Кактусы у нас не растут

– Можно начать со второго вопроса? – попросила она Арона, когда подошла её очередь.

– Ладно, – согласился он, пожав сутулыми плечами.

Маргоша «села на своего любимого конька» и понеслась во весь опор. Она рассказывала о Моцарте и о Бомарше, об отце одного и об отце другого, о превратности их судеб и переплетении в одной точке с главным персонажем по имени Фигаро. «Возвышенное и земное» перекликалось в её рассказе с «Лисами в винограднике», дополняясь какой-то информацией из учебника; оживали персонажи комедии и оперы. Маргоша старалась изо всех сил, чтобы ответ хоть на один из вопросов экзамена позволил ей избежать переэкзаменовки.

Арон внимательно слушал, не перебивал и не останавливал, казалось, ему нравилась Маргошина увлечённость. А однокурсники были благодарны ей за подаренное им дополнительное время. Наконец, фонтан её красноречия иссяк. Неотвратимо надвигался первый вопрос. Маргоше показалось, что спасение можно найти только в той же удивительной логике, что присуща и самому Арону.

– Георг Фридрих Гендель родился в Германии, как и Иоганн Себастьян Бах, и в том же, одна тысяча шестьсот восемьдесят пятом, году.

Арон не спорил.

– Это говорит о том, – продолжила Маргоша, что они были ровесниками, современниками и жили в одну эпоху музыкальных стилей и жанров.

Кивком головы Арон выразил свое согласие.

Маргоша продолжала свое спасение:

– Когда мы называем то или иное имя выдающего мастера, будь то художник, писатель или композитор, то невольно ассоциируем его с определённым жанром, конкретным произведением или музыкальным инструментом. Шопен, например, ассоциируется у всех с музыкой для фортепиано, хотя у него есть произведения для скрипки и виолончели, и даже есть песни. Мы говорим Бетховен, и ярче всего в памяти проявляются его сонаты и симфоническая музыка, но список произведений композитора гораздо внушительнее. Называя Баха, мы сразу вспоминаем его органную музыку, хотя творчество Баха было необычайно разнообразным. У него есть сочинения для клавесина, флейты, лютни и оркестра.

Это было логично. Арон опять кивнул.

– А когда мы говорим Гендель, то в первую очередь приходит на ум слово оратория, один из музыкальных жанров, в котором Гендель проявил себя как непревзойденный мастер. Широко известны такие его оратории как «Самсон и Далила», «Времена года»…

И тут Маргоша замолчала.

– Дальше, – попросил Арон.

– Всё, – сказала Маргоша.

– Всё? – удивился Арон.

– А ещё в своё время Гендель был более популярен, чем Бах, – сказала Маргоша, прекрасно понимая, что это никакого отношения не имеет к Генделю как композитору.

– Бедный Бах, – иронично буркнул Арон.

Он давно уже раскрыл Маргошину зачётку и сейчас, не глядя на Маргошу, молча крутил в руках ручку. «Не неуд, не неуд, – мысленно заклинала Маргоша, – ведь хотя бы на тройку я уже наговорила».

– Ну, давайте тогда музыкальные темы, – вздохнул разочарованно Арон.

Маргоша уже почти полностью выдохлась, но спела и сыграла несколько тем из Моцарта. А бедный Гендель так и остался неозвученным.

– Всё, – то ли спросил, то ли констатировал Арон.

Маргоша кивнула.

– Да, – протянул он, – знать-то Вы знаете, но всё как-то…

Он пододвинул к себе Маргошину зачётку.

Маргоша почему-то уже поняла, что пересдавать зарубежку ей не придётся, а то, что тройка, так ладно, сдала и сдала. Она с нетерпением следила за кончиком ручки, что-то выводившей в перевернутой вверх тормашками зачётке. От волнения не могла разобрать почерк и уловить написанное слово.

Арон размашисто расписался, закрыл и протянул ей зачётную книжку.

– Спасибо, – полностью растеряв свое красноречие, сдавленно пискнула она и выскользнула из аудитории.

– Ну? Что? Как? – набросились на Маргошу однокурсники.

– Не знаю, – ответила Маргоша, лихорадочно раскрывая зачётку. Рядом с росписью Арона было написано «хорошо».

Маргоша от изумления осела по стенке на пол. Однокурсники сразу потеряли к ней интерес, ещё и поворчали, говорит, что ничего не знает, а у самого Арона «хорошо» получила.

Маргоше было радостно и совестно одновременно. Противоречивые эмоции захлестывали её, надо было срочно с кем-то поделиться. Мама, выслушав сумбурный Маргошин рассказ, чувств дочери не разделила:

– Не рассказывай хоть больше никому, – в сердцах сказала она.

– Почему?

– Так стыдно ведь, ты – музыкант, а про этого, как его там, не знаешь.

…Бедный, бедный Гендель…

Праздник розового платья

Который уже день Лёлька была под впечатлением. Во-первых, от концерта, во-вторых, от нарядов артистов. Выступление певцов и музыкантов ей понравилось потому, что и пели хорошо, и играли хорошо, и всё было по-честному, хотя Лёлька всегда сомневается, что будет по-честному, ведь в их маленький город артисты по доброй воле не поедут, ну, или, в крайнем случае, сделают одолжение: ладно, мол, хорошо, съездим, так и быть, но силы тратить не будем. Пели и играли музыканты от души, и не было никакого одолжения. За что Лёлька была им безмерно благодарна.

Но особенное впечатление на неё произвели наряды девичьего дуэта. Мягкие розовые платья, от кокетки на груди разлетающиеся множеством складок. Это было так нарядно и так нежно, что просто захватывало дух. С этого дня Лёлька замечтала о таком платье.

Вообще-то Лёлька была учительницей музыки, и в школе её звали Аллой Евгеньевной, а Лёлькой называла мама, потому что считала её ещё ребенком. А Лёлька хотела быть артисткой, но мама не отпустила. Большие города пугали, мама думала, что Лёлька без нее там пропадет.

О том, что Лёлька мечтает о новом розовом платье, маме говорить было нельзя, точно не одобрит эту затею. Мама вообще сомневалась, что Лёлька может принимать правильные решения. Поэтому в магазин Лёлька сначала ходила одна, присматривала себе какую-то вещь, а потом они с мамой вдвоём отправлялись в тот же магазин, потому что мама должна была сказать свое веское слово: брать или не брать.

Если честно, то мама и в своих решениях частенько сомневалась, поэтому иногда привлекала в качестве третейского судьи соседку Виолетту Павловну, тоже учительницу, но географии, более серьёзного предмета, чем Лёлькина музыка. Вот прошлой зимой Лёлька взяла и купила без маминого совета платье. Синее с геометрическими вставочками по вороту и небольшими шлицами по бокам. Лёлька в этом платье ощущала себя такой нарядной. Вертелась перед зеркалом, замирала в разных позах, как на фотосессии. Но мама сомневалась, поджимала губы, и по всему было видно, что не разделяла Лёлькиного восторга.

Пришлось пригласить Виолетту Павловну. Виолетта Павловна, как говорила мама, интеллигентка не в первом поколении, поэтому всегда была нарядной дамой, даже дома ходила не в халате, как Лёлька с мамой, а в платье. Красиво подкрашивала волосы, придавая им легкий фиолетовый оттенок, а на её тонких, ухоженных пальцах переливались и поблёскивали красивые перстни.

Виолетта Павловна всегда с радостью заходила к Лёлькиной маме поговорить по душам. Вот и тогда она быстро собралась и пришла, набросив на плечи нарядную вязаную шаль. Лёлька, в самостоятельно купленном новом платье вышла из-за дверей, как из-за кулис и прошлась по комнате, как модель по подиуму. Она знала, что понравится и маме, и Виолетте Павловне, потому что в этот момент видела себя как бы со стороны и сама себе очень даже нравилась. Лёлька повернулась и так и этак и замерла в выразительной позе. Виолетта Павловна засмеялась.

– Очень красивое платье, – похвалила она, – и ты, Аллочка, в нем такая красавица.

Участь платья была решена, и Лёлька с удовольствием носила его в школе. Ученики наряд тоже оценили, потому что им вообще нравилась симпатичная молодая учительница. А молодых и симпатичных все любят.

Но это было ещё зимой. А сейчас она мечтала о новом розовом платье со складочками, в котором она придет в школу первого сентября. Такая загорелая после летнего отпуска, такая лёгкая, такая воздушная, такая красивая, что просто ах!

Наряды, какие были у артистов на сцене, просто так, конечно, не продаются. Лёлька неустанно обходила все окрестные магазины в поисках подходящего материала. Упорные, они всегда добиваются своего, и, наконец, нужная ткань нашлась. Розовый струящийся шифон радовал несказанно. И Лёлька направилась в ателье. Промахнуться было нельзя, и она долго объясняла портнихе, где должна быть кокетка, где складочки, какой рукавчик, и как он должен быть похож на крылышко мотылька. Мастерица спокойно слушала эмоциональную заказчицу, делала наброски, что-то уточняла, а потом, обмерила Лёльку вдоль и поперёк и ушла, унося с собой лёгкую ткань, чтобы превратить её в сбывшуюся мечту.

На примерки Лёлька ходила как на праздник. Когда платье было готово, а оно было просто прекрасно, проявились две проблемы: шифон был настолько тонок, что Лёлька отражалась в зеркале, просвечивая своей полуобнаженностью под прозрачной тканью. И всё это было так воздушно, так нежно, так восхитительно, что хоть картину пиши. Но не то, что в школу, так и на улицу в таком виде было выйти невозможно. Пришлось заказывать чехол, который, конечно, убавлял легкости фантазируемому образу. И хотя из розового шифона-бутона выглядывала, как тычинка на длинной шее, кудрявая Лёлькина голова со счастливым, разрумянившимся от радости, лицом, всё равно чего-то не хватало. Да, этому бутону не хватало цветка на плечо. Такого, как у маминой любимой певицы. Лёльке тоже эта певица нравилась. И своей манерой петь, и легким придыханием, и умением всегда прекрасно выглядеть. Именно у нее Лёлька и присмотрела когда-то на сценическом платье украшение в виде цветка. Решено. У Лёльки тоже будет цветок.