Жизнь Дидара Дараевича. Том первый. Родная земля

– Все мальчики после обряда надевают юбку. Вот ситцевая от Гулюм.

На следующий день Дидар уже бегал по улице с соседскими мальчишками в ситцевой юбке, играя новыми игрушками. Он смеялся, стрелял из лука, держал юбку от ветра, пряча свою большую тайну, сделавшую его настоящим джигитом.

Этот день навсегда остался в его памяти. Как бы ни было страшно и больно, через это проходит каждый мусульманин. Это древний обряд, очищающий тело и душу. И именно в тот день Дидар стал джигитом – пусть не сразу понял это, но на всю жизнь запомнил.

_________________________________________________

¹ Мынау жігіттін жаны тәтті екен – особая фраза на казахском языке, которая может быть переведена как «Этот парень сладко плачет». Это выражение может быть использовано в контексте того, что боль или страдания человека доставляют кому-то удовольствие или удовлетворение.

КИНО

Дидар с друзьями идёт в аульный кинотеатр, но за фасадом праздника – жар, духота, спёртый воздух и обморок. Герой чувствует себя лишним в толпе, вытесненным. Особое место занимает образ памятника Амангельды – как символ бунта, правды и истории,

с которым он внутренне соотносит себя. Кино становится метафорой: иллюзия снаружи, но истина внутри.

Глава шестая

Кино

Он не любил синематограф..

Выражение персонажа из фильма

«Человек с бульвара Капуцинов»

В истории Дараевича про кинематограф было одно досадное недоразумение. Конечно же, он любил – и продолжает любить – кино, как и всякий здравомыслящий человек. Любил экран, сюжет, музыку, крупные планы и грохот финалов. Но вот ходить в кинотеатры он не любил. На то была веская причина. А как известно, все настоящие фобии берут начало в детстве.

Про зрелища в той эпохе, помимо хлеба не забывали. Само путешествие туда было тоже увлекательным занятием. Из дедушкина дома краткий путь в кинотеатр проходил через задние дворы, а картина там была совсем иная, чем на центральной улице. Сзади хозяйственных дворов стояли кучи навоза, летали огромные мухи. То и дело приходилось смотреть под ноги, чтобы не угодить на лепешку или желтую едкую лужицу. Да и дышать становилось все труднее: мало того жара, стояла к тому же ужасная вонь от разлагавшихся кучи навоза. Под ногами хлюпали лужицы, пахнущие так, что у неподготовленного человека мутилось бы сознание. Пока они шли туда, отважною гурьбою соседских детей, вовсю кипел разговор о предвкушаемых прелестях сюжета и состава актеров очередной индийской драмы: кто сегодня будет играть в фильме: Амитабх Баччан или Митхун Чакраборти, злодей или полицейский, любовь или месть.

А Дидар, тем временем занимался своим любимым делом наблюдением за все и вся, за которым следовали те вопросы, на которые вечно занятые взрослые не хотели отвечать, да и его тетушки отвечали тоже с неохотой. Из-за этого Дидару приходилось по нескольку раз их повторять. Кучи навозные отличались между собой, как и навозные мухи, разноцветные блики, которых то и дело отблескивали, как маленькие катафоты на велосипедных колесах издали, в лучах вечернего, но еще жаркого летнего солнца. Одни кучи были большими, другие поменьше.

Дидар, как всегда, отставал, наблюдая за миром с любопытством исследователя. Он задавал вопросы:

– Почему одни кучи большие, а другие маленькие?

– А почему в них что-то шевелится?

– Почему здесь так много мух?

Дети сначала отмахивались, но в конце концов сдавались:

– Потому что у Айдара двенадцать коров, а у Мурата всего три – лентяй! А шевелятся там құрттар¹

– Кто? Где? Как они там оказались?

– Да мухи же, мухи! У деда спроси – он же твой дед и наш учитель. Он нам про этих тварей всю голову проел.

И Дидар вспоминал книжки на дедушкиной полке, полные рисунков насекомых, червей и микроскопических существ. Ему становилось интересно. Навозные мухи были разными – с металлическим отливом на крыльях, словно велосипедные катафоты, переливающиеся в лучах солнца.

И вот, наконец, они пришли к кинотеатру. Перед зданием – клумбы, чуть дальше – тополиные аллеи, и посредине площади – монумент. Он стоял на постаменте, словно сам ветер из степи, облечённый в бронзу. Это был великий батыр Амангельды Иманов² – один из предводителей восстания 1916 года, поднявшегося против царского указа о мобилизации казахов на «тыловые работы» в чужой, бессмысленной для степи войне.

Дидар любил вглядываться в лицо бронзового воина до начала вечернего сеанса. Сабля в руке, поднятая ввысь, была как вспышка молнии в степи. И взгляд – твёрдый, непреклонный, будто он всё ещё слышал топот конных дозоров, крики загнанных джигитов³, мольбы матерей, не вернувшихся сыновей. Иногда Дидару казалось, что этот батыр смотрит не в прошлое, а сквозь него – прямо в будущее. В его бронзовых глазницах будто жил ветер. Тот самый вихрь, о котором шептались в ночи: что он однажды войдёт в город, войдёт в фонари, и не оставит ни одного равнодушного. Было что-то знакомое, почти родственное между ним и этим батыром. Что-то большее, чем просто память. Пока он ещё не знал этого героя, он был мал, но потом будучи взрослым восхищался им.

Казалось, взгляд его устремлён в самую даль – не в географическую, а историческую, туда, где не забывают свою боль и не сдаются под чужим ярмом. В этом взгляде было всё: горечь, упрёк, и немая надежда. Он не знал тогда, что Амангельды был подло убит в 1919 году, уже после свершившейся революции – когда, казалось бы, должна была наступить справедливость. Он не знал, что его соратник Кейки батыр⁴, не смирившись, ушёл в степь, и мстил за друга, за землю, за погибших до самого 1924 года. Только позже, у родника, носящего имя Кейки, Дидар узнает эту историю – и свяжет в уме две фигуры: бронзовую тень у кинотеатра и прозрачную струю живой воды у края аула.

Когда двери кинотеатра распахивались, толпа врывалась внутрь. Первой шли нарядные – в белых рубашках со стрелками и вычищенных до блеска туфлях. Потом – подростки, поскромнее. Последними подбегали босоногие ребятишки. Их выгоняли, но ближе к середине сеанса они все равно пробирались внутрь, как вода в щели.

С первых минут начала фильма в зале была приятно чувствовать прохладу после вечерней летней жары и духоты. Но с некоторым течением времени становилось все более жарче и душнее, если сначала все чинно рассаживались на стульях, то к концу фильма на каждом стуле уже на коленях первых, севших располагались другие. Если с начала проходы вдоль стен были пусты, то с каждой минутой на них в неумолимой прогрессии появлялись молодые люди, что в конце концов, не было и яблоку где упасть. Первоначальная прохлада испарялась, как будто это было во сне или вчера, вместо нее воздух становился спертым, смешивался с запахами различного оттенков человеческого пота. От кого-то пахло кумысом и лошадьми, от вторых коровами и парным молоком, от третьих же шел запах тройного одеколона, шипра иль другой туалетной воды. Все это смешивалось и превращался в такую жуткую гремучую смесь запахов и ароматов, которая чувствовалась и во время больших тоев летом в закрытых палатках и помещениях, на которых Дидар бывал и тоже.

Он, наученный горьким опытом походов на такие киносеансы знал, что, если до первой серии не выйти, то потом это будет невозможным практически. Но тети его не пускали, боясь и помня строгий наказ и камчу отца, не оставлять меня в одиночестве ни в коем случае. Но после того, как я однажды упал в обморок, задохнувшись от неимоверной жары, из-за постепенного уменьшения кислорода в кинозале, они при дальнейших сеансах кинематографа стали меня все же отпускать, но с уговором не говорить дедушке об этом. Проходя через толпу людей, ориентируясь на светящуюся в темноте табличку «ШЫҒУ-ВЫХОД» как спасительному кругу из ада духоты через липкие тела, сотней волн кисло-терпких оттенков человеческого пота к дверям кинозала. Соприкасаясь с ними, Дидар сам взмокал, задыхался, начинал чуть ли не терять сознание. И в момент выхода на улицу его охватывало резкая бьющая в нос свежесть и прохлада вечернего ветерка самала. Дидар чувствовал великое блаженство, подбегая отдышаться к монументу героя, который стоял так же невозмутимо, гордо смотря в неведомую даль.

На мраморной табличке, потемневшей от времени, значилось: «Амангельды – батыр народа. Встал за честь степи, когда ей велели копать вместо того, чтобы сражаться.».

_________________________________________________________

¹ Құрттар (с каз. құрттар) – казахское слово, обозначающее червей.

² Амангельды Иманов – казахский батыр, участник восстания 1916 года против царской власти. Был убит в 1919 году.

³ Джигиты – кочевники, казахские всадники, известные своим мастерством верховой езды.

⁴ Кейкі батыр – казахский герой, один из соратников Амангельды Иманова, продолжавший борьбу с советской властью и местью за погибших до 1924 года.

БОТАКАН

Поездка в аул весной сопровождается знакомством с верблюжонком – ботаканом. На самом деле это был не ботакан, а взрослый самец-бура. Встреча вызывает сначала страх, затем интерес и внутреннюю силу. Аульные сцены и родниковая вода Кейки батыра наполняют главу духом истории и степи. Через контакт животным миром формируется уважение к жизни и природе.

Глава седьмая

Ботакан

Любой зверь дитя не тронет.

– из записок Дидара Дараевича

В степи уже повсюду проглядывали проталины, весело журчали ручьи из талой воды. Стоял апрель.

– Давайте собирайтесь, поедем в аул! – сказала мама.

– Алакай! Ура! – закричали Дидар и его сестрёнки, захлопав в ладоши.

Мама улыбалась, укладывая в чемодан детские вещи.

– Зачем тебе эта книжка? Не загружай лишнего, – строго, но ласково сказала она сыну.

Дидар нахмурился, не отпуская из рук тонкую книжку с иллюстрациями. Он особенно любил рассматривать рисунки – людей, животных, птиц. Детские брошюрки были яркими, но все казались какими-то ненастоящими. Совсем другое дело – взрослые книги. В них звери и люди были не игрушечными, а настоящими: в точных линиях, с живыми глазами. Вот только рисунков в таких книгах было мало – всё больше строчек с непонятными закорючками.

– Жаным, ты с малых лет к книжкам тянешься. У дедушки таких с картинками много. Эти оставь, там я тебе найду другие, – пообещала мама.

Запомнив её слова, он аккуратно спрятал свои книжки в шкафу.

Дорога пролетела в несколько часов. За окном проплывало бесконечное море степи. Только однажды автобус остановился – у святого родника Кейки-батыра. Люди набирали ледяную, прозрачную воду в бутыли. Солнечные блики играли в струе родника, словно танцуя.

На семьдесят седьмом километре жаркой степной трассы между городом и аулом тем был родник. Вода в нём била прямо из земли – прозрачная, как стекло, и обжигающе ледяная. Взрослые всегда предупреждали: не пить! Особенно детям. Зубы может свести, треснут, потом будешь мучиться. Многие приезжие горожане, не зная, хватали воду жадно и потом стонали от боли.

Дидар стоял у родника и смотрел, как тонкая струя с шипением разбивает пыль на камнях. Вокруг – ни души, только степь, ветер и дрожащие от жары миражи на горизонте. А рядом – резная табличка:

«Родник Кейкі батыра¹. Здесь он молился.. Здесь отдыхал, набирался сил перед дорогой и битвой».

Мальчик тогда ещё не знал, кто такой Кейки. Но чувствовал, что это место не простое. В этой воде была память. Он не пил – только умылся. Лёгкий холод обжёг лицо, но внутри стало как-то спокойно.

Потом он узнает: Кейки – тот, кто не сдался, мстил за друга – Амангельды, вероломно убитого в 1919-м. Они были не просто соратниками – они были теми, кто сохранил честь народа в самые тёмные дни