Зверогон

Правда, механизм этого воздействия так и не удалось понять.

Едва слышно хлопнула дверь. Филин оторвался от ноутбука – Арина положила на стол рядом с ним большой мясной пирог, аккуратно завернутый в салфетку, и сказала:

– Там уже закрываются. Я подумала, вы ведь тоже не ели.

– Спасибо, Арин, – искренне поблагодарил Филин. Это было неожиданное, почти забытое ощущение – кто-то другой просто взял и позаботился о тебе. Оно было как прикосновение теплой ладони к спине, и Филин вдруг растерялся.

Он сердито напомнил себе, что тут нет ничего особенного. Арина во всем от него зависит и пытается подольститься и быть милой. Но совиное чутье подсказывало ему, что Арина не думает о выгодах. Просто она хороший человек и хочет быть такой во всем.

– Скоро поедем домой, – произнес Влад, и по лицу Арины скользнула едва уловимая тень, словно она быстро поняла, что именно скрывается за этим приглашением. – Если убийца охотится на уникальных существ, то вам лучше быть под присмотром.

Арина кивнула. Ее взгляд обрел какую-то очень взрослую тоску, которой просто не должно быть у девушки восемнадцати лет. Филин вздохнул.

– Можно, конечно, оставить вас здесь, но это, наверно, не очень удобно.

Она снова качнула головой, соглашаясь. Влад хотел было сказать, что незачем на него так смотреть, он, в конце концов, не убийца, не насильник и не маньяк, но потом решил промолчать. Промолчала и Арина: снова села на стул и сидела так, пока Филин не выключил ноутбук и не поднялся из-за стола.

Он жил на одной из улиц, которые пестрым веером разбегались от Красноармейского проспекта: вроде бы одна из главных нитей города, в которой всегда пульсирует яркая жизнь, но стоит свернуть в проулок, как проваливаешься в тишину и провинциальную дрему. Филин припарковался на привычном месте и произнес:

– Давайте все-таки договоримся. Вы меня не боитесь. У нас тут есть другой, кого надо бояться. Такой другой, который способен влиять на сознание жертв. Так, что они не сопротивляются.

Арина удивленно обернулась к нему, глаза энергично вспыхнули в полумраке.

– А я еще подумала: если Эухена медведя завалила, то почему с убийцей не справилась? – от замкнутости не осталось и следа, голос девчонки звучал ярко и живо. – Он ее загипнотизировал?

– Не совсем, – ответил Филин, выходя из машины в теплый летний вечер. Все-таки в августе лето уже не совсем летнее: отовсюду смотрят тени подступающей осени. – Это какое-то иное состояние, не похожее на гипноз.

– Такое уже было раньше?

Они неторопливо пошли к подъезду девятиэтажки, и Влад заметил, как шевельнулся тюль на окне кухни первого этажа. Пенсионерка-сплетница Антонина Петровна на посту – смотрит, кто к кому идет, завтра сядет на скамье у подъезда и будет рассказывать, как Филин очередную бабу притащил и в каких позициях с ней развлекался.

Что-то увидим, что-то придумаем. Вот они, прелести жизни в старом доме со старыми соседями.

– Было в Новгороде, в две тысячи третьем, – ответил Влад. – С тех пор больше не повторялось.

Квартира их встретила тишиной и стерильной чистотой – Филин платил соседке за уборку, и та отрабатывала каждую копейку из полученных денег так, что с пола можно было есть. Он разулся, прошел через гостиную, открыл дверь в гостевую комнату – Арина пошла за ним так, словно Филин тянул ее на ниточке.

Он снова подумал о треугольнике кожи в прорези черной девичьей рубашки, сжал и разжал кулак.

– Постельное белье и полотенца в шкафу, – произнес Влад. – Так что обустраивайтесь и отдыхайте. Тут магазин в соседнем доме, завтра купим вам что-нибудь на смену. В холодильнике вроде что-то было, посмотрите. Чай, сахар – это на столе.

Арина смотрела неотрывно. В ее взгляде плавало недоумение и радость, что ли. Филин не стал всматриваться.

– В общем, отдыхайте, – произнес он, вновь сжав и разжав кулак. – Доброй ночи.

Открыв дверь, Филин вышел на балкон и обратился. Взмахнул крыльями, напомнил себе, что надо бы летать почаще, сделал круг над двором, чувствуя взгляд Арины на растрепанном птичьем теле.

Она смотрела на человека, обратившегося в птицу, наконец-то понимая, что ее новый мир полон не только ужасов, но и чудес.

Внизу у мусорных баков мелькнула мышь – не Тень, обычный грызун. Филин вспомнил, что пирог с мясом так и остался у него на столе, и бесшумно спикировал вниз.

***

Птица была громадной. Громадной и холеной: перья сверкали, ни единого сломанного, ни единой трещинки в когтях – Арина и сама не знала, как смогла все это рассмотреть в августовских сумерках. Когда филин поймал мышь и улетел вместе с ней в соседний двор, Арина вздохнула и села на край кровати.

Утром мать выбросила ее из дома и из жизни. И вот сейчас она сидит в гостях у следователя, в трехкомнатной квартире девятиэтажки на улице Комарова, и в соседнем доме детская поликлиника – все знакомое, все прозрачно-ясное, вот только это другой мир.

Филин не появлялся. Улетел, не желая смущать Арину – в этом ей виделось какое-то средневековое благородство, неожиданное и непривычное среди небоскребов и сотовой связи. Или это просто она, живя с братом и матерью, привыкла ждать от людей плохого, потому что не видела хорошего?

Вздохнув, Арина поднялась с кровати, взяла в шкафу полотенце и побрела в ванную. Приведя себя в порядок, она укуталась в полотенце и прошла на кухню, чувствуя себя словно под прицелом, видимой со всех сторон.

Кухня была озарена светом, снаружи сгущалась тьма, и филин мог видеть ее откуда-то с крыши. Или с дерева. Поставив чайник, Арина подошла к окну и не увидела никаких птиц. Окна квартиры выходили на короткую, в четыре дома улочку, и в это время на ней наступала присыпанная пылью тишина.

Как-то там мать? Вернулась с кладбища, не нашла дома той, на которую вечно можно выливать раздражение и злобу, вспомнила, что сама прогнала ее? Чайник щелкнул, выключаясь; Арина налила кипятка на чайный пакетик в кружке с ежом и надписью “Натягивай проблемы на колючки”.

Влад все время будет вот так улетать, чтобы не смущать ее?

Сделав глоток, она оставила чашку на кухонном столе, прошла в гостиную – все здесь было аккуратным, модным и каким-то неживым, словно настоящий Владислав Филин никогда тут не появлялся. Ни безделушек, ни фотографий, ни забытой пластинки с лекарствами – ничего, что делает место обитаемым. Арина опустилась на диван, включила телевизор: интересно, как выглядит здешняя ведущая местных новостей?

– …пришла в спорт еще ребенком, научилась сражаться и никогда не отступала. Ее мечта об открытии своей спортивной школы так и осталась мечтой.

На экране появилась фотография Скворцовой – она сидела на велосипеде, смотрела прямо в камеру, улыбалась весело и лихо. Затемнение – фотография исчезла и появилась студия новостей в бело-голубых тонах, светловолосая ведущая с подчеркнуто серьезным выражением провинциально круглощекого лица.

– К другим новостям. Турьевские каратистки завоевали золото и серебро на первенстве России, соревнования по всестилевому карате среди юношей и девушек 12-13 лет прошли в Орле…

Арина щелкнула клавишей, меняя канал. Знакомый логотип “Карусели”, знакомый мультфильм про говорящие пожарные машины. Можно притвориться, что, например, уезжала из Турьевска на несколько лет, теперь вернулась – гуляй по знакомым улицам, отмечай, как все изменилось, привыкай, что все люди теперь могут превращаться в птиц и животных. Как, интересно, Филин охотится на мышей – не боится ли сожрать кого-то из соседей?

Повинуясь какому-то темному любопытству, Арина подошла к одному из шкафов белоснежного мебельного гарнитура. Открыла дверцу, увидела пластиковую коробку, в которую были свалены лекарства. Активированный уголь, жаропонижающее, порошки от простуды и гриппа, большая пачка презервативов – обычная аптечка молодого мужчины, который ничем особенным не болеет.

Другой шкаф. Одежда, немногочисленная, но хорошая, вся аккуратно размещенная на вешалках. Запах дорогой туалетной воды и чего-то сухого – должно быть, птичьих перьев. Арина никогда не нюхала птиц.

Она выдвинула одну из полок и увидела какие-то тетради, прозрачную папку с платежками за квартиру, старую фотографию – из тех, где люди сидят на фоне ковра, а глаза у них серые с ярко-красной точкой зрачка. Мальчик лет десяти и светловолосая девочка, его ровесница – голубые банты были больше ее головы. Девочка улыбалась, держа в руках пеструю коробку с подарком, мальчик сидел с важным видом, как взрослый, словно подарил подруге то, о чем она давно мечтала, и теперь радовался ее радостью.

Арина плохо разбиралась в детях и их возрасте и уж точно не смогла бы сопоставить детскую фотографию со взрослым человеком – и сама удивилась, узнав Филина.

Обычно старые фотографии лежали в альбомах, таких же старых и никому не нужных – почему же тогда Филин хранил эту фотографию вот так, отдельно?

Арина осторожно задвинула полку обратно и отошла от шкафа.

Что-то подсказывало, что Филин не обрадуется, если узнает даже не то, что она рассматривала его вещи – что нашла эту фотографию.

***

Новгород, 2003 год

Темнота в подвале была не просто отсутствием света – она была живой, вязкой, словно черная смола, заползающая в легкие с каждым вдохом. Влад щурился, пытаясь разглядеть хоть что-то, но даже контуры собственных пальцев, которые он подносил к лицу, не выступали из беспросветной мглы. Рядом слышалось частое, поверхностное дыхание Лизы – она старалась не плакать, но предательские всхлипы все равно прорывались сквозь сжатые зубы.

Влад не помнил, сколько времени они провели в подвале. Может, год. Может, всего час.

– Давай в города, – прошептал он, упираясь спиной в холодную бетонную стену. Нужно было найти что-то, чтобы успокоиться хоть на минуту. Перестать захлебываться ужасом и тьмой.

– Я… я не помню ни одного города, – ответила Лиза, и ее плечо дрогнуло рядом с ним.

– Москва, – сказал Влад быстро, чтобы она не замолчала снова, не начала скулить, как раненое животное. – Тебе на “А”.

– А… Астрахань.

– Новгород.

– Донецк.

– Кирово-Чепецк.

Он знал, что это глупо – сидеть здесь, в подвале у незнакомца, который так широко улыбался, когда вел их к своему седану, и играть в детскую игру. Но если не играть, то придется думать о других вещах. О том, как пахло в машине – сладкими духами и чем-то кислым, вроде рвоты, как болтались на зеркале чьи-то перья, изломанные, перевязанные красными нитками. О том, как незнакомец сказал: "Вы такие хорошие, милые мои птички, такие послушные", и погладил Лизу по голове, а она замерла, как слеток воробья под лапой кошки.

О том, как он, черт его побери, смог увести их с детской площадки, когда и Влад, и Лиза знали: с чужими никуда нельзя ходить. Никуда, никогда, ни при каких обстоятельствах. Ни смотреть котят, ни доносить сумки до дома.

– Казань, – едва слышно выдавила Лиза.

– Нью-Йорк, – ответил Влад, хотя знал, что так не играют: это не российский город. Но ему нужно было, чтобы она удивилась, отвлеклась хоть на секунду.

– Так Нью-Йорк же не… – начала было Лиза, но осеклась.

Где-то наверху, далеко-далеко скрипнула дверь.

Они оба замерли. Влад инстинктивно вытянул руку, нащупал Лизино запястье – тонкое, хрупкое, с выступающей косточкой. Он сжал его, не понимая, хочет ли этим успокоить девочку или самого себя.

– Я тебя защищу, – прошептал Влад. – Он тебя и пальцем не тронет, слышишь, Лиз? Слово пацана даю.

Это была ложь, и Влад это прекрасно понимал. Они оба ходили на карате два года, но там были мягкие маты, смешные белые кимоно и сенсей, который подбадривал ребят, даже если они лажали. Здесь, в подвале, все это казалось ненастоящим. Игрушечным и наивным, как плюшевый совенок, который выступает против дракона.

Никакие удары не помогут, если смерть везет тебя в машине, и ты не можешь сопротивляться.

Но Лизины пальцы шевельнулись и сжали его руку в ответ.

– Я знаю, – сказала она, и сверху послышались шаги.

Медленные.

Тяжелые.

– Птич-ки, – услышал Влад сладкий вкрадчивый голос. – Птички мои. Птич-ки.

***

Филин вернулся домой утром.

Ночью он долетел до набережной и обратился. Стоял на маленьком мосту, переброшенном через Турью, смотрел, как сбились стайкой лодочки, уснув под звездным небом – даже вспомнил стихи, которые когда-то написала одна из его бывших:

Задремали лодки у причала,

Смотрят сны о дальних берегах.

В сентябре я все начну сначала,

Спрятав август на черновиках.

Филин не любил стихов, но сейчас, в спокойствии августовской ночи, они вдруг показались ему очень подходящими к миру. К жизни, которая стремилась к осени и дальше.

От Турьи веяло прохладой, в воде кто-то плеснулся – Филин склонился над оградой, заглянул под мост и увидел прозрачную спину русалки. Весной здесь вынули из реки утопленницу, Влад видел репортаж в местных новостях.

Девчонка бросилась в воду от несчастной любви. Тело достали, но несчастная ее душа навсегда осталась в воде, а любовь изменилась, переросла в ненависть и злобу, залитые ядом соблазна.

Русалка почувствовала его взгляд – перевернулась на спину, подставив лунному свету и чужому взгляду тяжелую белую грудь с острыми розовыми сосками, изнывающими от жажды прикосновения горячих живых пальцев. Рассмеялась, приглашающе поманила к себе: зов, который тек от сияющего тела, от приоткрытых губ, от каштановых влажных волос был таким, что Филин стиснул челюсти и выпрямился. Начал считать от ста к одному – низ живота предательски свело, надо было успокоиться.

– Дурак! – русалка рассмеялась, ударила по воде, скользнула серебряной молнией прочь. Филин вздохнул: дурак, зато живой. И надо будет обязательно позвонить в службу очистки. Центр города, а они птицы гордые, пока не пнешь, не полетят.

– Дурак! – повторила русалка, плавно выйдя из воды на темное деревянное покрытие набережной. Села, призывно развела ноги, скользнула пальцами по упругой розоватой жемчужине. Прикусила губу, словно спрашивала: “Ну какая же я мертвячка?”

В ней все сейчас было наполнено призывной обжигающей жизнью, все было влажным, пульсировало желанием и жаром.

Она звала. Она хотела – но не страсти, а чужой смерти, и Влад слишком хорошо об этом знал. Видел несколько парней, зацелованных русалками до смерти – оно того не стоило.

– Не нравишься, – равнодушно ответил Филин. – Я живых баб люблю. Теплых.

Зов был тягучим, словно мед: шагни, влипни в эту обжигающую бездну, погибни и не пожалей об этом. У этих стерв настоящий дар забираться под кожу и влечь: ты смотришь на нее, видишь в ней свою смерть, но все равно идешь, потому что ни одна женщина в мире, ни одна, не даст тебе даже подобия того, что предлагает русалка.

– Да ладно тебе, – острые русалочьи пальцы скользнули в розовую щель, ритмично задвигались туда-сюда, на скулах проступили очертания радужных чешуек. – Иди ко мне.

– Ага. Чтоб у меня потом такая же спина была, как у тебя?

– Хам! – русалка соскользнула с набережной в воду. – Как ты с девушкой разговариваешь вообще?

Когда пришла злость, соблазн утек – в этой русалке было еще много живого, она еще не привыкла к тому, что охота важнее всего.

– В Центральном парке есть кто-то из ваших? – спросил Филин. Русалка демонстративно повернулась к нему прозрачной спиной – шевельнулись белые раковины лопаток, дрогнула жемчужная нить позвоночника.

– А хоть бы и есть. Тебе что?

Русалки не уходили далеко от воды, лишь в Зеленую неделю бегая по лесам и полям и пугая случайных прохожих. Но русалки любопытны. Они всегда хотят знать, что происходит вокруг их дома.

– Сегодня убили девушку недалеко от парковых прудов, – произнес Филин. – Договоримся так. Пообщайся со своими, если кто-то что-то видел и расскажет мне, то я так и быть, не вызову очистку.

Русалка обернулась. От медового зова не осталось и следа. Девичье лицо осунулось, потемнело; в глазах была злость.

Ну нет человеческих свидетелей, что поделать. Убийца бесследно исчез, никто его не заметил, никакие камеры не ухватили ничего подозрительного. Значит, придется привлекать к работе других.

– А угощеньице?

Филин усмехнулся. Вынул из кармана нож, раскрыл, полоснул по запястью. Русалка рванула к мосту, поднялась из воды, ловя каждую тяжелую солоноватую каплю. Провела по губам языком, насытившись.

– Договорились, птица, – улыбнулась она. – Приходи сюда завтра, в это же время.

***

Арина рухнула в сон, как в темную воду, и проснулась от того, что на кухне включили воду настоящую. Мать всегда вставала рано – готовила свежий завтрак обожаемому Павлуше, и Арина однажды сказала: бедная его будущая жена, от нее будут требовать ранних подъемов и пышно накрытых столов. Мать тогда ударила ее по лицу, на этом разговор и закончился.

Первые блаженные мгновения послесонья развеялись – реальность навалилась на Арину тяжелым брюхом. Павла убили, мать осталась в другом мире, все изменилось меньше, чем за сутки. И она теперь в квартире следователя, который ищет убийцу спортсменки – даже пытается как-то помогать ему.

Послышались шаги, скрипнула дверь – Филин заглянул в комнату, аккуратно поставил на пол пакет со знакомым логотипом магазина недорогой одежды.

– Доброе утро. Как спалось?

– Доброе, – Арина села на кровати, придерживая одеяло. – Хорошо, спасибо. Как вы?

Филин улыбнулся.

– Нормально. Купил вам тут кое-что, надеюсь, с размером не прогадал.

В пакете обнаружилась стопка одинаковых белых футболок с разноцветной надписью “Д.Р.У.З.Ь.Я”, две пары тонких спортивных брюк и несколько коробочек с бельем. Переодевшись, Арина вышла на кухню и спросила:

– Тут и русалки есть?

Филин, который задумчиво готовил омлет с овощами, обернулся к ней, и Арина подумала: неужели он всю ночь где-то летал?

– Конечно. Русалки это мифологическое понятие, а так – энергетический оттиск человека, погибшего в воде.

Оборотни есть. Избушка на курьих ножках убежала с пацанами на реку. Почему бы не быть и русалкам?

– А домовые тут бывают? – спросила Арина, усаживаясь за стол. Филин сгрузил на ее тарелку порцию омлета и ответил:

– Вы, наверно, о котах прайми. Да, бывают, живут намного дольше обычных котов. Способны проходить между энергетическими нитями мира, это делает их временно невидимыми.

Некоторое время Арина молча сидела, глядя на свою тарелку и не в силах взяться за вилку. Филин сгрузил сковороду в раковину, опустился за стол напротив, и она сказала:

– Вы порезались.

– Да, пришлось подкормить русалку, – небрежно ответил Влад, будто речь шла о чем-то простом и заурядном. – Если мужчина хочет добиться от нее правды, то должен дать ей свою кровь. Ну или семя.

Арина поежилась. Представилась набережная Турьи и серебристая стайка голодных русалок в воде – от картинки веяло чем-то первобытно-диким.

“Это теперь твой мир, – заметил внутренний голос. – Тебе тут жить до самого конца, привыкай”.

– Что будем делать сегодня? – спросила Арина.

– Опросим еще раз родителей Эухены. С ними вчера говорил мой коллега, но я хочу посмотреть на них сам.

Омлет получился очень вкусным. Доев, Арина встала к раковине, включила воду, и Филин тотчас же произнес:

– Да ладно вам, оставьте. Я помою.

– Это будет не по-честному, – улыбнулась Арина, взяв губку. Утро было солнечным и каким-то семейным, что ли, будто Влад был ее братом – но не тем, кого надо обслуживать, кто сам себе не отрежет куска хлеба.

Это было правильное ощущение, и Арине не хотелось лишаться этой правильности.

– Вы гостья, – сказал Филин и едва заметно нахмурился. – Я позвонил в общежитие полиции, там скоро освобождается комната. Сможете переехать туда, если вам тут как-то неловко.

Арина вымыла тарелку, поставила на сушилку – тарелок там стояло много, все были очень разными, словно у Филина была большая семья. Взялась за сковороду, подумав, что неловко сегодня как раз хозяину дома, а не гостье.

– Влад, у вас очень хорошо. Но мне неудобно вас стеснять.

– Я живу один, как видите, – Филин поднялся, прошел к кофе-машине. – Так что оставайтесь, если хотите. Я потом еще диссертацию напишу, – он взял чашку и произнес с очень серьезным выражением: – “Социальная адаптация лица с аномальным пространственно-временным происхождением в условиях современного российского общества: стратегии интеграции и риски маргинализации”.

“Вот кто я такая, – подумала Арина. – Аномалия”.

Все-таки, общаясь с ней, Филин преследовал корыстные цели. Павел был прав: ничего в жизни не делается просто так, по доброте душевной.

– Тот человек так на вас кричал вчера.

Филин усмехнулся. Наполнил кофе одну чашку, взял из коробочки новую капсулу.

– Рудковский-то? Ну вот он как раз из Отдела К. Вернее, из бывшего, отдел расформировали пару лет назад за ненадобностью. У нас очень давно не было никого из ваших.

Арина кивнула. Почему-то сама мысль о том, что ей мог заняться этот Рудковский, вызывала липкий брезгливый страх, какой бывает, когда видишь змею.

– Но он узнал о вас и разозлился. Ему, видите ли, тоже хочется в науку, – Филин поставил чашки на стол, и Арина поинтересовалась:

– А какая у него Тень?

– Варан, – сказал Влад и нахмурился. – Тоже, кстати, редкость. Но вообще у нас не принято спрашивать, у кого какая Тень. Это неприлично. Со временем вам покажут, если сочтут нужным.

– Хорошо, – кивнула Арина. – Запомню.

***

Сычев вчера побеседовал и с родителями Эухены, и с ее парнем, но Филину все равно казалось, что есть нечто, что коллега упустил. Нечто важное, то, что могло пусть не направить их к убийце, но хотя бы намекнуть.

Потому что в записях Сычева не было ничего выдающегося. Скорбящие родители, скорбящий парень. Ничего не подозревали, все было в порядке. Эухена тренировалась, каждое утро выходила в парк на пробежку, ни с кем не конфликтовала, все было, как всегда.

Скворцовы жили в недавно отстроенном элитном жилом комплексе напротив парка; поднимаясь в сверкающем лифте на двадцатый этаж, Филин думал о том, почему Эухена жила с родителями, а не с парнем. Все-таки в двадцать три хочется больше самостоятельности, особенно если ты боец и по роду занятий, и по природе своей.

Впрочем, даже ягуара можно посадить на цепь.

– У нас тоже есть такие дома, – сказала Арина. – Прямо на этом месте. Никогда не бывала внутри.

– Вот и выпал случай, – кивнул Филин, выходя из лифта.

Квартира Скворцовых оказалась такой, какой Влад и ожидал: очень просторной, очень светлой, с дорогой, модной, но в то же время броской до безвкусицы мебелью, где каждая вещь кричала не о достатке, а о желании этот достаток продемонстрировать. Напольные вазы, позолота, безделушки, финтифлюшки – все это выглядело как декорации к плохой театральной постановке, все так и вопило: “Наконец-то! Мы! Можем! Это! Позволить!”

Фотография Эухены, та самая, что вчера красовалась на плакате в “Бультерьере”, стояла в гостиной. Филин посмотрел на стопку водки, накрытую кусочком ржаного хлеба, и поинтересовался:

– А зеркала вы занавешивать не стали?

Он не соблюдал приметы, но по идее, если ты веришь в одно, то не упустишь и другого. Поставил покойнице рюмочку – не забудь занавесить зеркала. Мать Эухены театрально всхлипнула, поднесла платок к глазам.

– Ой, ну что вы, у нас все зеркала Роберто Кавалли, мало ли что зацепится…

Филин понимающе кивнул. Когда цена на зеркало стартует с пары тысяч евро, то все приметы побоку.

– Мы все вчера рассказали, – в голосе отца Скворцовой мелькнуло нескрываемое раздражение. Филин оценил вид его лица, одутловатого, с нездоровой краснотой: да ты, дядя, литрбольщик у нас.

– Я хотел бы уточнить еще пару вопросов. У Евгении в последнее время были какие-то новые друзья? Знакомые? Какие-то гости?

Отец Скворцовой посмотрел так, словно прикидывал, как бы поскорее избавиться от назойливой помехи. И было тут что-то больше и злее, чем скорбь родителя, которую кто-то ковыряет пальцем.

– Никого не было, – ответил он. – Все те же самые. Гостей она не приглашала, я запрещал.

– Она не собиралась съехать? – по ходу, Арину заинтересовал тот же вопрос, что и Филина. Он одобрительно кивнул.

– Какой “съехать”, что значит “съехать”? – всплеснула руками мать. В ее голосе звенело нескрываемое возмущение. – Куда, зачем? А как же мы с отцом? Нет, Женечка была не из таких, она нас бы никогда не оставила. Ну вы сами понимаете, сначала родители заботятся о ребенке, потом ребенок о родителях.

Филин прикинул их возраст – около пятидесяти. Не рановато ли притворяться немощными и слабыми? Впрочем, дело не в слабости, а в том, что Эухена была для родителей дойной коровой. Вряд ли вся эта роскошь куплена на их зарплату.

И они не скорбели – они подсчитывали убытки. Думали, кто же будет дальше платить за эту квартиру, обеспечивать им тот уровень, к которому они привыкли и с которого так больно падать.