Бухта Донегол

– Я не буду пить чай, Коллетт, – сказал он. – Стравлю воздух в батарее и поеду.

– Простите?

– Радиатор не греет. Нужно спустить воздух.

– А. Да, конечно, – сказала она.

– Вы что, не заметили, что батареи не греют?

– Нет. Я их и не включала.

– Но скоро они вам понадобятся. У вас не найдется какой-нибудь тряпки?

Она принесла ему кухонное полотенце, и он обернул его вокруг трубы над полом. Крутанул вентиль, и на полотенце капнуло немного масла.

– Сейчас проверю вторую батарею и уйду, – сказал он.

– Спасибо, Донал.

Он подошел к двери в спальню.

– Вы не возражаете?

– Нет, конечно. Заходите, – сказала она.

Постельное белье переплелось в косу, простыня на резинке слетела, обнажив пожелтевший матрас. На полу – высокая стопка книг, превращенная в прикроватный столик с пепельницей наверху, в которой подобно червячкам свернулись два окурка. Комната в таком же беспорядке, как и у его Мадлен: из ящиков вываливаются предметы одежды, комод заставлен всевозможными спреями и флаконами. Там же стояло дерево для украшений, с которого свисали браслеты и ожерелья. Он дотронулся до серебряного браслета, тот тихонько звякнул и закачался. Окно в спальне выходило на их дом. Сквозь отсвечивающие стекла невозможно было разглядеть внутреннюю обстановку, и создавалось впечатление, что в доме никто не живет. Он чувствовал, что она смотрит на него, но, когда обернулся, она продолжала читать письмо.

Стравив воздух в батарее, он вернулся на кухню. Она сидела за столом, ее длинные волосы разметались по спинке стула. Она подобрала их рукой, сдвинув набок, и он увидел мягкий изгиб плеча. То был странный жест: так отодвигают занавеску, желая выглянуть наружу. Рука ее замерла и осталась лежать на волосах, голова наклонена вниз.

– Как поживают ваши дети, Донал?

Этот вопрос прозвучал столь прямолинейно, что он было подумал – уж не в курсе ли она о беременности Долорес? Но нет, ведь живот еще практически не видно. Может, Коллетт как-то догадалась? И ожидает, что он похвалится этим?

– С детьми все прекрасно, – ответил он.

– Я знаю только Мадлен. Она участвовала в постановке, которую мы готовили в городском центре. Она тогда была еще совсем маленькой, и у нее был такой дивный высокий голос.

– Они танцевали танец снежинок, – сказал он.

– Совершенно верно.

– Ну да, – сказал он, вытирая руки о полотенце. – Теперь ей тринадцать, и она уже не такая лапочка.

– О! – Коллетт отпила из чашки, широко раскрыв глаза. – Так она у вас бунтарка, Донал?

– Можно сказать и так.

– Нужно беречь наших бунтарей и бунтарок, потому что в итоге именно они и будут нас защищать. По крайней мере, я на это надеюсь, – сказала она. – У меня тоже есть свой бунтарь, мой средний сын Барри. Мы отправляли его в школу-пансионат в Дублине, но его оттуда выгнали. Теперь учится в школе Святого Джозефа, потому что это единственное место, где его согласились принять.

– Меня эта школа вполне устраивала.

– Я вовсе не хочу принизить ее, Донал. Школа отличная, и спасибо, что его приняли. Просто мы хотели, чтобы он пожил вдали от дома и научился независимости. И дисциплине. Меня-то он совсем не слушает. Знали бы вы, как он меня ненавидит. Просто непостижимо, в нем столько гнева, и он весь направлен на меня.

На губах ее заиграла экзальтированная улыбка. Она закрыла глаза, а когда открыла, то уже выглядела как обычно.

– Вот как обстоят дела, – продолжила она. – Но он не всегда будет меня ненавидеть, просто у него период такой. Представьте только всю эту энергию, но не обращенную в ненависть.

Он не знал, что ответить, но было очевидно, что она и не ждет от него никакой реакции. Взгляд ее был устремлен на раскрытую книгу, лежащую обложкой вверх. Ее пальцы снова были на губах, на этот раз закрывая весь рот, словно она велела себе молчать.

– Он был у нас в экзаменационных билетах, – сказал Донал.

– Кто?

– Йейтс[10]. – Он кивнул в сторону книги. – В школе Святого Джозефа мы изучали не только столярное или токарное дело.

– Простите, если обидела вас, Донал. Я не хо-тела…

– Это ведь он написал «Озерный остров Иннис-фри».

– Совершенно верно. – Она взяла в руки книгу. – Я много читаю Йейтса. Несчастная, потерянная душа.

– Это же он был влюблен в Мод Гонн?

– Был без ума от нее, – сказала Коллетт. – А когда она его отвергла, то он попытался завести роман с ее дочерью.

– Господи. Чертовы протестанты, ну никакой им нет веры.

Эти слова вызвали у нее улыбку, и по его телу разлилось тепло. Он опустил глаза, чувствуя, как пылают щеки.

– Пойду подгоню фургончик и вывезу кроватку, – сказал он.

– Очень вам благодарна, Донал.

Он вышел на улицу. Проходя мимо окна, он видел, что она снова взяла письмо и стала читать его более внимательно, шевеля губами. Все время, пока он был там, она думала только об этом письме. И пока он ловил взглядом каждое ее движение, она даже ни разу на него не взглянула. Ему так хотелось развернуться, войти в кухню, встать позади нее и намотать на кулак ее волосы. Он хотел ее внимания.

7

Коллетт взглянула на букет через зеркало заднего вида. Головки цветов – экстравагантное сочетание желтых роз, эвкалипта и гипсофил – мягко покачивались на ходу. Утром она съездила за ними в Донегол и заодно заглянула в винный магазин при супермаркете Ардгласса[11]. Ее частые визиты туда не остались без внимания миссис Дохерти. Всегда суровая и замкнутая, в прошлый раз она с такой неохотой и медленной сосредоточенностью пересчитывала деньги, что Коллетт уж было подумала, что совесть не позволит ей произвести акт купли-продажи. Но, конечно же, деньги миссис Дохерти взяла, а Коллетт, со своей стороны, решила, что, пожалуй, лучше тратить остатки отложенных денег в другом месте.

Сворачивая на центральную улицу Ардгласса, она сосредоточилась на дороге. Слева по тротуару шагала группа мальчишек в темно-синей форме школы Святого Джозефа – плечи опущены, руки засунуты в карманы, движения синхронные, как у стайки рыб. Подъехав ближе, в центре группы Коллетт заприметила своего сына. Бросила взгляд на часы на панели – до большой перемены оставалось минимум полчаса. Наверное, они направлялись на аллею возле небольшого кафе, где обычно покуривали школьники. Проехав вперед, она притормозила возле тротуара и, глянув в зеркало, едва узнала своего сына. На лице его играла лукавая, вороватая улыбка.

Ребята прошли мимо, и она опустила стекло и тихонько позвала:

– Барри!

Она медленно тронулась с места, чтобы не отстать, и снова крикнула:

– Барри Кроули, я знаю, что ты меня слышишь.

Один из мальчишек толкнул Барри в бок и кивнул в сторону Коллетт. Отделившись от остальных, он подошел к машине.

– Что тебе надо? – сказал он.

У него была новая прическа – длинная, рваная, с падающей на глаза челкой. Прямо как один из братьев Галлахеров[12], которыми все теперь заслушиваются.

Она остановила машину.

– Барри, что ты тут делаешь?

– А тебе-то что?

– Немедленно возвращайся в школу, а то позвоню отцу и скажу, чем ты тут занимаешься.

– Как будто он тебя послушает.

– Барри, что ты сделал со своими волосами?

И тогда он наклонился к ней, словно собираясь просунуть голову в окно, в уголках губ собралась слюна. Он положил руки на оконный проем, и она увидела грязные полукружья под его ногтями.

– А пошла ты, старая шлюха, – сказал он и пошел прочь.

– Барри, не думай, что тебе сойдет это с рук. Ты как со мной разговариваешь? – Она тихонько тронулась с места. – А ну вернись! – И тут из магазина Дохерти вышел Чарли МакГиан, в каждой руке его было по сумке с продуктами. Отступив назад, он метнулся в одну сторону, потом в другую, многозначительно подняв брови и глядя в сторону удаляющейся банды. И тут он увидел Коллетт. И тогда она вжала педаль в пол и не успела опомниться, как уже оказалась на другом конце Ардгласса. Кинула взгляд на цветы: желтые розы нежно выглядывали из коричневой бумаги.

Она аккуратно проехала узкий мост, и перед ней открылась дорога с видом на залив, в центре которого примостился маяк. Подъезжая к дому Иззи, она позавидовала видам из ее окна. Начиная с этого места и пропадая за горизонтом, простиралась вдаль длинная береговая линия. На том берегу из-за холма выглядывала печная труба коттеджа. Коллетт постаралась оправиться после стычки с Барри, понимая, что сейчас ей придется общаться с женой политика, привыкшей к тому, что люди ищут ее благосклонности. Поэтому нужно включить все свое обаяние, чтобы затушевать эффект неожиданности.

Иззи открыла дверь, взяла цветы и восхитилась ими, но Коллетт прочитала в ее глазах смятение, несмотря на гостеприимную улыбку.

– Проходите, Коллетт, – сказала она. – Удобней будет в гостиной. Сейчас я заварю чай.

Иззи двинулась по коридору, а Коллетт шагнула в комнату, тянувшуюся вдоль всей боковой части дома. Тут было два окна, но света все равно не хватало. В гостиной стояло два дивана, и Коллетт опустилась на тот, что был обращен к двери. По бокам от второго дивана стояли торшеры с длинной бахромой на абажурах. Во всю стену тянулся огромный шкаф-витрина: справа были выставлены хрустальные вазы и салатницы, слева – цветные фигурки мальчиков в гольфах и ангелоподобных девочек в косынках. Боковые столики под кружевными салфетками были заполнены фарфоровыми балеринами, замершими в момент исполнения жете или плие. На столике подле нее худенькая высокая девушка в розовой юбочке тянулась к воображаемому листку на воображаемом дереве.

– Любуетесь моими Лладро?[13] – сказала Иззи.

Коллетт подняла голову: Иззи внесла в комнату поднос с чаем. Она знала, что это испанское слово произносится как йадро, но не стала поправлять хозяйку.

– Мне нравится эта фигурка, – сказала Коллетт, указывая на девушку.

– О, ею я особенно горжусь. – Иззи поставила поднос на кофейный столик. – Надо же, уже стемнело. – Она включила верхний свет. – Дни уже такие короткие.

– И не говорите, – согласилась Коллетт. – И опомниться не успеешь, как день закончился. – После долгого молчания в коттедже слова отдавали странным привкусом во рту.

Иззи опустилась на диванчик рядом.

– Спасибо вам огромное за прекрасные цветы, мне очень приятно. Немного красок в пасмурную погоду способны согреть душу. Вы, наверное, не помните мой цветочный магазин на центральной улице?

– Отчего же, помню. Хорошо было иметь его в нашем городке.

– Да, но и забот с ним хватало. А потом появляются дети, и все сразу меняется. – Иззи взяла в руки заварной чайник. – Вам покрепче или послабее?

«Сколько в ней энергии», – подумала Коллетт.

– Без разницы, я не привереда.

Бледной струйкой Иззи разлила чай, поставила чашку на блюдце с разноцветными лепестками и протянула Коллетт.

– У вас столько милых безделушек, Иззи.

– Большую их часть я получила за игру в гольф. В частности, весь уотэрфордский хрусталь. Джеймс тоже выиграл несколько. А остальные нам подарили. Видите ли, официально Джеймс может принимать ограниченное число подарков, он безумно щепетилен в таких вещах. Поэтому народ старается отблагодарить нас как-то по-своему. Хрусталя и фарфора у нас набралось сверх меры, уже собралась почти вся коллекция «Белик»[14]. Также люди знают, что я люблю Хаммель[15], поэтому мне и их дарят.

Поднявшись, Иззи направилась к витрине. Легкий верх, тяжелый низ – казалось, эта женщина скроена из двух половинок. Ее широкие бедра покачивались при ходьбе. Она включила подсветку витрины и так любовно коснулась некоторых фигурок, что Коллетт не удержалась от улыбки. Коллекция была безвкусной, но такая увлеченность очаровывала.

– Не стану называть вам их цену, это грех, – заметила Иззи. Она снова села на диван, огладив руки и колени. – Ну и как, вы потихоньку обживаетесь? – спросила она.

– О да. Сняла небольшой коттедж. Там становится холодно, но я справлюсь.

– Вы уж там не замерзните, холод – это очень неприятно. У вас хватает одеял и прочего?

– О, я закаленная.

Иззи кивнула с улыбкой.

– А как ваша работа при университете?

– Там была грантовая система, деньги выделялись лишь в течение полугода, пришлось собрать массу документов. Но теперь полгода закончились, и я могу вернуться к собственной работе.

– И как она продвигается?

– Как обычно. Тружусь. Люди думают, что если любишь писать стихи, то каждое утро сам несешься к столу. А ведь в иные дни приходится заставлять себя, отказываться от других занятий.

– Неужели вам тоже сложно? А вы ведь уже настоящий профессионал. А я, знаете, сажусь иногда делать домашние задания, которые вы даете, а в голове совершенная пустота.

– Такое происходит почти со всеми.

– Знаете, пока вас не было, в городе мало что переменилось. Вы, наверное, думали, что не узнаете его после возвращения, а он каким был, таким и остался. – Иззи говорила, уставившись в чашку. – Впрочем, у нас появился новый священник. Да вы его знаете. Я про отца Брайана. Просто глоток свежего воздуха, знаете, огромное приобретение для всех нас. Именно такой нам и нужен. Предыдущий был слишком слащав, и ему не особо доверяли. – Иззи кинула на Коллетт хитрый взгляд. – А ведь прежде он был членом Гарды[16].

– Вы о ком?

– Об отце Брайане. Он много лет работал в Дублине, а потом, как говорится, услышал глас Божий.

– Должно быть, ему есть что рассказать.

– Да, но он не любит об этом распространяться.

Взгляд Иззи бродил по комнате.

– А вы в какой части Дублина проживали?

– В Тереньюре.

– Правда? А он – из северной части. Вроде бы из Драмкондры.

– Он мне кажется добрым и общительным человеком.

– О да, и большой шутник. Даже Джеймсу нравится. Что говорит уже само за себя.

– И как он?

– Неплохо. Довольно трудно привыкает к новому приходу, я полагаю, но, по его словам, народ у нас доброжелательный и старается, чтобы…

– Да нет, я имела в виду Джеймса. Как поживает Джеймс?

– А-а, Джеймс поживает прекрасно. Как всегда, весь в делах. Постоянно разъезжает по разным местам. И совершенно не хочет переключаться на что-то другое. Он просто одержим всем этим.

– Политикой?

– Городом, жителями и их заботами. Так вкладывается, словно управляет целой страной. Всегда во что-то погружен. – Иззи задумчиво постучала ногтями по чашке. – И скоро вы сможете развестись.

– Простите?

– Я слышала, что в следующем году будет проводиться референдум. Если дело пойдет в нужную сторону, вы сможете развестись.

– Кто сказал, что я хочу развестись?

– Может, и нет. Я это говорю на всякий случай.

– Странно слышать, что посторонние люди могут собраться и решить, что мне делать с моим браком.

– Ради бога, простите, Коллетт, не обращайте внимания на мои слова. У меня есть дурацкая привычка говорить что попало.

Коллетт опустила голову и начала задумчиво крутить на пальце обручальное кольцо. Она знала, что Иззи курит, но пепельницы поблизости не было видно, и в комнате не пахло сигаретами. Она подумала было, что, может, стоит вытащить из сумки табак и положить его на стол как намек, но ей казалось неприличным закуривать в этой старательно обставленной комнате.

– Как поживают ваши мальчики? – спросила Иззи.

Эти слова произвели на Коллетт такой эффект, словно кто-то подошел сзади и положил ей на плечи две тяжелые руки. Она подняла голову и всмотрелась в Иззи. Свет за окнами постепенно угасал: наступало то время дня, когда она начинала торговаться с собой и знала, что, когда закончится этот разговор, поедет в коттедж и нальет себе вина.

Она поставила блюдце с чашкой на стол.

– С Ронаном все хорошо. Он учится в Тринити, изучает бизнес. Мы постоянно говорили ему, что он может уехать и заниматься чем хочет, но, мне кажется, Шон намерен привлечь его к работе на фабрике, чтобы он прикипел к ней. А Ронан, он очень уступчивый, никогда и ничем нас не расстраивал. Когда я жила в Дублине, мы с ним часто виделись, обедали вместе. И он никогда не упрекал меня в случившемся. Чего не скажешь о Барри. Тот ненавидит меня всеми фибрами своей души.

– Ох уж эти подростки, – сказала Иззи. – Самый трудный возраст. Наша Орла приезжает из школы-пансионата только по выходным и сразу же начинает со мной цапаться.

Коллетт была удручена этими словами Иззи, ее попыткой сравнить их ситуации.

– И есть еще Карл, – продолжила она. – Я не разговаривала с ним почти полгода, и это притом что последние полтора месяца живу буквально в трех милях от него. Я и звонила, и письма писала. Что только не делала – разве что на дорогу не ложилась, чтобы меня переехали. Мне просто необходимо повидать своего сына. Но я не могу слоняться возле его школы как какая-нибудь сумасшедшая. Хватит уже с него острых эмоций.

– А вы не советовались с адвокатом?

– Мне бы не хотелось доводить дело до этого.

– Но если Шон не дает вам видеться с детьми, то…

– Мне нужна ваша помощь.

Иззи молча уставилась на нее.

– Мой Карл дружит с вашим Найлом, – сказала Коллетт. – И я подумала, что, может быть…

– Они уже не дружат как прежде.

– Как это?

– Если честно, я думала, что вы здесь по другой причине. Когда я увидела цветы, то подумала, что вы принесли их в качестве примирения.

– Неужели Карл что-то натворил?

– Они подрались. Вцепились друг в друга на школьном дворе. Уна Маллон привезла Найла домой с подбитым глазом.

– Неужели Карл начал первым?

– Нет, они оба хороши, но Найлу несвойственно затевать драки.

– На Карла это тоже непохоже.

– Найл сказал, что Карл сторонится его вот уже несколько месяцев, а когда я спросила, из-за чего они подрались, он сказал, что из-за вас.

– Из-за меня?

– Карл подзадорил Найла, а тот что-то сказал про вас, вот и началось.

– Но что Найл может знать обо мне? – спросила Коллетт.

– Должно быть, услышал что-то от других мальчишек.

– Но что могут знать мальчишки о…

Коллетт заметила, как Иззи переменилась в лице, словно видела свою собеседницу в первый раз.

– Не будьте такой наивной, Коллетт. Вам перемывают косточки в каждом доме.

«Старая шлюха» – вот как назвал ее Барри.

– Я во многих вещах оказалась наивна, но готова это исправить. Мне нужен час общения с сыном. Чтобы поговорить с ним, объяснить случившееся от своего лица. Вы могли бы свозить ребят куда-нибудь, где нет риска столкнуться с нашими местными? Назовите только время, и я появлюсь там как бы случайно. Заберу Карла, поговорю с ним, а через час верну обратно. Вы не представляете, Иззи, каково это – сидеть ночами одной в коттедже, понимая, что твоя семья находится от тебя на расстоянии вытянутой руки.

– Тогда почему вы вообще уехали?

– Я столько всего неправильного сделала. Даже не представляете, сколько ошибок совершила. Связалась с мужчиной, который оказался последним трусом. Думала, что уеду, заберу с собой Карла, а Шон не станет противиться, увидев, что оба мы стали счастливее. Когда ничего из этого не вышло, я два месяца жила у матери, а нужно было сесть в машину и поехать домой, к своим сыновьям. Я все неправильно себе представляла.

– Но, Коллетт, неужели вы думаете, что я поеду куда-то, чтобы организовывать для вас тайные встречи? А что потом? Дети не умеют хранить секреты. Ваш сын вернется домой и расскажет все своему отцу. Что тогда будет с вами?

– Вы не знаете Карла. Но даже если он и проболтается, может, хотя бы тогда Шон начнет со мной общаться, и мы вырулим в нужную сторону. годняшнем положении вещей у меня вообще нет шансов увидеть сына. И вы не организовываете мне никаких тайных встреч. Вы просто поможете матери встретиться с собственным сыном. Уж не думаете же вы, что я его похищу?

– Нет, я уверена, что ничего такого вы не сделаете.

– А что, если б ваш Джеймс не давал вам общаться с Найлом?

– А что, если Джеймс об этом прознает? Тогда не только ваш брак начнет трещать по швам.

– Ясно. – Коллетт поднялась с дивана. – Вы не хотите неприятностей.

Сцепив руки на коленях, Иззи сидела с опущенной головой.

– Ладно. – Коллетт вытащила из кардигана ключи от машины. – Не хотите мне помочь, не надо, но я должна была попытаться. И не будем больше возвращаться к этой теме. Не хочу, чтобы между нами пробежала черная кошка или чтобы вы перестали приходить на занятия. Мне очень приятно с вами общаться, правда. Постарайтесь забыть об этом разговоре, и я тоже забуду.

Иззи молча кивнула, уставившись на поднос с чайной парой, и Коллетт вдруг почувствовала себя дылдой, нависающей над этой женщиной. Она пробежала взглядом по толстощеким фарфоровым фигуркам, разыгрывающим на стеклянных полках пасторальные мотивы. Она снова повернулась к Иззи: та сидела, скрестив ноги, прямая как струна. Коллетт еле удержалась, чтобы не сказать вслух, что она знает, кому из них стоит подать на развод.

8

В пятницу в гавань вернулись рыбацкие суда с уловом, и к полуночи в пабах загудело веселье. Когда наступило время закрытия, хозяин «Рил Инн» запер двери и приглушил неоновое освещение снаружи, чтобы пропойцы продолжали куролесить, не привлекая внимания представителей Гарды. Среди посетителей был и местный мясник Майкл Бреслин. В свои сорок пять он по-прежнему жил с матерью. По этому поводу он пошучивал, что, мол, теперь вряд ли откажется от холостяцких привычек. Чаще всего, закончив работать и сняв перепачканный кровью фартук, он шел домой, споласкивался над раковиной, надевал рубашку и кардиган и отправлялся в паб.

Сегодня Майкл устроил показное выступление, собрав вокруг себя группу выпивох, внимательно наблюдавших за ним, чтобы потом спародировать эту сценку. Майкл был крупным детиной и обладал тягучим донегольским говором. Такого легко было пародировать. Он рассказал, как по дороге на финал всеирландского чемпионата сломался автобус, и ему пришлось смотреть матч в келлском[17] клубе. Потом, сдабривая деталями следующую историю, он поведал, как едва не получил тепловой удар в Италии на Кубке мира. Последовали хохот, похлопывания по спине и возлияния.

В четыре утра Донал Маллен начал прощаться, и все приветственно подняли за него бокалы. Но стоило ему выйти за дверь, как народ заговорил наперебой, какой же он хитрый кобелина, коль заполучил Коллетт Кроули. Теперь может пойти в коттедж и залезть ей под юбку, позабыв про свою костлявую женушку. Или может поиметь их обеих. Теперь у Донала Маллена есть выбор – ведь так и бывает, когда у тебя появляется на-на-на… Все были слишком пьяны, чтобы выговорить слово «наложница». И все подняли бокалы за прекрасную Коллетт.

Майкл напился как никогда и подумывал отправиться домой, но вместо этого продолжал липнуть к барной стойке. Потом его посетила мысль о Коллетт Кроули, которой так одиноко в своем коттедже, отчего он и сам почувствовал себя одиноким. От этого ему показалось, что он больше никогда не сможет говорить, не сможет открыть рта. Он пытался смеяться в правильных местах и в правильных местах вступать в разговор, но ему хватало сил, лишь чтобы устоять на ногах, а все благодаря мыслям о Коллетт. Когда было пора уходить и всех их выдворили на улицу, Майкл отправился вовсе не домой, где его мать уже видела вторые сны. Вместо этого он сразу же свернул направо и зашагал по Шо-роуд. Ночное небо было затянуто облаками, погода стояла довольно теплая для этого времени года, так что Майкл даже не стал натягивать пальто, сделав это лишь когда начал подниматься вверх по Коуст-роуд.

За спиной светили огни пристани, а дальше, куда ни глянь, тянулись поля, окутанные саваном темноты, подобно бескрайнему океану. Но всякий человек, случись ему увидеть сейчас Майкла, сказал бы, что этот мужчина точно знает, куда идет. Да, ноги его заплетались, но вели по дорожке в сторону коттеджа, и не было сомнения, что у него есть цель. И когда он наконец подошел к двери, то резко остановился, словно иначе прошел бы сквозь стену.

Достигнув точки назначения, он протрезвел даже больше, чем хотелось. Его немного подташнивало, как бывало, если он перебрал. Просто в другие времена он ворочался бы сейчас в кровати, утрамбовывая выпивку в желудке, а не стоял бы средь ночи возле жилища женщины. Да он, собственно, уже и не знал, что тут делает. Он попытался понять, зачем прошел три мили и оказался на окраине города, но никакого объяснения на ум не приходило. И тогда он три раза постучал в дверь костяшками пальцев.

Тишина. Кашлянув, он снова постучал три раза. Внутри послышался шорох.

– Кто там? – прозвучал голос, испуганный и раздраженный.

Он попытался заговорить, но из горла вырвалось лишь жалкое бульканье. Он сделал вторую попытку.

– Это я, Коллетт, – сказал он.

– Кто «я»?

– Я, Майкл Бреслин, – сказал он, и эти слова показались смешными даже ему самому. – Можно с тобой поговорить?

– Майкл, какого черта ты тут делаешь в такую рань?