Бухта Донегол

Холм был столь крут, что снизу она могла видеть лишь скат шиферной крыши. Она помнила, что прежде ее выстилали соломой, но, очевидно, Маллены не захотели с этим морочиться. В склоне холма были выдолблены ступеньки, и, аккуратно взбираясь наверх, Коллетт хваталась руками за пучки травы, чтобы удержаться и не упасть. Наверху она прошла через проем в каменной стене, разгораживающий два участка. Вблизи стало заметно, что белая штукатурка на здании осыпалась, обнажив старые камни. Синяя краска на двери отшелушилась, и сквозь нее проглядывало серое, вымытое непогодой дерево. Потянув на себя небольшую латунную ручку, Коллетт повернула ключ в замке и открыла дверь. В лицо ей ударил спертый воздух.

Она щелкнула выключателем: голая лампочка озарила комнату холодным светом. Обстановка была составлена из разномастной корпусной мебели, а немногочисленные старые образцы, казалось, были добыты на каких-то распродажах. Да и сама комната была неказистой: под низким потолком предметы казались либо слишком маленькими, либо громоздкими. Впрочем, были заметны некоторые попытки навести уют – пол из отполированного плитняка и встроенный в стену аккуратный камин, сосновый буфет, уставленный старой посудой. Занавески с розово-зеленым рисунком и подхватами в тон обрамляли окно с видом на залив. Отодвинув пластиковую перегородку, она заглянула в душ, пытаясь прикинуть, каким образом сюда может втиснуться человек. Единственная спальня была размером с гостиную: похоже, внутри дома просто возвели стену, и это была единственная реконструкция, произведенная тут за неизвестно сколько столетий. В спальне имелись комод, кровать из кованого железа, а на натянутой между стен веревке болталось несколько проволочных вешалок. У изножия кровати стояла крохотная детская кроватка с белыми металлическими прутьями.

«От кроватки, как и от вешалок, придется избавиться, а лампочки облагорожу плафонами», – подумала она, опускаясь на встроенную под окном банкетку с подушками, обитыми той же самой зелено-розовой тканью. Коллетт выглянула на улицу. Гуляя вдоль берега, она часто гадала, кому принадлежит этот коттедж, и навела в городе справки. Обычно владельцами дач были англичане, но узнав, что этот домик несколько лет назад купили Маллены и обустроили его под сдачу, она стала мечтать о нем. Как будет просыпаться тут по утрам под пенный шум прибоя, как будет глядеть на залив в любую погоду и как будет сидеть у окна и писать.

Она оглядела спальню, которую скорее можно было назвать причудливой и с большой натяжкой уютной. Коттедж не был классически ирландским, как она себе представляла, но даже такой он ей подходил.

Она хотела снова повернуться к окну, но взгляд ее упал на небольшой сосновый сундучок прямо возле ее ног. Коллетт подняла крышку. Внутри лежало постельное белье. Она провела рукой по грубой накрахмаленной простыне, под которой нащупала что-то гладкое. Она откинула простыню, и там лежал журнал. На обложке была изображена женщина с крупной химической завивкой, в одних белых чулках, в туфлях на высоких каблуках и с кружевным чокером на шее. Женщина наклонилась вперед, зажав грудь руками, рот ее был открыт в немом крике притворного испуга, словно фотограф запечатлел момент нападения агрессора. Коллетт с улыбкой пролистала журнал, составленный из домашних фотографий с полноватыми или костлявыми женщинами, разодетыми в пестрое нижнее белье, подобное рождественской мишуре. Они красовались в панталонах с открытой промежностью, демонстрируя свои буйные лохматости, одной рукой указывая на камеру, а другой раздвигая половые губы. Мужчины тут вообще не фигурировали, а в конце имелось множество страниц с номерами для секса по телефону и предложениями эскорт-услуг.

Может, потому Долорес так перепугалась, когда она, Коллетт, попросила ключи от коттеджа? Боялась, что она отыщет этот пошлый журнал? Впрочем, нет: эта женщина сразу выглядела напряженной и испуганной, выпустила иголки. А потом она взяла на руки ребенка, и Коллетт видела, как она успокаивается. Такая худая, холодная, отстраненная. Руки красные, словно только что она возилась в воде. И этот пол в доме, эта плитка – гладкая как каток. Может, вот чем она занимается весь день – скребет пол, пока не вернется муж и не позволит ей переключиться на что-то другое? Коллетт не была знакома с этим человеком, но помнила его. Поэтому, увидев фотографию в холле, снова утвердилась во мнении, что он действительно красив. Обознаться она не могла, так как это была единственная семейная фотография, что попалась ей на глаза. На ней Долорес вяло улыбалась и выглядела усталой. На коленях у нее сидела дочка в крестильном платье с кружевами, неловко протягивая руку в сторону фотографа. Донал сидел в центре – собранный, но отстраненный. И прическа – волосок к волоску.

Коллетт снова уставилась на журнал. Он мог принадлежать как Доналу, так и прежнему жильцу, второпях спрятавшему журнал, или даже подростку. Не вошел ли в эту стадию и ее собственный сын Барри? Может, и он раздобыл подобный журнал и в страхе прячет его под матрас, когда Шейла, работающая у них с самого его младенчества, поднимается к нему в комнату, чтобы прибраться? Даже если он и станет с ней разговаривать, то уж точно не на подобные темы. Ее мятежный сын бодается с этим миром с самого своего рождения. Ронан уже на первом курсе в Тринити, и у него никогда не было периодов гнева. Карл слишком юн для такого. Но Барри – тот винил ее во всем на свете.

В последний раз, когда она звонила домой, трубку снял он, и Коллетт спросила у него, как дела. Она и сама знала, как глупо звучит эта наигранная веселость, вызванная тем, что на самом деле она страшилась его реакции. Он тогда сказал ей: «Отъебись». Да, именно так, сказал: «Отъебись» – и бросил трубку. Только позднее она сообразила, что нужно было дозваниваться до тех пор, пока трубку не снял бы Шон, и они вместе обсудили бы поведение сына. Но когда Барри так сказал, у нее перехватило дыхание. Она так и продолжала сидеть в холле гостиницы с трубкой в руке, слушая частые гудки и уставившись на черную коробочку с прорезью, куда она только что опустила монету в двадцать пенсов. То, что ее сын так жестоко отвергал ее, не было чем-то необычным – глупо было удивляться.

Она тогда попыталась собраться с мыслями, донести их до комнаты, двигаясь медленно и аккуратно, чтобы ничего не расплескать. Усевшись за маленький складной столик, она постаралась изложить свои чувства как можно более простым языком, до того ее ранили слова сына. Это было сродни тому, когда ты упираешься в стеклянную стену, испытывая шок и растерянность оттого, что не можешь прикоснуться к жизни, проистекающей по ту сторону. И когда она излила свою боль в стихотворных строках, только тогда она отступила. Все витиеватости, если надо, можно добавить позднее, на первой же стадии от нее требовалась честность перед самой собой.

Честность перед самой собой. Как только она об этом подумала, с моря набежал ветер и, казалось, приподнял крышу за краешки карнизов, а весь дом словно вдохнул воздуха, став больше, и снова выдохнул. Правда состояла в том, что ее сыновья никогда не навестят ее в этом доме. Ронан мог бы тут появиться, но он только ужаснется, а для Коллетт это невыносимо. Барри не останется тут ни на секунду, да и не следует звать сюда ни его, ни Карла. У них есть их собственный дом, их крепость, построенная их родителями, где все они были по большей части счастливы. Так что стоит ли приглашать их в домик о двух комнатах, чья крыша приподнимается от ветра, а окна гремят от малейшего дуновения?

Она вернула журнал на прежнее место и захлопнула крышку сундука. Ну уж нет, пусть этот дом станет ее личным святилищем. Она может сделать из этого места дом. Она не станет прятаться, а просто уединится. Ей есть чем тут заняться.

3

Найл все никак не мог отыскать свою школьную форму. Накануне мама отправила ее в стирку, поэтому он проверил в прачечной, но не нашел. Отца он не мог спросить, потому что тот давал по телефону интервью в прямом радиоэфире, к тому же он все время сердился, если Найл терял свои вещи, а это происходило постоянно. Он знал, что сегодня отец отправляется в Дублин и должен закинуть его в школу по дороге. Как же он разорется, когда узнает о пропавшей форме!

– Не зря Донегол называют позабытым графством, – ревел в телефон отец.

Найл потихоньку пробрался в сторону гостевой комнаты. Толкнул дверь и втянул носом теплый сонный воздух. Она лежала под одеялом маленькой шуршащей горкой. Мать всегда спала там после ссор с отцом и залеживалась до полуденных часов. Когда он возвращался из школы, она перебиралась на диван в гостиной, закутывалась в плед, и над ней разносились аплодисменты послеобеденного ток-шоу. Он старался обнять ее, спрашивал, как она, а она словно котенок мягко утыкалась лбом в его руку. Она никогда не говорила, что случилось, и в голосе ее появлялась флегматичная хрипотца, словно это была не она, а кто-то совсем другой. Когда все было хорошо, он спешил домой, чтобы пошутить и посмеяться с ней над событиями дня, потому что она была самым смешливым человеком на свете. Но часто кто-нибудь приходил к ней в гости, а он злился, потому что хотел, чтобы мама принадлежала только ему одному. Иногда у них сидела ее подруга Маргарет Бреннан. По словам мамы, Маргарет может протрещать хоть весь день, потому что развелась с мужем. А в последнее время возле их дома стала появляться машина отца Брайана, и они сидели вдвоем на кухне – курили, смеялись и пили чай.

Он наклонился над кроватью и прошептал ей на ухо:

– Мамуль, не знаешь, где моя форма?

Она шевельнулась, но глаза не открыла.

– В гладильной комнате, – сказала она мягким и липким ото сна голосом. Она с трудом размыкала сухие губы, словно отдирая их друг от друга.

– За последние двадцать лет в инфраструктуру города ничего не вкладывали. Нужно исправлять эту ситуацию, – орал в трубку отец.

На кухне Найл потянул на себя тяжелую дубовую дверь гладильной комнаты. Ее всегда следовало придерживать, иначе она громко бухала. Открыв дверь, он успел увидеть мохнатую крысу, подпрыгнувшую вверх и нырнувшую в дыру, куда выходили трубы.

На кухню заглянул отец.

– Какого черта ты кричишь? – На лице его появилось выражение озабоченности. – Найл? Что случилось?

– В гладильной комнате крыса.

Отец посмотрела на дверь.

– Вот черт, – сказал он. – Ну, знаешь, не стоит так переживать.

– Мне нужно забрать оттуда школьную форму.

– Эта крыса боится тебя больше, чем ты ее.

Впрочем, слова его прозвучали не очень-то уверенно. Аккуратно открыв дверь, он потянул за галстук, так что и школьный джемпер, и рубашка, и брюки Найла стопкой упали на пол.

Он торопливо обнял сына.

– Ну все, успокойся. Беги переодевайся, через десять минут выезжаем.

Завязывал галстук Найл уже в машине, руки его все еще дрожали. Он не мог не думать о том, как посмотрел на него отец, когда он закричал от страха. Словно думал, что Найл что-то натворил.

На уроке миссис Маллон прикрепила к стене карту Ирландии, тыкала длинной деревянной указкой в какое-нибудь графство, а дети должны были назвать его сначала на английском, а потом на ирландском. Потом она указывала на реки, озера, горные хребты, и класс хором выкрикивал их названия. Миссис Маллон водила указкой по часовой стрелке, потом против, а потом наугад хлопала ею по какой-нибудь точке, а дети должны были быстро выдать название. Указка убыстряла свой темп, пока у всех не начала кружиться голова, дети раскачивались взад и вперед и хохотали.

Найл повернул голову вправо, увидел, что Карл не смеется, и сразу же умолк. Ему хотелось рассказать Карлу о крысе, но в последнее время тот перестал с ним общаться. Найлу казалось, что, если сказать что-то путное, Карл снова станет благоволить к нему, но он, Найл, стал получать нагоняи от учительницы за то, что болтает на уроке. Миссис Маллон посадила их рядом, потому что они были друзьями, но предупредила, что рассадит, если они начнут безобразничать. Найл уже даже хотел этого, потому что летом что-то такое произошло и Карл отстранился от него.

Он знал, что миссис Кроули бросила мистера Кроули и переехала в Дублин с каким-то мужчиной. Знал, потому что подслушал разговор родителей. И когда летом он приходил к Карлу, все поменялось. Карл предпочитал сидеть дома и играть на компьютере. Пока там была миссис Кроули, она выпроваживала их на улицу, а если шел дождь, придумывала для них какое-нибудь занятие. Однажды она поставила на заднем крыльце два мольберта, застелила бетонный пол газетами и выдала им по рабочему халату, чтобы они могли перемазать друг друга краской, если вдруг захочется. Одна из причин, по которой Найл любил приходить в этот дом, была Коллетт. Обычно она работала у себя в кабинете наверху, то есть писала стихи, и в таких случаях ее не следовало беспокоить. Но иногда она выходила за чем-нибудь и неизменно улыбалась Найлу и спрашивала, как дела в школе. А однажды он прочел ей свое стихотворение, за которое получил приз на школьном конкурсе. Она опустилась на стул и слушала, и по ее лицу Найл понимал, что ей не все равно. Когда он закончил читать, она с улыбкой поднялась и положила руку ему на макушку. Потом подошла к полке, взяла оттуда сборник стихотворений и сказала: «Это тебе, дорогой. Возьми домой почитать». И после этого Карл как-то странно на него посмотрел.

Ему казалось важным сообщить Карлу о том, что его папа с мамой тоже ссорятся. Он все никак не мог выкинуть из головы сам момент ссоры: как папа пытался догнать маму в холле и как он вскрикнул, когда она ткнула его локтем под ребра. На следующее утро папа брился в ванной с открытой дверью, и Найл видел на его правом боку синяк, похожий на кляксу.

И вот на одной из перемен, когда погода испортилась и их не выпустили на улицу, Найл рассказал о родительской ссоре Карлу. Тот сначала молчал, доедая свой сэндвич с ветчиной, а когда закончил жевать, то изрек: «А мы в пятницу вечером ездили в Леттеркенни на “Маску”».

Миссис Маллон снова ткнула в карту деревянной указкой.

– Лох-Несс, – прокричал класс, и Найл обратил внимание, что Карл старается пуще остальных.

Он снова пихнул Карла и прошептал:

– Эй. Знаешь, что случилось сегодня утром?

Но Карл сидел, сложив руки на парте и уставившись вперед.

– Эй. – Найл пихнул друга еще раз. Тот отодвинул локоть.

– Найл Кивини, – громко сказала миссис Маллон. – Ну что, опять взялся за старое?

На большой перемене он играл с одноклассниками в футбол. Играл так себе – без толку носился по полю, стараясь не оказываться на траектории полета мяча. Когда прозвенел звонок, все выстроились в два ряда и стали ждать, когда миссис Маллон уведет их в класс.

Карл стоял впереди Найла и разговаривал с Лукой Ханли. Он недавно задружился с ним и стал водить его к себе домой после уроков. Найл слышал, как они обсуждали компьютерные игры, а потом стали строить планы на выходные. Решив рассказать Карлу о крысе, Найл постучал ему по плечу, но тот не обернулся, продолжая разговаривать с Лукой.

– Эй, Карл. – Найл старался говорить спокойно, но Карл не отвечал. Найл пнул его сзади по ботинку, но тот не отреагировал. Тогда Найл толкнул его в плечо.

– Эй, хватит меня пинать. – Карл обернулся.

Найл улыбнулся, давая понять, что это какое-то недоразумение, хотя сам уже был готов расплакаться.

– Да ты и пинать-то толком не умеешь, тюфяк. Прямо как твоя мамочка.

Тогда Найл пнул его со всей силы.

– Ну да, ну да. Зато моя мама дома, а не сбежала в Дублин с чужим мужиком.

И тут Карл повалил его на землю. Пальцы его сомкнулись на шее Найла, а потом он схватил его за волосы. Ребята обступили их с криками: «Давай, бей!» Оба мальчика пытались ударить друг друга коленом в живот, но находились в слишком крепкой сцепке, катаясь по мокрой земле.

– А ну прекратите! – раздался голос миссис Маллон. Толпа расступилась. Учительница ухватила Найла за капюшон анорака, и он видел, как Карл, шатаясь, поднялся на ноги. Его лицо приобрело землистый цвет, покрылось красными пятнами, а по щекам катились слезы.

– Зачем ты это сделал? – спросил Карл.

В его скулы вдавились черные камешки – до того сильно Найл прижал его к земле.

4

«Шторы задернуты, и это в дневное-то время. Странно», – подумал Брайан. Он нажал на кнопку звонка, подергал ручку, но дверь оказалась закрыта. Он оглянулся на ее красный «Ниссан», припаркованный перед домом, и уж было решил, что она отправилась гулять. Он такого не ожидал и был готов расстроиться, что не повидается с ней. После того как в воскресенье она убежала со службы, он собирался позвонить ей и заглянуть в гости, но ему потребовалось несколько дней, чтобы собраться с духом. Сейчас он решил уехать и позвонить ей из дома, а если она не ответит, набрать по рабочему телефону Джеймса. Потом он вспомнил, что заднюю дверь обычно не запирают. Он только отступил назад, как загремел замок и дверь немного приоткрылась.

– А, это вы, – сказала Иззи безразлично, глядя на него через щелочку. Они стояли лицом к лицу, но голос ее звучал словно издалека. Он не успел и рта раскрыть, как она открыла дверь и двинулась по коридору, по дороге прикрыв дверь в гостиную.

– Пойдемте на кухню, – позвала она.

– Я привез часть ваших книг, – сказал он, направившись следом. – Только они в машине. Не забыть бы достать перед тем, как уеду.

– Не беспокойтесь – вернете, когда сможете.

Она стояла к нему спиной, наполняла чайник водой из-под крана. Такая худенькая, со сведенными лопатками. Он представил, как положит на них свои руки, накроет их своей громадой. Она подвязала волосы в аккуратный хвостик, обнажив коричневый мышиный пушок на шее. Воспользовалась дешевой детской резинкой, хотя обычно носила ободок и заправляла соломенные пряди за уши.

– Ну, и как вам? – спросила она.

– Вы о чем?

– О книгах.

– А. Неплохо. Особенно понравился Родди Дойл[4]. До того грустный, ну просто очень, но все равно здорово. Ведь он описывает события глазами ребенка, верно? От этого повествование становится еще более пронзительным. А вот Дорис Лессинг[5] я не смог осилить. Ну полная безнадега.

– Ну, знаете ли, Родди Дойл немногим веселее.

– Да, но в нем есть некая легкость, и юмор присутствует. И опять же близкая мне тема.

Она поставила между ними чайник.

– Вы же понимаете, о чем я.

Она смотрела не на него, а куда-то в угол комнаты, и на мгновение ему показалось, что она его не слушает.

– Так вы заметили? – сказала она.

– Да, я видел, как вы ушли.

– Мне так стыдно, – сказала она, прикрыв глаза. – Думала, что потеряю сознание, потому и ушла. А то бы свалилась на кого-нибудь прямо в церкви. Но сразу же почувствовала себя лучше, когда глотнула свежего воздуха. Просто на меня находит иногда. Я справлюсь.

Лицо ее было расслабленным, не выражало никаких эмоций. Он не проработал в приходе и полугода, но уже несколько раз был свидетелем того, как она проваливалась в депрессию. Никогда он не видел ее до такой степени отстраненной. Она потянулась к сигаретам, вытащила одну. Он достал из внутреннего кармана блейзера зажигалку и дал ей прикурить.

– Джеймс дома? – спросил он. Все ее проблемы всегда были из-за Джеймса.

– Он в Дублине, – сказала она и выпустила облачко дыма, словно от самого упоминания мужа сдулась подобно шарику.

Положив сигарету на край пепельницы, она разлила чай по чашкам.

– В эти выходные у меня четыре крещения и одно венчание, – сказал он. – Представьте, каково.

– Боже, храни их всех, – сказала Иззи, возвращаясь к своей сигарете. Затянувшись, она уперлась подбородком в ладонь и опустила глаза. А потом вдруг посмотрела на него, в глазах ее плясала смешинка.

– Это примерно как похороны на той неделе?

Он рассмеялся и стряхнул с сигареты пепел.

– Да, тут вы меня подловили.

– Это ж надо – так беспардонно врать пастве в глаза.

– Ну, ну, я не совсем чтобы врал. Я действительно занимался церковными делами. Я тут кое-что разрабатываю, вернее только подбираюсь, но пока рано выносить это на суд людей. Нам сверху пришла директива.

– О.

– Похоже, что скоро правительство проведет еще один референдум касательно разводов. Джеймс, наверное, говорил вам.

– Он ничего не рассказывает мне о работе.

– Ну, нас попросили поднять эту тему, прочитать внушительную проповедь о святости брака – так, чтобы собирающиеся разводиться до смерти напугались.

– Вы это серьезно? Боитесь, что народ начнет пачками разводиться сразу же, как только закон вступит в силу?

– Абсолютно. А потом еще целый год никто не будет жениться.

– И что вы думаете по этому поводу?

– Ну… Только никому не говорите, а то меня пристрелят, но мне кажется, что истовому католику необязательно находиться в браке. В то же время брак – одно из семи таинств, и… То есть если ты создал семью, то нужно беречь ее.

– Но если будет легко развестись, кто станет беречь семью? Хотя в моей юности, например, считалось позором остаться незамужней. Поэтому и выходили за первого встречного.

Она уже говорила ему нечто подобное и прежде.

– Вы ничего не хотите мне сказать? – спросил он.

Пастырское окормление – вот как это называется. Когда отправляешь духовные и эмоциональные требы кротким и сокрушенным духом. И хотя он никогда не относил Иззи к этой категории, именно ее из всех прихожан он навещал чаще всего.

– Нет, – ответила она, покачав головой.

– Как прошел званый ужин?

– Я поела и потанцевала. – Она стряхнула пепел с рукава. – Каждый год одно и то же: мужчины расхваливают друг друга, а их жены делают вид, что им весело.

– Говорят, Джеймс произнес великолепную речь.

– Неужели? Речь как речь. Про помощь простым людям, про отказ от финансирования со стороны ЕС, но иногда с точностью до наоборот – в зависимости от того, куда дует ветер.

Он улыбнулся.

– Должно быть, ваш муж все правильно делает, если так долго продержался в своем кресле.

Она возвела очи к потолку.

– Он чем-то огорчил вас? – спросил Брайан.

Она сузила глаза и так странно на него посмотрела, словно пытаясь понять, шутка это или нет. Она даже подалась вперед, но потом снова откинулась к спинке стула.

– Святой отец, я не говорила вам, что у меня был свой бизнес?

Он даже поморщился – никогда прежде она не называла его «святым отцом».

– Нет, не говорили. И когда же такое было?

– Вскоре после замужества. У меня был цветочный магазин на центральной улице. Возле аптеки. Сейчас помещение пустует и довольно давно выставлено на продажу. Да вы, наверное, не обратили внимания.

– Отчего же. Я знаю дом, о котором идет речь.

– Когда я приехала сюда, в городе не было ни одного цветочного магазина, и я подумала, что разумно было бы открыть такой. Да вы и сами знаете – всегда кто-нибудь рождается, умирает или играет свадьбу.

– Да, это прибыльный бизнес, – сказал он.

– К тому же на тот момент я не знала, куда себя деть. Хотела сразу забеременеть, но не вышло, так что… – Она махнула рукой, не желая продолжать. – Я умирала от скуки. Я ведь была пришлой и мало кого знала, а те, кого знала, уже имели детей. Джеймс работал в фонде, получал приличное жалованье, но ведь лишние деньги никому не помешают. И я решила взять в аренду помещение. Пошла в банк, взяла кредит, заплатила аренду вперед за три месяца. Джеймс не стал противиться, но и не проявил особого интереса, полагая, что я сама откажусь от этой идеи. Ему не нравилось, когда я занимаюсь чем-то другим, кроме как глажу его рубашки или варю для него картошку. У него прибавилось дел – он стал больше заниматься политикой, задерживался на совещаниях, и все такое. – Она притушила в пепельнице сигарету. – На своем бизнесе я не обогатилась, но на мои деньги был куплен участок, на котором и построили этот дом.

– И что же произошло потом? – спросил он.

– Джеймса выбрали в городской совет, появилось больше денег, и он решил, что нам теперь не нужен этот магазинчик. Помню, как он поднялся утром ко мне в комнату. Я лежала в постели. Он взял из кроватки Орлу, обнял ее и сказал, что переуступил аренду Марку Карру, тем самым сделав мне большое одолжение. А я тогда только и думала о том, как бы поскорее вернуться на работу. Пять лет строишь бизнес, а потом у тебя его так запросто отнимают. Марк открыл там сувенирную лавку с местными поделками для туристов. Прогорел меньше чем за год.

– И вы сожалеете о своем выборе?

– Надо было сильнее сопротивляться, но я тогда была вымотана, еще не оправилась после родов.

– Нет, я не об этом. Вы ведь остались дома, заботились о детях. Занимались самым важным делом, которое только может быть на свете.

Она вздохнула.

– Я оказалась бы не первой мамочкой, которая отправилась работать. Но я обожала свою дочь. Я хотела обеспечить ее всем, чем только можно.