Код из лжи и пепла

– Может, они просто ошиблись дверью и хотели попасть в другую аудиторию? – поддакнул другой с явным скепсисом.

Я чуть приподняла уголок губ в едва заметной усмешке. Скептицизм здесь висел в воздухе, словно густая дымка, пропитывая все вокруг.

– Если вы действительно не уверены в своих силах, – голос Эдена прозвучал холодно и безапелляционно, – можете покинуть помещение.

Он без лишних слов указал на дверь.

Несколько ребят обменялись взглядами, колеблясь на грани решения, но никто не осмелился подняться – внутри каждого горело желание проверить собственные силы. Говорят, любопытство – главный двигатель прогресса. Здесь, в этой комнате, оно было почти ощутимо на кончиках пальцев.

– Время пошло, – произнес Эден. По всей аудитории зазвучал ритм стука клавиш – почти как симфония из бесконечных битов и байтов.

Мои пальцы ожили, погружаясь в знакомую хореографию кода. Для меня это было не испытанием, скорее, танцем на тонком льду, который я давно изучила. Взлом чужих систем давно стал частью моей реальности – иногда дистанционно, иногда лицом к лицу с защитой, которую приходилось обходить. Сейчас же условия были беспрецедентно просты: сеть уже была настроена на нашу волну, словно сама подстраивалась под ход моих мыслей.

Я сидела за компьютером, чувствуя, как напряжение нарастает с каждой секундой – словно заряд электричества в воздухе перед грозой. Это был не просто тест. Это была борьба за порядок в хаосе, то, что Клод Шеннон называл «теоремой о шуме». В цифровом мире, как и в жизни, шум и помехи стремятся разрушить все, что мы создаем. Моя задача – найти устойчивый код, способный противостоять этому давлению, не сдаться и сохранить информацию в целости.

Эден говорил о коммуникационной сети, и я уже мысленно выстраивала ее архитектуру. Как нейронная сеть в мозгу, система должна была сочетать гибкость с непробиваемой защитой. В памяти всплывала статья из «Журнала Криптографии» – о многоуровневых протоколах шифрования, которые создают лавинообразное распространение ошибки, превращая взлом в безнадежную затею.

Средние время четыре часа – не просто цифра, а мерило пределов человеческих возможностей и технических ресурсов. Эффективность, скорость реакции, устойчивость к стрессу – все должно работать в безупречном тандеме, чтобы выдержать испытание. Здесь раскрывается истинная мощь ума и мастерство, выходящие далеко за рамки сухой теории.

Я была готова не просто к игре – к настоящему сражению, где каждый байт превращался в солдата, а каждый пакет данных – в продуманный тактический маневр. Здесь не выживал сильнейший, а побеждал тот, кто умел сохранять баланс между нападением и обороной, между дерзостью и холодным расчетом.

Первый шаг – архитектура сети. Нужно тщательно спроектировать инфраструктуру с учетом масштабов университета и количества пользователей. Выбираю сегментацию сети: выделю отдельные VLAN для административного персонала, студентов и гостевого доступа – чтобы ограничить распространение возможных атак.

Далее – настройка основных компонентов: коммутаторы с поддержкой QoS для приоритизации трафика, маршрутизаторы с продвинутыми функциями firewall и IPS. Важный момент – правильно организовать маршрутизацию, избегая петель и обеспечивая отказоустойчивость.

Следующий этап – создание резервной копии конфигураций всех сетевых устройств. Это даст возможность быстро вернуть систему в рабочее состояние после имитации сбоя. Запишу состояния и «конфиги» на защищенный сервер с шифрованием, чтобы исключить компрометацию.

Для теста выведу сеть из строя – имитируя полное отключение и сбои оборудования. При этом проверю, как сработают протоколы восстановления: Spanning Tree для устранения петель, VRRP для автоматического переключения маршрутизаторов и резервное питание.

Затем запущу процесс восстановления по резервным копиям, внимательно отслеживая каждый этап: загрузка конфигураций, восстановление маршрутов, тестирование соединений между VLAN и доступ к внешним ресурсам.

Особое внимание уделю безопасности: настрою многоуровневую аутентификацию, внедрю сегментацию на уровне приложений и SSL/TLS шифрование каналов связи. Использую систему мониторинга для отслеживания подозрительной активности и быстрого реагирования.

Кроме того, внедрю политики обновления ПО и патчей, чтобы закрыть уязвимости. Проверю, что все сервисы устойчивы к DDoS-атакам и умеют корректно восстанавливаться после нагрузок.

Я откинула руки от клавиатуры и, не спеша, встала, направляясь к Эдену. Его взгляд блестел – в нем читалась смесь удивления и неподдельного интереса.

– Господин Эден, задание выполнено, – сказала я спокойно, позволяя голубым глазам выдержать его проницательный взгляд.

В его улыбке мелькнуло легкое одобрение.

– Не обязательно отчитываться о каждом шаге.

– Я закончила, – твердо сказала я, не оставляя места для сомнений.

Он взглянул на часы.

– Прошло полчаса.

– Двадцать четыре минуты, сэр, – поправила я с иронией.

– Что? – нахмурился он.

Мы подошли к моему рабочему месту, и он ввел пару команд. Экран вспыхнул зеленым – сигнал успешного завершения. Эден приподнял бровь, приглашая к объяснениям.

– Первоначальный порядок команд не был оптимален, – спокойно ответила я. – Я перестроила последовательность, чтобы ускорить процесс. Кроме того, параллельно с развертыванием сети создала ее резервную копию – на случай непредвиденных сбоев. Такой подход гарантирует стабильность и позволяет быстро восстановить систему, если понадобится.

– Все на экраны! – громко скомандовал Эден, не дожидаясь одобрения. Его голос прорезал пространство, словно бескомпромиссный приказ в игре, где каждый ход решает судьбу.

Он вернулся на свое место, оставив меня в центре комнаты, одну, окруженную тревожным шепотом и напряженным ожиданием.

– Что дальше? – спросила я.

– Делайте, что считаете нужным, – бросил он через плечо, словно обрывая все нити, что связывали меня с этой системой.

И тогда осознание прорезало меня: у меня есть выбор. Не фиктивный, не спрятанный мелким шрифтом, а настоящий – встать и уйти.

Я медленно распрямилась, ощущая, как каждое напряженное волокно в теле отзывается легкой болью – мышцы наконец осознали, что теперь все меняется.

– Ыгх… – выдохнула я с ленивой неторопливостью, потягиваясь так, будто стряхивала с себя чары напряжения. К позвоночнику возвращалась гибкость, к мыслям – легкость. – Интересно, сколько же там платят в этой конторе, если люди ломятся, как будто на раздачу бесплатного смысла жизни?

Кажется, они и впрямь ошиблись дверью. Или эпохой. Сюда попадают случайно – и, бывает, остаются навсегда. Но, пожалуй, мне эта случайность пошла на пользу. Как тренировочная миссия из игры, которую ты думала, что давно прошла… а нет.

Я взглянула на часы и почувствовала, как в животе предательски заурчало.

– Может, заглянуть в кафетерий, пока туда не прорвались голодные орды студентов, жаждущие кофеина и углеводов? – пробормотала я себе под нос, направляясь к выходу. – Все-таки, даже мыслящие единицы требуют калорий.

Я только свернула за угол и внезапно столкнулась с непроницаемой стеной из стали. Воздух вырвался из легких, а перед глазами мгновенно всплыло холодное, безжалостное лицо, возникшее из тени ночи.

– Простите, – начала я, но слова застряли в горле: его взгляд, острый и пронизывающий, остановил меня.

Его губы скривились в улыбке, от которой по спине пробежал ледяной холод. Это не случайность. Это был перехват.

– Что за?.. – выдох сорвался в воздухе, когда я сделала шаг назад, но его стальная рука мгновенно схватила мой локоть. Холодный страх опутал меня, сковывая каждую клетку, словно липкая сеть, из которой не было выхода.

– Попалась, – произнес он с нарочитым равнодушием.

Я коротко хмыкнула, почти с жалостью.

– Кто ж тебя учил хватать кошку за шкуру, не проверив, есть ли у нее когти?

Резким движением я перехватила его запястье обеими руками, сделала шаг в сторону, и одновременно нырнула под собственной рукой, закручивая его кисть на излом. Тело развернулось, как по учебнику: бедро легло за его колено, и в следующий миг он пошатнулся, теряя опору. Я уже вывернулась из захвата, оказавшись у него за спиной. Все заняло не больше секунды – движение, отточенное до автоматизма, как дыхание.

Я оттолкнулась от пола, как пуля из ствола и уже бежала, скользя по коридору, пока за спиной не захлопнулась тишина, полная оскорбленного удивления.

– Стой! – прозвучал приказ за спиной, как выстрел в ночи.

– Сам стой. В аду, – отвечаю не голосом – клинком, бросая слова, как наживку, чтобы он почувствовал: я не цель, я вызов.

Прыжок к лестнице – без оглядки. Каждый шаг – не бегство, а расчет, упрямый подъем туда, где меньше людей, меньше правил, меньше свидетелей. Только ветер. Только я. Только игра без судей.

– Сколько еще она будет убегать? – голос приблизился, превратившись в низкий скрежет – зверь, измотанный охотой и готовый нанести смертельный удар. – Крыша? Отлично. Там ее легче загнать. И добить.

Я добралась до крыши, сердце било не в груди – в горле, в висках, в кончиках пальцев. Ветер встретил, как соучастник – холодный, насмешливый, с привкусом металла. Я юркнула за вентиляционный блок, прижалась к стене. Мышцы натянуты, как струны, дыхание резкое, но под контролем. Я ждала. Как охотник. Или как добыча, которая умеет кусаться.

Тишина сгущалась, и вдруг – не звук, не шаг, а вес. Ладонь. Теплая. Живая. Скользнувшая мне на плечо с той опасной ласковостью, с которой хищник гладит добычу перед тем, как вонзить клыки.

– Поймал, – прошипел он у самого уха. Его голос – как шелк, натянутый на сталь. Слишком мягкий, чтобы быть добрым. Слишком близкий, чтобы оставить выбор.

Я рванулась – чисто рефлекторно, но поздно. Его рука уже обвила мое запястье, точно, крепко. А потом – не толчок, не удар, а движение: плавное, контролирующее. Он не уронил меня, он уложил. Почти бережно. Как будто каждая секунда была заранее просчитана. Как будто все это – танец, и шаги знает только он.

Моя спина коснулась бетона – холодного, как оправдание, но рука, обвившая талию, была горячей. Не агрессивной, контролирующей. Не властной, окончательной. Без возможности исчезнуть.

Я застыла. Не потому что испугалась. Потому что каждая клетка в теле встала по стойке смирно. Сердце стучало быстро и ровно, отдаваясь в запястье, горле – словно ритм подчинялся его пальцам.

Воздух между нами сделался густым. Плотным. Насытился – его запахом, его теплом, его намерением. Пряный, обволакивающий, как кардамон в вине, но с горечью чего-то недобро предвещающего. Что-то между соблазном и угрозой.

Крыша исчезла. Осталась сцена. Только он и я, вычеркнутые из мира и времени. Он – как надвигающаяся гроза в шелковой перчатке. Я – застывшая на лезвии выбора, где шаг влево и шаг вправо одинаково горят под кожей.

И внутри напряжение. Глухое, сдержанное, готовое сорваться. Не страх. Не желание. Что-то без имени. То, что живет между поцелуем и выстрелом.

Я чувствовала, как тело перестает быть моим. Как каждая клетка замирает и настраивается, ловит неслышимую вибрацию, исходящую от него. Это не было ни страхом, ни желанием – это было чем-то древним, почти звериным. Первобытным зовом, что просыпается в минуты, когда инстинкты говорят громче слов.

Мы были слишком близко. И вся сцена – не просто встреча. Это была прелюдия. Танец на грани. Шаг влево – провал. Шаг вправо – спасение. А может, наоборот. Здесь не было хореографии. Только напряжение, где каждый жест – либо начало, либо конец.

Я не могла отвести взгляд от его лица. Свет, падавший на скулу, не освещал – вырезал. Черты были точны, резки, словно их высекли из стали. А глаза… черные, как ночь без намека на рассвет. Но в них – пламя. Не пылающее, нет. Тлеющее. Скрытое глубоко, как жар, который не видно, но от которого горит все вокруг.

Он смотрел на меня не так, как смотрят на человека. Он смотрел – как будто уже знал. Все мои вопросы, страхи, желания. Даже те, которых я еще не успела сформулировать. Его взгляд – не посягал. Он просто держал. Без права сбежать. Без шанса солгать.

Скулы – резкие, почти болезненно правильные, выточены терпеливой рукой мастера, который не просто лепил красоту, а вырезал из камня предупреждение. Его лицо несло в себе вызов. Оно было слишком совершенным, чтобы быть просто красивым. Это было произведение искусства, где тень и свет играли в опасную игру. Лицо, которое могло принадлежать ангелу мщения или упавшему богу.

Я знала, что должна вырваться. Сделать вдох. Отступить, пока еще могу. Но его присутствие было, как гравитация – тяжелое, плотное, неотвратимое. Он не держал меня больше, и все равно я не могла сдвинуться.

Мысли о побеге рвались наружу, но сталкивались с чем-то другим – с невозможным, пугающим любопытством. С тем напряжением, что пронзает, как искра между двумя полюсами. Сердце стучало оглушительно, желая не просто вырваться, а быть замеченным. Быть услышанным.

– Ты, оказывается, умеешь заставить мужчину побегать, – произнес он, и в голосе звенело нечто большее, чем раздражение. Он пытался звучать хищно, но дыхание еще сбивалось, и злость в нем мешалась с другим – с интересом, с непрошеным восторгом. – Мы ведь с тобой уже играли в эту игру, не так ли?

Он все еще нависал надо мной, ладонь удерживала запястье, дыхание касалось скулы.

– Я и так зол, – прошептал он. – Не стоило заставлять меня бегать, как проклятого.

Пальцы коснулись моего подбородка. Не грубо – с хищной вежливостью, за которой скрывается воля.

– Дай взглянуть на твое личико. Интересно, стоит ли оно всей этой охоты. Или ты просто привыкла к тому, что за тобой бегут.

Я вздрогнула – не от боли, а от чего-то гораздо тоньше. От растерянности, что накрывает, когда мир вдруг меняет свои полюса. Пряди волос упали на лицо, и он медленно убрал их за ухо – жест почти интимный, почти невинный.

Расстояние между нами растворилось, остался лишь воздух – тяжелый, непроницаемый, которым невозможно дышать. Запретное коснулось необходимого, и я стояла на грани – убежать или остаться.

Он затаил дыхание на мгновение, и я ощутила, как меняется ритм. Его ладонь, до этого уверенная и властная, стала осторожной, будто прикасалась не к коже, а к трещине в стекле – к хрупкой грани, где один неверный шаг может разрушить все.

– Господин, – выдохнула я, сложив руки в пародию на молитву. – Клянусь, у меня правда нет денег. Пожалуйста, не убивайте, я больше не буду убегать! Вы же понимаете, я мертвая никому не выгодна. А живая – ну, тоже спорный вариант, но хотя бы стараюсь.

Слова вырывались быстро, будто могла отговорить судьбу пустой болтовней:

– Если я испачкала ваш костюм – простите, не специально. Он и правда классный. Химчистка – дело святое. Я сейчас работу ищу, как только найду – все возмещу, с процентами. Я еще студентка, мне за квартиру платить, и вообще – в кошельке десять долларов и чек из прачечной. Хотите, могу отдать. Вот, понимаете, – продолжала я, не давая ему вставить слово, – у меня вообще-то план на жизнь, и он не включает ранние похороны. Учусь, стараюсь, пытаюсь что-то сделать с этим хаосом вокруг. И вообще, кто в наше время без долгов? Я просто не хочу, чтобы все закончилось так глупо. Вот честно, если хотите, могу приготовить вам кофе, рассказать пару историй, что-нибудь смешное, чтобы отвлечься. Ну, пожалуйста, дайте мне шанс, я не такая, как кажется. Только не делайте глупостей.

Я подняла глаза, делая вид, что страх вот-вот прорвется наружу. Взгляд был дрожащим и растерянным, словно я на грани слома. Но внутри меня играл другой ритм – дерзкий, холодный и расчетливый. Этот спектакль страха – мой щит и оружие одновременно. Я знала, что он не просто охотник, что за этой жестокостью скрывается нечто сложнее, и я намеренно вплетала в нашу игру тени неуверенности, чтобы запутать его и взять верх. Потому что в этом танце выживает тот, кто умеет притворяться слабым сильнее всех.

Он моргнул, пытаясь сложить разбросанные осколки моих слов в цельную картину, но безуспешно.

– Какой костюм? – его рука взмыла в воздух, разрывая мою потоковую исповедь на куски. – Стоп. Стоп. Стоп. Ты правда обычная студентка?

Я запнулась, страх и непонятное притяжение сплетались в комок, сжимая грудь. Он внушал страх сильнее любого из тех, кто когда-то ходил под крылом моего отца.

– А я кто? – спросил он, отпуская мое лицо. Его голос неожиданно потеплел, сбросив стальной налет.

– Бандит? Нет. Коллектор? – слова срывались с губ, переходя на «ты» без спроса, словно власть над мной снималась вместе с последними остатками формальностей.

Он вскинул бровь, сделав вид, что не расслышал. Или расслышал, но не поверил.

– Бандит? – переспросил он, слово царапнуло по нервам. В голосе прорезалось раздражение, сухое, как щелчок хлыста. – Это ты сейчас серьезно?

Я невольно отползла назад, но не замолчала – язык жил отдельно от здравого смысла.

– Ну, а кто еще мог выйти из тени, схватить за локоть и смотреть с таким намерением вскрыть сознание и вытащить все, что скрыто? Не профессор философии же…

Он прищурился. Не так, чтобы угрожающе – скорее, изучающе. Как смотрят на сломанную игрушку, которая вдруг сама заговорила.

– У тебя талант, – медленно произнес он. – Забалтывать страх до абсурда.

– Выжил – уже неплохо, – пробормотала я. – А дальше – по ситуации.

Он хмыкнул – коротко, без веселья, не зная: смеяться ему или тревожиться. Его взгляд вновь впился в меня, но теперь не как в жертву – скорее, как в нечто непредсказуемое.

– Удивительное у тебя зрение на мир, – произнес он, медленно, словно пробуя фразу на вкус. – Не боишься смерти… наоборот, ты пугаешь ее. Каждый раз шепчешь ей на ухо: «Не смей ко мне прикасаться».

Я моргнула, с трудом удержав дрожь – не от страха, скорее от того, как точно он попал в суть. Словно вытащил фразу, которую я никогда не осмеливалась сказать вслух.

– Ну, у меня нет на нее времени, – пробормотала я. – Если она придет – пусть сама оформит заявку и подождет в очереди. С остальными.

Его губы дернулись. Не в улыбке – в чем-то более опасном.

– И все же ты дрожала, – заметил он. – Тело всегда выдает правду.

– О да, конечно, – протянула я с сухим сарказмом, – это не страх. Это просто реакция на то, что на меня обрушилась тонна мышц и холодного металла. Хоть ты и не похож на гантелю, эффект примерно тот же.

Он прищурился, но в глазах мелькнул отблеск чего-то, похожего на интерес.

– Значит, я – гантеля? Это новый уровень комплиментов.

– Не комплимент, – уточнила я, скрестив руки на груди. – Это диагноз. В следующий раз предупреждай, когда собираешься падать на людей с неба. Или из стен. Или откуда ты вообще взялся?

Он склонился ближе, и воздух снова сгустился между нами.

– А если я скажу, что наблюдал за тобой давно?

– Тогда я официально подам жалобу в Ассоциацию сталкеров, – выдохнула я, – и прицеплю к ней квитанцию из прачечной.

Он молча смотрел на меня несколько долгих секунд, пытаясь раскусить странную смесь иронии, страха и наглости, которой я дышала. В его взгляде все еще было напряжение, но голос стал ровнее, почти выдохом:

– То есть… я появлялся в местах, где ты живешь, работаешь и учишься – и все это на недоразумение?

– Именно, – кивнула я, слишком усталая, чтобы выдумывать новые оправдания. Моя версия звучала как сюжет из странной артхаусной пьесы, но была единственной, в которую я все еще могла поверить.

Он чуть наклонил голову, и на губах мелькнула усмешка – скептичная, с холодком:

– Перепутать – ладно. Но бандит? – В голосе сквозила смесь обиды и изумления. – Ты вообще понимаешь, насколько абсурдно было то, что мы сталкивались постоянно?

Я задержала дыхание, потом осторожно, словно пробуя лед на прочность:

– Тогда… чем ты занимаешься?

Он выдержал паузу. Его взгляд стал жестче.

– Я? Офисный работник, – ответ прозвучал резко. – Разве не видно?

Нет, не видно.

Ни капли.

«Офисный работник» – слишком ровное определение для человека, чье присутствие ощущается, как легкое давление в груди. У таких, как он, не бывает простых профессий. Они не вписываются в корпоративные шаблоны, не задерживаются возле кулеров, обсуждая погоду или курс акций. Они не носят костюмы ради дресс-кода – они превращают их в броню.

Каждое его движение – экономия ресурса. Пауза между словами – расчет. Взгляд – сканирование.

Нет, он не из тех, кто просиживает восемь часов за таблицами. Он тот, кто заставляет таблицы бояться ошибаться.

Он заметил мою паузу. Перехватил взгляд.

– Ну? – голос прозвучал спокойно, но с нажимом. – Что в тебе говорит, что я не просто офисный клерк?

– Хорошо, – сказала я, выдохнув. – Давай по порядку. Во-первых, ты сидишь так, будто даже скамейка для тебя – временный тактический пункт. Не расслабляешься. Центр тяжести выровнен. Спина прямая, руки в балансе. Люди в офисе так не сидят – они разваливаются, их ломает день. Ты же ждешь, что сейчас кто-то вынырнет из темноты. А это, прости, уже не «продакт-менеджер».

Во-вторых, твой пиджак. Да, формально – деловой. Но он не мнется. На плечах держится слишком хорошо. Я видела такие только у людей, которые привыкли двигаться резко, но хотят остаться незаметными. Подкладка усиленная. Швы – армированы. Это не для офиса. Это чтобы можно было падать, скользить, бежать. Или, скажем, драться.

Я видела, как он чуть поднял бровь. Не перебивал.

– В-третьих… туфли. – Я кивнула вниз, едва заметно. – С виду – идеальная классика. Матовая кожа, гладкий силуэт, блеск ровный, как на витрине. Но подошва – не обычная. Слишком гибкая, амортизирующая, как у кастомной пары для скрытого сопровождения. А носок чуть усилен – это видно по тому, как ты шагал: тяжесть смещена вперед, а не на пятку, как у офисных. Такие делают под заказ, с учетом задач, где внезапный маневр – не метафора.

Я вскинула бровь.

– Эти туфли не для совещаний. В них можно уверенно бежать… или догонять.

Он чуть наклонился вперед. Глаза стали внимательнее.

– И последнее. То, как ты молчишь. Офисные работники заполняют тишину, чтобы не было неловко. Ты же пользуешься ею. Для тебя молчание – это инструмент. И в нем ты опаснее, чем многие в крике.

Я замолчала.

Воздух между нами чуть остыл.

Он смотрел на меня с такой смесью удивления и настороженности – словно я случайно открыла запретный ящик.

– Вот, – выдохнула я, склонив голову. – Ты спросил. Я ответила.

– И… что ты теперь думаешь? – Он слегка наклонился вперед, голос понизился, стал глубже, заполняя собой каждый миллиметр между нами.

– Думаю, – я хмыкнула, – если ты и работаешь в офисе, то там людей не увольняют. Их… устраняют.

Он медленно покрутил в пальцах мой студенческий.

– Смышленая ты, – проговорил он, не отрывая взгляда от карты. – Особенно для своих двадцати двух.

– Ты прочитал это с таким выражением, что я почти ждала, как ты сейчас откроешь мою зачетку и выведешь там «пять», – фыркнула я. – Или отчислишь за дерзость. И раз уж ты такой знаток чужих анкет, – я прищурилась. – А сколько лет тебе, уважаемый «офисный работник»?

Он слегка прищурился, явно не ожидая такого вопроса. Но, к моему удивлению, ответил:

– Двадцать шесть.

– А-а-а, – выдохнула я, прикрыв рот ладонью.

Ну все… мои нейроны официально капитулировали. Похоже, рядом с ним IQ испаряется через кожу.

– Это не очень вежливо, – холодно произнес он, накрывая меня взглядом, от которого хотелось немедленно стать меньше.

– Я просто подумала… тебе максимум двадцать, – сделала я попытку к отступлению, но даже сама услышала, как неубедительно это звучит.

Он выдохнул сквозь нос, уголки его губ чуть дрогнули.

– Хорошо, – наконец сказал он, отступая в себя, как человек, принявший очередной странный поворот судьбы. – Значит, все выяснили. Теперь можем идти каждый своей дорогой.

– Да! – искренне улыбнулась я, глядя на него снизу вверх.

Интересно, если бы Иан вырос, повторил бы он путь этого мужчины или выбрал иной?

В этот момент меня пронзило ясное ощущение: судьбы сплетаются не случайно, и прошлое, хоть и невидимое, все еще диктует контуры настоящего, подменяя подлинное – удобной иллюзией.

Он не отводил взгляда. Смотрел пристально, замечая каждый жест, каждую мелочь в моих движениях. Пальцы едва заметно шевельнулись, подбородок чуть опустился – будто он выискивал смысл там, где другие не увидели бы ничего.

– Ты правда считаешь, что стоит так легко относиться к встречам с незнакомцами? Особенно с такими, как я.

Я улыбнулась – неторопливо, с искрой дерзости. Словно цитируя собственные размышления, произнесла:

– Есть один занятный феномен – парадокс близости. Люди склонны терять бдительность там, где ощущают уют. Пока ничего не нарушает привычный ритм, мы глядим сквозь угрозы, словно их нет. Так что, возможно, именно твоя внезапность и спутала мне карты.