, – усмехнулся про себя я, заталкивая одеяла в рюкзак.

– А что ты там есть будешь? – лёжа на кровати в ярких разноцветных кроссовках – кроссовки, которые он «оторвал» после двенадцатичасового стояния в ЦУМе, были его гордостью – сказал Вадим, отрывая взгляд от книги, которую он читал, и поглядывая на мои титанические усилия по заталкиванию шерстяных носков в карманы рюкзака.

– Не знаю, у меня с прошлого похода осталось две банки тушёнки, да у девчонок на этаже пару банок «братской могилы» стрельнуть удалось. Хлеба завтра купим, ну и что ещё найдём в магазине.

Надо сказать, что времена тогда ещё не были такими, как в последние годы правления Горбачёва, когда крупу выдавали по талонам, а из-за отсутствия сигарет в ларьках рабочие устраивали сидячие забастовки. В магазинах водилась колбаса, сахар и масло давали без ограничения, нужно было только постоять часок в очереди. Поэтому консервы найти было можно. Однако тушёнка – королева всех консервированных мясных продуктов – была настоящим дефицитом. Её мне присылали родители из Западной Сибири, куда она поставлялась по государственной линии вместо мяса. И частенько в моём родительском доме были на столе одновременно суп-лапша с тушенкой, гречневая каша с ней же и салат «оливье», ввиду отсутствия курятины заправленный вместо мяса кусочками консервов, тщательно очищенных от толстого слоя замёрзшего жира.

«Братской могилой» студенты называли консервированную кильку в томатном соусе. Это название консерва получила от ощущений, которые ты испытывал, когда открывал банку с рыбой, где в кроваво-красном соку лежали аккуратными рядками тушки мелкой рыбёшки с глядящими на тебя чёрными глазами-бусинками. Но лучшей закуски по тем временам сыскать было трудно. Я и теперь люблю в отсутствии своих домашних сварить целиком очищенную картошку и съесть её с тайком купленной банкой кильки, опасаясь, что близкие поднимут меня на смех.

С отечественными мясными консервами в то время было туго, и магазины столицы заполняли продукты, произведённые нашими братскими странами—соседями: Болгарией, Венгрией, Чехословакией и другими, за поставку которых мы щедро рассчитывались нефтью и газом.

А из всей поставляемой зарубежной продукции мы, туристы, особенно ценили консервы, на этикетке которых значилось «Зрелая фасоль с колбасой». Как будто можно готовить консервы из незрелых бобовых… Болгария – братская страна, которая щедро делилась со старшим братом зрелой фасолью в томатном соусе, где под толстым слоем фасоли скрывался где-то в глубине банки маленький кусок колбасы или сосиска. Но всё же это было мясо, которого так не хватало советским студентам и туристам, а в сочетании с фасолью оно давало быстрый эффект «сытого» желудка.

Потому-то, когда мы снова собрались у Сабликова для того, чтобы определиться с ресурсами на поездку, я предложил купить этого, на мой взгляд, чудесного продукта. Но среди основной массы участников это предложение не вызвало большого энтузиазма.

– Кого как, а меня с фасоли пучит, – заявил Серёга Иваньковский, любимец всех девчонок на своём курсе, любитель побренчать на гитаре и обладатель мягкого приятного баритона, так завораживающе действующего на женский пол голоса.

– Не бойся, мы тебе отводную трубку в окошко выведем, – мрачно сказал Марчелло.

Серёга промолчал, так как по голосу Сашки было ясно: если что, то слова у него с делом не разойдутся.

Васёк беззвучно затрясся, сидя по-узбекски на кровати, и его голова закачалась, как у китайского болванчика. Он, видимо, ярко представил себе спящего Серёгу с воткнутой в зад отводной трубкой, которая змеёй уходит из-под одеяла в маленькое окно палатки.

– Если там ещё хоть одна собака водится, то без мяса вы не останетесь… – неожиданно сказал присутствующий на собрании Темник совершенно серьёзным голосом.

Всеобщий смех резко прекратился, теперь всем участникам стало совсем не до веселья…

Многие знали, что Димон приехал учиться с Дальнего Востока, где искусству приготовления собак научился у местных корейцев, однако перспектива питаться мясом бездомных бродячих животных не радовала никого. Димка обвёл всех прищуренным взглядом и строго пообещал:

– Еще за добавкой в очередь будете становиться…

Это немного успокоило пацанов, и решением общего собрания меня и Темника, как самых старших и опытных в ведении хозяйства, на следующий день отправили за продуктами, ссудив необходимой суммой из собранных на общак денег.

Продукты оказались хоть и самой интересующей всех проблемой, но не самой главной. Хуже всего дело обстояло с палатками. Народу набралось куда больше, чем имевшихся в наличии палаток, и по расчетам получалось спать по шесть человек в каждой. Палатки были туристические, двухместные, в них и вчетвером поместиться сложно, так что спать в них пришлось бы только на одном боку: ни на другой бок, ни на спину уже не повернешься.

– Я в такой позе спать не могу, мне свобода нужна, – сказал Игорь Гирев, по прозвищу Гарик или Гиря, как его ещё называли, крепкий здоровяк из Подмосковья, большой любитель женщин и хорошей выпивки.

– Не бойся, мы тебя так приголубим, что заснёшь как младенец, – опять мрачно пошутил Марчелло.

– Я не понял, мы туда работать едем или развлекаться? – стараясь перекричать всеобщий гогот, спросил Гарик, да он и сам смеялся.

– Ничего, одно другому не помеха, – давясь от смеха, продолжил прикалываться за другом Васька.

Хохот стоял такой, что из общего коридора к нам в комнату стали заглядывать любопытные.

Шуточки на «половую» тематику вообще популярны среди студентов. А уж если собирается мужская компания, то берегись, будь внимательнее, следи за тем, что говоришь, иначе тут же попадёшь на острый язык пацанов, а ещё хуже – приклеится какое-нибудь прозвище, хорошо, если приличное, а то, может, такое, что будешь скрывать от остальных своих знакомых всю жизнь, если удастся. Так, один парень, выразивший желание заниматься очень популярной в то время аэробикой, спортом, на взгляд пацанов, сугубо женским, тут же получил прозвище Аэробус. Фамилию его по прошествии времени все уже забыли, но при малейшем упоминании о нём кто-нибудь обязательно говорил: «Это который Аэробус, что ли?».

Когда смех поутих, Женька встал, вытер набежавшие от смеха на глаза слёзы и уже совершенно серьёзным голосом сказал, обводя всех взглядом:

– Всё! Отбой! Завтра в 10 часов мы с Юркой Алановым пойдём в райком комсомола. Может, помогут как-то добраться до Армении. Юрик там знакомых имеет через профком института, может, там сумеем хоть какой-то помощи добиться.

Юрка встал рядом с Женькой:

– Попробуем, а вот насчет палаток давайте попросим Серёгу Чупрова. Он сейчас в институтском прокате спортивного инвентаря подрабатывает. Может быть, палатки и ещё чего полезного у него добудем.

К Серёге вызвались идти Ваня и Васька. Когда они изложили ему суть проблемы, он молча выслушал их рассказ, зачем и для чего нужен инвентарь и палатки, залез под кровать, и достал оттуда топор. Увидев в их глазах немой вопрос, Серёга усмехнулся и сказал:

– Пошли. Не бойся!

Было уже за полночь, когда они втроём подошли к двери институтского проката на соседней улице. Серёга достал папиросу, прикурил и сказал: