По праву крови

Симфония началась. Каждый играл по своей партитуре. Выверенные слова, просчитанные паузы, вовремя поднесённые бумаги. Ни одного слова лжи. Всё правда. Только извращённая. Там, где я спасала, были слова о корысти. Там где негодовала, нашли злой умысел. А в страхе и самозащите раскрылось нападение на столпы общества. Я даже восхитилась тем, насколько профессионально этот спектакль оказался срежиссирован. Вопросы, что сыпались на меня, имели такое хитрое построение, что при любом ответе я очерняла себя. Когда они говорили об ущербе и нападениях, реальность крошилась, как если бы мир вдруг стал недописанным холстом абстракциониста.

Скрипучий голос генерала Бруха вырвал меня из оцепенения:

– Мисс Анна Демаре, есть ли у вас заключительное слово?

Я медленно подняла голову. Мой взгляд, мутный и незаинтересованный, скользнул по мундирам судей, по символам Инквизиции на стенах. Единственная искра чего-то живого – недоумение – вспыхнула в глубине.

– Почему… меня судит трибунал?

Судья Гловер изучал меня с холодным, почти лабораторным интересом. Мой защитник судорожно пытался что-то прошептать, чтобы замять это, но Гловер поднял руку, останавливая его. Он ответил ровным, методичным тоном, как учитель, объясняющий очевидное упрямому ребенку.

– Мисс Демаре, ваш вопрос проистекает из фундаментального непонимания ситуации. Гражданский суд существует для разрешения споров между гражданами. Он разбирает кражи, договоры, бытовые конфликты – всё то, что касается мирной жизни и частного права.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание, но я лишь безучастно смотрела на него.

– Вы же обвиняетесь не в преступлении против частного лица. Вы обвиняетесь в преступлении против государственной безопасности, основ его существования и самой магической доктрины, на которой зиждется наш мир. Применение силы крови – это не просто нападение. Это покушение на один из столпов закона, акт, приравненный к ереси. Сокрытие документов подобной важности – это угроза обороноспособности. Ну, а связи с террористическими элементами – прямая атака на стабильность государства.

Я сжала кулак, впиваясь ногтями в ладонь. Глубже. Чувство. Тупая боль стала единственной весточкой из мира, который больше не мой. Кровь выступила каплями, темными на серой ткани платья. Я смотрела на неё без интереса. Моя кровь. Та самая, что… Нет. Не думать. Пустота безопаснее. Она не жжёт изнутри, как вина. Не режет, как предательство. Она просто… есть. Как холодный камень под щекой.

Обвинения и приговор были настолько абсурдными, что слушая оглашение, я просто…тихо захихикала.

Отчуждение имущества семьи в пользу государства. Исправительные работы. И это всё?

Не помню, как вернулась в камеру. Помню только неконтролируемую мелкую дрожь. Снова и снова я мылила ладони. Кожу уже жгло, а суставы ломило от холода воды. Вот только руки всё ещё казались грязными. За плеском струи не услышала, как открылась дверь. Вздрогнула лишь, когда в поле зрения попал Кирон, потянувшийся выключить кран.

– Присядь.

Он небрежно набросил мне на руки полотенце, указал на койку, а сам устроился на стуле.

– Похоже, у тебя пора забирать мыло, а то сотрёшь всё до костей.

– Ну и ладно, – бесстрастно ответила я и пожала плечами.

– Твои руки нам ещё пригодятся.

– На исправительных работах?

Он с трудом сдержал улыбку.

– Не совсем. Ты не отправишься на работы.

За окном снова опускался снег. Воздух было тихим.

– И куда же я отправляюсь? На плаху?

– Для такого, ты слишком ценный экземпляр, – прокомментировал Кирон, всё же позволив улыбке прорваться. – К тому же, когда ты вообще слышала про казни в последний раз? Нет, мы не действуем настолько примитивно, подобная бессмысленная жестокость портит репутацию.

– Давай ближе к делу.

– А ты куда-то торопишься?

Между нами повисла тишина, мы оба наблюдали за плавно опускающимися снежинками. Закинув ногу на ногу, Кирон наконец спросил приветливым тоном:

– Хотела бы выбраться отсюда?

– Куда? Помнится, имущество семьи отчуждается в пользу государства.

– Теоретически, у тебя ещё осталась та лачуга в деревне и работа в паршивой больничке. Кстати, почему дочурка богатых профессоров работает задарма в глуши?

– А почему нет?

– Никаких амбиций?

– Не всем же блистать на сцене.

– Признание нужно всем. Просто в разной степени. Кому-то достаточно похвалы от папочки, а кому-то нужно стоять на трибуне.

– Как мы выяснили, тебя-то как раз папочка не хвалил.

Я опустилась на койку напротив него, переводя взгляд на подпорченное презрением лицо.

– Советую не упоминать больше мою семью.

– Ты же мою упоминаешь.

– Справедливо.

Мы снова затихли.

– Так это правда?

– Что именно?

Кирон поигрывал снятыми перчатками. Я зацепилась за его взгляд: бледные зеленоватые глаза смотрели на меня с ленивой негой отобедавшего льва, он уже получил то, чего так хотел – документы, моё обвинение и, вероятно, карьерные перспективы. А теперь, кажется, ещё и десертом ожидал полакомиться.

– Про сущностей-паразитов?

– Много успела прочитать? – он понимающе кивнул.

– Не особо. Только про катаклизмы и какую-то мерзость из другого мира.

Кирон раздумывал некоторое время, прежде чем начать раскрывать свои карты.

– Знаешь, что самое забавное?

Я покачала головой, учитывая его специфическое чувство юмора, вряд ли мы находили забавными одни и те же вещи. Он продолжил:

– Вы, носители, сами подарили нам оружие против вас, когда стали использовать кровь. Ты думаешь, это просто эссенция жизни? Энергия, которой можно поделиться или забрать?

– А что ещё?

Исследовательский интерес немного оттеснил всепоглощающую скорбь, я ухватилась за эту нить, как потерянный в лабиринте скиталец.

– Дань.

– Кому?

– Источнику. Всякий раз, когда ты или твои сородичи…

Я перебила его, поморщившись на слове “сородичи”:

– Говоришь так, будто мы другой вид.

– Вы и есть другой вид, ну, или подвид. Если бы ты читала исследования своего отца, то знала бы, что носители генетически немного отличаются от неносителей. Незначительно, но эти отличия дают вам возможность принимать сущность. Неноситель не может вместить её, она сжирает такого за считанные дни. А вы изменены достаточно, чтобы не сдохнуть сразу, – в голос змеёй скользнуло презрение. – Некоторые из вас даже могут похвастаться выдающейся продолжительностью жизни.

– Завидуешь?

– Разумеется.

– Поэтому нас отлавливаете? Запрещаете?

– Отнюдь. Мы вас вовсе не отлавливаем, а очень даже, – он выдержал паузу, смакуя слова, как вино, – поощряем вашу культивацию.

– Что-что?

– Носители – фундаментальная опора этого общества. Без вас не было бы ни технологий, которые нам известны, ни развития, которого мы смогли достичь.

Этот разговор странным образом уводил меня от мыслей о собственной порочности. Фокус вернулся. Фокус на том, что происходило здесь и сейчас. На его словах. Кирон кивун, улавливая мой интерес, и вся его притворная легкость исчезла, уступив место ядовитой желчи.

– Поощряем размножаться и быть хорошими, послушными коровами. Потому что вы – скот. Энергетический скот, – его слова были ударом хлыста, но вместе с тем они приносили удовлетворение от срывания покровов, как выдавливание гнойника. – Эти красивые камушки в серьгах, браслетах и кольцах… Это не просто кристаллы силы. Это тюрьмы. Концентраторы. В них заключены обломки таких же, как ты. Точнее, их сущностей, чью силу мы дробим и используем. Ваш “дар” – это проклятие, которое мы превратили в ресурс.

Тело холодело в парализующем осознании, а разум жадно впивался в это знание. Кирон продолжал, наслаждаясь своим превосходством, возможностью открыто поделиться знанием, потешить своё самолюбие. Наверняка, не мог похвастаться перед другими инквизиторами, они-то, вероятно, тоже в курсе, или же гражданскими, ведь им как раз ничего раскрывать нельзя. А тут такая возможность – практически смертница, которая унесёт его тщеславные секретики в могилу.

– Откуда они взялись? Почему мы ничего не знаем?

Кирон помедлил, взвешивая варианты ответов.

– Технологии в бункере видела?

Я кивнула.

– Раньше могли пользоваться всем этим, умели создавать механизмы, которые делали практически что угодно. Люди дошли до того этапа, когда стали разделять элементарные частицы и изучать их.

– Мы тоже их изучаем, разве нет?

– Мы? Наш уровень развития теперь, как у обезьян с палками, – усмехнулся он.

Я лишь непонимающе нахмурилась, давая ему возможность насладиться собственным голосом.

– Те мы, что существовали до катаклизмов имели оружие, способное поражать миллионы за секунды, механизмы, которые вырывались за пределы атмосферы и изучали космос, вычислительные мощности для анализа огромного количества данных. И вот эти умники копнули слишком глубоко, так глубоко, что порвали ткань реальности.

– Что?

– Они умудрились пробить брешь и впустить мерзость в наш мир. А мерзость принялась жрать всё, что попадалось на пути: людей, зверей, растительность – не самая разборчивая в диете оказалась. Люди отбивались, как могли, всем своим сверхмощным вооружением, попутно уничтожая и сокращая собственный ареал обитания. Вот только мерзость оказалась не бездумной неотвратимой силой, она адаптировалась и стала менять физику мира, постепенно вооружение просто перестало срабатывать, умные машины выходили из строя, изменились свойства того, что люди использовали в качестве топлива.

– Но выжили…

– Выжили, лишь потому что твари эти, кажется, не умеют размножаться самостоятельно.

– В каком смысле?

Я уже начала воображать мерзкие картины.

– Им нужны, эм… энергетические хозяева, чтобы воспроизводиться. Насколько мы поняли из имеющихся записей, когда обе стороны истощили свои ресурсы настолько, что не смогли продолжать наступление, наступил период тишины. Твари научились проникать в сознание и общаться, если можно так сказать. Они предложили перемирие в обмен на ресурс.

– Людей?

– В точку. Соединившись с человеческой энергией они могли продолжаться в новых рожденных человеческих детях, существуя в одновременно в двух мирах.

Я потёрла глаза, откинула волосы назад.

– Бред какой-то…

– Конечно, бред, – хохотнул Кирон. – Но этот бред позволил нам выжить.

– Что с технологиями?

Кирон беспечно пожал плечами.

– Сгнили, развалились. Без топлива они стали непригодны, без людей, которые могли их ремонтировать, быстро рассыпались. Несколько десятков лет достаточно, чтобы стереть большую часть следов нашего пребывания в этом мире. Зато ваши питомцы подарили нам альтернативу, – в подтверждение своих слов Кирон щёлкнул по цере, скользнул пальцами по кругу и позволил огоньку заплясать над рукой. – Неплохой побочный эффект, а?

– Как? Как вы их забираете? – я ухватилась за эту идею: если была возможность избавиться от того, что заставило меня пойти на убийство, стоило ли ей воспользоваться?

– Узнаешь позже, если доживёшь, – Кирон понял, что наживка проглочена.

– Так вы доите нас? – выдохнула я, и голос мой сорвался на рваный шёпот.

– Колоритное выражение. Но да, суть передаёт верно. Мы защищаем. Вас от вас самих. И от них, – он указал пальцем на мою грудь. – Ты чувствовала это, да? Ту ярость. Ту боль. То ощущение, что это не ты. Это голод твоего пассажира. Магия крови – это не просто техника, позволяющая манипулировать жизненной силой. Это прямой канал к той мерзости, что дарит всем нам это благо преобразования энергий. Каждая капля крови – это крик плоти, который она слышит лучше всего. Ты думаешь, ты контролируешь её? Нет. Это она контролирует тебя в такие моменты. Она становится сильнее с каждым ритуалом. Ближе. Реальнее.

– Поэтому вы запретили магию крови?

– Ты вроде бы умная, – уничижительный смешок сорвался с его губ. – Вы же сами ограничили её использование. Во-первых, потому что, через камни нельзя использовать силу крови, а значит, любое её применение – всё равно, что сигнальный маяк поставить со знаком “Хватайте меня, я – носитель”.

– Запрет ввели носители?

Я подалась вперёд, не заметив этого. Кирон тоже приблизился, упершись локтями в колени.

– Сюрприз-сюрприз! И это нам только на руку, потому что сила крови портит сырье. Когда носитель использует кровь, его сущность мутирует, становится нестабильной, её сложнее изъять и обуздать. Ты становишься бракованным товаром. И с браком у нас разговор короткий, – он многозначительно посмотрел на дверь. – Твой срыв в камере поставил на тебе крест. Тебя ждут прииски. Тебя ждет утилизация, там и сгниёшь. Я единственный, кто может это остановить.

– Так может, оно и к лучшему? – я откинулась назад, эти слова слишком легко слетели с губ. – Таким монстрам место в аду.

– Возможно, ад – это как раз то место, откуда ваши питомцы выползли… Эх, быстро же ты сдалась.

Кирон окинул меня взглядом с головы до ног и, похоже, его не впечатлило, так что он переключился на разглядывание своих ногтей.

– Твой отец искал третий путь. Он понял, что сущность можно не запирать в камне и не кормить кровью. Он хотел освободить вас от бремени. Перенести. Отделить её от воли и сделать инструментом. Стать не сосудом, а тем, кто наполняет. Я предлагаю тебе закончить его работу. Не для Инквизиции. Не для меня. Для себя. Чтобы то, что случилось с… – долгая тяжёлая пауза, – чтобы это больше не повторилось. Чтобы ты была единственной хозяйкой в своём теле.

– Не пытайся использовать мою вину. Очевидно, все эти красивые слова ведут к какому-то предложению, выгодному для тебя.

– Не в бровь, а в глаз, моя прозорливая пташка. Успела разобраться в записях папочки?

Покачав головой, я подкинула ещё топлива в топку, где горел огонь его самолюбования. Странным образом, даже температура в камере казалась теперь выше. Лихорадочный блеск предвкушения в глазах выдавал его нетерпение.

– Согласись на перенос. Тебе ведь уже нечего терять.

– А тебе есть, что терять?

– Скажем так, мне есть, что приобретать.

– Хочешь силу?

– Разумеется. Кто же не хочет. Я не из тех, кто довольствуется скупой похвалой деревенщин. Признай, Демаре, ты же хочешь, чтобы весь этот кошмар закончился?

Я пыталась найти аргументы против, вот только в пустоте, что зияла теперь в моём разуме, не было ни одного якоря, позволившего бы мне цепляться за что-то в этом мире: ни семьи, ни друзей, ни призвания – всё методично выжжено Кироном, Кайденом и всем чёртовым мироустройством.

– А если не сработает?

– Переживаешь за меня?

– Ни сколько.

– Да, ладно тебе, – Кирона расслабился, понимая, что близок к цели. – Обещаю взять на себя полную ответственность за любые последствия.

– А если откажусь?

– Будешь думать о жизни, ковыряясь на приисках. Лично я, предпочёл бы не портить твои умелые пальчики грубой работой.

Я провела языком по сухим, потрескавшимся губам, чувствуя вкус пыли. Казалось, даже воздух в камере сгустился, превратившись в тягучую патоку, где каждое слово тонуло, как в болоте.

– Ладно, – моё согласие прозвучало глухо, будто из-под земли. – Но не для тебя. Не для Инквизиции. И уж тем более не для искупления.

Я кивнула в сторону, где в моём воображении всё ещё витал призрак Кайдена.

– Если этот… пассажир, как ты выразился… сорвётся с цепи и сожрёт тебя изнутри, я хотя бы получу места в первом ряду на это зрелище.

Уголок рта Кирона дрогнул в намёке на торжествующую улыбку, ему оставалось лишь облизнуться.

– Честно. Мне это нравится. Значит, договорились.

Он легко поднялся со стула, как отпущенная пружина, отряхнул идеальный мундир от несуществующей пыли.

– Готовься. Прииски ждать не будут, так что у нас с тобой мало времени.

– Кирон.

Замер.

– Что стало с Кайденом?

– Тебе не нужно знать.

Он вышел, не оглянувшись. Дверь захлопнулась. Я осталась сидеть, сжимая горящие ладони, и впервые за много дней в пустоте внутри что-то шевельнулось. Не надежда. Нет. Скорее, холодный, острый интерес, когда решил посмотреть, что будет на дне пропасти. Спешка и энтузиазм Кирона наталкивали меня на мысль, что он действовал без должных разрешений, вероятно, играл против своих же.

17. Ритуал. Александр.

Исполнять план нужно было незамедлительно, пока Демаре не отправили из крепости. Заранее подготовив легкими манипуляциями умы несущих вахту охранников, я прошёл в тюремный сектор во время полуночной пересменки и отпер скрытый проход, вед